Текст книги "Дело в руках (сборник)"

Автор книги: Николай Струздюмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ты знаешь, ведь права тетя Лиза: этот баш на тот баш действительно никак не выходит. То есть паутинка за крышу.

– Да тебе-то что до этого? – он даже удивился. – Мы уж с ней уговорились, я недавно у нее был.

– Ты, конечно, извини, но это не уговор, а вымогательство.

Он дернулся, застыл и посмотрел на меня прищурившись. Плохо, что все-таки не хватило у меня выдержки.

– Да ладно, – сказал он чуть погодя и рукой махнул примирительно, – она сказала, что свяжет, – ну и лады.

– Нет, она деньгами расплатится. Сорока рублями.

– Да она же вот недавно обещала! – выкрикнул он. – Был же уговор! Я же…

– Она передумала, – перебил я его, – потому что был не уговор, а вымогательство, – меня уже понесло.

Он посмотрел на меня в упор, крепко сомкнувши рот, и сказал:

– Ну так я сломаю крышу.

– Ты, конечно, извини, но я не дам ломать.

– А я сломаю. Возьму топор, приду и сломаю.

– А я возьму топор, выйду и не дам ломать.

И тут лицо его вытянулось – не сверху вниз, а как-то вперед, даже заострилось:

– Эт-т ты что-о…

Верхняя губа оттопырилась, обнажив десну, и я увидел звериный оскал хищника, у которого прямо из зубов вырывают жирную добычу. И мне, откровенно говоря, стало не по себе.

Потом оскал сошел с его лица, на нем явилась едкая усмешка, и он сказал:

– Там посмотрим, кто кого.

– А это уж как получится, – по возможности спокойно ответил я, чувствуя, что все-таки несколько сбил с высшей фазы его звериный нахрап.

Тут ко мне вернулась выдержка, и я ринулся закреплять свои позиции.

– Послушай, ты человек взрослый, – начал втолковывать я ему, – и должен понять. Если бы даже сломал крышу, какая тебе от этого польза? Ни гроша бы не получил и паутинки не увидел бы, Я уж вовсю вжился в Петькину психологию. – А тут ты и деньги получишь – не обидят, и паутинку тетя Лиза свяжет отменную, и купишь выгодно.

В таком духе я и вел разъяснение, все больше воодушевляясь. А он отвечал немногословными и уж беззлобными репликами, видимо, смирившись с тем, что добыча от него ушла. Постепенно наш разговор перешел в нечто, похожее на мирную дискуссию, в которой то и дело повторялось: «Да я все понимаю, но ведь с другой стороны…», «Да это, конечно, так, но и ты пойми…».

И уж не помню, как это вышло, только кончили мы тем, что раз дело слажено, то надо распить мировую. А без этого вроде что-то не договорили.

Деньги у меня с собой были. Он сходил в дом и тоже взял. На распитие мировой мы купили не одну, а две. Правда, вышло затруднение с тем, где нам выпить. У тети Лизы ему не хотелось, а мне тем более. У него мне не хотелось да и ему тоже. В конце концов остановились в каких-то жиденьких кустиках недалеко от свалки.

Мы пили из горлышек, чокались прямо бутылками, закусывали дешевыми сырками. И разговор наш становился все теплее и сердечнее. И когда касались главного, он кричал: «Да это все Ирка, змея!» – и валил все на Ирку, и костерил ее на все лады, а себя жалел как подневольного. И я его жалел. В конце мы уж вовсю «уважались» и обнимались, как горячо любящие братья.

Вернулся я потемну. Тетя Лиза меня встретила встревоженными восклицаниями:

– Да где же ты запропастился! Чем дело-то кончилось?

– Все улажено, – торжественно заверил я ее. – Устроил так, как надо, все по справедливости!

– Ну, слава богу! – облегченно вздохнула она. – А чего ты такой, сильно выпивший?

– Распивали с ним мировую.

– А вот это уж ни к чему, – поморщилась тетя Лиза. – Он тебе не пара, и нечего было с ним распивать.

– Да нет, он ничего, – возразил я и завалился спать.

А на следующее утро я проснулся очень рано и с отвратительным ощущением. Противно гудело в голове и во всем теле, противным был вкус во рту. Но противнее всего было воспоминание о том, как я пил с Петькой и обнимался. Я вспомнил вчерашние слова тети Лизы насчет «он тебе не пара» и стал сам себе еще более противен. Нет, это чепуха, что водка все улаживает и все углаживает. Наоборот, она только смазывает и запутывает все в такие узлы, которые уж невозможно развязать.

Я не встречался больше с Петькой Сычевым и старался с ним не сталкиваться. Он тоже, кажется, не рвался ко мне и тоже как будто меня обходил.

Тетя Лиза расплатилась за крышу деньгами.

Потом началась подготовка пуха и непосредственно вязка паутинки для Петькиной жены. И начались новые огорчения: паутинка почему-то упорно не давалась тете Лизе. Пошли охи, ахи и вздохи. Приходящим по разным мелким делам соседкам, прежде всего той же Полине, высказывались жалобы такого вот рода:

– Очень трудно идет эта паутинка. Вчера с решеткой завязла: вижу, что-то не так выходит, а что не так, не могу сообразить. А, оказывается, вот эту накидку надо под послед дать, а я ее вон куда плюхнула. Чуть не полдня ушло, пока разобралась. Сколько я этих решеток перевязала, а тут – на тебе. Трудно идет паутинка, никогда так не было.

Полина сурово замечала: «Ты, видно, для жены этого рвача Петьки вяжешь», что, как видно, означало: потому и платок не идет, что предназначен для жены Петьки, он и дальше не пойдет.

Потом тетя Лиза вдруг утихомирилась: прекратились ахи, вздохи и жалобы. И сразу как-то забылось, кому она вяжет и как у нее вяжется.

А закончилась воя история самым неожиданным для меня образом. Связавши паутинку, тетя Лиза не понесла ее Петькиной жене, а отвезла одной учительнице, продала ей, на вырученную сумму купила большой пятикруговой платок на базаре и уж его-то вручила Петькиной жене за такие же деньги. Поначалу мне были непонятны все эти купли-продажи, от которых выгоды – ни на грош, а хлопот и траты времени – уйма. Все выяснилось из позднейших разговоров с соседками.

Оказывается, та учительница когда-то купила у тети Лизы паутинку для дочери и тут же стала упрашивать связать еще одну – для сестры. И адрес свой вручила чуть ли не насильно. И вот теперь, когда для Петькиной жены паутинка не заладилась, тетя Лиза решила ее переадресовать. И тут…

«…как только я для учительницы-то загадала, так дело у меня и пошло. Люди-то они, видать, хороши».

Обо всей этой истории, которая началась с крыши и закончилась злоключениями с паутинкой, обо всех ее перипетиях потом было много разговоров в тети Лизиной избе и около, много рассуждений, бесчисленных возвращений к одному и тому же. Эти разговоры чаще всего заканчивались так: «Вот тебе и баш на баш. Петькин-то баш вышел на самом деле никакой не баш, а целая морока».

И за Петькой Сычевым теперь уж накрепко закрепилось мнение: что бы он кому ни делал – все со скандалами. А за всей Петькиной семьей – что люди они нехорошие. Настолько нехорошие, что даже паутинка для них не вяжется. Это мнение широко разошлось по всем ближайшим кварталам и прочно вошло в обиход у соседей. Теперь уж все – и через двадцать, и через тридцать, и через пятьдесят лет будут говорить, показывая на Петькин дом, что здесь, дескать, живет Петька Сычев с семьей и что все они люди нехорошие, настолько нехорошие, что… и так далее. И достанется эта слава и детям, и внукам – всему Петькиному роду. И даже если никого из его потомства не останется и сам дом сгорит, все равно будут показывать на то место, где он стоял, и говорить, что здесь когда-то жили какие-то нехорошие, настолько нехорошие, что… И пойдет речь о паутинке, которую им вязал кто-то, живущий вон там, и о том, что эта паутинка не вязалась, и как именно она не вязалась, при каких обстоятельствах, какие при этом происходили чудеса, какие невероятные события при вмешательстве каких неведомых сил – все будет расцвечено самыми диковинными красками и разрастется до фантастических, нереальных размеров.

Так рождаются сказания, притчи, легенды и поверья.

Хлопотный сувенир

Все эти дела и хлопоты сначала затеяли мои новые хозяева, точнее хозяйка, а уж потом в них вовлеклась и тетя Лиза со своей паутинкой. И вот когда она вовлеклась, произошли любопытные события в жизни людей, у которых я теперь проживал.

Поселился я у них с конца прошлого лета. В то время, перед возвращением из деревни постоянных тети Лизиных квартиранток, мне предстояло перебираться в центр города; вместо центра я переселился в этот дом. Он был добротный, сложен из кирпича и находился в том же частном секторе, не так уж и далеко от тети Лизы. Что мне особенно пришлось по душе, так это отдельная комната, обособленная от хозяйских большим теплым коридором и даже имеющая отдельный вход. Да к тому же с мебелью.

Чтобы было вполне понятным все дальнейшее, необходимо сказать несколько слов о моих новых хозяевах. Напросился я к ним, кроме всего прочего, еще из-за того, что с первого же знакомства почувствовал здесь хорошую атмосферу полного согласия и взаимной доброжелательности. Такое в семье в наше время более всего следует ставить в заслугу мужу, тому, как он относится к жене. Так вот Валерий Иванович относился к своей жене бережно, предупредительно, во всем уступая ей.

Семейное согласие укреплялось и материальным достатком. А достаток обеспечивался тем, что были они оба педагогами-трудягами, не жалевшими времени для работы. Он читал лекции, вел занятия в институте, она работала в системе профтехобразования. Нагрузка у нее была немалая, учитывая еще заботы по дому. Но она, помимо всего, время от времени увлекалась еще и каким-нибудь ею самою затеянным делом, которое поначалу часто выглядело чисто женским и пустячным, а то окончании нередко оказывалось значительным предприятием. Одним из таких увлечений стало добывание сувенира для семьи брата Валерия Ивановича, живущего в Москве.

Разговор о сувенире Лидия Михайловна завела сразу же, как только они заговорили об отпуске, на время которого наметали дальнюю поездку. Ну, а что это должен быть за сувенир, ясно было с самого начала – конечно же, оренбургский платок и, конечно же, ажурный.

Валерий Иванович сперва очень возражал, уверяя, что затея Лидии Михайловны зряшная, что в Москве никто не оценит ее сувенира, поскольку платки сейчас не в моде, а времени на добывание этого сувенира придется потратить немало и денег тоже.

Она тут же стала доказывать, что такую вещь всегда и всюду оценят, особенно сейчас, когда везде гоняются за натуральным, что брату-москвичу, всей его семье они очень обязаны за внимание, не грех и потратиться; что же касается добывания, то им сам бог послал… Тут она обращала взгляд в мою сторону.

Я к тому времени уж немало порассказал ей о тете Лизе, о ее вязальном деле, о выходах на базар и, конечно же, о том, что она выделывает отменные платки и числится на оренбургском базаре в ряду непревзойденных мастериц. И вот моя хозяйка решила обратиться к тете Лизе со своей просьбой через мое посредничество.

В ее затее с платком-сувениром и той настойчивости, с которой она добивалась заполучить его из самых первых рук, было, конечно, желание сделать приятное семье брата-москвича. Было и чисто женское тщеславие, стремление показать себя, – дескать, и мы можем кое-чем удивить, хоть и не ездим по заграницам. Но было и еще что-то позначительнее и поважнее, что-то на уровне, так сказать, более высоком, чем просто покупка вещи.

Я всего этого сразу хоть вполне и не понял, но почувствовать почувствовал, когда рассказывал хозяйке о тете Лизе, и отвечал на ее вопросы, которыми она так и засыпала. Вот это последнее обстоятельство больше всего и настроило на то, что я взялся выполнить просьбу Лидии Михайловны с большой охотой.

У тети Лизы все вышло как нельзя лучше. Как только я пришел, она стала расспрашивать о моей жизни и особенно о моих новых хозяевах. И я ей отвечал, кто они, из каких мест родом, где и кем работают. Подробно поведал о том, как они интеллигентны, культурны, трудолюбивы. Особенно я нажимал на трудолюбие. Я с самого начала собирался рассказывать в таком вот духе, только опасался, не получились бы мои похвалы навязчивыми. А тут само собой вышло, что я их выложил, отвечая на ее вопросы. А закончил тем, что они приглашают тетю Лизу в гости. И хотя это было неожиданным и она, думаю, догадалась о конечной цели этого приглашения, оно ей, как я понял, очень польстило. Она, правда, долго отказывалась, ссылаясь на «потом» и «как-нибудь», но я настойчиво уговаривал на сейчас, и она, наконец, согласилась.

Приняла ее Лидия Михайловна как хорошую знакомую и с некоторым нетерпеливым интересом. И Валерий Михайлович оказывал знаки внимания, преодолев сдержанность к затее жены, и даже принял какое-то участие в разговоре.

Этот разговор начался за чаем. Тетя Лиза похвалила чайный набор и спросила, чьей он работы. Хозяйка дома с удовольствием и обстоятельно все объяснила. Потом пошла речь об их доме. Тетя Лиза и его похвалила и поинтересовалась куплен или достался по наследству. Услышав в ответ, что куплен, она высказала мнение, что в таком доме детей хорошо растить, не то, что в больших казенных домах, – дескать, здесь приволье, здоровей будут. И поинтересовалась о детях. Лидия Михайловна ответила, что пока нет. «Будут», – уверенно заявила тетя Лиза. И тут же рассказала, что у ее младшей золовки первые пять лет, аж до самой до войны тоже не было детей, а как с войны муж вернулся, так и пошли друг за другом.

Когда Лидия Михайловна убирала со стола, Валерий Иванович, улучив момент, шепнул ей, что, дескать, как видишь, надо рожать, хватит ерепениться, не дожидаться же войны. В ответ она испуганно замахала на него: «Типун тебе на язык!»

Потом женщины устроились на диване, и хозяйка, в свою очередь, стала расспрашивать о детях у тети Лизы. Та отвечала, что их у нее много было, да поумирали, один остался – и того она не видит. И пошел разговор о том, почему умирали, о трудностях того времени да еще в селе и о том, почему единственного оставшегося она не видит, о непоседливости, более того – о неустойчивости нынешней молодежи и еще о многом в том же роде. Причем все это с подробностями, с дотошными уточнениями со стороны Лидии Михайловны. Удивительно, до чего женщины могут увлекаться разговорами – прямо как птахи, которые поют, поют да и с ветки падают. А тут особенно было чему удивляться: уж слишком разными были собеседницы – и по возрасту, и по роду занятий, и по образованию – по всем статьям.

Наконец, они и к платкам перешли. Тут у Лидии Михайловны появился особый интерес, тут она вся прямо-таки встрепенулась. И с самого начала поинтересовалась: правда ли, что тети Лизины платки выделяются на базаре, как самые лучшие. Тете Лизе впору застесняться да засовеститься, а она вместо этого очень просто объяснила:

– Да там и выделиться-то совсем немудрено. – И стали рассказывать о базаре со всей строгостью и привередливостью истой мастерицы: – Ведь туда выносят порой такие, что и смотреть-то не на что. Взять машинной вязки платки: сплошь простую вязку слепит, только посередине четыре лепестка посадит – вот тебе и весь узор. А у иной узор поразнообразней, так она зато пух ленится обработать, у нее там волосу полно. И запрядные на каждом шагу встречаются. Тут они нить ленятся добротную сделать, не терпится им – абы связать да поскорее вынести. Правда, бывают и стоящи ажурны платки, но редко, их искать надо да отличать умеючи.

Лидия Михайловна перебивала:

– А что это за платки – машинной вязки?

– Ну, те, что на машинках дома вяжут. Машины таки приспособились делать, на них и вяжут.

– А какие платки вы самые лучшие знаете?

– Ну-у, лучшие, – протяжливо вторила тетя Лиза и мечтательно возводила глаза к потолку. – Лучше платков тетеньки Вассы я и не знаю. Да таких платков теперь по всему свету не сыщешь. На тыщу петель, покойница, вывязывала. А уж узоров столько на одном платке, сколько сейчас по целому базару не насобираешь. Они у нее такие были тонки да ровны – будто бисером шиты. Сейчас сюда внеси этот платок, разверни – сразу все засветится, будто жар-птица влетела.

И сама тетя Лиза от этих воспоминаний вся светилась, и лицо Лидии Михайловны озарялось улыбкой, как бы отражая блики этого света.

– Эта тетенька Васса – ваша родственница?

– Нет. Просто любила она нас, девчат, чужих, как своих, привечала и к делу приохочивала.

– А мать ваша тоже вязала?

– Ну, а как же! Она-то с самого спервоначалу и учила – это когда я еще совсем вот такой была, от горшка два вершка. А потом умерла она, когда холера у нас свирепствовала. Отец мачеху привез со стороны. Ну, та была только на личко – яичко, а внутри болтушок и к делу совсем не срушна. Тогда я у тетеньки Вассы и начала узоры перенимать. Соберемся, бывало, у нее на посиделки со всего конца поселка, сидим, вяжем. И она вяжет да за нами присматриват, да поправлят, – и тетя Лиза во всех подробностях стала рассказывать о посиделках.

Но Лидии Михайловне и этих подробностей было мало, она переспрашивала, просила, то одно уточнить, то другое разъяснить.

– Они сегодня до сути дела, наверное, так и не доберутся, – шепнул мне, посмеиваясь, Валерий Иванович.

А его жена продолжала сыпать вопросами: как тетенька Васса учила? Что при этом говорила? Как тетя Лиза усваивала – скоро или с трудом? Тетя Лиза отвечала, что, дескать, это смотря по тому, какой узор – сложный или простой. А какой бывает простой? Как выглядит сложный? Тетя Лиза смущенно разводила руками и говорила со снисходительной улыбкой, как малому дитяти:

– Ну, как тут объяснишь. Это ведь все на платке надо показывать.

Валерий Иванович не выдерживал, вмешивался:

– Матушка, перестань мучить человека. Зачем тебе все эти тонкости?

– Не знаю, – вроде и сама удивлялась Лидия Михайловна. – Просто очень интересно.

Когда они уж порядком приустали, зашел, наконец, разговор о сувенире для брата-москвича. Тетя Лиза не стала отказываться и отнекиваться, как это раньше бывало, когда ей навязывали работу на заказ, а сразу же согласилась, и я облегченно вздохнул. Стало быть, Лидия Михайловна очень расположила ее, и вообще они с мужем внушили ей безоговорочное доверие.

Тетя Лиза принялась расспрашивать, что же им связать.

– Ажурный мы хотели бы. И чтобы по-настоящему хороший, чтоб сразу видно было, что оренбургский.

– Ну, тут уж, понятно, надо такой, – сказала тетя Лиза, – чтобы добрая память осталась о нашем рукоделье. Не то, что вон часто встречаешь – трень да брень, а чтобы как озернински, дубиновски, саракташевски платки. Сделаю я вам такой. Надо только об сложности да о величине договориться.

Стали договариваться о сложности и размерах. К согласию пришли вскоре же.

– Ну, я поняла вас, – заключила тетя Лиза. – Вам надо большой пятикруговой. Такой я и сделаю – на пять кругов, на двенадцать ягодков. А стоить он будет примерно сто сорок – полтораста рублей.

И опять Лидия Михайловна не выдержала:

– А что такое «круги»? Что такое «ягодки»?

– Это опять же на платке все показывать надо!

И тетя Лиза с некоторым удивлением посмотрела на Лидию Михайловну. Странным, видать, казались ей в этот момент такие вот вопросы собеседницы – не о цене, не о том, чтобы выгадать десятку-другую, а о том, что такое «круги» да «ягодки».

Потом стали договариваться о сроках. Тетя Лиза предупредила, что времени потребуется много, так как надо подобрать отменный пух, обработать его особенно тщательно и выпрясть с наилучшей ровниной. Прикинули, что времени хватит, поскольку они собираются выезжать не с самого начала отпуска, а недельки полторы-две спустя. На том и распрощались.

Тетя Лиза оставила очень хорошее мнение о себе. Моя хозяйка потом еще немало вспоминала разговор с нею, повторяла: «Чудесная старушка!» – и выспрашивала у меня все новые подробности о ней, которых в запасниках моей памяти было предостаточно. И я вспоминал о новых, еще не рассказанных случаях из жития тети Лизы и ее платков, о квартирантках – ее ученицах, о выходах на базар, тамошних делах и разных похождениях с паутинкой. Лидия Михайловна и у меня расспрашивала о том, что такое «круги» и «ягодки» – ей не терпелось узнать, как они выглядят. Я набрасывал чертежик и по нему объяснял, как мог. А сам все удивлялся, зачем ей такие подробности.

А потом случилось непредвиденное обстоятельство, поставившее под угрозу все так ладно начатое предприятие. Незадолго до начала отпуска Валерий Иванович позвонил брату-москвичу, и выяснилось, что тот сам в скором времени уезжает с семьей в отпуск, и оттянуть нельзя, потому что они в графике и сгорит путевка. И выходило: отъезд моих хозяев должен состояться не две недели спустя после начала их отпуска, а в первый же день.

– Боже мой, а как с сувениром-то быть! – огорченно воскликнула Лидия Михайловна.

– Да уж завязла ты с этим сувениром, работу себе ищешь, – выражал недовольство Валерий Иванович.

Пригласили тетю Лизу и узнали, что она, имея в виду дальние назначенные ей сроки, особенно не торопилась, нажимала на тщательность обработки пуха и пряжи, так что паутинку только начала. Стали обсуждать и прикидывать, какой можно найти выход, – от задуманного Лидия Михайловна не собиралась отступаться.

– А может, вы начнете другую, поменьше, попроще, чтобы к нашему отъезду успеть, – уговаривала она тетю Лизу.

– Да уж я никак теперь не успею, – отвечала та.

– Ну, вы уж как-нибудь – попроще, пореже, попримитивнее, что ли.

Долго она втолковывала и долго тетя Лиза не могла понять, что от нее хотят, а когда поняла, то воскликнула:

– А-а, дак вам скоропырошну, что ли, надо?

– Ну, если хотите, да – «скоропырошну», – и Лидия Михайловна не выдержала, рассмеялась.

– Да я же вам говорила, что их на базаре – пруд пруди, хоть в кадушках засаливай! – пояснила тетя Лиза, – зачем же мне-то на таку пустят ну работу силы да время тратить?

– Там все, что ли, пустяшные?

– Да как сказать. Базар на базар не приходится. Если хорошо поискать, понимающим да зорким глазом, то можно и неплохую выискать.

В конце концов, решили поискать. Тетя Лиза согласилась быть поводырем.

В ближайшую субботу моя хозяйка, нарушив всегдашние привычки этого дня, встала очень рано. Она суетилась с завтраком, караулила прогноз погоды на день, взглядывала на небо и в этих хлопотах стала чем-то трогательно, по-бабьи похожа на тетю Лизу. Выполняя инструкцию своей попутчицы по базару, она оделась попроще: навертела на голову ношеный платок, надела старенький плащ, чтобы «спекулянтки не липли», выражаясь языком тети Лизы. Снарядившись таким образом, она, провожаемая репликами и насмешливыми взглядами Валерия Ивановича, отправилась к своей напарнице по базарным делам.

…Вернулась она часа в три, в самую жару – вся раскрасневшаяся, разомлевшая и усталая. Плащ болтался на левом плече, волосы выбились из-под платка. Она плюхнулась на диван и притворно-плаксиво пожаловалась:

– Ох, не могу! – И тут же начала: – Твоя тетя Лиза – двужильный человек. Она меня по всему базару вдоль и поперек истаскала и оттуда пешком принудила идти. Валерий Иванович, через двадцать лет мы с тобой ползать начнем, а она так же будет бегать.

– Ну, так это же человек старой закалки, деревенского воспитания, – отозвался Валерий Иванович и, усмехнувшись, осведомился: – А где же платок?

Платка не было.

Но это не огорчало хозяйку. Ее распирали впечатления, которые она и начала тут же выкладывать. Перво-наперво, оказывается, туда нельзя идти без темных очков – такая уйма паутинок, что глаза слепит. Выбрать сувенир, по ее, Лидии Михайловны, мнению, совсем не трудно, а по тети Лизиному – был один подходящий платок. Но и его покупать тетя Лиза отговорила: дескать, завтра, в воскресенье, базар будет еще больше, и они непременно найдут паутинку, по качеству близкую к тети Лизиной. Так что они сговорились сходить еще и завтра.

– Ну и хлопотный же сувенир ты наметила, – с укоризной произнес Валерий Иванович.

– Ну, а как же ты думал-то! Надо же стоящую вещь подарить! – воскликнула Лидия Михайловна, и мы тут же переглянулись с Валерием Ивановичем и рассмеялись: она так развела руками и с таким выпевом сказала, даже с «приокиваиием», что прямо тебе – вылитая тетя Лиза.

На завтра с утра у Лидии Михайловны повторилось то же самое – подкарауливание прогноза, взглядывание на небо, наворачивание ношеного платка, облачение в старенький плащ и, наконец, уход в сопровождении иронических реплик мужа. И возвращение состоялось в то же время и такое же, как вчера, только на этот раз победоносное – с платком.

Немного остывши от жары и отдышавшись, она с увлечением начала рассказывать, как они искали, как приглядывались, как торговались, что говорила тетя Лиза тем, кто продавал, и как ей отвечали, изображая все в голосах и в лицах. Потом развернула свою покупку и прямо по ней стала с воодушевлением толковать о ее достоинствах и все тети Лизиными словами. Паутинка была размером хоть и не очень велика, но не так уж и мала, и смотрелась хорошо – ровненькая, строгонькая, со снежными блестками, и с тем разнообразием узоров, которое соответствовало ее пропорциям. И не простая, не обычная, а однокруговая. Словом, она вполне, без всяких натяжек оправдывала ответственное звание оренбургской паутинки.

И вот, наконец, мои хозяева уехали, оставив меня хозяином дома.

Но самым неожиданным оказалось то, что вскоре же после возвращения Лидии Михайловны, у нее снова затеялись хлопоты того же характера, что и перед отпуском. Я-то считал, что поскольку сувенир куплен и вручен, то, стало быть, все платковые дела у нее закончились. Но, оказывается, не тут-то было.

Чуть ли не сразу после своего приезда она заговорила о платке, который был в свое время тете Лизе заказан, – дескать, сделан ли он, а также о самой тете Лизе и о том, что она вроде бы к ней, Лидии Михайловне, хорошо расположена.

Вскоре мне довелось побывать у тети Лизы и я узнал, что платок связан.

– Так, хорошо! – возбужденно зашептала Лидия Михайловна. – Только знаешь, Валерию Ивановичу об этом – ни слова. Я его сначала подготовлю.

Подготавливать она начала, кажется, в тот же вечер, часов этак в восемь, потому что как раз в то время я услышал через открытую дверь хозяйской половины его рассерженный вскрик:

– Да что ты с этими платками никак не развяжешься!

Потом неразборчиво – ее мягкий, уговаривающий голос. Потом опять его рассерженный:

– Да ты понимаешь, что сейчас, после отпуска, денег нет!

Опять уговаривающий и следом:

– Как, ты уже заняла под платок? У каких Ляпиных?

Довольно долго все это продолжалось, затем послышался внятный голос Лидии Михайловны:

– Ну, Валерий, ну пойми, неудобно же теперь отказываться.

В общем, она его убеждала, что теперь неудобно отказываться, поскольку платок связан специально для них. А он ей выговаривал: дескать, почему же она еще тогда, перед отпуском, не отказалась.

А все дело-то, очевидно, в том, что она просто не хотела, больше того – не в силах была отказаться ни тогда, ни теперь. Потому что у нее появилось непреодолимое желание заполучить себе лично платок тети Лизиной работы. И еще потому, что у нее за это время не угас, а даже больше разгорелся интерес к платкам вообще, а также к тем, кто их вяжет.

В конце концов, она уговорила мужа, что надо пригласить тетю Лизу, посмотреть ее платок, а там видно будет. Это «видно будет» оставляло, конечно, немалую лазейку для Лидии Михайловны.

Приглашать она пошла сама. Выбрала подходящий свободный вечер с учетом того, что Валерий Иванович в добром расположении духа, и отправилась.

Пришли они этак через час. Лидия Михайловна была как-то порывисто оживлена. В том, как менялось ее лицо, во всех ее движениях угадывались одновременно и ликование, и тревога, и надежда, и какая-то напряженная решимость. Тетя Лиза выглядела довольной и умиротворенной.

Поговорили о том, о сем, о разном, выпили по чашке чаю. Потом тетя Лиза стала разворачивать платок.

– Ну-ка, подержи-ка за этот угол, – и она вложила в руку Валерия Ивановича угол платка. Тот вынужден был держать.

Платок развернулся во всю ширь и бесшумно заколыхался в их руках. И в мрачноватом зале стало светлей и нарядней. И почудилось что-то когда-то вроде виденное и слышанное – пугачевская тройка в снежной степи и колокольчики, и бубенчики, и трехсуточная метель, только сказочная – без завывания и свиста, и редкие снежинки.

Лидия Михайловна набросила платок на плечи и, поводя ими, прошлась по комнате. Потом накинула на голову и опять прошлась. «Ну, как, Валерий Иванович?» – и так и поплыла, затанцевала перед ним. И вся была – сама предупредительность, сама преданность и повиновение. И не опускала с него своих ликующих глаз, и в них тоже плескался платок.

Я, конечно, понимал, что это был самый пиковый момент «охмурения», и все-таки я ему в тот момент крепко завидовал. Потому что до обидного мало выпадает в жизни на нашу долю вот таких женских взглядов.

А тетя Лиза, любуясь и радуясь, стояла чуть поодаль.

Со смущенной улыбкой смотрел Валерий Иванович то на платок, то на жену, то на тетю Лизу. После некоторой заминки он, наконец, сдался. Определенную, роль тут сыграло, конечно, и присутствие тети Лизы. Без нее, один на один против жены, он продержался бы несколько дольше.

Платок растянули на ковре, занимавшем большую часть стены – чтобы лучше были видны узоры. Ковер был темно-коричневого фона, и паутинка на нем смотрелась особенно хорошо и внятно.

Потом сели пить чай, теперь уж основательно. Ликующая хозяйка тут же засыпала гостью вопросами: «Где «круги»? Вот эти самые и есть «круга»? А «ягодки» – вот они? Или это не «ягодки»? Это что, вот эта глазастая вязка? А здесь и здесь, в разных местах узор повторяется, что ли?»

Тетя Лиза отвечала. Теперь-то она могла без затруднений все объяснить и показать, не то что при первом разговоре, поскольку теперь перед глазами был платок. И она объясняла с удовольствием, не торопясь и обстоятельно.

– Вот эти самые и есть «круги»: четыре по углам, а в середке, самый богатый – пятый. А это – да, тут «ягодки» поместила, по двенадцать «ягодков» на каждую сторону. А между ними «рыбки» запустила. По контуру-то? Тут повыше «кругов», в обхват их, «решетка» идет.

– Это вы называли, как бы сказать… фигуры, что ли. А они ведь состоят из узоров, так? – уточняла хозяйка. – И у узоров тоже названия есть?

– Ну, а как же! Эти вот, что по краю пятого круга идут, называются «перекосики», эти – «косорядки», тут – «мелки глухотинки», тут – «кошачьи лапки»…

– А эта вот – глазастая вязка?

– А это – «крупны глухотинки». Из них вот как раз «решетка» сделана. Они без простой иголки. Выворотными они вяжутся. Вот ведь машины-то на фабрике выворотны не умеют вязать! – торжествующе-удивленно восклицала тетя Лиза, обращаясь к собеседнице.

– Не умеют? – с улыбкой отзывалась та.

– Нет, не умеют! – подтверждала тетя Лиза.

Чудно как-то было, что она говорит о машинах, будто о людях, – «не умеют».

– Здесь все узоры, какие вы знаете?

– Что вы! Знаю-то я куда больше. А при вязке самы красивы выбираю. Потому что на одну паутинку их не уместишь, им тесно будет.