Текст книги "Один из первых"

Автор книги: Николай Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Николай Владимирович Богданов
Один из первых

– Что ж рассказать вам, ребята, у этого замечательного костра, в котором горят настоящие дрова, красным пламенем освещая притихший лес, притаившуюся под берегом речку, силуэты палаток?

– Что-нибудь настоящее, что действительно было!

– Хорошо, я расскажу вам о том, что случилось со мной, когда я был таким, как вы, а наши отцы – такими, как я.

Загадочная картинка

Вообразите такую картинку. Деревенская улица. Рассвет. Пыль висит, как розовая кисея. Только что прогнали стадо, издалека ещё доносится блеяние ягнят. У крыльца избушки, покрытой соломой, толпится деревенская детвора. Черноголовый мальчишка с годовалым младенцем на руках. Девчонка с полным подолом гусят. Несла их на луг, да остановилась. Важные гуси, шествующие за ней, тоже остановились и поглядывали на неё вопросительно. Белоголовый мальчишка с глазами, как синие бусинки, в зубах – верёвка, изображающий коня, и рыжий долговязый парень с продранными коленками, изображающий кучера с кнутом, пробегали мимо, играя в лошадки, и прилипли к крыльцу. Паренёк в картузе, в сапогах с гармонистыми голенищами шёл с уздечкой за конём на луг и тоже остановился.

Что же привлекло их любопытство у крыльца дяди Никиты?

Незнакомый паренёк в одних трусах, с красным галстуком на шее выскочил на крыльцо. Поглядел на глиняный рукомойник с двумя носиками, попробовал, как вода из них льётся. Достал синюю коробочку, открыл. Набрал на щётку мела и засунул в рот.

– Чего это он мел ест? – хихикнула девчонка.

Мальчуган погонял по зубам щёткой, набрал воды, выплюнул.

– Ишь, не сладко! – сказал черноголовый, поправляя соску во рту младенца.

Мальчуган снова набрал в рот мела.

– А ты зажмурься да глотай, так легче! – крикнул белоголовый, изображавший коня. – Я знаю, я глотал, все лекарства горькие!

Тут мальчуган фыркнул так, что весь порошок вылетел из коробочки.

– Ой, ребята, да я же зубы чищу, вот! – И он показал два сверкающих ряда зубов.

– А чего шею-то платком красным повязал?

– Так это галстук! Я же пионер. Вы про пионеров ничего не знаете?

– А чего ты без порток, без рубахи? Ай дожились там в городе – одеть нечего? – ухмыльнулся рыжий.

Ребята промолчали.

– Где это? Когда это? С кем случилось?

Хорошее начало

А это случилось со мной, когда я был таким, как вы, и вместе с отцом приехал погостить к дяде Никите в деревню Лыковка, помнится, в лето 1922 года, когда на пионеров и в городе иной раз пальцами показывали.

Наш отряд организован был одним из первых, при типографии на Красной Пресне.

Отец у меня работал наладчиком печатных машин. Разболелись у него что-то лёгкие – одно было прострелено в гражданскую войну, – вот врачи и посоветовали ему в деревню, на свежий воздух, куда-нибудь в сосновые леса.

Куда же, как не на родину, в эту вот деревеньку Лыковку, в темниковские леса. Тишина, покой, воздух – сосновый настой.

Отец давно собирался навестить своего брата, да и мне хотел показать родные края. Но я собирался вместе с отрядом в наш первый пионерский лагерь. И заупрямился – не поеду!

Но тут вожатый, узнав об этом, сказал мне:

– Напрасно, Вася. А я хотел тебе дать поручение. Ответственное. Произвести разведку, как живут деревенские ребята. Растёт ли и там наша молодая красная сила. Можно ли в деревне организовать пионерские отряды.

При этих словах сердце моё бурно забилось.

Тогда ведь каждый из нас стремился что-нибудь организовать: кружок ликвидации неграмотности, общество помощи голодающим Поволжья, клуб беспризорных ребят… А тут я смогу организовать первый пионерский отряд в деревне! Такого ещё никто не смог!

– Только помни: в деревне орудует против нас классовый враг – кулак. Опирайся на бедняков, привлекая середняков, и близко не подпускай детей кулаков!

Этот наказ вожатого я помнил свято.

И, рассматривая собравшихся у крыльца ребят, определял: этот вот, в штанах с продранными коленками, нечёсаный, – явный бедняк… Да и белоголовый сам коня изображает – значит, безлошадный… С младенцем на руках, пожалуй, середняк – чистенький такой, но никого не эксплуатирует, сам нянька… Девчонка, наверное, батрачка – идёт пасти гусей. И платье на ней – мешок мешком. Ну, а вон тот, в картузе, в сапогах бутылками, – явный кулачонок…

– Здоро́во, ребята! – бодро сказал я. – Будем знакомы. Вася Гладышев!

– Здорово, коль не врёшь! – протянул мне рыжий грязную пятерню, переложив верёвочный кнут из правой руки в левую, державшую вожжи. – Меня зовут Гришкой, а это Парфенька, мой конь.

– Салют, Гриша! – поднял я ладонь над головой.

– Зови Гришкой, так страшней, – тряхнул рыжей копной волос долговязый. – А ты почему за руку здороваться брезгуешь? – Глаза его зло сверкнули.

– У пионеров рукопожатия отменены, у нас салют, вот так.

Деревенские ребята повторили жест моей руки.

– Вам ещё нельзя… Вначале нужно вступить в отряд, принести торжественное обещание.

– А нам это нипочём, вступим. – Рыжий отсалютовал, подражая мне, как обезьяна. – Разве нам заказано!

Все ребятишки ещё раз вскинули руки над головами так ловко, что сердце радовалось.

Готовые пионеры, да и только! Наверное, все – деревенские бедняки: босы, нечёсаны, у рыжего штаны на коленках порваны. Один был похож на кулачонка, но тот в пионеры пролезть и не пытался.

– А кто ваши родители?

– Да все здешние, лыковские, – ответил белокурый с такой наивностью, что я подумал: «Они ещё не политики», и дальше расспрашивать постеснялся.

– Давайте сыграем в лапту, потом в пионеры, – сказал рыжий, подбросив вверх тряпичный мяч.

– Пионеры – это же не игра, – усмехнулся я, – а в лапту – это можно.

Достал резиновый литой мячик, привезённый с собой, и мы побежали на выгон, где попросторней.

Жестокая игра

До выгона, оказавшегося за околицей, добежали, однако, только двое – рыжий Гришка и его конёк Парфён. Дальше поспешала такая мелюзга, что мячом сбить можно. С кем же играть-то?

– Тут все ребята делом заняты. Кроме нас, тебе играть не с кем, – сказал рыжий.

– А вы… – я чуть не сказал «бездельники» и смутился.

Рыжий усмехнулся и показал на Парфеньку:

– Он у меня конём работает!

– Я не сам… Это мне мамка с ним играть велела, – ответил Парфенька.

– Ну ладно, давай играть! – Рыжий выхватил мяч, подал себе, ударил дощечкой, и игра началась.

Бил он ловко, такие давал свечи, что мяч из глаз скрывался.

И салил мячом зло, так присмаливал, что Парфенька корчился, а у меня на голой спине оставались пятна, словно ставили банки…

В азарте я не замечал, что становлюсь пятнистым. Всё же втроём играть скучно, и, заметив нескольких девочек, я сказал, обращаясь к самой высокой:

– Девочки, давайте с нами!

Те даже рукавами закрылись – что за «девочки», когда в деревне зовут «девки». Да разве будут ребята играть с девчатами – им это зазорно.

Только одна, высокая, не закрыла лица и насмешливо улыбнулась. Это была та, что несла в подоле гусят.

– Да ведь Гришка не примет, – сказала она певучим голосом.

– А мне чего? Чей мяч, тот и хозяин, – проворчал рыжий.

– Значит, примем, Гриша?

– Я Гришка! – опять грубовато поправил меня рыжий. – А чего ж не принять? – Глаза его озорно сверкнули. – Только пусть рубаху сымет, её через рубаху не пробьёшь, ишь, у неё какая, домотканая, как мешок!

Девчата фыркнули. Ловко он осрамил Машу – не выскакивала бы впереди всех; ишь, городскому решила показаться!

Глаза Маши потемнели:

– Боишься, что присмолю!

Это Гришку задело:

– Я ещё в жизни никого не боялся! Давай становись. Вы с городским на пару, а мы с Парфенькой!

И игра началась с новой силой. Маша оказалась сильной и ловкой. Когда она бежала, длинные косы поднимались за плечами, как крылья. Длинные ноги подхватывали её, словно вихрь, а мяч вылетал из её руки, как из пращи.

– Ого! – поёживался Парфенька. – У тебя рука мужицкая, недаром ты в доме за парня!

И она его щадила. А когда влепляла мяч в широкую спину Гришки, так в этом месте у него даже рубаха к телу прилипала…

Это не понравилось Гришке, и скоро он прекратил игру.

– Нет, – сказал он, – я с девками не игрок. У нас не полагается. Ребята задразнят: «Девошник, бабошник. Тили-тили-тилишок, наш Гришка – женишок, тили-тили-теста, Машенька – невеста»…

– У пионеров разницы нет, девочки и мальчики равны, – не смолчал я.

И встретил благодарный взгляд синих глаз.

– Сегодня хватит, – улыбнулась Маша, – у Гришки до завтра чесаться будет… А у тебя на спине как черти горох молотили! Ты глянь-ка, пионерчик!

Она взяла мою голову и так повернула, что я увидел у себя за плечами багровые пятна с фиолетовым отливом…

– Это банки для здоровья, – протянул лукавым голосом Парфенька.

– Ну ты, не ехидничай, подкулачник! Если бы я тебя не жалела, у тебя бы тоже было – мяч-то литой!

– Пошли купаться! – крикнул Гришка. – Всю грязь смоем!

И прыжками поскакал к речке.

Первая ссора

Поёживаясь, я побежал за ним. Спина горела словно смазанная горчицей. Скорей в холодную ванну!

В Лыковке протекала бойкая, говорливая речушка, по названию Лиска. Отец столько рассказывал про неё, что она показалась мне старой знакомой.

До чего же это была удобная для ребячьих забав речушка! Хочешь по горячему песку поваляться – вот он, сыпучими грудами лежит; хочешь в прохладной воде окунуться – пожалуйста, омуток рядом. Есть и по грудь, а есть и с головкой.

А можно и так побаловаться – залечь всей ватагой поперёк речки на мели и запрудить её своими телами. А как вода поднапрёт, да приподнимет, да повернёт, – так любо по гладкому дну покатиться!

После такой игры выбежали мы на другой берег, где росли ореховые кустарники, а за ними начинался большой лес. Выбежали и вдруг увидели – навстречу ёжик. Испугался, клубком свернулся и у старого пенька притаился. Не успел я на него полюбоваться, как ребята начали ежа бить, травить.

На свист Гришки набежала целая свора собак. На ежа бросаются, хватают, отскакивают. У всех пасти в крови, а ёжик весь в слюне, как в пене.

– А вот я тебя! А вот раскрою! – хлестал ежа кнутом Гришка. – Вгоню иголки в тело!

– Что вы делаете, ребята? – вступился я.

– А вот ежа травим! – ответил, замахиваясь кнутом, Гришка.

– Оставь сейчас же! Он ведь полезный.

– Врёшь, не железный! Ату его, ату! – продолжал свою злую забаву Гришка.

– Ведь он же вас от змей спасает… Ваш друг, а вы его бьёте. Вот несознательность!

– А ты не лезь, не выхваляйся!

– Нет, я не позволю! – И я загородил собой ежа.

– Смотри не подвёртывайся, кнутом ожгу!

Парень попытался оттолкнуть меня, а я ни с места.

Уступать злу – не по-пионерски, но, видимо, и Гришка не привык, чтобы ему перечили. Раз! – и дал мне тумака…

И не успел оглянуться, как сам шлёпнулся на землю от какого-то толчка, от которого ноги приподнялись в воздух.

Вожатый наш был боксёром-любителем, и кое-чему мы у него научились.

Думая, что он поскользнулся, Гришка вскочил и ещё раз сунулся на меня с кулаками. И ещё раз шлёпнулся в пыль.

– Не лезь, хуже будет! – предупредил я, пригнувшись и скрестив перед своим носом кулаки.

– Да я тебя сейчас! Да вот я! – грозился Гришка, отряхиваясь от пыли, но нападать не решался.

А ребятишки, набежавшие со всех сторон на этот шум, вопили с восторгом:

– Дай ему, городской! Дай ему крепче! Ишь, рыжий! Что сытей всех, то и сильней всех! За него другие работают, а он по улицам жирует…

С любопытством посмотрел я на Гришку – почему же это на него «другие работают»? Это ещё что за новость? Это ведь на кулаков только могут другие работать, а Гришка бедняк в продранных штанах.

– Ну да, работа дураков любит! Чего глаза выпучил, красномордик? Вот как хвачу за удавку, так и придушу!

Гришка вдруг прыгнул с земли, как кошка, и, ухватив меня за галстук, так стянул, что перехватило дыхание и помутилось в глазах. Я зашатался. В это время мимо проходил, ведя в поводу смирную лошадь, паренёк в картузе и в сапогах. Не отпуская повода, он дал Гришке такую подножку, что тот откатился прочь, разжав пятерню.

– Ты что? Тебя не трогали! – завопил он.

– А ты не дерись не по правилам! Кто же это за шарфы душит?

– Это не шарф, это пионерский галстук, – сказал я, отпуская затянутый узел.

– Ну и, однако, тянуть за него нечего! – спокойно проговорил паренёк и, так же не торопясь, повел лошадь в деревню.

Он важно вышагивал в своих богатых сапогах с лаковыми голенищами, а на пыльной тропинке оставались отпечатки его босых ног. Но я не обратил особого внимания на такое чудо. На душе было скверно. Из-за какого-то ёжика поссорился с бедняком, был выручен кулаком. Вот чепуха какая! Надо же так неудачно начать знакомство с деревней…

Познакомимся ближе

…Удивил я в день своего приезда не только деревенских ребят, но и взрослых. Родственников напугал даже – после обеда залёг на лавку под образа и заявил:

– Мёртвый час!

Тётка Настасья руками всплеснула:

– Батюшки, помирает! За попом ай за доктором бежать?!

А дядя Никита на неё:

– Говорил тебе – не неволь мальца деревенской пищей! «Попей кваску!.. Поешь редечки!..» Вот тебе и поел!

Услыхал мой отец:

– Ничего, ничего! Пища тут ни при чём. Это у них правило такое пионерское: после еды – покой. Его ещё в детском саду этому обучили, потом в пионерах. – И рассмеялся: – А ты, пионер, чего людей страшными словами пугаешь?

– Да ведь как же не напугаться – это у нас старики, бывало, как помирать соберутся, ложатся на лавку под образа и говорят: «Ну, простите, добрые люди, пришёл смертный час», – сказала тётка Настя. – Я как услыхала, у меня руки-ноги затряслись!

А маленькая деревенская сестрёнка моя, по имени Стеша, которая очень робела и наблюдала за мной больше издалека, тут же наябедничала:

– Мамонька, он и с мальчишками дрался и с девчонками играл! – И стала шептать, как я Гришку с ног сшиб и как Машу в игру взял…

Тётка ахнула:

– Как же это ты, Васенька? Как же это, племянничек? С Машей будешь играть – все ребята засмеют! В невесты её тебе дадут. А за Гришку тут тебя изувечат!

– А я ничего не боюсь, я пионер! – нарушил я покой мёртвого часа.

– Да что ж это за пионеры за такие? – подивилась тётка неслыханному слову.

– Пионер – всем ребятам пример, – ответил я.

– Это хорошо, – согласилась тётка, – если пример.

– Пионер – смена смене.

– А это чего?

– А это, – ответил за меня отец, – значит так: комсомол – коммунистам смена, а пионеры – комсомолу смена.

– Ага, значит, маленькие комсомольцы?

– Ну вроде того. Новая организация у нас такая в Москве – пионеры. Это значит – люди передовые, во всём первые. Вот Ленин-то, наш Ильич, он ведь тоже пионер, первый организатор партии большевиков, первый создатель Советского нашего государства, первого в мире. Ленин-то и сказал, что и для ребят двенадцати – четырнадцати лет надо создать детскую коммунистическую организацию.

Вся семья к этому рассказу прислушалась.

Вот они откуда, пионеры-то!

– И первый пионерский отряд появился именно у нас, на Красной Пресне! – с гордостью сказал отец.

Я тоже этим гордился. Вообще я гордился Красной Пресней. Ведь первое восстание против царя подняли в 1905 году рабочие Красной Пресни. И мой отец ещё мальчишкой был ранен на баррикадах – патроны подносил.

– Он у меня идейный, – сказал отец, – с малых лет за коммунизм. Посмотрите на его красный галстук: это ведь символ. Красный цвет – цвет революции, а три конца означают дружбу трёх поколений: коммунистов, комсомольцев и пионеров.

Тётка Настя даже подошла и пощупала красный галстук на моей шее…

Слушали этот рассказ отца немногие, только свои родственники, а к вечеру про пионеров знала уже вся деревенька Лыковка! И как это узналось? Ни газет здесь не было, ни телефонов. А на завалинках старухи только про меня и говорили. Шёл я по улице – пальцами на меня показывали:

– Вот он, пионер-то!

– Смотри-ка, смотри-ка, какой на нём галстук!

– Смена смене идёт!

– Махонький коммунист…

– Мал, да удал, самого Ленина видал!

Да, я видел Ленина. Однажды, когда был совсем маленьким, отец взял меня на первомайскую демонстрацию. Когда вышли на Красную площадь, отец подхватил меня на руки, посадил на плечо, и всё стало видно. Плакаты, знамёна. Глаза разбежались – на что смотреть? И вдруг я увидел – все лица людей повёрнуты к Кремлю. И повернулся лицом к зубчатым башням. И вдруг заметил, что на меня тоже смотрит кто-то с возвышения, увитого красной материей. Смотрит пристально, прищурив глаза, и улыбается, как знакомому. Вгляделся, и сердце забилось – конечно же, это мой знакомый, которого я столько раз видел. Но где? На портретах у себя дома. Я засмеялся от радости, узнав Ленина, и крикнул что есть силы:

– Привет, Ильич!

И он помахал мне в ответ рукой и что-то, наверное, тоже ответил, только нельзя было разобрать, потому что вся площадь радостно загудела. Все радовались, что Ильич поправился после ранения. Враги ведь хотели его убить, целились в сердце, да промахнулись.

Гришкины тайны

Мне очень хотелось поделиться всем этим с ребятами, собрать их вместе. Я не мог жить в одиночку. И как это нехорошо получилось, что поссорился с беднячонком в драных штанах и был выручен кулачонком в жилетке и в сапогах!

Постыдившись сказать отцу о своих промашках, решил поскорей исправить ошибки.

Признаться, рыжий вызывал во мне какое-то отвращение, а солидный паренёк – невольную симпатию.

«Ишь ты какой, тебе подавай бедняка, да ещё покрасивей! Где это сказано, что бедняки должны быть симпатичными? От бедности они и грубы и нечёсаны. Нет у тебя ещё классового чутья. Эх ты, пионер!» – упрекал я себя в несознательности.

И, отыскав рыжего, первый подошёл к нему:

– Гриша, давай мириться!

– Ага-га! – захохотал он. – Напугался моей силы! Давай лапу, коль не врёшь. – И постарался сдавить мои пальцы побольней.

– Дело не в твоей силе, – поморщился я. – Мне кажется, Гриша, ты именно тот парень, который мне нужен. Я хочу открыть тебе тайну.

– Тайну? – Глаза рыжего так и загорелись. – А у меня тоже есть… чего не всем известно.

Он словно хотел вызвать меня поскорей на откровенность этим обещанием.

– Ты против буржуев, Гриша?

– У меня и отец против буржуев. Мы громили их в семнадцатом году. Не веришь, докажу! Пойдём хоть сейчас вот…

И он повёл меня к своему дому, почему-то задами, через огороды, задворками. Вошли мы крадучись, но не в избу, а в хлев, где ноги утопали в сыром навозе, как в трясине. Был полдень. Коровы забрались сюда, в прохладу, от слепней и шумно вздыхали, как живые холмы, лёжа в полумраке хлева.

– Вот, иди сюда, – вёл меня Гришка за руку.

Мы подошли к стене, на которую падал луч света, пробивавшийся сквозь небольшое окошко, в которое выбрасывали на огороды навоз.

Я сделал шаг за ним и остановился. Впереди, тёмные, как нарисованные на иконах, что я видел у тётки Насти, стояли мы с Гришкой, взявшись за руки. Да, я видел себя и его со стороны. Словно разбуженные этим чудом, за нашей спиной стали шумно подниматься коровы. Позади появились рога, морды, хвосты… Мне стало страшно.

– Вот чего у нас, – прошептал Гришка, больно сдавливая мою руку. – Её на двух санях везли из барского дома… В избу никак не влезла, так её в ворота да сюда. Ишь, во всю стену. А с краёв золотая вся… Была буржуйская, а теперь наша вот… – И он, оглянувшись на меня, захихикал, зажимая рот рукой.

Вглядевшись, я понял, что перед нами громадное зеркало, во всю стену хлева.

– И это ещё не всё… Отец не велит… Порку даст. Ну ладно, иди, ещё чего покажу. Лезь.

И мы полезли на сушила.

Сено было уже скормлено скоту, на сушилах пустота. Несколько солнечных лучиков пробивается сквозь щели крыши, и в них, как живая, играет пыль. Под ногами что-то прогибалось и колыхалось, мягкое, тёплое, пушистое. И горбилось холмом. Забравшись повыше, Гришка лёг и покатился кубарем.

– Давай, давай, вот любо так-то!

Я скатился тоже, и мы упали с сушил на объедки сена в хлев. Так несколько раз мы забирались на сушила и скатывались кубарем. И неловко пионеру заниматься такими пустяками, и в то же время я не мог отстать. Это было так таинственно и приятно!

– Во, это только у нас. Другие-то свои разрезали на куски, а отец говорит: пущай полежит, вещь ценная – персидский ковёр из господской гостиной…

Когда мы, вывалявшись в пыли и в паутине, изрядно приустали, Гришка сел ко мне поближе:

– Ну, а у тебя какая тайна?

Да, мне не терпелось с кем-нибудь поделиться своей тайной. Рассказать первому же деревенскому другу, как я не хотел ехать с отцом в деревню, мечтал провести лето в пионерском лагере и чуть не плакал. А потом вожатый сказал: «Поезжай, ты будешь нашим разведчиком».

Вот с какой целью явился я на родину отца в Лыковку. В чемодане у меня был спрятан горн. Правда, не настоящий кавалерийский, а игрушечный, но всё-таки горн…

Внимательно посмотрел в горящие любопытством глаза Гришки, в его раскрытый рот. Но почему-то мне не захотелось делиться с ним самым заветным. Смутили буржуйские богатства. Почему они не отдали их куда-нибудь в клуб? Так сделали рабочие Трёхгорки, отобрав богатства фабриканта Прохорова. Его большущий дом стал клубом. Я там был, видел. И ковры, и зеркала, и картины, и люстры. И все люди ходят, любуются.

Нет, я решительно не мог понять, зачем это Гришкиному отцу держать ковёр на сушилах, зеркало – в хлеву. Даже страшно, когда в нём отражаются рогатые и хвостатые…

– Хорошо, я открою тебе тайну… Только не сейчас, потом. У меня что-то голова болит.

– А, закатался. А я уж думал, тебя не берёт. Так-то все ребята укатываются, кого я на коврище заманиваю! – Гришка самодовольно рассмеялся.

Мне стало стыдно глупой забавы, и я, выбравшись из хлева, удрал домой.