Текст книги "Это в сердце моем навсегда"

Автор книги: Николай Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Товарищи из партийного комитета рассказывали, что до самого последнего момента белогвардейцы грузились на пароходы. На пристанях творилось что-то невообразимое. Но всем желающим уехать, конечно, не удалось. Они прятались по чердакам и подвалам. При помощи местного населения их вытаскивали оттуда. Я распорядился, чтобы подразделения прочесали улицы. 1-й эскадрон, которым теперь командовал Колесник, направился в Севастопольскую гавань, 2-й во главе с Поздеевым – на северную окраину города. Офицеров арестовывали и отправляли в штаб, расположенный в бывшем дворце барона Врангеля, под охрану 3-го эскадрона (командир Хомутов). Полковая батарея стояла на огневой позиции на Северной балке и вела беглый огонь по судам, не успевшим еще уплыть далеко.

Во второй половине дня около штаба скопилось большое количество пленных. Среди них были и насильно мобилизованные донские и кубанские казаки, украинцы. Были и добровольцы – ярые враги Советской власти и даже иностранцы. Всего наши войска в районе Севастополя захватили около 4 тысяч офицеров и 10 тысяч солдат.

Врангель был разбит. Мы торжествовали победу.

В течение трех дней 51-й кавполк пополнялся людьми, лошадьми, оружием, боеприпасами, продовольствием, снаряжением. Когда с этим было покончено, мы с комиссаром построили часть и с трудом узнали бойцов. На многих ладно сидели новенькие английские шинели, под кавалеристами поскрипывали прочные канадские седла, на вооружении появились казачьи шашки в серебряной оправе, у некоторых пулеметчиков и ездовых на длинных ремнях болтались неположенные пистолеты. Даже оркестранты и те обзавелись трофейными инструментами.

Я поздравил конников с победой. Адъютант полка зачитал перед строем приветствие Владимира Ильича Ленина и приказ командующего Южным фронтом. Михаил Васильевич Фрунзе благодарил войска за успешные боевые действия но разгрому врангелевских контрреволюционных войск.

Многие участники штурма Перекопа, а в их числе и я, были награждены орденом Красного Знамени.

Большой группе командиров и политработников наш шеф – Моссовет прислал ценные подарки. В 51-м кавполку они были вручены Елсукову, Колеснику, Бахареву, Поздееву, Петрову, Аксенову, а также бойцам Беседину, Завадскому, Полежаеву, Первухину и другим.

20 ноября 51-й кавполк был поднят по тревоге. Перед нами ставилась задача: догнать махновский отряд, возглавляемый Матюшенко, и разоружить его.

После разгрома Врангеля банды Махно начали отходить в Таврию, промышляя грабежом. Мы настигли Матюшенко недалеко от села Кача. Боя решили пока не завязывать. Затеяли переговоры с командиром отряда. В доме, где располагался Матюшенко, мне попалась на глаза листовка, в которой было такое требование: "Все вопросы управления решает местная власть с представителями армии батьки Махно". Такой наглости оставалось только удивляться.

Пока мы в помещении беседовали, махновцы сняли с наших лошадей седла. На мой вопрос: "Что это значит?" – Матюшенко заявил: если мы отыщем пропажу, то он при нас расстреляет виновного.

Тогда мы обезоружили всех находившихся в комнате махновцев. А остальные были обезврежены, когда прибыл командир 153-й стрелковой бригады Круглов. Часть махновцев бежала, бросив награбленное. Остальные сложили оружие. После окончательного очищения Крыма от белогвардейцев мы получили приказ передислоцироваться в город Вознесенск, Одесской губернии, шли туда через Каховку, где был похоронен Юшкевич. У его могилы мы провели митинг. Полк построился в каре. Комиссар полка Елсуков от имени всего личною состава части поклялся беспощадно бороться с врагами молодой Советской республики, отомстить за смерть любимого командира.

После комиссара выступил я. Кратко рассказав о жизни и боевых делах Адольфа Казимировича. Юшкевича, я призвал кавалеристов служить революции так же самоотверженно и преданно, как это делал он. Бойцы единодушно заявили:

– За родную Советскую власть, за партию Ленина будем биться с врагами насмерть!

На Украине мы обнажили свои сабли против банд Махно.

Еще в Севастополе на служебном совещании Климент Ефремович Ворошилов говорил, что махновцы вынужденно участвовали в разгроме врангелевцев, со временем они снова вернутся к бандитизму.

В январе 1921 года 51-й кавполк расквартировался в Вознесенске. В один из дней сюда прибыл председатель ЦИК Украины Григорий Иванович Петровский. Он провел митинг частей с участием городского населения. В своей речи Григорий Иванович призвал как можно скорее ликвидировать остатки банд и закрепить на местах Советскую власть.

В мае 51-й кавалерийский полк перешел в Курско-Покровское, а затем в район Балта, Бандурово, Первомайск, Саврань с задачей ликвидировать гулявшие там разномастные бандитские ватаги.

Одна из них, как нам стало известно, обосновалась в Бандуровском лесу. Возглавлял ее Заболотный. Состояла банда в основном из дезертиров. Сначала мы вылавливали их в селах, когда они наведывались в свои хаты. Но таким образом в наши сети попадались лишь единицы. Тогда был издан приказ, в котором содержалось такое условие: "Кто сдается добровольно, тому прощается прошлое, и он может спокойно жить дома и работать".

И, надо сказать, обращение это нашло отклик. Многие из "зеленых" пришли с повинной. Но в целом отряд Заболотного продолжал действовать.

К нам в полк приехал Павел Ефимович Дыбенко, который теперь командовал 51-й стрелковой дивизией.

Он предложил тщательно прочесать весь район. Однако результат оказался неутешительным.

Расстроенный, я полевой дорогой направился в Михайловку. Неожиданно мое внимание привлекли парни, пахавшие землю. Их было порядочно, и это показалось мне весьма подозрительным. Я сказал об этом Дыбенко. Он сначала засомневался, потом согласился проверить.

Выскакиваю на коне поближе к работающим, стреляю вверх, потом галопом скачу в Михайловку. Парней как будто подменили. У них мгновенно откуда-то появилось оружие, и позади себя я услышал частые винтовочные хлопки. Огонь открыли и из села. Мы с Дыбенко отскочили к лесной опушке.

На шум пальбы примчался один из наших эскадронов. Он атаковал банду, пытавшуюся рассеяться. Но кавалеристам удалось выловить около полусотни негодяев во главе с Заболотным. Их заперли в помещении клуба.

После этого созвали жителей Михайловки, зачитали ем постановление правительства Украины о борьбе с бандитизмом и предложили выдать всех, кто скрывается в селе, а вместе с этим сдать имеющееся на руках оружие.

Крестьяне явно не спешили выполнять наше требование. Они лишь настороженно переглядывались между собой.

Пришлось пойти на крайнюю меру. Наиболее опасные враги Советской власти, схваченные нами во время стычки на окраине Михайловки, были приговорены к расстрелу. Видя, что дело принимает серьезный оборот, жители села назвали имена местных главарей, указали, где спрятано оружие.

Банда Заболотного была разгромлена, а сам он отправлен в Одессу, в губчека.

Оставив 1-й эскадрон под командованием Колесникова в Михайловке, я с остальными вернулся в Бандурово. Дыбенко отбыл в Одессу.

Мы не считали, что с антисоветской нечистью в Михайловском полностью покончено. Поэтому еще раз прочесали село и окрестности, арестовали всех, кто был на заметке, и отправили их в Балту.

В августе 1922 года я получил приказ сдать 51-й кавполк Белову и заняться изъятием церковных ценностей в этом районе. Начал с Бандурова. С местным священником удалось договориться, и первая операция такого рода прошла тихо и мирно.

В Саврани прихожане выступили было с протестом. Но узнав, что это не самочинная реквизиция, а государственный сбор средств на восстановление разрушенного войной хозяйства, успокоились и не стали больше чинить нам препятствий.

В сентябре 1922 года наш полк перебросили в район Рыбницы на охрану государственной границы. Штаб части расположился в Балте.

В ноябре нас перевели в Тирасполь. Здесь мы какое-то время занимались боевой и политической подготовкой.

В декабре 51-й кавполк направился под Умань в распоряжение Г. И. Котовского.

В штаб 2-го Конного корпуса, которым командовал Григорий Иванович, мы пришли с командиром вновь формируемого полка В. И. Чистяковым. Котовский был весь в ремнях, с шашкой в серебряных ножнах. Широкую грудь его украшали три боевых ордена с красными бантами. Принял он нас любезно.

– Здравствуйте, – сказал Григорий Иванович, немного заикаясь, и пожал каждому руку. – Садитесь...

Чистяков доложил о том, как идет формирование части, о политико-моральном состоянии бойцов. Внимательно выслушав комполка, Григорий Иванович расспросил его, в каком состоянии находятся бойцы, кони, вооружение, боеприпасы и транспортные средства.

Высокий, крепкого телосложения, очень подвижный, Котовский умел как-то удивительно быстро располагать к себе собеседников. Будто и немного поговорили мы с ним, а у меня уже возникло чувство, что я давным-давно знаю Григория Ивановича. В нем удачно сочетались и душевная теплота и высокая требовательность.

Прощаясь с нами, он распорядился:

– Людей побрить, вымыть в бане. Лошадей вычистить до блеска. Комдив Криворучко и я проверим.

Котовский, которого я видел впервые, произвел на меня хорошее впечатление.

Вскоре он, как и обещал, приехал в полк, чтобы лично посмотреть наше "хозяйство", оказать помощь на месте.

Новой части дали номер 54-й. Потом его заменили другим, и полк стал именоваться 16-м кавалерийским. Он входил в состав 3-й Бессарабской дивизии. Меня назначили командиром 1-го эскадрона, который стоял в Козинцах.

Потянулись дни напряженной учебы. Занятия в классах перемежались с выходами в поле.

В 1923 году состоялись корпусные учения. Они проводились в районе Винницы. 1-му эскадрону предстояло вести разведку. Котовский лично проинструктировал меня, как надо действовать, какие сведения раздобыть. Подойдя к карте, он показывал, где вероятнее всего можно встретить "противника".

– Действуйте решительно, как в настоящем бою. Настроение у Котовского было хорошее, он много шутил. Это и на меня подействовало ободряюще.

Маневры прошли неплохо. В них кроме нашего участвовал также 1-й Червонный корпус. После разбора учений состоялся парад войск. Принимал его Народный комиссар обороны Михаил Васильевич Фрунзе.

Вскоре после этого события 3-я Бессарабская дивизия была передислоцирована в Бердичев. Части ее расквартировались в районе Лысой Горы, а штаб – в центре города.

Сразу же приступили к оборудованию казарм, конюшен, помещений для оружия и боеприпасов.

В короткий срок от Бердичева к Лысой Горе была построена железная дорога протяжением около 7 километров. По ней доставлялись материалы, фураж, продовольствие и другие грузы. Водопровода в военном городке не было. По договоренности с местным населением потребное количество воды мы брали из колодцев хуторян.

В штаб дивизии часто приезжал Котовский. Он интересовался, как идут работы, изучал людей.

Как-то утром, когда кавалеристы вывели своих коней на водопой, я увидел в вишневом садике, близ колодца, лежащего на траве человека в полувоенной форме. Подошел к нему ближе и вдруг узнал в нем командира корпуса. От неожиданной встречи я растерялся и не знал, что делать: подавать команду "Смирно!" или просто поздороваться. Котовский выручил меня. Он пригласил:

– Садитесь рядом и – ни слова... Я повиновался.

Через некоторое время Григорий Иванович шепотом произнес:

– Лежу вот и слушаю, о чем наши красноармейцы между собой говорят. Полная свобода, никакой дипломатии. И про нас, командиров, все как на духу. Вот где истинное настроение, симпатии и антипатии! Теперь ваш полк знаю не из вторых рук. Послушайте-ка...

Мы пробыли в саду около двух часов. Действительно, в докладах по команде такого откровения не встретишь. Кавалеристы вели речь и о политике, и о своих нуждах, и о самовольных отлучках, и о командирах.

На другой день вечером Котовский собрал в клубе весь командный и политический состав. Вот тут он и рассказал присутствующим о таких вещах, о которых никто и представления не имел.

– Наш командир и политработник, – говорил Григорий Иванович, – должен обучение и воспитание людей проводить целеустремленно и предметно. А для этого надо хорошо знать своих подчиненных, почаще бывать среди них, по душам беседовать с ними, знать, что волнует красноармейцев, как они настроены.

Котовский напомнил, что идейно закаленные бойцы в бою – бесстрашны, и требовал, чтобы партийно-политическая работа в подразделениях и частях велась постоянно.

Большое внимание комкор уделял также спорту. Он рассматривал его как составную часть боевой подготовки и поэтому всячески поощрял. Особенно конный. В соединении часто проводились конноспортивные соревнования.

А однажды мы приняли участие даже в состязаниях на первенство Украинского военного округа. Проходили они на Харьковском ипподроме. В числе других и мне было доверено отстаивать честь 3-й Бессарабской дивизии.

Котовский поехал с нами. Перед началом заездов он собрал всех спортсменов соединения и по-отцовски пожелал успеха.

Подбадривая нас, спросил:

– Ну как, одолеем своих соперников? Хотя бы червонцев? – И сам отвечал: Должны!

Во время скачек Григорий Иванович находился в ложе вместе с другими командирами и представителям!! местной власти и активно, как теперь говорят, "болел" за нас.

И мы не подвели его. В командном зачете кавалеристы нашего корпуса вышли победителями. Я стал первым призером за выездку молодой лошади и вторым за прыжки в высоту.

Котовский был доволен итогами состязаний. Он поздравил нас с победой и всех отличившихся наградил ценными подарками.

Мы пообещали ему еще шире развернуть конный спорт в подразделениях и на соревнованиях, которые намечалось провести осенью следующего года, добиться более высоких результатов.

Но к глубокому нашему сожалению, Григорий Иванович не дожил до того дня. В 1925 году прославленного героя гражданской войны сразила вражеская пуля. Тяжело переживали мы эту утрату.

В корпусе Котовского на разных должностях я прослужил до 1932 года. Затем поступил учиться в Военную академию имени М. В. Фрунзе. По окончании ее в 1936 году вернулся в тот же корпус, только теперь в 14-ю кавалерийскую дивизию, и стал командиром 59-го кавполка.

В 1939 году участвовал в освобождении Западной Украины, а в 1940 году Бессарабии. В это время меня назначили командиром 131-й стрелковой дивизии, переформированной затем в мотострелковую. Так я расстался с конницей, в которой прослужил 24 года, пройдя боевой путь от рядового до командира дивизии.

Между Доном и Волгой

1 марта 1942 года после выздоровления меня направили в Москву в распоряжение командующего кавалерией Красной Армии генерал-полковника О. И. Городовикова. Ока Иванович разрешил мне пятидневный отпуск для поездки в Кировскую область, на станцию Зуевка. Там находилась моя семья, которую я не видел с первого дня войны. Разыскать ее помогли фронтовые корреспонденты, когда я лежал в госпитале.

В Москву вернулся с женой Натальей Григорьевной. Устроились с нею в гостинице ЦДКА.

Когда явился в штаб, у О. И. Городовикова встретил генерал-майора В. Е. Белокоскова. С ним мы вместе служили в Украинском военном округе.

Василий Евлампиевич сообщил мне:

– В Тимирязевском госпитале лежит раненый Рокоссовский.

Мы с женой тотчас же отправились к Константину Константиновичу. Рокоссовский был в тяжелом состоянии, и к нему никого не пускали. Но Константин Константинович настоял, и нам разрешили войти к нему, только строго-настрого предупредили, чтобы долго не задерживались.

Когда вошли в палату, Константин Константинович вопреки запрещению сидел на кровати. Он даже попытался встать на ноги, но сестра категорически запротестовала.

Мы обнялись. Рокоссовский пригласил сесть. Начались взаимные расспросы.

– А как вы, Наталья Григорьевна, живете? Куда вас война занесла? обратился он к моей супруге.

Жена рассказала. Потом добавила:

– Мы-то что! Вы-то, Константин Константинович, как себя чувствуете? Вон как вас война зацепила!

– Бывает. Ладно, хоть жив остался.

Рокоссовский был тяжело ранен в грудь в боях под Москвой. Он в то время командовал 16-й армией.

– А вы, Николай Васильевич, где сейчас? – снова повернулся ко мне Константин Константинович.

– Да вот только приступаю к обязанностям начальника боевой подготовки в штабе Городовикова.

– Опять конником стал!

– Да. Но, думаю, ненадолго.

Константин Константинович на минуту задумался, потом спросил:

– Что там, в верхах, слыхать о нас, попавших в эти постели?

– Точно сказать не могу, но будто намечаетесь на военный округ.

– Нет, это уж ни за что. Лучше поеду командовать дивизией, даже полком, но только не в тыл. Пришла сестра:

– Товарищи посетители, пора уходить. Мы с женой начали было собираться. Однако Константин Константинович сказал нам:

– Посидите еще. Я не устал, сестра. Дайте нам, пожалуйста, два стаканчика.

Через минуту медсестра принесла стаканы, молча поставила их на столик и вышла. Если б она знала, как мы ей были за это благодарны! Константин Константинович указал глазами на тумбочку:

– Откройте, там что-то есть. Друзья передали, а мне нельзя было. Сегодня, думаю, немножко можно...

Мы выпили.

Супруга моя поинтересовалась, где находится семья Рокоссовского.

– Юлия Петровна с дочкой в Новосибирске, – ответил он. – Собираются в Москву.

Константин Константинович начал рассказывать, как они там живут, что ему пишут.

Но тут снова появилась сестра. На этот раз она была неумолима. Пришлось прощаться.

– Николай Васильевич, – попросил Рокоссовский, – если задержишься в Москве, заходи. А то одному скучно. О новостях не забывай...

Я обещал.

В столице я пробыл недолго. Получив назначение на должность инспектора кавалерии Северо-Кавказского фронта, направился в Краснодар. Ехал я туда не один, а с группой командиров.

К месту назначения прибыли в то время, когда наши войска оставили Керчь.

– Опоздали, товарищи, – встретил нас командующий фронтом Семен Михайлович Буденный. – Хотели использовать вас под Керчью. Ну да ладно, дело теперь уже прошлое...

Словно о чем-то задумавшись, Семен Михайлович на какое-то время замолчал. Потом, быстро взглянув на меня, сказал:

– Назначаю вас, товарищ Калинин, начальником краснодарского гарнизона. Вам предстоит большая работа – сформировать новые части из подразделений, переправившихся сюда из Крыма.

Буденного я не видел несколько лет. Но изменений в его внешности не заметил. Он по-прежнему выглядел бодро и даже молодцевато. Семен Михайлович меня, конечно, уже не помнил и потому, усадив рядом, начал расспрашивать, откуда я, где служил и воевал. Потом распорядился:

– Ну а теперь идите к Захарову, ознакомьтесь с обстановкой и приступайте к делу.

Я не стал терять ни минуты. Получив необходимую информацию в штабе фронта, занялся комплектовкой частей.

По заданию С. М. Буденною руководил работами по укреплению Краснодара. А в мае принимал и инспектировал соединения кубанских и донских казаков-добровольцев. Они приехали на своих лошадях, полностью снаряженные. Не было у них лишь огнестрельного оружия.

Вновь прибывших влили в 17-й кавалерийский корпус, которому затем присвоили 5-й номер. Командовал этим соединением генерал Николай Яковлевич Кириченко. Оно вскоре прославилось и при обороне Краснодара, и в последующих боях в Таврии.

В первых числах июня меня назначили командиром 91-й стрелковой дивизии, входившей в состав 51-й армии Командарм 51 генерал-майор Н. И. Труфанов – мой земляк, ярославец.

В штабе на станции Зимовники меня встретил полковник А. М. Кузнецов. Он сообщил, что Николай Иванович болен, и предложил пройти к нему на квартиру. Это было днем, часов в двенадцать.

Николай Иванович лежал в маленькой комнатке, в отдельном домике, у очень гостеприимной казачки. Горестно было видеть этого всегда веселого человека прикованным к постели. Труфанов сильно исхудал, как-то поблек, но старался казаться бодрым и даже пытался шутить.

Разглядывая меня, сказал:

– А ты выглядишь молодцом. Вот поднимусь, повоюем вместе...

Труфанов подробно рассказал об обстановке в районе армии.

– Положение у нас очень трудное, – заключил он.– Нужна твердая рука. А иногда и личный пример. В общем, ты это и сам знаешь.

О многом переговорили мы с ним в тот день. Даже планы некоторые строили. Но вскоре Николаю Ивановичу стало хуже, и его эвакуировали в тыл. Впоследствии мы с ним встречались еще несколько раз: в декабре 1942 года в районе Малые Дербеты, в январе 1943 года – на Маныче, когда вели бои за станицу Пролетарскую, и в феврале – под Ростовом. Потом наши пути больше не перекрещивались.

В командование армией вступил генерал-майор Т. К. Коломиец.

91-я стрелковая дивизия работала на строительстве фронтовых оборонительных рубежей в районе Барайша, затем Азова, Кагальника, Семибалки. В ее состав входили 503, 561, 613-й стрелковые и 321-й артиллерийский полки.

13 июля соединение было переброшено по железной дороге в районы Цимлянской, Титова, Зимовников. 16 июля передовой отряд, прикрывавший сосредоточение частей, подвергся атаке противника, который, заняв Цимлянскую, пытался с ходу форсировать Дон в районе Красного Яра. Получив отпор, гитлеровцы повели наступление вдоль реки, в направлении станции Николаевская. Тяжелое положение создалось в районе Цимлянских высот. Некоторые наши подразделения вели бои на правом берегу Дона. Мы стремились вернуть Цимлянскую, но враг держался за нее очень цепко, выбить его оттуда не удалось. Больше того, он контратаковал и нам порой приходилось совсем туго.

На следующий день неприятель не проявлял особой активности, и мы смогли привести себя в порядок, более основательно закрепиться на занятых позициях. Главной нашей задачей теперь было не допустить переправы 4-й танковой армии немцев через Дон. А фронт обороны у нас был большой – свыше 90 километров. Он простирался от излучины реки в районе Цимлянской до хутора Константиновский. В течение трех суток мы вели огневые бои и разведку.

Наш штаб за это время наладил более четкое управление частями, установил с ними надежную связь, дублируя ее подвижными средствами. При такой растянутости подразделений четко действующая связь играла особо важную роль. Тут следует воздать должное начальнику штаба дивизии подполковнику А. И. Булгакову. Он был неутомим. Весь рубеж Булгаков знал как свои пять пальцев. Я полагался на него во всем.

Как удалось установить, перед нами сосредоточивались части 48-го танкового корпуса немцев. Пленные показали, что их части должны наступать в направлении Сталинграда. Мы срочно перестроили свой боевой порядок. И когда на следующее утро гитлеровцы нанесли удар по позициям полка подполковника Бурцева, туда уже были переброшены значительные силы артиллерии. 36 вражеских танков напоролись на плотный огонь. Неприятель вынужден был отойти, потеряв 13 машин. Еще 4 танка подорвали наши минеры, бросившись с зарядами под гусеницы.

18 июля после авиационного налета немцы снова предприняли атаку, в которой на этот раз участвовало всего 16 танков. И опять мы встретили их губительными залпами. Лишившись пяти машин, фашисты повернули обратно. Минут через пять они открыли по боевым порядкам дивизии сильную стрельбу из орудий. А еще спустя некоторое время появились их бомбардировщики...

С 19 по 27 июля 91-я стрелковая дивизия дважды пыталась вернуть Цимлянскую. Однако противник уже успел основательно закрепиться и подтянуть резервы. Упорные бои не принесли нам успеха. Высадив воздушный десант, гитлеровцы одновременными ударами с фронта и тыла захватили Красный Яр, Лог, Богучары. Мы провели контратаки и выбили их оттуда. Неприятель не успокоился. Борьба за эти населенные пункты приняла исключительно напряженный характер. Красный Яр, Лог, Богучары трижды переходили из рук в руки.

Подтянув свои главные силы, 4-я танковая армия немцев начала форсировать Дон. Особенно тяжелое положение сложилось у нас на участке Цимлянская, Романовская. В течение всего дня наши позиции бомбила вражеская авиация, а с наступлением темноты методически обстреливала артиллерия.

В ночь на 28 июля командарм приказал нам сдать занимаемый рубеж 157-й стрелковой дивизии и отойти на линию Соляновская, Романовская. 31 июля гитлеровцы совершили прорыв в районе Богучар, заняли Мокросоленый, Соляновскую и вышли на реку Сал, зайдя нам в тыл.

К рассвету мы пробились на северный берег Сала, близ станицы Семенкинская. Потерь в людях мы почти не понесли и полностью сохранили материальную часть.

1 августа 23-я танковая и 29-я моторизованная дивизии противника, сломив сопротивление частей отдельной кавалерийской дивизии, вышли на рубеж Веселый Кутейниковская, где размещались наши тылы.

В те дни тактическая обстановка менялась по нескольку раз в сутки. Сплошной линии обороны не было. 91-я стрелковая дивизия сосредоточивала усилия на том, чтобы удержать важные населенные пункты, переправы, дороги. Локтевая связь между полками порой терялась. Немцы, конечно, стремились это использовать. Здесь развернулись ожесточенные бои за каждый населенный пункт, за каждый холм. Кровопролитными они были на реке Сал, за Верхнюю Серебрянку, Веселый Гай, хутор Атаманский, Нижний и Верхний Гашун. В них участвовали даже штабные подразделения и службы.

Первыми приняли на себя тяжесть вражеских ударов 503-й стрелковый полк и дивизионная школа младшего комсостава. Они удерживали занимаемый рубеж буквально до последнего снаряда, до последнего патрона. Когда же фашисты ворвались на позиции минометного подразделения, начальник школы капитан Яржемский миной подорвал себя и нескольких вражеских солдат.

Так, не сумев сломить сопротивление ваших 561-го и 613-го полков фронтальными атакаци, они стали усиленно искать стык или разрыв. И такую лазейку нашли. В нее немедленно бросили несколько подразделений автоматчиков с танками и артиллерией. Гитлеровцы нацелились на хутор Атаманский, где размещался штаб 91-й стрелковой дивизии.

Узнав об этом, штабные работники взялись за оружие. Одну из групп возглавил начальник штаба подполковник Булгаков, вторую – комиссар штаба Воронин, третью – начальник оперативного отделения майор Таратин. Группы заняли оборону на окраине селения.

Неприятельские автоматчики, наступая с севера, пытались овладеть Атаманским с ходу. Однако, встретив организованный огонь и понеся значительные потери, отошли. Через некоторое время они снова повели наступление на хутор, обходя его с северо-востока и северо-запада. На этот раз их поддерживало пять танков.

Поняв, что именно они наиболее опасны для обороняющихся, батальонный комиссар И. И. Воронин отобрал нескольких человек и под прикрытием лесозащитной полосы выдвинулся с ними вперед. Здесь группа Воронина связками ручных гранат подорвала две машины.

На северо-восточной окраине Атаманского бойцы комендантского взвода и бронебойщики тоже подбили " подожгли два танка. Вражеские автоматчики залегли. Капитан Кравченко вызвал артиллерийский огонь. При его поддержке и при помощи прибывшей в хутор стрелковой роты 613-го полка гитлеровцы были отброшены.

Бой за Атаманский показал нам, что наши штабы всегда должны быть готовы к обороне. И особенно тогда, когда нет сплошного фронта. Составленный заранее боевой расчет на весь личный состав необходимо постоянно корректировать в зависимости от изменений как в людях, так и в обстановке.

Командный пункт пришлось переместить в другое место. На следующее утро противник подверг Атаманским жестокой бомбардировке. Но там уже не было ни войск, ни населения.

Части 48-го танкового и 4-го армейского неприятельских корпусов обходили нас с севера и юга.

В районе хутора Мартыновский мы были усилены 15-й танковой бригадой и 115-й кавалерийской дивизией.

На открытой местности под воздействием авиации конники не могли оказать нам серьезной поддержки.

2 августа Котельниково и Зимовники пали. 91-я дивизия оказалась в мешке. Вечером того же дня я получил приказ заместителя командующего 51-й армией генерал-лейтенанта Т. К. Коломийца вывести соединение в район П Малые Дербеты, Ханата, озеро Сарпа.

Оторваться от противника не удавалось. Арьергарды вели тяжелые, сдерживающие бои, авангарды вступали в схватки с немецко-фашистскими подразделениями, пытавшимися отрезать нам путь к новому рубежу.

Основными силами дивизия пробивалась на Садовое. Правый фланг ее прикрывал 1-й батальон 561-го стрелкового полка. Он хорошо провел ночную атаку в направлении поселка Деде-Ламин. Здесь отличилась рота лейтенанта Василия Супруна. О том, как действовало это подразделение, мне рассказал после политрук Небаев.

Когда три автоматные очереди прошили темноту трасту верующими пулями, направленными в сторону противника, лейтенант Супрун встал во весь рост и крикнул:

– За Родину вперед!..

Тотчас же возле него появился с ручным пулеметом боец Гончаров. Дружно поднялись и остальные. Стремительным броском рота достигла неприятельской позиции. Василий Супрун в числе первых ворвался в траншею, стеганул вдоль нее очередью. Но в укрытии уже никого не было. Гитлеровцы не приняли рукопашного боя и бежали.

Лейтенант Супрун приказал подразделению закрепиться.

В окопах и блиндажах солдаты обнаружили брошенные фашистами ящики с патронами и ручными гранатами. Кое-где в ячейках осталось оружие.

Супрун проверил людей. Не было лишь Гончарова. Спросил старшину, не видел ли где.

– Десяти шагов не дошел, – ответил тот. – Вон санитары около него.

Командир роты надолго ушел в себя, потом наконец сказал:

– Смотри тут, а я к политруку пройду...

Николая Небаева лейтенант нашел на другом конце позиции. Опираясь на самозарядную винтовку, он жадно курил и поглядывал в сторону противника.

– Цел? – спросил его Супрун.

– Как видишь, – отозвался Небаев. Супрун сел на какую-то упаковку.

– Потери большие?

– Двое убито, один ранен, – отозвался Небаев.

– И на том фланге... Гончарова – совсем... И одного задело.

– Погибших надо до рассвета похоронить, – произнес политрук.

– Ну вот и займись... Проследи, чтобы раненых отправили. А я пойду организую оборону.

– Добро, – согласно кивнул головой Небаев и, кликнув связного, распорядился: – Санинструктора ко мне...

В километре впереди в ночное небо то и дело взлетали ракеты. Это откатившиеся гитлеровцы освещали подступы н своим новым позициям.

Пользуясь этой "иллюминацией", Супрун внимательно рассматривал в бинокль лежащую впереди местность. От окопа, в котором лейтенант находился, тянулся полукилометровый, поросший полынью склон. Заканчивался он небольшой ложбиной. За нею снова начинался какой-то холм, на вершине которого виднелись низкие серые домики. В пятидесяти метрах слева из нашего тыла выползала шоссейная дорога. Она пересекала седловину и уходила в расположение врага. Вдоль нее кое-где стояли уцелевшие столбы с оборванными проводами.