Текст книги "Маленькие пленники Бухенвальда"

Автор книги: Николай Тычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

ПОРУЧЕНИЕ ДЯДИ ЯШИ

Петька долго ворочался на нарах. Никак не спалось. Илюша Воробей, лежавший рядом, уже давно посапывал. Блоха даже позавидовал ему.

А не спится ему из-за одной думы.

Сегодня с ним говорил дядя Яша. Вздохнув, штубендинст начал:

– Ну, как настроение, Петя?

– Ничего, дядя Яша.

– Я тебя вот зачем позвал…

И очень серьезно продолжил:

– Важное поручение тебе. Пойдешь в тир и будешь там работать. Подносить оружие для пристрелки.

– Для пристрелки? А из этого оружия они в кого стрелять будут?

– Сам понимаешь.

– Значит, я буду помогать немцам воевать против своих?

– Если не тебя, так другого придется посылать. Ну, а там посмотрим, Петенька! – И Яков Семенович неожиданно подмигнул ему» как он это любил делать, если речь шла о хитрой затее.

Почему он сказал – там посмотрим? – думал Петька, ворочаясь с боку на бок. – Тут что-то есть. Тир так тир. Попробую! Если что не так, сумею оттуда смыться. Не первый раз. А если откажусь – другого пошлют, какого-нибудь несмышленыша. Все, решил!»

Утром он отправился на работу.

Тир находился в подвале одного из бараков оружейных мастерских, неподалеку, за лагерными воротами. Барак деревянный, на каменном фундаменте. Когда Петька осторожно вошел в подвал, на него пахнуло сыростью. Подвал есть подвал, но кругом было довольно чисто.

Стук Петькиных колодок о цементный пол глухо раздавался в тишине. У одной из внутренних дверей он в нерешительности остановился. Постучать или войти так? Нет, надо постучать. Он уже поднял руку, но в подвале что-то разорвалось, и Петька помедлил. В это время перед ним появился немец-узник. На левой руке у него была повязка форарбайтера.

– Ты что тут? – спросил немец по-русски, но очень плохо.

– Меня послали сюда работать.

Немец не все Петькины слова понял. Но догадался, в чем дело.

– Ком.

И перед Блохой открылась массивная деревянная коричневая дверь.

Он привел Блоху в просторную комнату, ярко освещенную электричеством. Вдоль стен стояли ружейные пирамиды. Винтовки и автоматы поблескивали вороненой сталью. Густо пахло ружейным маслом, пороховыми газами и еще чем-то непонятным для Петьки.

«Ох, сколько здесь оружия-то! – удивился Петька и дерзко подумал: – Вот бы все заключенным раздать. Устроили бы мы немчуре заваруху».

– Ком, сюда! – опять позвал его немец, и они вошли в другую, столь же широкую, но более длинную комнату. Где-то мягко гудел вентилятор, отсасывая пороховой газ. Но он не справлялся с работой.

Слева, около входа, был устроен барьер для стрельбы с упора. Справа валялись толстые маты, покрытые немецкими плащ-палатками. Это для стрельбы лежа. А вдали стоял щит из толстых досок, ярко освещенный двумя мощными прожекторами, установленными по бокам на специальных подставках.

У барьера на мягком диване в небрежной позе сидел офицер – лагерфюрер Шуберт. Во рту у него дымилась сигарета. Он, видимо, о чем-то задумался и не обратил ни малейшего внимания на вошедших. В правой руке Шуберт вяло держал пистолет, из которого только что стрелял.

Струйка зеленоватого дыма сигареты с легкими колебаниями поднималась вверх и таяла.

Форарбайтер, сняв с головы мютце, вытянулся в струнку и зашагал к офицеру.

– Русский подросток прислан работать на переноске оружия! – прозвучал рапорт.

Петька тоже стоял, сняв мютце.

Эсэсовец не пошевелился и по-прежнему молчал, мечтательно глядя куда-то в сторону. Наконец он вроде бы очнулся, взглянул на форарбайтера и Петьку, и глаза стали злыми, колющими. Лицо с мелкими чертами покривилось. Он тотчас же отвернулся и бросил форарбайтеру:

– Раус!

Тот, не надевая головного убора, быстро вышел.

Петька остался один на один с эсэсовцем.

«А вдруг он меня пристрелит? – подумалось мальчишке. – Пистолет у него в руке… Что ему стоит…»

Но тут в тир вошли еще два эсэсовца – офицер Рей и солдат. Рей, вытянув вперед правую руку, прокричал:

– Хайль Гитлер!

– Хайль! – поспешно вскочил с дивана Шуберт.

Солдат ее приветствовал Шуберта. По-видимому, он уже побывал здесь сегодня.

Шуберт что-то сказал вошедшим и, вложив пистолет в кобуру, которая у него была пристегнута на тугом ремне с левой стороны живота, зашагал к двери.

Солдат открыл плоский шкаф, стоявший рядом с барьером, достал оттуда мишени и, дав Петьке четыре штуки, махнул рукой в сторону освещенного щита:

– Ауф!

Блоха понял, что мишени нужно повесить, и быстро побежал к щиту. Возвратившись, он вновь увидел того самого форарбайтера, который привел его в тир. Тот знаком подозвал Петьку к себе и стал объяснять, что нужно делать в тире.

Обязанности были не хитрые, Петька будет относить пристрелянное оружие в пирамиды, находящиеся в другой комнате, и подносить оттуда новое, поступившее из оружейной мастерской. В основном это были винтовки. Реже – автоматы и пистолеты. Петька должен еще и подвешивать мишени, а после стрельбы снимать их со щита.

– Ясно? – спросил форарбайтер и чуть-чуть улыбнулся.

– Ясно! – не моргнув, ответил Блоха.

Тем временем эсэсовец Рей не спеша опустился на колено и лег на толстый и мягкий мат, покряхтывая, как ожиревший боров. Он также не спеша взял винтовку и начал старательно целиться в крайнюю правую мишень.

Солдат тоже лег и привычным жестом протянул руку за винтовкой, где она должна была лежать. Но рука его коснулась мата.

– Господин шарфюрер, вы взяли не свою винтовку, – вежливо обратился солдат к офицеру.

– О, со мной это бывает с похмелья! Возьми, – и Рей швырнул винтовку солдату, потом взял свою.

Стрелки тщательно прицелились. Раздалось одновременно два выстрела, потом еще и еще. Петька сморщил нос от тухлого запаха пороховых газов. В ушах немного позванивало.

Отстрелявшись, оба эсэсовца поднялись.

Блоха бросился к мишеням. Подбежав, он быстрым взглядом оценил, как стреляют фашисты. Пули в обеих мишенях были сильно разбросаны. «Так, хорошо! – подумал Петька. – И на фронте бы так же стреляли». Бежал назад он еще быстрее. С плохо скрытой радостью подал мишени эсэсовцам.

– Проклятье! – пробормотал Рей, осмотрев свою мишень. – Вчера перехватил, руки дрожат… А ты чего радуешься, скотина! – рыкнул он на Петьку, и тот съежился.

Солдату Рей сказал:

– У тебя тоже разбросано. Это из-за винтовки. А я как стрелок сегодня не гожусь. Пристреливай один. Потом составишь акт на хорошее оружие, я его подпишу. Хайль Гитлер!

– Хайль!

Рей пообещал прийти к концу дня и вышел из тира. Ушел форарбайтер, который во время стрельбы с улыбкой наблюдал, как танцевала винтовка в нетвердых с похмелья руках Рея.

Солдат продолжал пристрелку. Выстрелив положенное число патронов из очередной винтовки, он коротко бросал:

– Гут…

Это означало, что Петька должен отнести винтовку в правую пирамиду. Он быстро уносил.

Некоторые винтовки солдат пристреливал по нескольку раз, все время что-то подвинчивая и подстукивая в прицельном устройстве. Когда у него не получалось, ругался:

– Доннер веттер!

И Петька нес обруганную винтовку в левую пирамиду, откуда она отправлялась вновь в мастерскую, на ремонт.

Блоха трудился весь длинный каторжный день. Солдат даже не пошел обедать, он стрелял и стрелял. Съел только бутерброд, когда подошло обеденное время, – и снова на мат, за винтовку.

С непривычки у Петьки уже не звенело в голове, а гудело от оглушающих выстрелов и тошнотворно-приторного запаха. Но он все курсировал и курсировал – от барьера к щиту, от щита к барьеру, от барьера к пирамидам. К левой пирамиде Петька шагал бодрее, как будто он часть усталости оставлял вместе с плохой винтовкой.

А солдат все стрелял и стрелял.

Петька все ходил и ходил. Как заведенный…

Ноги гудели, но присесть было нельзя. Он и не пытался это сделать, знал, что во всех командах никому из узников никогда не разрешают сидеть. Сядь попробуй, тебя сейчас же забьют до смерти.

Уже ломило подошвы ног, так они были намяты жесткими колодками.

Скоро ли конец?

Нет, не скоро. И Петька ходил, ходил, ходил…

Кажется, и солдат уже устал. Он все чаще поправлял шинель и специально привешенную к правому плечу мягкую подушечку, целясь все дольше и дольше, а стрелял реже.

Появился Рей. Он покачивался и что-то бормотал. В руках эсэсовец нес винтовку, которую прихватил попутно из пирамиды. Солдат, глянув в мутные глаза Рея, вежливо попросил отдать винтовку. Рей грубо оттолкнул его, взял с барьера полную обойму патронов и вставил в магазин винтовки.

Бах! Бах! Бах! – загремели выстрелы. Рей стрелял не целясь, куда попало»

Солдат пытался его урезонить, но пьяный и слушать не хотел, твердя свое:

– Я отвечаю за пристрелку! Молчать!

Тогда солдат, поняв бесполезность уговоров, подошел к правой пирамиде и записал в свой блокнот номера пристрелянных винтовок.

Рея уже настолько разморило, что он еле стоял на ногах. Солдат взял его под руку и вывел из тира. Петьке он сказал:

– Рус, ком!

Наконец-то окончен мучительный день.

Солдат старательно запер внутреннюю дверь массивной задвижкой повесил огромный замок, поставил пломбу. Не менее тщательно была закрыта и наружная дверь.

Потом солдат повел пьяного Рея к казармам, видневшимся сквозь редкий буковый лес.

Петька пристроился к своей команде и вошел через ворота в лагерь.

НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ

Солдат-эсэсовец Ганс по внешнему виду был спокойный, неторопливый человек. То ли от ударов винтовочных прикладов при стрельбе, то ли от природы правое плечо у Ганса было опущено, а левое казалось выдвинутым вперед. При ходьбе создавалось впечатление, будто бы солдат все время пробирается сквозь толпу.

Он не обижал Петьку, и мальчишка не особенно-то боялся этого старого флегматика. Опасны для Блохи были офицеры СС, которые часто навещали тир, чтобы набить руку в стрельбе. И больше всех усердствовали те, кому предстояло отправиться на восточный фронт. Среди них были пьяные, а от пьяных всего можно ожидать. И тогда Петьке становилось страшновато. Ну что стоит гитлеровцу пристрелить маленького русского гефтлинга?

Сегодня Ганс, немного постреляв, куда-то вышел. Как раз в это время в тире появился долговязый эсэсовец. Он был пьян.

Петька пошел поправлять мишени, и офицеру взбрело в голову позабавиться. Он поставил мальчишку к щиту и стал целиться из пистолета.

Раздался выстрел. Пуля впилась в доску возле Петькиного плеча. Он слегка повернул голову и увидел в щите маленькую черную дырочку.

Эсэсовец снова поднял пистолет. Пролетит ли вторая пуля мимо.

И вот снова выстрел. Мимо! Третьего выстрела эсэсовец не успел сделать: пришел Ганс и вежливо отстранил офицера.

Дальше все пошло сравнительно хорошо. Петька благополучно отработал в тире несколько недель.

В воскресенье Ганс не пристреливал оружие, а только заполнял карточки. Зато Петьку донимала уборка помещения, приходилось все мыть и драить. С помощью длинного резинового шланга он обмывал цементный пол, потом сгонял шваброй воду под металлическую решетку и насухо вытирал пол большой тряпкой. Тряпка не умещалась в его руках, а ее надо выжимать. Пока вытрешь пол – спина занемеет.

Покончив с полом, Петька протирал пирамиды, шкаф, барьер. Все очень тщательно, как внутри, так и снаружи. Чтоб нигде ни пылинки не осталось.

Когда Петька заканчивал работу, Ганс начинал проверять. Этот флегматик был мелочно – придирчив, не спеша заглядывал во все уголки, нет ли пыли. Он дотрагивался до каждого предмета в тире, а под конец становился на табурет и, вытягивая шею, заглядывал на верх шкафа и тоже несколько раз – для верности – проводил там пальцем и рассматривал его при ярком свете лампочки. Гансу не хватало только лупы или микроскопа. Петька глядел на его палец и был уверен, что Ганс ничего не обнаружит. Блоха все драил на совесть, как принято говорить. Но в данном случае, пожалуй, слово «совесть» не очень подходило. Тут действовал закон: если ты сделаешь уборку плохо – заставят десять раз переделывать да еще изобьют.

Была еще одна причина, почему Петька так старался. Он хотел как-то задобрить мелочного Ганса, быть в его глазах таким же усердным и исполнительным, как он сам. А чем еще мог Петька понравиться Гансу? Ничем.

Расположение Ганса к маленькому пленнику имело свой особый смысл. У Петьки созревал смелый план.

Однажды Ганс, пристреляв одну из винтовок, осмотрел принесенную Петькой мишень. Мальчишка видел, как на обычно угрюмом, неподвижном лице Ганса появилась широкая улыбка. Солдат радостно произнес:

– Зер гут!

Все пули из винтовки легли точно в центр черного круга, образовав одну широкую пробоину. «Это вот винтовочка! – подумал Петька. – И кому-то из убийц попадет она в руки. Нет, это нельзя допустить!..»

И тут Петька решился.

Взяв отлично пристрелянную винтовку, он пошел к пирамиде и, прежде чем поставить ее в гнездо, посмотрел на Ганса. Солдат, обрадованный успехом, уже стрелял из другой винтовки. Он лежал на мате, широко раскинув ноги, обутые в тяжелые сапоги с железными гвоздями на подошвах и каблуках.

Петька юркнул к левой пирамиде, где стояло забракованное оружие, поставил туда винтовку, отдернув от нее руку, словно от огня. Теперь путь у винтовки будет другой, она поступит в мастерскую. А там работают заключенные, и они вновь начнут ремонтировать ее, искать неполадки и так доремонтируются, что из хорошей она станет плохой. Тогда-то Петька поставит эту винтовку в правую пирамиду – и пусть едет на фронт.

Блоха в этот день пять раз «спутал» пирамиды. Не много ли уже, Ганс может обнаружить, и тогда…

В конце рабочего дня солдат, как всегда, взял блокнотик и пошел к пирамидам. Петька, поправляя на матах смятые плащ – палатки, краем глаза наблюдал за эсэсовцем. Вот Ганс остановился у правой пирамиды, не спеша взял дощечку и положил на нее блокнот. Затем он нагнулся, рассмотрел номер первой винтовки и записал. Так он переписал все номера, не догадавшись о Петькиной проделке.

Блоха облегченно вздохнул, когда Ганс, спокойный, уверенный в себе, зашагал от пирамид. У Петьки внутри все пело.

Его колодки как-то весело постукивали, когда он уходил из тира. «Так, так, так, так» одобряли они Петькину работу.

Проходя в строю через лагерные ворота, он посмотрел на арку, где была надпись «Каждому – свое», и подумал:

«Не на тех нарвались!..»

Петькино приподнятое настроение не ускользнуло от внимания Гофтмана, умеющего многое прочесть на лицах, на то он и артист.

В тот день чехи снова «подбросили» детям бачок картошки.

Дядя Яша при раздаче ужина дал Петьке лишнюю картофелину и сказал:

– Ты сегодня хорошо поработал, Петя…

После ужина Блоха не удержался, подошел к штубендинсту:

– А как вы узнали, дядя Яша, что я хорошо поработал?

– Как узнал? Это дело, Петя, нехитрое. По твоему лицу, по глазам догадался.

Петьке страшно захотелось рассказать Якову Семеновичу о своем вредительстве немецкому вермахту. Но он сдержался и равнодушно, как сам считал, промолвил:

– Потихоньку работаю, ношу винтовки в пирамиды и к барьеру. Вот и все…

«Уж не патроны ли притащил, пострел? – встревожился дядя Яша. – Надо будет сегодня проверить его одежду, а потом поговорить с ним. Не заварил бы преждевременную кашу по неопытности…»

Вслух дядя Яша сказал:

– Ну носи, носи… Только по-хорошему, не спутай пирамиды. Эсэсовец заметит, сам понимаешь… Ясно?

Блоха только диву дался. Как это дядя Яша все знает. Значит, он одобряет Петькины действия, но предупреждает об осторожности.

Однажды Ганс велел подать из шкафа коробку с патронами. Солдат все больше доверял маленькому гефтлингу.

«Вот оружие, а вот и патроны, – строил Петька планы. – Не хватает только, кому бы их переплавлять…»

А еще как-то Ганс доверил Петьке набить обойму. Это уже кое-что значит! С каким удовольствием Петька ощущал пальцами прохладный, немного шершавый металл. Так и хотелось ему спрятать хотя бы один патрончик в карман. Он поборол этот опасный соблазн и с удивительным проворством выполнил приказ солдата, который только одобрительно кивнул головой, увидев готовую обойму. И уже не дожидаясь повеления Ганса, Петька взял вторую обойму. Так Петька добился своего: в обязанность гефтлинга вменилось набивание обойм.

Блоха успевал делать все. И продолжал ставить винтовки не в те пирамиды.

Шли недели и месяцы.

И вот в одну из суббот Петька слишком увлекся и «напутал» столько, что ему стало страшновато.

Выйдя из тира, в дверях он столкнулся с Реем.

– Форт вег! – прорычал эсэсовец, обдав Блоху облаком винного перегара.

Выскочив наружу, Петька на мгновение остановился: из подвала доносились выстрелы – частые, беспорядочные.

– Ну и дает жару! – рассмеялся Блоха. – Помучается с ним Ганс.

Как обычно, перед лагерными воротами Петька дождался своей команды и зашагал вместе с ней. Вдруг идущий рядом пленник сбился с ноги и, оседая, повалился на Петьку. Человек совершенно обессилел. Петька не дал ему рухнуть на землю, подхватил за поясницу. На помощь поспешил взрослый узник. Они, обвив свои плечи руками обессилевшего, потащили его в барак. Голова бедняги беспомощно упала вперед и болталась, ноги волочились по земле.

В бараке его положили на нары. Ослабевший оказался по национальности бельгийцем, совсем еще юношей, чуть постарше Петьки. Но жил он в бараке для взрослых.

Ощупав свою сумку, которую сшил недавно по примеру других ребят, Петька достал три прибереженные картофелины и протянул бельгийцу. Тот с жадностью набросился на еду, а когда проглотил все три картофелины, взглянул на Петьку так благодарно, как смотрит спасенный человек на своего спасителя.

Три картофелины… Да разве он с них встанет на ноги!

Прибежав в свой барак, Петька взволнованно крикнул:

– Ребята, один бельгиец умирает, из нашей команды! – Он снял с плеча свою сумку и, расширив ее руками, протянул вперед: – Давайте, кто что сможет, я ему отнесу… Он съел три картошины, но это мало…

В сумку стала падать картошка. Кто-то положил небольшой кусок хлеба, а кто-то кусочек сахару.

Илюша Воробей, опуская в сумку маленькую обвалявшуюся конфетку, сказал:

– Отнеси, это мне вчера дал чех Франтишек… Я обойдусь…

– Спасибо, Илья!

С этим драгоценным даром Петька побежал к бельгийцу. На следующий день, в воскресенье, Блоха произвел тщательную уборку в тире. Солдат Ганс по обыкновению придирчиво проверил, все ли чисто, не забыл провести пальцем и по верху шкафа. Потом эсэсовец не спеша поднял полу френча, вынул большие карманные часы и долго смотрел на них, что-то высчитывая и решая. Петька понял: еще не время кончать работу. Но вот прошло несколько секунд, стрелка поравнялась с нужным делением на циферблате, и Ганс с видимым удовольствием щелкнул крышкой. Поистине немецкая точность!

Теперь настал черед отпустить Петьку. Блоха стоял по стойке «смирно» и спокойно разглядывал немца, когда-то на редкость здорового, крепкого человека, а теперь изломанного фронтом, инвалида. По щеке от левого глаза спускался небольшой шрам. Наверное, фронтовая отметина. Кожа на месте шрама время от времени подергивалась, и солдат смешно подмигивал одним верхним веком. Блохе вдруг захотелось тоже подмигнуть, ради озорства, но он лишь слегка прищурил глаз.

– Шлюс! – махнул рукой Ганс, и Петьку вихрем вынесло из тира.

После обеда к Петьке подошел Илюша:

– А я уже писать научился. Смотри, – подсунул он тетрадку.

Тетрадь выдали давно, но у Воробышка она была такой чистой, как будто совсем новая. На листках ни единой помарки, буквы выведены с большим старанием, правильно и красиво. Петьке грешно было не похвалить товарища:

– Молодец, Илья! И дальше так учись, отличником станешь!

– Да ты не смейся, – застеснялся Воробей.

– Нет, я без шуток. Почерк – на все сто.

Илюша радостный побежал прятать драгоценную тетрадь.

Ребята – школьники сидели за столами и делали домашние задания. Дядя Яша похаживал от одного к другому, заглядывал в тетрадки, помогал, когда у кого – нибудь что-то не получалось. Иногда он делал замечание нерадивому ученику, но таких было немного.

Четверо ребят играли в самодельные шашки, нарезанные из дерева и покрашенные чернильным карандашом. Остальные использовали короткое свободное время для штопки одежды, починки обуви. Все были заняты делом.

Петька почувствовал себя одиноким. Стало тоскливо. От нечего делать смотрел в окно.

Шел конец февраля 1944 года. Над лагерем ползла темно – серая вереница туч. А за ними, где-то очень далеко, светило солнце. Ведь всю землю тучам не закрыть, все равно где-то пробьются лучи.

Но пока идет дождь. Из туч будто бы тянется до земли светлая пряжа, бесчисленное множество водяных ниточек.

Снег с аппель-плаца согнало весь. Всюду бежали мутные ручейки. Они стекали вниз по горе, за бараки, в малый лагерь и дальше – на бухенвальдский огород.

Заключенные все в бараках. Эсэсовцы видны только на вышках. Вот какой-то узник, мокрый до последней нитки, проковылял через аппель-плац. И снова ни души.

На окне нудно жужжала большая черная муха. Она все пыталась взлететь, но тут же падала.

Петька, потянувшись, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Как надоело смотреть и на это серое небо, и на мокрый асфальт аппель-плаца, и на всю чужую, неприветливую землю.

Вокруг Петьки пулеметные вышки, колючая паутина с током высокого напряжения. Всюду смерть, смерть, смерть…

И так захотелось домой! Вспомнилось Петьке одно совсем маленькое событие.

Произошло это, кажется, в начале мая. Петька шел к морю купаться. День жаркий, солнце так и сияет. Воробьи хлопотливо и весело порхали в густых ветвях каштанов. Чирик, чирик, чирик… Неожиданно в двух шагах от Петьки из сени каштана выпорхнул молодой воробушек и почти упал на мостовую. Оказавшись один, он беспокойно закрутил головой и призывно пискнул. «Пропадет, глупенький, – пожалел Петька. – Сцапает какая – нибудь кошка». Он наклонился, чтобы взять птенчика и посадить на каштан, но в этот миг почти прямо на голову Петьке свалился большой нахохленный воробей, Петькино лицо обдало легким ветерком. Следом за первым воробьем слетел второй. Они, вздыбив перышки и подняв хвостики, тревожно кричали во всю воробьиную мочь, бегали вокруг своего детеныша и как будто говорили ему: «Ну взлетай, взлетай, не бойся». А он никак не решался. Самый большой воробей, видимо отец, яростно и смело подбегал к Петьке, словно хотел напасть. Ну и храбрец!

Петька отошел в сторону и стал наблюдать за интересной сценой. Все три воробья потихоньку успокоились, лишь посматривали по сторонам, готовые отразить новое нападение врага, если он появится. Тем временем молодой воробушек собрался с силами, взмахнул крылышками и…полетел!

Даже воробьи беспокоятся о своих птенцах. А как же тяжело матерям и отцам ребят.

Ведь они не знают даже, где их дети, что с ними. От слез, наверное, глаза не просыхают.

И впервые в жизни у Петьки мелькнула мысль: «Ну и хорошо, что у меня никого нет. Никто из – за меня не переживает, не мучается. А уж один-то я как – нибудь».

Петька ласковыми глазами посмотрел туда, где сидел Илюша Воробей. Малыш читал букварь, шевеля губами. Чувствуя себя старшим братом, Петька подошел к малышу и положил руку на его худенькие плечи:

– Ну как, Илья, выучился читать?

– Не совсем еще, по слогам…

– Почитай – ка вслух, проверю.

Илюша начал:

– Папа, ма-ма, Ма-ша, ча-ша…

А потом, лукаво взглянув на Петьку, враз перевернул несколько страниц и уже не по слогам, а бегло, без запинки начал выпаливать целыми словами и предложениями.

– Э, друг, да ты хитер! – засмеялся Петька. – Здорово у тебя получается. Вот удивишь отца с материю, когда приедешь домой. Смотрите-ка, скажут они, наш Воробушек – ученый.

– Хорошо бы так было, – сразу загрустил Илюша. – Пошел бы в настоящую школу учиться… Интересно!..

– Обязательно так и будет! Вот только бы фашистов поскорее разбить. Но трудно их одолеть. – Петька вздохнул. – Ведь сколько танков да самолетов понаделали…

– Все равно им крышка, – сказал Илюша.

– Крышка им будет, это уж наверняка. А надо чтобы скорее… Значит, и мы должны что-то делать, помогать нашим войскам.

– А что делать? Давайте ночью нападем на эсэсовцев! – запетушился Илюша.

Петька криво улыбнулся:

– Они так нападут, что порток не соберешь! Надо, Илья, с умом все делать. Понял?

И он рассказал другу обо всем, что делал в тире, как вредил немцам.

Илюша так внимательно слушал, что ни разу не моргнул, а когда Петька закончил, то с жаром спросил:

– Петь, а нельзя ли и мне туда устроиться, а?

– Нет, нельзя. Там только один нужен. Но ты когда-нибудь мне потребуешься.

– Верно? Я все могу, ты мне лишь скажи…

– Ладно, Илья. Пока жди. – Петька протянул Илюше руку. – Ты понимаешь, что это смертельная тайна?

– Понимаю. Умри, но молчи.

– Правильно. Ну, по рукам!

– По рукам! Ты сам узнаешь, Петя, какой я твердый.

– Верю, Илья, верю!

– А Владеку и Мите Бужу ты ничего не говорил?

– Пока нет. Тебе первому. Понял?

– Понял.

– Ну и все.

В то время, когда Петька рассказывал другу о своей тайне и обсуждал с ним смелые планы, в тир пришел заместитель коменданта лагеря Шуберт. Лицо его предвещало грозу. Он, ни слова не говоря, быстро подошел к первой пирамиде и взял первую попавшуюся винтовку. Внимательно осмотрел ее всю, особенно прицельное приспособление. Подошел к барьеру. Потребовал у Ганса патрон. Солдат услужливо положил на барьер, слева от Шуберта, полную коробку.

– Заряди, – кивнул лагерфюрер на винтовку.

Ганс выполнил приказание.

– А теперь повесь свежую мишень.

– Слушаюсь!

Все готово для стрельбы. Ганс встал по правую руку лагерфюрера и был, как всегда, спокоен, уверен в себе. Шуберт не первый раз приходит в тир, и нет ничего особенного в том, что он сегодня захотел пострелять из винтовки.

Лагерфюрер целился старательно. Вот он выпустил всю обойму. Прогремел последний выстрел – и Ганс почти бегом направился к мишени, еще издали всматриваясь в нее и надеясь увидеть большую дыру в середине. За свою работу пунктуальный, старательный немец был спокоен и надеялся, что ни одна винтовка из правой пирамиды его не подведет. Эта уверенность усиливалась потому, что Шуберт – стрелок не плохой, не хуже Ганса. Но, не добежав до мишени трех шагов, солдат остановился, не веря своим глазам: ни одна пуля не попала в центр мишени с силуэтом советского солдата.

– Доннер веттер! – проворчал Ганс. На его лице изобразилось крайнее удивление. Что-то тут не так. Это случайность.

Ему не хотелось показывать мишень Шуберту, но служба превыше всего. Он понес. Лагерфюрер осмотрел ее, не сделал никакого замечания, лишь потребовал следующую винтовку.

«Ну уж из этой-то он не промажет, – усмехался про себя Ганс, подавая лагерфюреру заряженную винтовку. – Сам фюрер останется доволен…» Он с видом победителя посматривал то на припавшего к прикладу Шуберта, то на мишень. Не успел лагерфюрер положить винтовку после последнего выстрела, а уж Ганс, выставив левое плечо вперед, будто пробиваясь сквозь толпу, приближался к щиту.

– Майн готт! – прошептал он, наклонившись к мишени, и побледнел.

Эта мишень оказалась еще хуже первой Ганс трясущейся рукой положил ее на барьер перед молчаливым, затаившим грозу лагерфюрером, потом сделал шаг назад и замер, вытянувшись в струнку.

Шуберт не спеша достал носовой платок, снял офицерскую фуражку и стал вытирать почти совсем лысую голову.

– Ты что же, дурак, так плохо пристреливаешь винтовки, негромко, но значительно спросил лагерфюрер, после того как положил платок в карман.

Шуберт разыгрывал из себя уравновешенного, хорошо воспитанного человека, хотя был сейчас внутренне взбешен.

– Так, так, – продолжал он играть с Гансом, как кошка с мышкой. – Совсем негодное оружие собираешься на фронт отправлять? А? Тебе что, дурак, работать здесь надоело? В команду отправить? Или, может быть в гестапо захотел? Что молчишь, отвечай!

При упоминании о гестапо у Ганса задрожали поджилки. Хотя он сам был порядочный головорез и много невинных жизней погубил, служа фюреру, но страшно боялся попасть в руки других головорезов. Преданный идеям нацизма эсэсовец не хотел испробовать на себе все его прелести. Устремив на лагерфюрера фанатичный взгляд и выпятив вперед подбородок, похожий на носок старого сапога, солдат залепетал:

– Я все исправлю… Я… Я все сделаю, герр лагерфюрер.

– Ну, ну, – многозначительно произнес Шуберт и вышел из тира.

Оставшись один, Ганс долго еще стоял на том месте, где разразилась над ним гроза. Потом, прошептав «майн готт, майн готт!», солдат поплелся к пирамиде и взял винтовку. Проверил ее бой. Он был хороший. Ганс еще одну винтовку взял из этой же, левой пирамиды. Винтовка стреляла плохо. Третья-тоже. Четвертая била кучно, метко.

Ганс проверил и правую пирамиду. То же самое. Одна винтовка бьет хорошо, другая плохо. Полная неразбериха. И это у него, у человека, который любит идеальный порядок! От этой мысли эсэсовец, старый вояка, заскрежетал зубами.

Все было ясно. Винтовки в пирамидах перепутаны. Но как это случилось? Ведь они не сами же поменялись местами.

– Доннер веттер! – прорычал вдруг Ганс.

Он забыл про русского подростка! Над Петькой нависла опасность.