355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Струздюмов » Дело в руках (сборник) » Текст книги (страница 3)
Дело в руках (сборник)
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:16

Текст книги "Дело в руках (сборник)"


Автор книги: Николай Струздюмов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– За сколько?

Тетя Лиза называет цену. Лицо ее бывшей подруги омрачается, и она с досадой начинает будто даже выговаривать:

– Ты посмотри, что делается – за сколько захочет, за столько и продает!

Тетя Лиза возражает: дескать, не «за сколько захочу», а по сходной базарной цене. Дарья не соглашается, толкует что-то насчет всегдашней везучести тети Лизы, а потом начинает напрашиваться к ней домой, чтобы растянуть один из самых несбыточных своих платков на ее пяльцах. У нее, дескать, пяльцев больших нет. Но дело, судя по всему, в другом: просто она хочет урвать для себя и от «везучести» тети Лизы. А эта «везучесть», по ее мнению, во многом обусловлена пяльцами, которые, видать, с приговорам, с приколдовыванием. Тетя Лиза отговаривается неумело, отнекивается, приводя неубедительные доводы, но с полной решимостью не вести к себе в дом Дарью. А та напрашивается к тете Лизе нахраписто и с неменьшей решимостью.

И так они еще долго, кружат и толкуют вроде бы об одном и том же и в то же время каждый о своем, не понимая друг друга. И никак не может тетя Лиза отбиться от Дарьи – чтобы раз и навсегда. И как повелось это с незапамятных времен так и тянется вот уже тысячи лет, что идут они, будто дьявольской цепью скованные – это неразумное, противоестественное сообщество людей – мастер и ловчила, трудяга и спекуль, коняга и пустопляс.

И так в любом деле, в любом ремесле, в любой науке и любом искусстве. И не найдется в мире никаких сил и никак не выработают люди такого закона или универсального предписания, которые помогли бы разъять эту неравноценную пару, отодрать от ее главной, несущей половины вторую, придаточную, паразитическую часть.

Но на сегодня во всяком случае тетя Лиза, в конце концов, отбилась, отодралась от Дарьи, и тут же направляется к пуховому ряду. Надев очки, она переходит от мешка к мешку, берет из их содержимого по щепотке, растирает в пальцах, пристально рассматривает и то и дело приговаривает: «Не-ет, не те ноне пуха пошли. Не те пошли пуха».

Потом она присматривает кой-чего из посуды, из обуви, постепенно продвигаясь к боковым воротам. Недалеко от них она встречает свою знакомую с соседней улицы, и они вместе направляются домой.

К троллейбусу они подходят, когда там несусветная давка. Не дождавшись, пока она разрядится, они отправляются пешком – по старой привычке, усвоенной еще в те давние времена, когда не было ни троллейбусов, ни машин, а были только лошади, которых на всякий случай не назапрягаешься.

По дороге тетя Лиза самым подробнейшим образом рассказывает о событиях дня. Она довольна, что продала хорошо, и тем, как все приняли ее платок, и что на люди выбралась из своего старушечьего одиночества, из повседневных мелких забот и немного развеялась. Она уж загадывает на будущее – как накопит денег и к сыну поедет, связавши загодя пару паутинок, а то и палантинов. И все намечаемые ею дела, и все надежды непременно связаны с платками.

Гости

Домой она приходит очень уставшей. Ноги у нее гудят, спина ноет, но она не садится, поскольку знает, что потом не сможет встать. Она разогревает на электроплитке обед, кормит кота, выпускает его на улицу, затем сама обедает.

Разомлевши в тепле и расслабившись, она уже не в силах что-либо делать. С трудом добирается до дивана и ложится отдохнуть.

А через несколько минут, когда только первые легкие видения кружат тетю Лизу, летают и растаивают узоры и недавно виденные лица, когда настоящий сон еще не пришел, вдруг раздается стук в дверь, потом в окно. Она испуганно вскакивает и никак не может сообразить, что случилось. А там стучат и стучат.

Она, наконец, догадывается, что это стук, уясняет, откуда он, подходит к окну, ахает и тут же начинает приговаривать: «Батюшки! А у меня и не прибрано, и угостить нечем!». Оказывается, пришли гости. Она отыскивает пальто, подшитые валенки домашнего пользования и, тяжело шаркая по полу, направляется в сени открывать.

Теперь она чувствует себя не только уставшей, но и разбитой, поскольку сон был прерван в самом начале, и в голове ее вместо освеженности тяжелая одурь. И все же, когда она пристальнее вглядывается в окно, лицо ее светлеет и на нем сквозь выражение недовольства проступает улыбка: оказывается, пришла племянница со своей маленькой Светланкой. Она открывает двери, и тут улыбка сбегает с ее лица, потому что следом за племянницей появляется зять, а вскоре и второй – муж другой племянницы. Их появление ей не по душе, потому что не миновать застолицы с пьянкой, а подходящей закуски нет, ее надо готовить.

Потом она обращает взгляд к аккуратным цветным саночкам, откуда из-за вороха одежек выглядывают любопытные детские глаза, опять улыбается и, ломая голос, начинает враспев:

– Это кто же к нам прише-ол! Это кто же пришел к бабе Ли-изе!

Она пропускает гостей вперед и сухо спрашивает у второго зятя:

– А Ирины почему нет?

– Да она там со стиркой развезлась.

– А чего же ты один по гостям ходишь?

– Она меня прогнала. Иди, говорит, ты только под ногами путаешься.

– Надо не под ногами путаться, а помогать жене, – назидательно заключает тетя Лиза и вслед за всеми идет в избу.

Там происходит долгая процедура раздевания Светланки с приговариваниями: «Вот как нам хорошо!», потом рассаживание гостей, хотя они в этом, кажется, не нуждаются, поскольку чувствуют здесь себя как дома.

Потом племянница открывает свою объемистую сумку и из-под вороха игрушек и запасных детских одежек достает паутинку.

– Тетя Лиза, посмотри! – говорит она, и лицо ее замирает в ожидании.

Тетя Лиза медленно разворачивает платок, слегка натягивает пальцами часть каймы, подходит к окну и рассматривает узоры на свет.

С ответом она не торопится, а только приговаривает про себя: «Ага», «Ну да», «Вот это так».

– Тетя Лиза, ну как?

Тетя Лиза оборачивается не к племяннице, а к ее мужу, и торжествующе говорит:

– Видишь, Михаил, научилась ведь! Настоящая платошница стала.

– Ну, Верка у меня молодец, – отвечает довольный Михаил.

– Вот сразу видать – из наших краев девка, дела из рук не выпустит, – рассуждает тетя Лиза. Она оборачивается к племяннице и говорит: – Хороший получился. Теперь уж настоящий. Не зря тебя тетя Лиза понуждала.

Вера смущенно улыбается и слегка краснеет.

На самом-то деле платок пока что не имеет вида. Он весь мятый-перемятый, узоры перекошены, он грязный, с сероватым оттенком – словом, как и любой платок сразу после вязки. Но тетя Лиза уж сейчас его видит другим – таким, какой он будет, после мытья и растягивания на пяльцах. А мыть и растягивать его предстоит, конечно, тете Лизе. Для того его Вера сюда и принесла.

Оценив паутинку со всех сторон, тетя Лиза ее откладывает, потом, спохватившись, всплескивает руками:

– Батюшки! Да ведь готовить надо, печку затоплять.

Закладывая в печь припасенные с вечера сухие дрова, она самым подробнейшим образом рассказывает, почему у нее ничего не приготовлено, о том, что была на базаре и что идти оттуда пришлось пешком, и что только легла отдыхать… и так далее.

– Устала, наверное, – говорит Вера.

– Еще бы не устала. Ноги-то аж гудят и спина разламывается.

– Ну и не развозись ты с печкой. Вон на электроплитке приготовим чего попроще.

– Да чего ты приготовишь на электроплитке, какой будет стол! – укоризненно восклицает тетя Лиза. – И для платка – опять же воду греть надо.

– Теть Лиз, дай чего-нибудь закусить, – говорит Михаил из другой половины избы и достает бутылку. Второй зять тоже моментально настраивается на выпивку и веселеет.

В ответ тетя Лиза категорически заявляет, что закусить будет тогда, когда все сядут за стол. А Вера направляется к ним, чтобы убрать бутылку.

Но Михаил ее держит крепко, и Вере не удается исполнить своего намерения. Тогда в дело включается тетя Лиза. И зять пасует, разжимает пальцы.

Тетя Лиза ставит бутылку в одежный шкаф, который запирает, а ключ кладет себе в карман. Она оборачивается к зятьям и вдруг с несвойственной для нее сердитостью кричит:

– А ну-ка марш за углем! Расселись тут…

Зятья усмехаются, переглядываются, встают и отправляются в сарай за углем.

Веру она отправляет за водой, а сама начинает разжигать печь.

Зятья приносят уголь, и она их тут же посылает колоть дрова.

– Да там в сарае есть наколотые.

– Про запас наколите тете Лизе – руки не отвалятся.

Они выходят во двор, втыкают топор в чурбак, о чем-то долго говорят, потом куда-то уходят.

– Куда это они? – беспокоится тетя Лиза.

– Да в магазин, куда же еще, – отвечает Вера. Вскоре они возвращаются, и появляется вторая бутылка. Это внес свой вклад второй зять.

Не дав им раздеться, тетя Лиза, поддерживаемая Верой, отправляет-таки их колоть дрова.

А на кухне уж вовсю кипит работа: Вера наливает воду в ведро и ставит его на плиту, тетя Лиза крошит картошку прямо на шипящую сковороду, Светланка пытается достать из-под стула игрушку, которую она сама туда забросила.

Потом тетя Лиза затевает еще тушеную картошку с курицей, Вера отговаривает ее от этой затеи. Но тетя Лиза настаивает на своем, приведя веский довод: «Какой же будет стол без горячего мясного».

Она закладывает курицу в кастрюлю, а картошку велит чистить Вере. Сама же начинает подготовку к мытью платка: ставит посреди кухни табуретку, на нее – эмалированный таз, а в него насыпает мыльный порошок.

Наконец, плита раскаляется, от воды в ведре начинает идти пар. Тетя Лиза снимает ведро с плиты и подзывает Веру.

– Вот смотри, как я развожу.

Она показывает, какой порошок, рассказывает, какой меркой его класть и на какой объем воды. Наливает горячую воду, разбавляет холодной, тщательно размешивает.

– Сильно горячую воду здесь не надо. Платок ведь – не белье, он нежный.

Она достает паутинку, расправляет во всю ширь, еще раз смотрит на свет. Потом собирает ее в воздушную кучу и бережно опускает в пушистую мыльную пену.

Пожамкав платок с минуту, она вдруг останавливается и говорит Вере:

– Вот что, девка. Давай-ка ты сама. Не век же тетя Лиза тебе стирать будет.

Вера берется с опаской, потом расходится.

– Ты осторожней, не повреди его, – говорит тетя Лиза. – Ишь ногти-то отпустила.

– Да я осторожно.

Тем временем в печи разгорается все жарче, плита раскаляется все больше, и работа убыстряется. Тетя Лиза беспрестанно бегает от плиты к столу, от стола к плите, досаливает, кладет приправы, присматривается, как стирается платок, налаживает пяльцы и в то же время следит за Светланкой, которой надоело играть одной и которая тянется к взрослым. За хлопотами она постепенно расходится, забывает об усталости, о головной одури из-за прерванного сна – обо всем на свете, кроме сиюминутных забот.

Когда входят зятья и бодрыми голосами докладывают, сколько накололи, им никто ничего не отвечает. Очень удивленные, они начинают присматриваться к тому, что происходит в избе.

А тут, оказывается, идет самый натуральный аврал. Вера орудует возле плиты, а тетя Лиза сосредоточилась на платке.

Он уж вымыт, тщательно прополоскан и аккуратно отжат. Теперь тетя Лиза расправляет его на пяльцах. Шелковую нитку она нацепляет одной рукой, а другою придерживает ближний угол. Но пяльцы, стягиваемые платком, перекашиваются, норовят выскользнуть. Рук у нее уж не хватает, и она поддерживает другой угол ногой. Но и этого недостаточно, поскольку вскоре начинают косить остальные два угла. И тут тетя Лиза останавливается в полном затруднении.

Вера выглядывает из кухни, бросает на мужиков, наблюдающих за работой тети Лизы, сердитый взгляд и кричит:

– Да чего вы стоите, как остолопы! Подержите пяльцы!

– Да за что держать-то?

– За углы – за что ж еще!

Михаил хватается за два угла и моментально выправляет весь деревянный квадрат.

Но вот платок растянут и занимает свое место между стенкой печи и кроватью. Вера бросает все кухонные дела и бежит к нему. Лицо у нее раскраснелось от плиты, от беготни, от возбуждения, челка выбилась из-под косынки, в глазах – нетерпение. Она с жадностью всматривается в свою преображенную работу.

– Теть Лиз, я отнесу ее в комбинат пуховых платков.

Тетя Лиза придирчиво присматривается к паутинке, подходя то с одной, то с другой стороны.

– Рановато тебе еще на комбинат, – наконец говорит она после длительного осмотра. – Там вон какие мастерицы. С ними сравненье выдержать надо. А ты научись еще красивей делать, тогда и иди. Тебя сразу там и запомнят. А вот на базаре с ним совсем не стыдно показаться. Там и к другим присмотришься.

Загоревшись, Вера загадывает еще что-то и просит тетю Лизу показать ту паутинку, которую та недавно начала. Рассматривает она ее долго и пристально. Потом спрашивает:

– Вот эти два узора как называются?

Тетя Лиза говорит.

– Я их срисую..

Вязать по срисованному – это и из старых мастериц далеко не каждой дается. Они за это чаще всего и браться не решаются. А Вера взялась смело и теперь уж набила руку. Тут немало сказались не только преимущества молодости (острота зрения, сообразительность), но и усвоенные когда-то на уроках навыки рисования, основы черчения и геометрии, развивающие пространственное воображение.

Наблюдая за тем, как движется карандаш по бумаге, тетя Лиза говорит:

– Вот узоры срисовываешь, а платки все маленьки вяжешь. А ему, узору, простор нужен, поле нужно. А в маленьком один узор на другой лепить будешь, что ли. Надо большой начинать.

– Начну большой, – уверяет Вера. – Как-нибудь соберусь, приду к тебе одна и начну.

Наконец, с платком покончено. С дровами тоже: все наколото, перенесено в сарай и уложено аккуратными штабелями. И картошка на сковороде подоспела, а в кастрюле тоже доходит. Тщательно перетираются и расставляются рюмки, тарелки, вилки и ложки. Заносятся две вытащенные из погреба трехлитровые банки с соленьями, нарезается сало и колбаса.

В этот момент чувствуется даже некоторая торжественность. Все настроены приподнято и очень заботливы друг к другу. А настроение это срегулировано и момент этот подготовлен, словно невидимой палочкой регулировщика, тети Лизиной рукой. Но об этом, конечно, никто не догадывается, в том числе и сама тетя Лиза.

Наконец, все усаживаются. Михаил открывает бутылку и разливает по рюмкам. И тут слышится стук в дверь.

Входит женщина лет за тридцать, темноглазая, с чуть смуглым приятным лицом. Эту приятность выразительно оттеняет отличной выделки вовсю распушившийся серый пуховый платок, повязанный по-особенному, зубчиками вперед и взбитый высоко кверху – изыск на местный манер. Следом появляется крепкого сложения мужик.

Поздоровавшись, она опускает платок на плечи, он снимает шапку, и возле ее черных густых волос с двумя серебристыми нитями как-то особенно ярко и даже вызывающе вспыхивает его пламенно-рыжая голова. От этого сочетания на кухне пахнуло чем-то развеселым, игриво-цирковым, и один из зятьев, не удержавшись, выкрикнул:

– Вот это здорово!

Тетя Лиза встает из-за стола и радостно всплескивает руками.

– Вот уж нежданные-негаданные гости пришли ко времю! – восклицает она. – Ну, проходите, проходите скорей.

Женщина стряхивает с платка снег и прямо от порога начинает пенять:

– Тетя Лиза, я на тебя в обиде. Ну, ведь мимо ездишь, бываешь в нашем краю, а все не зайдешь. Не дождались вот, сами приехали.

– Ну и хорошо. Ну и молодцы.

– Молодцы-то, молодцы, а чего сама не заходишь?

– Да некогда все…

– Что у тебя за дела? Одна живешь, хозяйства нет.

Тетя Лиза хочет сказать в оправдание, но не находится и только виновато разводит руками. Она ждет, пока новые гости раздеваются, приводят себя в порядок. Ее она ласково называет Нюрой, его Федей. Происходит новое рассаживание.

– Вы как раз вовремя подоспели, – говорит второй зять пришедшим, заметив, что они тоже достают бутылку.

Наконец, все поднимают рюмки и, дружно пожелав здоровья тете Лизе, пьют. После этого мужики, посопев, крутят головами, женщины морщатся, все закусывают и начинают наперебой хвалить тети Лизины помидоры. Помидоры и в самом деле отменны – солены и кислы в меру, и даже чуть сладковаты, а уж ядрены, как самый крепчайший квас.

– Даже в нос шибают, – замечает один из зятьев.

Тетя Лиза отпила всего глотка два, аккуратно закусывает и с удовольствием слушает похвалы. Потом начинает представлять вновь прибывших гостей, адресуясь главным образом к Вере:

– Вот, – она кивает в сторону Ани, – тоже платошница хороша. Вместе мы мытарились по квартирам.

И они наперебой начинают вспоминать, как мытарились и как Аня училась у тети Лизы вязать.

– Одни теплы вяжешь?

– Теплые, тетя Лиза. Паутинкам так и не успела выучиться, мы ведь тогда разъехались.

Разговаривая, Аня посматривает на платок, растянутый на пяльцах, и затрудняется что-либо сказать. Она не видит в нем тети Лизиной работы. Но с другой стороны, если он в ее избе, значит ее. Похвалить платок Аня не может. Отозваться плохо тоже нельзя. Все это ее до того мучит, что мешает вести разговор.

Тетя Лиза, заметив ее взгляды и славно угадав затруднения, поясняет:

– Племянница вот вязала. Недавно выучилась.

Аня облегченно вздыхает и начинает расхваливать платок. Для начинающей вязальщицы он и в самом деле неплохой.

Тем временем подоспевает тушеная картошка с курицей; тетя Лиза и Вера раскладывают ее по тарелкам. Все опять пьют, закусывают и хвалят на этот раз картошку.

Потом слышится стук в дверь и входят окутанные паром и разрумянившиеся от мороза Оля и Света. Они ездили на выходные в деревню к родителям и теперь вернулись с вечерним поездом.

Девушки раздеваются, суетятся со своими шубками, ищут, куда бы их лучше пристроить, чтобы не испачкать о побелку или не свалить в какую-нибудь кастрюлю либо ведро. Потом распаковывают свои сумки и начинают доставать оттуда грузди, сметану, домашней выпечки сдобы и так далее. Все это сопровождается шумными разговорами, шутками, смешками. Вообще, в кухонной половине поднимается сутолока, неразбериха. И в этой сутолоке вдруг слышится смешливый голос Светы:

– Тетя Лиза, а к тебе какой-то кум идет.

– Какой кум? – удивляется тетя Лиза и застывает на месте в полном затруднении.

– Не знаю. Он так и сказал – мы его только что обогнали.

Тетя Лиза взглядывает в окно, пристально присматривается к фигуре человека, пересекающего двор, гадает вслух: «Кто же такой? Прихрамывает вроде». – И вдруг хлопает себя ладонью по бедру и ошарашенно восклицает:

– Ба-а-тюшки! Да ведь это никак кум Петр Лексеич!

Восклицание у тети Лизы получается таким громким и заполошным, что Вера выскакивает на кухню встревоженная и начинает допытываться, что же произошло. И сидящие за столом гости вытянули шеи, чутко начали прислушиваться к разговору на кухне и переспрашивать друг у друга о сути того разговора. Наконец, все узнают, что выкрик хозяйки дома – всего лишь результат появления нежданного-негаданного гостя, и успокаиваются.

А из сеней уж слышится покашливание, обстукивание, отряхивание и шорох веника. Потом открывается дверь и в избу входит, точнее влезает, с усилием перетащив через порог ногу, человек зрелого возраста – дядька не дядька, дед не дед, а что-то ближе к этому. Влезши, он выпрямляется, даже приосанивается, и тут все видят, что он еще ничего – эдакий ладный Ермак Тимофеевич, правда, в годах и с прямой неразгибающейся ногой.

Он снимает шапку и, слегка качнув головой в сторону угла, в котором помещается лик богоматери, громко и весело говорит:

– Здоровы были хозявы!

– Милости просим! – с припевом ответствует тетя Лиза. – Это какими же судьбами, какими ветрами! Сколько лет, сколько зим и – на тебе, как снег на голову!

А он обводит взглядом всех собравшихся, затем стол, уставленный рюмками и закусками, и вместо того, чтобы смутиться или сказать все полагающиеся в таких случаях извинения, весело восклицает:

– Ба, кума! Да я вроде в самый кон попал!

– В самый раз, кум! Только к горячему приступили! Раздевайся, раздевайся скорей, пока не остыло, – и она начинает хлопотать возле нового гостя.

– Сейчас, сейчас, – отвечает он, – только вот третью ногу пристрою, бадик вот, – и приставляет к стене деревянную самодельную трость, которую он называет бадиком. Потом сбрасывает с правого плеча рюкзак, приглаживает волосы, снимает пальто, и на левой стороне груди у него обнаруживаются две орденские планки. Он при параде: черный суконный костюм чуть ли не послевоенного шитья, новая рубашка в серую и темную полоску, правда без галстука, брюки заправлены в сапоги.

Все вышли в кухню и с любопытством разглядывают нового гостя. Тетя Лиза однако заворачивает их назад, к столу. Но, оказывается, там тесно. Тогда высвобождается кухонный стол и приставляется к тому, что накрыт.

Происходит долгое рассаживание, во время которого кум отговаривает для себя место:

– Ты, кума, девок не сажай на угол – замуж не выйдут. А мне на угол – в самый аккурат. У меня ведь вот нога, едри ее корень, ей простор нужон.

Он тоже «окает» и тоже «наворачиват», только гуще и круче тети Лизы, даже с некоторой растяжкой в конце фраз. Это потому, что у тети Лизы из-за длительного общения с городскими людьми выговор как-то смягчился, а у него – нет.

Когда он заказывает себе место в углу, все оживляются, и наперебой подают советы насчет того, какой же из четырех углов наилучший. Вообще, с его приходом в избе становится намного веселее и шумнее, хотя сам он, вроде, особого шуму не производит.

Тетя Лиза, препоручив все хлопоты у стола Вере, присаживается возле кума и начинает расспрашивать:

– Ну, как у вас там – все живы-здоровы?

– Да ничего, живем помаленьку.

– Как добирался-то, какими путями?

Слегка кашлянув, он говорит:

– На кобыле приехал.

– На кобыле? – удивляется тетя Лиза, некоторое время смотрит на него и почему-то начинает улыбаться. – Где же она, кобыла-то?

– Оставил у самого въезда в Оренбург. А то, думаю, наследит еще в городе, нагадит, она же у меня некультурна.

– Уведут, чай, ее, кобылу-то, – тетя Лиза все улыбается.

– Не уведут, – уверяет он. – Я возле нее мильцонера поставил.

Говорит он вроде бы совсем без улыбки, на полном серьезе, и только из самой глубины глаз высвечивается чуть-чуть приметное потаенное лукавство.

Потом кто-то спрашивает:

– А вы сами издалека?

– Да нет, недалече отсюда – за сто пятьдесят верст.

И тут все окончательно поняли, что разговор о кобыле – всего-навсего шутка: не мог он в наше время приехать за сто пятьдесят верст на кобыле. Но шутка всем понравилась и ее начинают всячески развивать и варьировать каждый на свой лад. А тетя Лиза смотрит на гостя, все посмеивается, покачивает головой и приговаривает:

– Ох, кум, кум, а ты все такой же.

Потом, спохватившись, она вдруг спрашивает:

– Да, а кобыла-то все еще та у тебя? Неужто, жива?

– Все та же, Зорька. Жива. А чего ей не жить. Зять, правда, давно подбиват: сдай, мол, ее, добавь да купи мотоцикл с коляской. Ну, нет. Я, во-первых, говорю, старый лошадник, на мотоциклиста поздно переучиваться, во-вторых, опять же – нога, вот не подчинятца. Нет, говорю, с кобылой надежней.

– Чай, трудновато?

– Да не очень. Она сама себя кормит. И скотинешку тоже, какая есть.

– А с кормами-то у вас как?

– Да вот с кормами-то у нас, как и везде, – хреново. Распахали всю землю, едри их корень. Ну, я ухитряюсь – кошу по кустам да по буеракам. Да еще зять в колхозе приворовыват.

– Приворовыват? – восклицает тетя Лиза, несколько сбитая с толку столь откровенным признанием кума да еще при посторонних.

– Ну да, – беспечно подтверждает он.

Он еще хочет порассуждать по этому поводу, но тетя Лиза его перебивает и начинает расспрашивать о том, как там кума. Оказывается, кума ничего, прихварывает, но ходит и по дому управляется.

– Платки-то вяжет?

– Вяжет, а как же. А в последнее время, как прихварывать начала, все дома да дома, так платки у нее главным делом стали. Два-то я вон с собой привез, – и он кивает в сторону рюкзака.

– Продавать будешь?

– Ну, из меня продавец, как из моей старухи председатель. Дочери отдам. А она уж пусть распорядится. Понадобится – себе возьмет, не понадобится – продаст.

– Вяжет-то кума из своего пуху?

– Из своего, конечно, неужто покупать будем. Под серый-то платок у нас коза давнишня, на днях двоих принесла. А недавно вот я из-за Уралу белу козу привез – под паутинки. Вроде хороший пух должон быть.

– А эти платки, что привез, – серы?

– Серы.

– Покажешь потом.

– Покажу. Они у меня не засекречены.

– У дочери еще не был, кум?

– Нет. С вокзала – прям сюда. Я уж и то к тебе, кума, давно собирался заглянуть, а тут подумал, что этак до самой смерти можно прособираться.

Позабывшись, тетя Лиза все расспрашивает и расспрашивает, пока Вера, взявшая на себя все заботы, не прерывает ее:

– Тетя Лиза, хватит тебе разговаривать-то, гости выпить хотят.

Тетя Лиза схватывается, встает, велит разливать и начинает хлопотать возле стола.

Все поднимают рюмки и провозглашают кто во что горазд: «За ваше здоровье!», «За ваше!», «С новым знакомством!», «С гостем тебя, тетя Лиза!», «С прошедшим праздником!», «С наступающим!»

– Это с каким?

– А не важно.

– За здоровье наших девушек! – выкликает Михаил.

– За здоровье наших мужичков! – откликается Света.

И все хохочут.

Тетя Лиза церемонно чокается с кумом и степенно говорит:

– Ну, со свиданьицем, Петр Лексеич. Твое здоровье и здоровье кумы – пусть поправляется.

– Твое здоровье, кума. Со свиданьицем.

Выпивают, закусывают. Петру Лексеичу хозяйка наливает еще и штрафную. Он без долгих упрашиваний выпивает и ее – с приговорами, с шутками, так что эта штрафная превращается в некоторое подобие короткого представления, сопровождаемого добавлениями, репликами и шутками сидящих вокруг.

А чуть погодя встает Аня, поднимает наполненную собственной рукой рюмку и торжественно говорит:

– А я хочу, чтобы все выпили за новую ажурницу – за Веру вот, которая первый настоящий платок связала, – и она кивает на паутинку, растянутую на пяльцах. – Так что в нашем полку прибыло, за это и выпьем по всей.

Слава эти воспринимаются с шумным одобрением:

– За новую ажурницу!

– За платок!

– Чтоб распушился сразу!

– Наоборот, чтоб долго не пушился!

– Дай бог не последний!

– Со способной ученицей тебя, тетя Лиза!

Вера смеется вместе со всеми, отмахивается: «Да ладно вам!» И в это же время она, видать по всему, очень довольна. Тетя Лиза тоже.

А кум поворачивает к паутинке и спрашивает:

– Это чья же работа? Ее, что ли?

– Ну да. Веры вот, моей племянницы, – отвечает тетя Лиза.

– Племянницы? Это с какой же стороны?

– Да Ксеньина дочь.

– Ты погляди-ка! – изумляется он, всматривается в лицо Веры и уточняет: – Это ведь та самая белобрысенькая соплюшка, что мимо нас в школу бегала! И на вот тебе – баба настояща и платки уж вяжет. Ну-у, кума, время-то как летит, нам с тобой уж совсем, видать, мало жить осталось.

После здравицы в честь Веры и ее платка за столом становится совсем шумно. Заговорили все. Говорят, разделившись на маленькие группки по двое, по трое. А тетя Лиза опять приступает с расспросами к куму. Но он вдруг приостанавливает эти расспросы протестующим возгласом:

– Да что это, кума, все про нас да про нас! Расскажи, как ты-то живешь! Одна ли живешь?

– Одна. Вот девчат на квартиру взяла, чтоб веселее было. Да еще иногда один молодой человек живет здесь вот, в боковушке.

– А сын-то не при тебе?

– Да ну, сын, – в сердцах машет тетя Лиза. – Шатацца все. Все ездит. Сейчас где-то под Ленинградом. Я уж две паутинки ему услала – для ухажерок. Может, думаю, женится да осядет. Да куда там. Ну, не забыват, правда. Деньжонки нет-нет да пришлет. Недавно посылочку от него получила, а в ней кофта финска и две комбинации германски – прям загляденье, трогать их боязно. А на что они мне? – и она тяжко вздыхает. – Мне бы внучонка понянчить, вот бы в радость. Я эти комбинации одну Вере вот отдала, другую соседкиной дочери продала.

– Ну, он ездит, может, по хорошему делу?

– Да вроде плохого за ним ничего не примечалось. Только вот беспокоюсь, что шатушшый. И в кого такой?

– Ну ему вроде есть в кого: твой дядя Семен, отца твоего брат, таким был.

– Да уж сама грешу на дядю Семена.

И они начинают вспоминать про того беспокойного дядьку и про его наезды в поселок из дальних неведомых мест.

– Вот и этот так же, – возвращается тетя Лиза к своему наболевшему. – Все чего-то ищет. А чего искать? Надо жить как все люди. И с учебой так же было. В военное поступил – бросил. В институт поступил – опять бросил. В другой поступил. Я ему: чего же, говорю, Павлуша, в военном не стал учиться. Не люблю, говорит, казарму. А я: не всю жизнь, мол, казарма. Им, офицерам, квартиры вон хороши дают. Они, говорю, все в почете и при деньгах. Казармы-то, говорю, только на первых порах. А он свое: всю жизнь, говорит, казарма. У них, говорю, жены вон белы да гладки. Не люблю, говорит, гладких жен. И поговори с ним.

Сидящие рядом с тетей Лизой постепенно начинают прислушиваться к ее словам. Сначала Аня с мужем, потом Вера, потом и другие. И вот уж за столом утихомирились, смолкли. Теперь слышится лишь одна тети Лизина речь. Многие попервоначалу слушают просто из вежливости, но потом все как бы втягиваются и начинают следить со вниманием за тем, что она рассказывает и как рассуждает.

– Вот с институтами и я тоже удивляюсь. Сейчас, говорят, только детям начальников легко поступать. Прытяжи, мол, нужны. Без них, дескать, и не суйся. А тут, матушки ты мои, без никаких прытяжей – поступил в один институт, поступил в другой.

«Прытяжи» – это, конечно, доморощенное тети Лизино изобретение на основе нерусского «протеже», как нельзя лучше выражающее суть самого понятия: «протянуть», «протащить», противу совести, против закона.

– В последний-то его приезд говорю ему: вот закончил, теперь специальность есть, работаешь, так нечего там по чужим городам мотаться, приезжай домой. Похоронишь, говорю, меня, тогда делай, чего хочешь. Да не здесь, говорю, хорони, не в городу, а в поселок наш отвези, где папаша с мамашей лежат, дедушки и бабушки. И завтра же, мол, туда поедем, я их могилки покажу. А он: ты это, говорит, мама, брось. Чего, говорю, брось? Да, говорит, про похороны. Ты, говорит, не умрешь. Да как же? Два века проживу, что ли? Когда-нибудь, мол, все одно умру. Нет, говорит, никогда не умрешь. И ни в какую, даже слушать не хочет.

Говорит все это тетя Лиза с укоризной, а муж Ани, глядя на нее, слегка улыбается и замечает:

– А он у вас, видать, юморист.

– Ну, да. Потом как-то сидели они вот здесь со школьным товарищем, ну выпивали, чуть ли не всю ночь проговорили. Я подсела к нему и опять за свое – поедем, мол, на родину. Там, говорю, на родительску пасху со всей области на дедовски могилы народ съезжается. А твои, мол, деды чем хуже? Примерно мой-то отец вон какой был. По первому округу оренбургского войска со своим конем призы брал. Конь-то у него был – ну прямо человек, только не говорил. Я хорошо помню. Отец, с ним всю германску войну прошел. Три Георгия получил. Он, отец-то, целый полк спас от гибели.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю