Текст книги "Один из первых"

Автор книги: Николай Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Радостная ошибка

Дома меня встретило новое удивление: у крыльца поджидал меня не кто иной, как кулацкий мальчишка, явившись верхом на шершавом, неказистом коне.

– Эй, товарищ пионер, ты куда это запропастился? С домовыми играл? Ишь, весь в паутине, – засмеялся дядя Никита, и жёсткая борода-метла его затряслась. – Тебя вот Кузьма в ночное приглашает!

Ночное! Какое заманчивое слово! Сколько про него рассказывал отец, сколько раз, перечитывая «Бежин луг», мечтал я попасть в ночное вместе с деревенскими ребятишками! Мог ли я отказаться?

Но, смущённый непонятными тайнами Гришки, я недоверчиво посмотрел на Кузьму.

На парне была домотканая, до пят, свитка, а из-под неё выглядывали те самые сапоги, по которым можно было определить его кулацкое происхождение. На всех плакатах и на картинках в книжках кулаков изображали именно в таких сапогах.

– Ну, садись на дядиного коня да поезжай с соседом в ночное, чего же ты? – сказал отец.

Я замялся.

– Боишься свалиться? – улыбнулся отец. – Ничего, конь не самолёт, не убьёшься. Я много раз падал и только крепче становился.

– Не в этом дело. Неудобно мне с ним – ведь я пионер, а он кулачонок… – шепнул я отцу на ухо.

– Откуда ты узнал?

– На нём картуз с лаковым козырьком и сапоги бутылками.

Отец оглядел паренька с головы до ног:

– Вот так кулак! А пальцы-то, пальцы из сапог торчат, ты посмотри-ка!

И тут, заглянув снизу, я увидел, что, сидя на коне, в одежде взрослого, Кузьма шевелит босыми пальцами, как мальчишка. Сапоги на нём были без подмёток. Вот почему на дороге отпечатывались тогда босые подошвы!

Отец так весело расхохотался, что засмеялись и сестрёнка Стеша, и жена дяди Никиты – тётя Настя, и даже сам мальчишка на коне.

– Ах ты, чудак! – сказал дядя Никита. – Кузьма у нас самый бедный бедняк! Сирота. Отец у них на войне погиб, так он в доме за мужика. Сам пашет, сам косит, сам коня в ночное водит. У него даже на сходе свой голос есть! Мать его нарочно так одевает, чтоб его за большого считали, чтоб в ребячьи игры не заманивало!

Было и очень неловко, что я так ошибся, и в то же время радостно, что этот мальчишка, пришедший мне на помощь в трудную минуту, оказался из бедняков.

– Поеду в ночное! Поеду! Сейчас, Кузя, соберусь.

– Ох, трудно тебе будет первый раз верхом! – сказал дядя Никита.

– Пионер трудностей не боится.

– Да не простынет ли он там? – сказала тётка Настя.

– Ничего, – ответил отец, – пионеры наши закалённые. Они у нас зимой в поход на лыжах ходили. В лесу в юрте ночевали. И ни один даже не чихнул.

Однако накинул мне на плечи какой-то старый полушубок.

В ночное

Захватив книжку для беседы у костра и карманный электрический фонарик, я бросился на крыльцо.

– Хлебца-то, хлебца возьми! – кинулась вслед тётка с горбушкой хлеба.

Дядя отвязал от телеги лошадь и, закинув повод ей на шею, подсадил меня на её костистую спину. У меня было такое впечатление, что я уселся верхом на забор.

Что и говорить, лошадёнка дяди Никиты не походила на рысака. Это была невзрачная клячонка с удивительно тряской рысью. Я то и дело сползал то вправо, то влево и давно бы упал, если бы не держался за гриву.

– А ты за хвост! За хвост хватайся! – кричали мне вслед мальчишки, собравшиеся вокруг рыжего Гришки.

Кузьма был этим очень смущён и всё советовал:

– Ты вперёд не вались, ты назад откидывайся… А главное, не думай, что упадёшь… Держись веселей. Вот как я!

Он лихо задирал голову кверху, откидывался назад и начинал колотить вылезающими из сапог босыми пятками своего коня по бокам. Конь переходил в галоп. За ним принималась скакать моя кляча, и я ещё судорожней вцеплялся в её редкую гриву…

Мимо, обгоняя нас, со свистом и гиканьем проносились сельские ребятишки и кричали:

– Куда держим, Кузьма, в Стрелицу?

– Ай на Мокрый луг, Кузя?

– Давай на Гнилые Осоки!

Куда бы ни ехать, только бы поближе. Я едва держался и в конце концов свалился. Хорошо, что в полушубке, не ушибся.

– Тпру! – осадил своего коня Кузьма и крикнул что есть силы: – Слезай, приехали!

Вслед за мной он свалился мешком на землю в своей свитке до пят.

Тут же окружили нас ребятишки, но почему-то не решались слезать с коней.

– Кузя, ты чего это задумал?

– Да разве тут можно! Ты видишь, куда заехал?

– Ан тебя сама лошадь завезла?

Признаться, так и было. Я не смог сладить с норовистой клячей, и коняга дяди Никиты сама направилась на этот лужок, вблизи какого-то леса.

– Нет, – решительно сказал Кузьма, – здесь трава едовая, мы сами приехали.

– Трава-то едовая, да место бедовое! – отозвались ребята.

– Это вот пионер выбрал, – сказал несколько смущённый Кузя.

– Пионеру – ему-то что?

– А нам кабы не того!

Опомнившись после падения с лошади, я громко спросил:

– А в чём дело, ребята? Почему здесь не остаться?

При всём желании я не мог ехать дальше – так натёр себе то место, на котором сидел. «Как это будёновцы скакали день и ночь?» – думалось мне.

– Э-э, ты городской и ещё не знаешь, какое это нечистое место! Тут у нас нехорошо!

– Черти, что ль, водятся? – рассердился я.

– Да, водятся.

– Что? Ну уж, это сказки!

– Ну, у вас в городе, может, их уж и нету, их там электричество и трамваи распугали, а у нас темнота! – сказал рассудительно Кузьма, избегая поминать имя чертей.

– А раз так, я тем более отсюда не уеду! Я пионер, нечистой силы не боюсь.

Явись сюда сам чёрт с рогами, я сейчас нипочём не мог вскочить на костлявую спину дядиной клячи. Пусть она хоть немного наестся: глядишь, у неё будут не такие впалые бока.

– Раз пионер за всех отвечает, давайте, ребята, останемся, – заявил Кузьма.

– Оно даже любопытно посмотреть, решится ли против пионера наша нечистая сила, – сказал Парфенька лукавым тоненьким голоском.

Теперь он был в длинной шубе, до пят, но босиком и без шапки.

– Правильно! – согласился и рассудительный Кузьма. – Может, оно и ничего при пионере-то… И наши кони хорошей травы поедят.

– Давай костёр!

– Очерчивай круг, ребята! – лихо скомандовал Кузьма.

Быстро натащили мальчишки сухих прутьев, быстро разожгли огонь, а вокруг провели по земле черту – на всякий случай, от чертей… По их понятиям, это была очень необходимая мера.

Вестница беды

Только развели огонь, как вдруг раздался топот.

Все вскочили, насторожились. Из темноты появился гривастый конь, а на нём Маша в бабьей кацавейке и в шерстяном платке, завязанном сзади узлом.

– Что случилось? Дома беда какая? Ты чего это примчалась? – встревожились ребята.

– Нет, ничего. Я к вам, в ночное.

– Да разве девки в ночное ездят! – крикнуло несколько голосов. – Ты что?

– При старом режиме не ездили, а теперь ездят, – ответила Маша. – Верно ведь, пионерчик?

Все звали меня пионером, а она почему-то пионерчиком, и это очень смущало.

Не дожидаясь ответа, уселась поближе к костру.

Наступило неловкое молчание. Первым его нарушил Парфенька. Он вдруг засмеялся и, будто оправдываясь, сказал:

– Ничего, пионер, ты не удивляйся, у нас это бывает. У нас есть и девчонка – за мальчишку и мальчишка – за девчонку. У Маши отец с войны пришёл безногим, а мальчишек в доме нет, вот она и коня пасёт, и верхом здорово ездит, всё поле сама боронит. А у её соседа Ваньки мать больная, а девчонок в доме нету, так он и за стряпуху и за няньку, хлебы месит, ей-богу, и ребятишек нянчит… Не веришь – хоть завтра посмотрим!

И ребята наперебой стали рассказывать про подвиги Ваньки-няньки, «мальчишки – за девчонку», словно стараясь забыть про сидевшую тут же «девчонку – за мальчишку».

Только Кузьма слушал, слушал да вдруг и сказал басом, как мужик:

– Ну, быть беде, коли баба в ночном!

– Вот глупости! – фыркнула Маша. – Никаких мужиков и баб тут нету, есть мальчики и девочки… А беду я от вас отведу!

– Ты что, колдунья?

– Колдунья! – решительно сказала Маша и засмеялась, повернувшись ко мне: – А ты ещё не знал, пионерчик?

Я, признаться, смутился бойкости девчонки. Стоило её разок пригласить в игру, она уж вон куда – в ночное явилась. Подорвёт она мой авторитет!

А Маша, словно угадав мои мысли, придвинулась ещё ближе и зашептала:

– Пионерчик, наше кулачьё хочет тебя осмеять… И знаешь как?

Пришлось придвинуться поближе, чтобы расслышать её шёпот.

Что-то страшное…

В это время прямо над нами раздался страшный хохот.

Я вскочил. Маша тоже.

А хохот перешёл в плач, потом раздалось уханье…

– Да ведь это же филин!

Сколько раз читал я в книгах об этой птице, но слышал её в натуре, как она пугает людей, впервые. Признаться, стало жутко. Пересиливая страх, я сказал:

– Обыкновенная птица.

– Обыкновенная, – недоверчиво отозвался Кузьма. – А ты поди посмотри!

– И посмотрю! – Было досадно, что я немножко струсил. Хотелось тут же показать свою храбрость. – Ну, кто пойдёт со мной?

Молчание.

– Я бы в лес пошёл, – сказал Парфенька, – а в барский парк боюся…

– А почему?

– Да потому. В прошлом годе наши ребята там клад искали. Каменный подвал вскрыли, думали – богатство: золото, серебро, а там барин лежит в гробу. Как есть целый, в сапогах, со шпагой… Тронули его, а он в труху и рассыпался… Вот страху!..

– Ну и что ж? Это был фамильный склеп дворян-помещиков. Только и всего!

– Склеп-то склеп… – пробасил предостерегающе Кузьма.

– Ой и страшно там!.. Даже днём темно. Огромадные каменные деревья такие… Дом без окон. А в деревьях тёмные дупла. Не ходи, пионерчик! – схватила меня за рукав Маша.

Но после этих слов совершенно необходимо было идти.

Я достал электрический фонарик, поиграл светом на лицах ребят и сказал:

– Ну, кто со мной, пошли!

Никто не отозвался, даже Кузьма. Он чем-то был озабочен больше всех и всё прислушивался, как лошади вкусно хрустят траву.

– А я пойду! – заявила вдруг Маша и решительно поднялась.

Среди ребят поднялся возбуждённый ропот: как это так, девчонка идёт, а они трусят? Мальчишки поднялись, подхватив кнуты и уздечки с железными удилами. Иные вооружились горящими головнями из костра…

Повременив, пошёл и Кузьма.

Навстречу нам из старинного барского парка опять раздался хохот и снова перешёл в плач, в громкое уханье. И, хотя я был уверен, что это филин, где-то под сердцем появлялся холодок и ноги плохо двигались.

«Смелей, смелей, – подбадривал я себя. – Пионер – смел!»

Вот и парк. Ого! Какие здесь неохватные старые липы! А дупла в них – как чёрные пропасти… Хорошо, что в руках электрический фонарик. В каком же дупле страшная птица? А что это за «каменные деревья»? Ага, это колонны барского дома.

Вот мелькнула лохматая тень. И словно провалилась в дупло.

– Видали? Видали? – обрадовалась Маша. – Это птица, у неё гнездо есть. Слушайте, слушайте, птенцы пищат!

Ребята, окружив липу с дуплом, прильнули к дереву и стали слушать. Верно, там, где-то внутри дерева, будто слышалось царапанье и писк.

– Ладно, – сказал вдруг Парфенька, – ты, поди, думаешь, одни пионеры храбрые, а лыковские ребята лыком шиты? Выворачивай, ребята, мою шубу, вот я его сейчас достану!

Он слыхал, что оборотной надо брать в вывороченной шубе, тогда они не угадают, что это человек, и не сумеют отомстить колдовством…

Ребята быстро вывернули шубу мехом наверх. Парфенька влез в неё и стал похож на медведя. По-звериному ловко полез по дереву к дуплу. Я светил ему фонариком. Все затаили дыхание.

Парфенька добрался до дупла и отважно засунул туда руку в меховом рукаве.

В дупле что-то застучало, зашипело, защёлкало. Раздался громкий крик. И Парфенька шумно повалился вниз, размахивая громадными чёрными крыльями, которые вдруг выросли у него за спиной. Ребята бросились врассыпную…

– Оборотень! Оборотень! – кричали они, хотя сами обрядили Парфеньку в вывороченную шубу.

Бросился прочь от дупла и сам «выворотень-оборотень», испуская страшные крики.

А крылья за его спиной вот-вот поднимут его в воздух…

Мне стало так страшно, что я потушил свет фонарика и бросился к костру вслед за всеми. Маша бежала рядом, стиснув мою руку горячими пальцами.

– Ой-ой-ой! – кричал не своим голосом Парфенька. – Помогите, спасите! Ой, улечу!

Он первым примчался к костру и стал носиться вокруг огня, продолжая вопить:

– Улечу! Улечу! Накройте шубами…

Тут ребята немного пришли в себя. Нужно выручать товарища. И, как ни страшно им было, стали кидать на бьющего крыльями, пытающегося взлететь Парфеньку все шубы, свиты, шинели, какие только нашлись.

Выросла целая куча мала, и под ней Парфенька уже не орал, но хрипел, шипел, щёлкал, издавал звуки, совсем не свойственные человеку. Словно в вывороченной шубе был уже не он, а кто-то ещё…

Мне было и страшно и любопытно до ужаса. Что же это творится? И я снова включил свет фонарика. И тут все увидели такое… Увидели вот что: Парфеньку отдельно, а что-то другое отдельно, там, под шубами. Парфенька вылез из кучи малы и, трясясь, как осиновый лист, не мог вымолвить слова.

А кто-то под шубами шипел, щёлкал, трепыхался…

– Д-дер-р-жите! Ловите! – заикаясь, покрикивал Парфенька. – Он дедушкину шубу унесёт… Не давайте подняться!

Кому это «не давать подняться», кто это «унесёт»?.. Пока ребята раздумывали, этот «кто-то» как выбрался из-под шубы, да как зашумел вверх, словно вихрь поднялся.

– Упустили! Эх, чудаки, упустили! – закричал Парфенька. – Я поймал, а вы упустили! Ох, и здоровущий был! Когтищи так и вонзил в шубу. Злющий. У него в дупле дети… Попадёт мне теперь за шубу.

– Да неужто это филин был? – недоверчиво сказал Кузьма.

Ребята стали разбирать полушубки.

– Конечно, я же говорил – обыкновенная птица!

– Обыкновенная, – в ответ мне пробормотал Парфенька, разглядывая на свет дырявый полушубок, – а когтищи-то у неё необыкновенные…

– А всё-таки птица!

– По виду-то она птица, – сказала Маша.

– А связываться с ней не годится, – подал лукавый голосок Парфенька.

И только они это сказали, как хохот, гиканье, конское ржание и топот послышались оттуда, где паслись лошади.

Нечистая сила?

– Ребята, а где кони? – крикнул Кузьма.

Все бросились на лужайку, а коней и след простыл, только ржание, гиканье да топот всё ещё слышались вдали…

– Вот тебе и птица! А ведь это она коней наших гонит! – прислушался Парфенька.

– Бежим, ребята! В трясину загонит – беда! – крикнула Маша.

– Говорил я, дурное это место. Всегда от него наших лошадей в трясину отшибает, – подтвердил Кузьма.

Захватив кнуты и уздечки, ребята бросились спасать лошадей. Но, сколько они ни бежали, топот коней всё удалялся. Лишь на рассвете обнаружились лошади у самого села, на краю грязной трясины. Они стояли тесным табунком, потные, со впалыми боками.

– Видать, погоняла их какая-то нечистая сила! – сокрушённо сказал Парфенька…

– Гляди, пионерчик, это у вас в городе чисто, а у нас ещё не совсем, – сказала Маша.

А Кузя добавил:

– Филин-то филин, а коней-то вишь как намылил?

Я был растерян, огорчён, обескуражен, но не сдавался:

– А всё-таки это не нечистая сила! Никаких чертей, леших, привидений не бывает, – твердил я, топая ногой.

– А чем докажешь? – спросил лукавый Парфенька.

– А тем, что я пионер и пионеры не врут!

Ребята молча стали разбирать лошадей и выводить их из грязного болота. Почти все повели усталых коней в поводу. Пошёл пешочком и я, радуясь, что не нужно трястись на жёсткой спине дядиной клячи, как на живом заборе.

Дядя встретил вначале радостно, а когда оглядел лошадь, нахмурился:

– Ты что же это, племянничек, конягу-то мне заморил? Целую ночь на ней не кормя катался, что ли?

Я покраснел. Какое там кататься – о верховой езде сейчас и подумать было тошно!

Пробормотав что-то невнятное, как повалился я на деревянную кровать под пологом, так и проспал до обеда.

Отец потом говорил, что во сне я вскрикивал, плакал, метался. И тётка два раза брызгала мне в лицо водой, отгоняя страшные сны.

Непонятные споры

Первое, что я услышал, проснувшись, это шёпот ябеды сестрёнки.

– И Парфеньку отец побил… И Кузьку дома ругали… И Машу за косы мать оттаскала… А всё Вася. Завёл ребят в опасное место… Загнала коней в болото нечистая сила… Теперь с ним никто играть не будет, с пионером-то… Одна Маша его дожидается… Под плетнём хоронится!

Услышав такое, я потихоньку выбрался из-под полога и не пошёл умываться и чистить зубы на крыльцо, а прокрался на задний двор.

И тут, откуда ни возьмись, подошла Маша.

– Слышь, пионерчик, – сказала она потихоньку, – Гришка рыжий бахвалится. «Что, – говорит, – помог вам ваш пионер?» Грозит ребятам: «Станете с ним водиться, вам ещё и не то будет!» Ты опасайся. Он твой враг!

И исчезла в коноплянике.

Появился и Кузьма. Он довольно мрачно шагал мимо и, как бы невзначай, спросил:

– Ну как, дядя Никита за лошадь ругался? Хорошо, что не дрался… Парфеньку мать за вихры оттаскала… Вот и езди с тобой в ночное!

– Значит, и водиться со мной теперь не будешь? Испугался!

– Я? – презрительно сказал Кузьма. – Что я, маленький, что ли?

– А в ночное ещё поедем?

– В ночное… это другое дело. В ночном надо не филинов ловить, а коней досыта кормить… Тебе теперь дядя Никита и коня-то не доверит.

Он быстро ушёл по каким-то своим взрослым делам, а я остался один со своими думами, без друзей и товарищей. Погладил рукой свой пионерский галстук. И вспомнил о дружбе трёх поколений.

Когда тебе трудно, пионер, обратись к комсомольцу, пойди к коммунисту. Коммунистов в Лыковке не было. Комсомолец был один на всю округу – знаменитый Петрушков, секретарь волсовета. Его все кулаки боялись, но жил он далеко, в волостном селе.

Тогда я пошёл к отцу.

Но не сразу нашёл его. Тётка сказала, что «тятя пошёл по рыбку». Пришлось долго блуждать по извилистой долине речушки Лиски, пока обнаружил отца на берегу.

И не одного. Он сидел, свесив ноги с обрыва и накрыв бритую голову лопухом от солнца, а напротив сидел дядя Никита. Никто бы не сказал, что они братья: уж очень разно выглядели.

Отец был в городском пиджаке, в брюках, в ботинках. Дядя Никита был в старой, заплатанной солдатской рубахе, в домотканых холщовых штанах в синюю полоску и в лаптях.

Оба были широкоплечи, коренасты, синеглазы. Только отец был бледен лицом, а у дяди Никиты лицо было тёмное, как из меди, а нос лупился.

Они глядели друг на друга, а не на поплавки и, вместо того чтобы удить рыбу, громко спорили.

– Нет, брат, так жить нельзя! – говорил отец.

– Сам знаю. Невмоготу, вот дошло! – И дядя резал себя ладонью по горлу.

– Значит, нужно иначе!

– А как иначе? Хорошо тебе рассуждать – ты восемь часов отработал и получай денежки… а я хоть день и ночь буду стараться, а со своих трёх полос, как ни вертись, только на хлеб да на квас соберу! Ты в новом пиджаке – я в драной рубахе; ты в ботинках – я в лаптях; ты человек… у тебя все права, а я кто?

Дядя Никита очень сердился. Сердился и отец:

– А почему сохой пашешь, по старинке? Почему плуг у твоего дома заржавленный лежит?

– Плуг? Да разве его одна кляча потянет? Тут нужно двух коней!

– Ну, так и запрягай пару!

– А где они у меня? Разве на моих трёх полосках двух коней прокормишь? Хорошо Трифону Чашкину – у него одиннадцать едоков, значит, и надел земли много больше… Вот у него и табун коней, и плуги, и жнейки. С такой силой он и чужую землю прихватывает. У кого исполу пашет, у кого в аренду берёт… Да за прокат жнеек, молотилок опять же дерёт! Чего я против него стою, хоть я и бывший будёновец, а он бывший дезертир! Землю-то отвоевал у белых гадов я, а пользуется ею Тришка – кулак.

– Сам виноват. Надо сообща, а не в одиночку бороться!

– Это у вас на фабриках да заводах профсоюз, народ дружный, а у нас деревня, каждый сам по себе.

– А почему же ты сам по себе? Партия советует вам, беднякам: объединяйтесь в товарищества, обрабатывайте землю коллективно, совместно.

– С кем это вместе?

– Ну, вот кто у тебя в соседстве, кому так же трудно?

– Ну, вот Дарье. Куча детей, а мужик безногий, под Перекопом весь израненный. Не работник. Земли-то ей привалило много, на девять едоков, а справиться не может. Тришке исполу отдаёт… Грабит её кулак.

– Ну так вот, надо вам с ней объединиться. У неё конь да у тебя конь, вот вам и парная упряжка для плуга.

– С ней? Объединиться? – зло расхохотался дядя Никита. – Да ведь она баба!

– Ну так что ж, что баба? Разве у нас при советской власти не все равны?

– Да ведь силы-то не равны: у меня мужичья, у неё бабья. Какие же мы товарищи?

– Ну, ты действительно мужик! Ум у тебя медвежий! – сердился отец. – У нас ведь на производстве тоже не все равны, кто посильней, кто послабей; есть мужчины, есть и женщины, а в общем труде все работаем хорошо и всем польза!

Я постоял, послушал спор старших, ничего в нём тогда не понял и решил вмешаться:

– Эй, рыбаки, рыба удочки утащила!

Какая-то рыбина, пока братья спорили, схватила наживку, потянула; удочка упала в воду и очутилась в омутке. Отец громко вскрикнул. В нём проснулся рыбацкий азарт, и он прямо в одежде хотел лезть в воду.

Дядя Никита расхохотался, ухватил его за пиджак и полез сам, прямо в лаптях. Ухватив удилище, он передал его отцу. И тот с удовольствием вывел красавца окуня. Полосатого, глазастого, сердито взъерошенного, словно и ему надоел непонятный спор братьев и он со зла утащил удочку, не в силах дожидаться, когда они займутся настоящим ужением.