Текст книги "Легенда о московском Гавроше"
Автор книги: Николай Богданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
«ЦАРСКАЯ ПЕРЕДАЧА»
Андрейка, едва плетясь, возвращался домой после передряги в Большом театре. В его «боярском» кармане, кроме «ключа от рая», не было ни крошки. С досады он решил хоть попробовать, как стреляет этот драгоценный пистолет. Может быть, тут один обман и, кроме смеху, ничего бы не было, если б он пальнул в Корнилова?
Перебравшись через забор на склад фабрики, он прицелился в тюк с ватой. Сила выстрела превзошла все его ожидания. Хорошо, что никого не было рядом.
После удара курка по пистону порох внутри пистолета воспламенился, но выстрела не последовало. Из дырки, просверленной в стволе ключа, вырвалась дымная струя с таким зловещим ужасным воем, что в страхе Андрейка поднял пистолет повыше – где уж тут целиться! – уши захотелось зажать. Трах! От грохота взрыва стрелок свалился и не сразу пришел в чувство. В ушибленной ладони даже рукоятки не было, все улетело в дыму неизвестно куда.
Порох, которого оказалось с излишком, превратил Арбуза в негра.
«Эх, дело бы, если бы я в буфете трахнул, – говорил он себе. – Убить не убил, а уж напугал бы так, что кумир буржуйский больше бы в Москву не сунулся!»
С этой мыслью Андрейка и явился домой, слегка оглушенный и все еще томимый жаждой.
– Ну как, здорово на дармовщинку наелся? – спросил Андрейку Саша, оказавшийся уже дома. – Ты вроде не то опух, не то потолстел.
– Хорошо тебе смеяться! Ты не знаешь, как ловко Филоны нашего брата обдуривают, – таким одураченным Андрейка еще никогда себя не чувствовал.
– И что же решили буржуи на Государственном совещании? – допытывался отец. – Вы же там представительствовали от нашего семейства, от завода.
– А шут их знает, чего-то решили…
– И почему генерал скоро уехал, не знаешь?
– Мне не докладывали.
– Интересно бы спросить, что ему не понравилось в Москве? То ли, что солдаты честь не отдали, то ли, что рабочие на колени не стали?
– Все ему в Москве не понравилось. Особенно что в театре ему на голову большевистские листовки сыпанули.
– Ай-ай-ай! А он думал, его хмелем будут осыпать, как жениха?
– А про то уже песенка есть. – И Саша пропел:
Как невеста милого,
Ждал буржуй Корнилова.
От ворот поворот
Дал Корнилову народ!
Отец посмеялся и спросил:
– Что же он дальше будет делать после такого конфуза?
– Этого я не знаю.
– А что мы будем делать, Саша? – спросил Андрейка.
– Ты теперь подкормился. Давай включайся с новыми силами. Союзу поручено распространять листовки.
И Андрейка, конечно, включился, стараясь замять свое неудачное участие в Государственном совещании…
За это время не меньше огорчений перенесла и Стеша. Она побывала везде, где только смогла, и везде рассказывала о встрече с отцом, о двинцах-солдатах, подгоняемых прикладами в тюрьму. Везде ее встречали сочувственно, обещали помочь. И в Совете, и даже в думе. И Люся, и дедушка Кучков. Но вызволить из тюрьмы солдат, обвиненных в измене, оказалось не так просто.
Не в силах дольше скрывать правду от матери, Стеша сказала ей тихо-тихо:
– А папаня наш здесь… – И заплакала.
– В тюрьме! – сразу догадалась мать.
– В Бутырке. Уже несколько дней. Надо бы ему передачу отнести.
– Где ж ее возьмешь, доченька?
– У барышень Сакс-Воротынских. Они хоть и богатые, но добрые.
И Стеша с пачкой свежих газет отправилась в знакомый особняк. Барышни заказывали все газеты, даже большевистские. Главными читателями газет в богатом особняке были старики. Весь дом был набит стариками. Барышни не держали женской прислуги, убежденные покойным родителем, что от девиц одни ссоры да сплетни. Молодых лакеев и камердинеров на войну позабирали. Вот и остались в доме одни старики, удивительно жадные до новостей.
Старики эти были потомственные лакеи. Они гордились не только похвалами своих господ, но даже их наказаниями.
«Я своей барышне на руку нечаянно мадеркой капнул… Они как метнут взгляд – это что? А я ручку чмок, да и слизнул капельку. Так они меня салфеткой по носу и улыбнулись», – весь светясь, рассказывал в лакейской Иван. А камердинер Поль как-то погордился пощечиной. Он подавал «своей» барышне что-то из одежды и не удержался, сказал комплимент насчет ее лебяжьей шеи. Барышня больно хлестнула его по щеке.
«Оскорбились! – умилялся Поль. – Наша барышня настоящая аристократка».
Вот так и жила эта многочисленная команда, обслуживая трех молодых девиц Сакс-Воротынских, блистающих здоровьем и красотой. Рослые, пышноволосые, большеглазые, белозубые, они так приветливо всем улыбались, что казались Стеше принцессами.
Такие добрые красавицы человеку, попавшему безвинно в тюрьму, ни в чем не откажут.
Да, наверное, и старики лакеи посылочку соберут. Они ее каждый раз по головке гладят, нежат и словами и взглядами. Ну и она им угождает – газеты первым несет.
Стеша не ошиблась. Старики, выслушав ее просьбу, оживились, засуетились. На ходу расспрашивали:
– Так, значит, в Бутырочке папенька? Ай-ай!
– Большевичок он у тебя красный. Ох-хо!
– За агитацию против войны в тюрьму попал, бедненький!
– Уж мы его угостим… Икорку он любит? Не откажется?
– Мы уж постараемся! Балычка, ветчинки… Не обидится? Горчички добавим.
Завертывают старички все в пергамент. И все это с особым лакейским удовольствием.
Стеша прямо таяла, глядя на добрых стариков.
Кулек они ей заготовили – едва дотащить. Сам швейцар, положив кулек на пузо, расшитое золочеными позументами, из двери вынес, сказал на прощание:
– Не растряси, доченька. Угостим твоего папаню-большевика по-царски. – И заколыхал животом, добродушно рассмеявшись.
Стеша ног под собой не чуяла, поспешая к Бутырской тюрьме. Оглядев у проходной очередь бедно одетых женщин, она довольно улыбнулась: ни у одной не было такого большого, плотно упакованного, красиво перевязанного кулька.
Женщин было много: молодые, пожилые, совсем старые – все они были печальные. Одна Стеша улыбалась. И вот настал час, когда вместе с другими она выложила для проверки на стол, возвышавшийся посреди тюремной приемной, свою «царскую» передачу.
Стеша развязала кулек, и на стол посыпались гнилые яблоки, тухлые яйца, заплесневелые куски хлеба, картофельные очистки и еще что-то скверное…
Тюремщики отшатнулись. Стеша окаменела. Какой же колдун превратил яства в помойные отбросы?!
Она не помнила, как выбралась из тюремной приемной. Очнулась от уговоров какой-то старушки.
– Не убивайся, не плачь, милая… Наши сыночки, солдатики несчастные, голодовку объявили. Ничего есть не будут, пока правды не добьются… А тюремщики об этом помалкивают, нас обманывают, передачки себе берут!
И вдруг до Стеши дошло: лакеи Сакс-Воротынских просто поиздевались над ней…
«Контрреволюционный мятеж генерала Корнилова!», «Революция в опасности!..» – была разбужена Москва криками продавцов газет. И забурлила белокаменная. Не было фабрики, завода, полка, учреждения, семьи, где бы не обсуждался мятеж генерала Корнилова. К чему стремится генерал? Снова посадить на престол Николая Второго, ныне здравствующего поблизости, в Царском Селе? Или самому стать властителем России? По слухам, в Петрограде паника, глава Временного правительства Александр Федорович Керенский в полной растерянности, ему не на кого опереться, окружающие его военные все корниловцы. «Нет, Керенскому несдобровать. Корнилов его непременно повесит», – говорили сочувствующие мятежу. «А уж большевикам, меньшевикам, анархистам, эсерам – всем красным и даже розовым – генерал ни пуль ни виселиц не пожалеет!»
Тревожились даже те, кто лишь поиграл в революцию, поносив в феврале красный бант. К младшей барышне Сакс-Воротынской явился ходоком от всей обслуги самый старый слуга и, поклонившись в пояс, попросил дозволения повесить на парадном иконку Георгия Победоносца.
– Зачем? – спросила она.
– Многие делают так-с, в честь Лавра Георгиевича Корнилова… Для умилостивления-с, – кланялся старый слуга.
– Вот чепуха какая! Сестры, слышали? – воскликнула барышня. – Для умилостивления какого-то выскочки, бурбона, невежи иконами обставляться! Как от градобития или пожара. – И рассмеялась.
– А вы не смейтесь, барышня, – перекрестился слуга. – Нам плохо будет. Красными прослыли. Мы, старые, пожили, а вам-то зачем погибать? Вся Москва помнит, как вы свободу изображали, под красным флагом раскатывали по всем улицам. О вас печемся.
Но барышни так и не разрешили вешать Георгия Победоносца.
Вечером к барышням Сакс-Воротынским зашел помузицировать их добрый знакомый полковник Верховский. Он любил поиграть Шопена на их великолепном концертном рояле. И прежде чем сесть за рояль, полковник сообщил удивительную новость. Керенский, истратив все жалостные слова о вероломстве и неблагодарности Корнилова, обратился за помощью к… большевикам. К Ленину! Глава правительства из царского дворца просит помощи у своего противника, загнанного в подполье. Такого в истории еще не бывало.
– Смешно! – сказали барышни.
– Однако большевики заявили, что они будут спасать не Керенского, а революцию. И теперь по призыву Ленина большевики повсюду организуют всеобщую забастовку рабочих, выступление матросов и солдат против корниловского бунта. Генерал Корнилов объявлен вне закона как мятежник, и по приказу законного правительства против него движутся московские полки.
– Вместе с большевиками?
– Против Корнилова – вместе, – ответил полковник Верховский и, ударив по клавишам, отдался музыке.
…Вскоре стало известно: питерский гарнизон отразил нашествие корниловцев. Разгрому мятежного генерала содействовали московские полки, вышедшие в тыл корниловским войскам. Когда они вернулись с победой в Москву, в их честь был устроен парад.
А через несколько дней солдаты-двинцы были выпущены из тюрьмы, и рабочие Москвы пришли встречать выходящих из тюрьмы солдат-героев.
Арбуз, Стеша, мальчишки – продавцы газет чувствовали себя тоже героями, ведь листовки, разнесенные ими по всей Москве, помогли сломать замки тюрьмы.
Среди толпы встречавших Андрейка увидел дедушку Кучкова в сопровождении пекарей. Два здоровенных парня притащили к дверям тюрьмы корзину, полную сдобы. Дедушка Кучков обнимал и целовал выходящих из тюрьмы солдат, одаривал бубликами и приговаривал:
– Сынки, родные! Милые вы наши! Примите вот, откушайте. Пекари мы…
Двинцы, улыбаясь, принимали его подарки.
Многие люди плакали.
А двинцы шли и шли. Многие пошатывались. Ослабевших после голодовки поддерживали товарищи. Время от времени из толпы раздавалось «ура».
Освобожденных усаживали на извозчичьи пролетки, в автомобили и увозили в военные госпитали.
Стеша так плакала, что сквозь слезы едва не проглядела среди освобожденных отца. Он сам узнал ее, когда, подсаживаемый народом, влезал в грузовик.
– Стеша, скажи маме, скоро буду! Мы в Озерковский госпиталь! На поправку.
Автомобиль, фыркнув, загрохотал по булыжнику.
КТО ОН, ПОЛКОВНИК РЯБЦЕВ?
Отработав в офицерском буфете, Филонов возвращался домой пешочком через Кремль и здесь обычно встречался с Лукашей, который в это время выводил на прогулку рыжего сеттера, любимца полковника.
– Ну-с, как развивается шахматная партия между Мининым и Пожарским? спрашивал он сына. – Какие нынче ходы сделаны?
Мининым он называл московского городского голову эсера Руднева, Пожарским – полковника Рябцева. Перебрав в уме всех известных политических деятелей, старый лис Филонов решил, что именно они способны усмирить смуту и восстановить на Руси твердую власть.
В последнее время Руднев и Рябцев очень сблизились и проводили вечера за игрой в шахматы в кремлевской квартире полковника, чтобы, как они говорили, «почесать мозги на сон грядущий». Передвигая шахматные фигурки, игроки негромко переговаривались.
Лукашка с лакейской чуткостью улавливал их разговор.
– Сегодня полковник Рябцев опровергал господина Руднева, сказавшего, будто у Лавра Георгиевича есть шансы снова всплыть на поверхность. «Нет, сказал полковник, – история не любит неудачников».
– А городской голова что в ответ?
– Господин Руднев согласился и сказал: «У нас военная диктатура не пройдет. Спасение России должно возглавить гражданское лицо, новый Кузьма Минин».
– Ход конем! Кого же он выдвигал в Минины?
– Господина Рябушинского, финансового туза. «Его, – говорит, – все деловые люди поддержат».
– Не пройдет! Много наболтал, плохо прославился.
– Вот и полковник того же мнения, что и вы, папаша.
– Умен. Значит, не нашли еще Минина. А кого прочат в Пожарские? Брусилова не называют?
– Нет, папаша…
В последнее время Филонова многое сердило. Главное – неустойчивость. Неустойчивость во всем: деньги-керенки неустойчивы; сам премьер неустойчив; в семье тоже неустойка: Глаша, красавица Глаша, приманка будущего ресторана «У Георгия», чуть не совершила глупость, задумав сочетаться гражданским браком с барчонком фон Таксисом. Хорошо, что на пути к этому несообразию оказался один решительный человек – слесарь телефонного завода Петр. Встретил он барона и, взявши за грудки, сказал: «Отстаньте от девушки, барин, увлечете ее и бросите по вашему господскому обычаю. И тогда ох плохо вам будет!»
Глаша, оставив барчонка, влюбилась в этого слесаря. Беда с молодежью! Скорей бы порядок наступил!
– Слушай их внимательно. Слова не пророни. Нам все надо знать, чтобы в ходе не ошибиться, – наставлял Филонов Лукашу.
Вскоре случилось, что Лукаша прибежал в буфет к отцу с важной новостью.
– Играем главную нашу партию, папаша. На большой выигрыш. Кто – кого.
– С господином Рудневым?
– Нет, с самим Михаилом Константиновичем!
– Это кто же такой?
– Не знаете, папаша? – Лукаша был очень доволен. – А ведь этот шахматист еще против царизма играл под таким именем. Важнейший шахматист!
– Масштабная игра, – в некотором недоумении изрек Филонов. Любопытственно…
– Михаил Константинович красными двигает. Сильнейшие фигуры у него зовутся Мастяжарт, Бромлей, Гужон…
– Прибавь завод Михельсона, крепость большевизма! – уточнил Филонов-старший.
– Учитывается. А у полковника Рябцева в распоряжении Алексеевское военное училище, Александровское, Лефортовские кадетские корпуса. Школы прапорщиков.
– Это все слоны, ладьи, кони – фигуры боевые, да к ним нужны пешки!
– Пешки-юнкера!
– Отличные пешечки! Беленькие, чистенькие, толстоморденькие! Филонов-старший заходил кругами, потирая руки. – Постой! – остановился он. – А куда вы денете сто тысяч солдат Московского гарнизона?
– Полковник их обезоружил! Из всех ненадежных полков винтовочки юнкерам, а солдатам одни учебные, негодные к стрельбе оставил.
– Наполеон! – всплеснул руками Филонов. – И что это за Михаил Константинович? Как это он с таким стратегом, полковником Рябцевым, решает сражаться? У него что, две головы на плечах?
– Больше, папаша! – посерьезнел Лукаша. – Михаил Константинович – это конспиративная кличка Московского комитета партии большевиков.
Филонов присвистнул:
– Не знал… Вот не знал!.. Ну ты молодец! Здорово вокруг полковника образовываешься. Если он эту партию выиграет, ты в его коляске далеко уедешь. Ну а если не того… на повороте можно спрыгнуть!
Старый лакей усмехнулся, вспомнив, как он вовремя «спрыгнул» из царского поезда.
– Жалко, допустили мы с тобой одну неловкость. Ну с разведкой оружия у михельсоновцев. Упустили такой случай отличиться! – сказал отец Лукаше на прощание.
В ГОСТЯХ У ДВИНЦЕВ
Как-то полковник Рябцев вдруг вызвал к себе Филонова-старшего для разговора наедине. И спросил в упор:
– Скажите, господин Филонов, как живут, что думают известные вам михельсоновцы?
Филонов потупился.
– Точно сказать не могу. Обучаются военному делу. Все больше сдружаются с солдатами. Взяли под свою опеку выпущенных из тюрьмы двинцев.
– Так вот, узнать и доложить настроение этих самых двинцев и рабочих, – сказал полковник и повернулся спиной.
Разведать настроение солдат и рабочих Филонов послал младшего сына.
– Поди, Филя, сбегай в Озерковский госпиталь, куда Андрюшка Павлов каждый день бегает солдатские байки слушать. Там эти самые двинцы отлеживаются. Бойкий народ! Такого наслушаешься… Гостинчика вот понеси им к чаю. Скажи, от папеньки, от маменьки, – он дал кулечек дешевых конфет.
Филька рад стараться. В тот же день с Андрейкой и Стешей побежал к двинцам.
Полюбили Андрейка и Стеша двинцев. Что за люди такие! Всех смертей не испугались! А сами ну самый мирный народ. Простые, веселые. Шутят, с ребятами забавляются. А Сапунов дядя Женя прямо волшебник какой-то. Его навещать в госпитале некому, родня живет далеко от Москвы, а он вдруг говорит ребятам:
– Ко мне сегодня сестрички придут.
– Дядя Женя, они же далеко живут?
– Увидеть захотят – на крыльях прилетят, – ответил тот загадочно.
– Шутите вы все! – не верит Стеша.
– Подождите немножко, постучат в окошко, – улыбнулся Сапунов.
И верно! Через какое-то время – тук-тук-тук раздалось в окно у его койки. Смотрят ребята, а это две нарядные птички-синички клювами стучат.
– Вот и мои сестрички! Здрасте-пожалте! Как ваш брат солдат живет? Преотлично живет, семечки грызет! – И дядя Женя Сапунов осторожно высыпает в приоткрытую форточку горсть семечек.
– Дядя Женя, как вы это сумели их приручить? Научите нас!
– Очень просто. Здесь все учение – терпение. Чтобы птичку или зверушку приручить, надо к ней в доверие войти.
Если любимцем ребят был Сапунов, то для самих двинцев самым желанным гостем был дедушка Кучков. Они собирались около него, как дети вокруг сказочника. И что он только им не рассказывал! И про хитрых попов и монахов, и про известных московских дур и дураков, и о немыслимых причудах купцов. Даже про некоторые московские дома рассказывал истории.
Мог он рассказать и про знаменитую воровку Соньку Золотую Ручку, и про разбойника Ваньку Каина. Но все свои рассказы он всегда завершал воспоминанием, как в 1905 году он дрался на московских баррикадах с царским войском.
– Победили бы мы их, кабы у них пушек не было. Пушками-то они нас и погромили.
– И глаз тебе подбили из пушки? – шутливо спрашивал всякий раз кто-нибудь.
– Нет. Я уже тогда на глаз этот крив был.
– Да как же ты стрелял-то с одним глазом, дедушка?
– А с одним еще способней, щуриться не надо. Стрельнешь не моргнешь, значит, не промажешь!
Шутки шутками, а не кто, как именно дедушка Кучков добился, чтобы двинцам, кроме хлебного пайка, добавляли еще к чаю по калачу или по французской булке. Это были как бы подарки рабочих-пекарей солдатам, пострадавшим за народную правду.
После тюремных голодовок двинцы отъедались, радуясь каждому сухарю, не то что булочке. Да и чайку двинцы любили попить. Так что конфеты Фильки очень пригодились. Угощались артельно. Солдаты, рабочие, мальчишки – все за один стол садились.
Филька, как и Андрейка, быстро в госпитале своим стал и, причмокивая с блюдечка чай, солдатские байки про войну слушал.
Запомнился ребятам рассказ отца Стеши Василия Боронина о том, как его расстреливал лучший друг, которого он от смерти спас – в рукопашной на себя удар германского штыка принял.
Был это ротный командир, храбрейший офицер из дворянского рода Морозовых. За спасение командира Василию Георгиевский крест дали. А выписался из госпиталя – побывку на родину. Матушка офицера в свое имение на поправку его приглашала. Как же! Наследника знатного рода спас. Побывал бы у нее солдат, да некогда: война идет. Офицер Морозов его к себе приблизил, всюду вместе: и в разведке и в бою. Как побратимы! Вдруг революция. Когда царя свергли, Василий и говорит: «Зачем нам теперь воевать, ваше благородие? Мы, солдаты, штыки в землю – и по домам!»
Офицер Морозов вспылил: «Болван! Не твое дело политика!»
И пошла между ними рознь. Василий за большевиков держит, офицер – за Корнилова. И так они разделились, что попал солдат под полевой суд, и присудили его за агитацию против войны к смерти. Чьей роты солдат, та и расстреливает. Вывели его в овраг, поставили у обрыва, нацелились в него свои товарищи. «Пли!» – скомандовал офицер Морозов. Залп раздался, а он стоит. Еще залп – опять жив. Себе не верит. «Неужели пули меня не берут?» – думает. А оказалось, это солдаты вверх палили. Позеленел офицер, но пальбу отменил. Взял под руку Василия и повел в штаб. Идут лесом. Вынимает офицер наган и говорит: «Должен я по законам чести сам теперь застрелиться или привести в исполнение приговор над тобой».
Рассердился Василий: «Стреляйте, ваше благородие, если совесть позволит. Только скорей. Не то я за себя не ручаюсь». – «Ладно, дам тебе шанс – беги», – сказал офицер Морозов. «Мне бы надо ему в глотку вцепиться, а я сдуру побежал. Не промахнулся офицер. Мало того, когда я упал простреленный, для верности еще в меня выпалил. Да рука у него все-таки, видно, дрогнула. Живой я остался. Бросил меня Морозов в лесу, думал, я мертв, да ошибся!»
– А у тебя на него рука не дрогнет, дядя Вася? – пристал Андрейка.
– Нет, не дрогнет! Они буржуи, мы пролетарии, у нас друг другу пощады нет. Один разговор: кто кого? Потому им, дворянам, свои имения-богатства дороже нашей жизни. Спасая их, они нас всех готовы перестрелять!
Вот как рассуждали двинцы, побывавшие под офицерской расправой.
