Текст книги "Губитель максаров (сборник)"

Автор книги: Николай Чадович

Соавторы: Юрий Брайдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Кроме суровых правительственных директив, стены домов, стволы деревьев и заборы украшало множество объявлений типа: «Витенька, мы живем в деревне Серебрянка у тети Даши. Дедушка, бабушка и папа умерли. Я и твоя сестричка в порядке. Пожалуйста, найди нас…»

Возрождалась и культурная жизнь Талашевска, о чем свидетельствовала афиша, уведомлявшая, что в здании бывшего клуба железнодорожников открываются женские кулачные бои с тотализатором и буфетом. Среди участниц назывались киркопка, кастильская графиня и степная шаманка «мадам Копыто». Кроме того, обещалось, что все участницы и судьи выступят в неглиже.

Свидетельством возрождения жизни были и свежие свалки отбросов – гастрономы для нищих.

Пока Верка добралась до центра города, ее дважды останавливали для проверки – перетряхивали содержимое торбы и ощупывали одежду. Впрочем, такие обыски много времени не отнимали – у Верки ни спереди, ни сзади ничего такого не было, за что могла бы ухватиться мужская рука.

Почти никакой разницы между бродягами и законопослушными гражданами, присягнувшими на верность новой власти, она заметить не могла… И те, и другие воровато озирались по сторонам, а одеты были кто во что горазд, включая кастильские камзолы, татарские халаты и местные чуни из старых автомобильных покрышек.

Человека, считавшегося агентом анархистов, Верка опознала довольно скоро. Худобой своей он напоминал индийского йога, хотя все время что-то жевал – то украденную у торговки лепешку, то подобранную прямо на мостовой сырую свеклу. Вел себя бывший морской офицер нагло и вызывающе, даже не стеснялся клянчить у патрульных самосад.

От своего провожатого Верка знала, что фамилия моряка Колокольцев и что он выдает себя чуть ли не за нового лейтенанта Шмидта, пострадавшего в свое время за идеалы свободы, равенства, братства и полноценного котлового довольствия. Каким образом этот морской волк, пусть и разжалованный, попал в сухопутный Талашевск, толком никто объяснить не мог.

Короче говоря, Верка решила от контактов с Колокольцевым пока воздержаться. Пропитанием на первое время она была обеспечена, пустовавших чердаков и подвалов в городе хватало, а вывести ее на Плешакова нахальный попрошайка Колокольцев никак не мог, не того масштаба был деятель.

Самого президента ей увидеть так и не удалось. На людях он давно не показывался, и даже неизвестно было, где именно он сейчас находится – в своей официальной резиденции (бывшем райкоме партии), над которым развевался штандарт неопределенного цвета, или в лагере аггелов.

День напролет Верка шаталась по людным местам, ловя обрывки случайных фраз, завязывая разговор с торгашами и высматривая в толпе знакомых. Знакомые действительно попадались, но такие, что Верка предпочитала обходить их стороной. Ее же саму в этом наряде никто не узнавал.

Визит в больницу, где она проработала столько лет, тоже ничего не дал – в пустом здании гулял ветер и шуршали мыши. Побродив немного по заброшенному парку, представлявшему собой одну огромную братскую могилу, Верка вновь вернулась на толкучку. Колокольцев, как раз собравшийся уходить, увязывал в узел свою добычу, достойную скорее разбойника, чем нищего.

Морячок, похоже, был уже изрядно пьян, и она решила проследить за ним – впрочем, без всякой определенной цели, а так, от нечего делать.

Надо сказать, что маршрут Колокольцев избрал весьма странный, особенно для нетрезвого человека, весь день проведшего на ногах. От толкучки он повернул в сторону железнодорожного вокзала, пересек пути и долго блуждал среди кирпичных и бревенчатых пакгаузов. Несколько раз Верка теряла его из вида, и в один из таких моментов он запрятал где-то свой узел, после чего вдвинулся обратно к центру, но уже другой походкой, быстрой и целеустремленной. «Ого!» – сказала Верка самой себе.

Склонная к решениям скорее интуитивным, чем сознательным, она невзлюбила Колокольцева С первого взгляда и теперь все больше укреплялась в этом чувстве. Возможно, тот и оказывал какие-то услуги анархистам, но с таким же успехом мог служить аггелам, Плешакову или вообще «шестерить» налево и направо. По собственному опыту Верка знала, что самые худшие из проституток – проститутки политические.

Тем не менее она решила проследить путь Колокольцева до конца. Он смело шествовал мимо патрулей и даже один раз остановился, чтобы закурить (на этот раз не попрошайничал, а солидно угощал гвардейцев своим табачком). Многие из прохожих здоровались с ним, кто кивком головы, а кто и рукопожатием.

Верка держалась шагах в двадцати от Колокольцева, но момент, когда он скрылся в одном из подъездов, едва уловила – так стремительно и неожиданно был проделан этот маневр. Соваться за ним в дом было бы верхом неосторожности, и она присела на бордюр тротуара, чтобы немного отдохнуть и обдумать дальнейшие планы.

На душе у Верки было тоскливо и горько. Она уже и забыла, что можно ощущать такое одиночество. Сражаться плечом к плечу с друзьями против всяких напастей было куда легче, чем в одиночестве сидеть здесь сложа руки.

Внезапно ей на затылок легла чья-то ладонь. Верка инстинктивно рванулась, но ее придержали на месте – не слишком грубо, но достаточно жестко.

– Ты зачем, убогая, мне на хвост села? – и голос, и лицо Колокольцева были недобрые (скосив глаза, Верка наконец разглядела своего обидчика). – Кто тебя послал?

Каким образом он сумел незаметно покинуть дом, за которым наблюдала Верка, и зайти к ней за спину, можно было только догадываться, но это лишь подтверждало версию о том, что тощий морячок простачком только прикидывается. Верка из сидячего положения могла запросто врезать ему локтем в пах, но тогда она сразу бы раскрыла себя. Образ бабки-побирушки не подразумевал владения приемами рукопашного боя.

– Ой, миленький, пусти! – заныла она. – И чего ты пристал ко мне, горемычной! У меня ведь, кроме сухой корочки, и нет ничего! Все забирай, только не лишай жизни!

Рука Колокольцева, неожиданно сильная и жесткая, вдавила ей голову чуть ли не между колен. Другой рукой он быстро развязал торбу и вытряхнул ее содержимое на землю. Теперь уж Верке сопротивляться было поздно, даже если бы и очень захотелось.

Не обращая внимания на ее жалобные причитания, Колокольцев каблуком раздавил сухари и куски жмыха. Неизвестно, что он ожидал в них обнаружить, но полученный результат его слегка разочаровал, что отразилось и в голосе:

– Тьфу… Одни объедки… Говори быстро, что тебе от меня надо, а не то шею сверну!

– Как же я скажу, если ты мне ее уже почти свернул! – прохрипела Верка, у которой и в самом деле помутилось в глазах. – Дай хоть дохнуть напоследок…

– Дохни, так и быть. – Колокольцев, прихватив платок вместе с волосами, рывком поставил Верку на ноги.

Буйные светлые пряди, так не соответствующие жалкому облику старой нищенки, сразу выбились из-под платка наружу. Колокольцев даже опешил на какое-то время. Этого мгновения Верке вполне хватило, чтобы укусить его за запястье, даже не укусить, а грызануть по-звериному, ни жалея ни своих зубов, ни чужой плоти. Что-то даже хрустнуло – не то ее челюсти, не то лучевая кость Колокольцева.

– Ах ты, рогожа трепаная! – взвыл он, отскакивая в сторону. – Ты за что меня так?

– Не будешь руки распускать! – ответила Верка, надеясь, что получивший отпор Колокольцев отстанет от нее. – Кобылам холку намыливай, а к бабам не лезь.

– Ладно, я тебя намыливать не буду. Я тебя лучше умою, – зловеще пообещал Колокольцев. – Я тебя так умою…

Кривясь от боли, он выхватил из своих лохмотьев нож и тут же перебросил его в левую – здоровую – руку. Сделано это было с устрашающей быстротой и ловкостью.

Верка никогда не боялась направленных на нее стволов, но вид обнаженного клинка, особенно вот такого – узкого, до зеркального блеска отточенного, готового кромсать и вспарывать человеческое тело, всегда ввергал ее в тихий ужас.

Она еле удержалась, чтобы не побежать. Это был бы уже точно конец. Инстинкт хищника неминуемо заставил бы взбешенного Колокольцева броситься следом. Кроме того, как бывшая хирургическая сестра, Верка знала, что удар сзади в шею или под лопатку почти всегда смертелен, в то время как удар в живот или грудь можно если и не отразить, то хотя бы смягчить руками. Пара потерянных пальцев или разрубленные ладони не такая уж дорогая плата за жизнь.

– Послушай, давай поговорим, – сказала Верка, медленно-медленно отступая назад. Голоса своего она почти не слышала за стуком сердца и звоном в ушах. – Зачем сразу за нож хвататься…

– Я тебе, стерва, сначала язык отрежу, а уж потом говори, если получится.

– По безумным глазам Колокольцева было ясно, что это не пустая угроза. Нож он держал так, что сразу было понятно – не колоть он ее собирается, а именно резать.

– Ну прости меня, – сипло попросила Верка. – Ты мужик, я баба. Может, как-нибудь без крови разберемся…

– Если мне что-нибудь от тебя как от бабы потребуется, я эту штуку потом в тряпочку заверну и с собой возьму, – оскалился Колокольцев.

Оставалось только пойти ва-банк и сообщить Колокольцеву пароль, которым ее снабдила Бацилла (впрочем, в нынешнем его состоянии и это могло не сработать). Верка уже лихорадочно вспоминала нужную фразу, как назло вылетевшую из головы, но ее опередили – из ближайшего переулка прямо на них вышли двое патрульных, очевидно, только что справивших в руинах малую нужду.

– Эй, ты чего там пером машешь? – Один из них, оставив в покое ширинку, вскинул к плечу берданку, с которой его дед, наверное, в свое время охранял колхозный сад. – А ну-ка брось!

– Принесла вас нелегкая! – прохрипел Колокольцев и выругался – длинно, витиевато – с упоминанием всех четырех сторон света, различных элементов парусного вооружения, мелей, рифов, ветров и какого-то боцмана, которого нужно драть не только в рот и задницу, но и в душу.

Верка уже собиралась смыться под шумок, но другой патрульный, тоже не успевший застегнуть штаны, преградил ей дорогу.

– А ты кто такая? – хмуро поинтересовался он. – Что-то я тебя здесь раньше не видел.

– Побираюсь, Христа ради, миленький. – Верка сделала постное лицо.

– Не похожа ты что-то на побирушку, – сказал патрульный с сомнением. – Тебе не руку надо протягивать, а юбку задирать. В десять раз больше заработаешь.

– Шпионка она подосланная! – крикнул Колокольцев. – Сучка кастильская! Мне чуть руку не отгрызла! К Альфонсу ее ведите! Пусть он ее личность выяснит!

– Заткнись, швабра палубная! – первый из патрульных огрел Колокольцева прикладом берданки между лопаток. – Без твоих указок разберемся! Оба с нами пойдете! Там все сам Альфонсу и расскажешь. А пока бросай перо!

– Ох, ребята, будут у вас неприятности. – Он наклонился и аккуратно воткнул нож в щель между тротуарных плит. – Попомните мои слова.

– Как же, испугались мы! – буркнул второй патрульный, рассматривая то, что осталось от Веркиных припасов. – Дальше Отчины не сошлют, ниже рядового не разжалуют… Ты, между прочим, на толкучке каждый день кашу от пуза лопаешь, а мы третий день на сухом пайке сидим… Так что я могу, с тобой запросто местами поменяться.

«Кто такой Альфонс? – Верка, которую еще продолжало трясти от пережитого, мучительно напрягала память. – Где-то я, кажется, про Альфонса уже слышала…»

Только подходя к зданию военкомата, где ныне располагалась комендатура, Верка вспомнила, что Альфонсом заглазно называли начальника личной охраны Плешакова Бориса Мирошкина, известного талашевского ловеласа и драчуна. Кличку эту он получил еще в пору своей беззаботной юности за то, что любил (и умел) одалживать деньги у знакомых и малознакомых женщин – без отдачи, естественно. Даже Верке он до сих пор был должен четвертную – сумму, в свое время весьма немалую.

В приемной комендатуры на длинной садовой скамейке сидело не меньше десятка задержанных, в большинстве своем расхристанных и избитых.

Если кто-нибудь начинал вдруг требовать справедливости и возмущаться беззаконием, его быстро успокаивал молодец с дубинкой, разгуливавший вдоль скамейки. Верку и Колокольцева усадили раздельно, после чего патрульные отправились на доклад к начальству. Впрочем, младший из них почти сразу же вернулся и кивком головы позвал за собой бывшего морского волка.

Верка страсть как не любила вот таких казенных помещений – внешне скучных и неухоженных, а по сути своей страшных, где человек вмиг теряет все данные ему от рождения права и без чужого соизволения не может ни глотка воды сделать, ни глаз смежить, ни нужду справить.

Как бы в доказательство этого тягостного для всякой свободолюбивой натуры тезиса молодец с дубинкой остановился напротив Верки и хрипло рявкнул:

– Прямо сидеть! Руки на колени! Развалилась, понимаешь, как дома на печке!

Задержанных одного за другим уводили по скрипучей лестнице на второй этаж, но никто из них еще не вернулся назад. Вещи, оставшиеся после них на скамейке и под скамейкой, охранник небрежно швырял в обшарпанный платяной шкаф.

«Как же они потом разберутся? – удивилась про себя Верка. – Поди распознай в этой куче, где чей мешок или сумка…»

– Ты чего на меня косишься, лахудра? – Охранник перехватил ее взгляд. – В стенку смотри, если ослепнуть не хочешь!

В другой обстановке Верка нашла бы что ответить этому наглецу, но тут уж пришлось послушно уставиться в оштукатуренную стену, исцарапанную поэтическими, прозаическими и идеографическими откровениями ее товарищей и подруг по несчастью.

Верка уже дошла до изречения, достойного самого Спинозы: «Жить трудно, зато умирать легко», – как по лестнице загремели вниз сапоги сразу нескольких человек. В приемную спустились Колокольцев и оба патрульных. Двое последних выглядели еще более хмуро, чем час назад, и на Верку старались не смотреть.

– Имущество-то мое верните, – сказал Колокольцев, ехидно скалясь.

Старший из патрульных молча достал нож и вернул его хозяину, причем у Верки создалось впечатление, что с куда большим удовольствием он загнал бы этот нож Колькольцеву в пузо.

– Все? – спросил он затем.

– Пока все, – ответил Колокольцев жизнерадостно. – Если вдруг каши дармовой или чего другого захочется, приходите на рынок. Накормлю, так и быть.

– Я лучше собачье дерьмо жрать буду, чем твою кашу. Для здоровья полезней,

– ответил патрульный и покосился на Верку. – А ты наверх иди, к коменданту. Мой напарник проводит.

За время, пока они не виделись, Альфонс разительно изменился и сейчас заслуживал уже совсем другой клички – Борова, например. Его некогда смазливая рожа была теперь серой и отечной, как набрякшая водой глыба суглинка, а интересные кудри сохранились только за ушами. В конце и начале каждой фразы он издавал короткий сипящий звук, словно ему не хватало воздуха даже для такого пустячного дела.

На то, что Альфонс не опознает ее, Верка не надеялась и решила вести себя по обстоятельствам. Первым делом она сдержанно поздоровалась и осталась скромно стоять посреди кабинета, поскольку единственный стул в нем занимало грузное тело коменданта.

– Как делишки? – спросил тот таким тоном, будто они расстались только вчера.

– Помаленьку, – ответила Верка.

– Каким ветром к нам занесло?

– Попутным.

– Раньше твои ветры мимо Талашевска дули.

– Почему же… Бывала я здесь… И неоднократно…

– Это нам известно. Только раньше ты все больше в компании любила околачиваться… Где дружбаны-то твои?

– Кого вы в виду имеете? – осторожно переспросила Верка. – У меня друзей много. Вроде бы и вы среди них когда-то числились…

– Дурочку из себя не строй. – Альфонс ногтем поскреб крышку стола. – Я про Зяблика спрашиваю, про Смыкова, про нехристя вашего.

То, что Альфонс, по-видимому, ничего не знал о Цыпфе и Лилечке, было уже хорошим знаком. Если Верке что-то и могло вменяться сейчас в вину, то только прошлые делишки, давно потерявшие свою актуальность, да и не такие уж громкие.

– Нехристь наш погиб в чужих краях, а Смыкова и Зяблика я сама давно не видела. Говорят, они Эдем ушли искать.

– Какой такой Эдем? – Альфонс смотрел в стол, и нельзя было понять: он действительно ничего не знает об этой стране, давно интересовавшей аггелов, или просто притворяется.

– Земной рай. Благословенная страна, где нет ни болезней, ни горя. Якобы в ней побывал Сарычев, впоследствии без вести пропавший, – объяснила Верка.

– А тогда почему ты вместе с друзьями не ушла… в благословенную страну?

– как бы между прочим поинтересовался Альфонс.

– Ерунда все это… Сказки, – поморщилась Верка. – Да и не девчонка я, чтобы по свету без толку шастать. Пора к какому-нибудь берегу прибиваться.

– Говоришь складно, да верится с трудом… Чтоб ты своих сердечных приятелей вот просто так бросила… – Он с сомнением покачал головой. – Не ты ли вместе с этими бандитами на степняков и кастильцев ходила? О ваших подвигах легенды рассказывали.

– Что было, то было, – пожала плечами Верка. – Я за Отчину сражалась.

– Патриотка, значит… – хмыкнул Альфонс. – Да только все истинные патриоты остались верны Плешакову. Забыла разве, кто у нас законный глава государства?

– Пропали вы все неизвестно куда… Столько времени ни слуху, ни духу…

– А ты, небось, плакала о нас? – ехидно ухмыльнулся Альфонс.

– Не то чтобы плакала… Но и не забывала… Вспоминала всегда…

– К Колокольцеву ты почему прицепилась? – похоже, что предварительная беседа закончилась и начинается настоящий допрос.

Верка к такому обороту дела была давно готова и очень натурально удивилась:

– К кому?

– Ну к этому… который здесь сейчас был… ты его еще за лапу зубами тяпнула.

– Он сам ко мне первый прицепился. Я его первый раз в жизни вижу. Тоже мне, герой-любовник… Чуть не задушил.

– Брось! – строго сказал Альфонс, продолжая скрести что-то засохшее у него на столе. – Колокольцеву бабы до лампочки… Он, между прочим, весьма интересный инвалид. Служил на флоте и однажды вместе с палубной командой травил с берега стальной трос. Между ног, естественно, травили, чтоб удобнее было. Колокольцев крайним стоял. Ну и лопнул канат по неизвестной причине. А тот стальной ершик, что на его конце образовался, и прошелся Колокольцеву по яйцам… Представляешь?

– Подумаешь, удивили… Я, когда на «Скорой помощи» работала, и не такое видела. То мужик бабе промежность разорвет, то баба мужику мошонку откусит.

– Ну это я так, к слову, – Альфонс уставился на нее в упор. – Колокольцев в нашем деле человек не последний и уже не одного предателя на чистую воду вывел. Вот я и думаю, может, и ты того же поля ягодка, а?

– Как хотите, так и думайте! – Верка сделала обиженное лицо. – Если ловите предателей, так и ловите себе на здоровье. А на невинных людях нечего отыгрываться.

– Ладно, не строй из себя эту самую… сама знаешь кого, – поморщился Альфонс, на этот раз грубить почему-то не решившийся. – Лучше ответь, ты дона Эстебана знаешь?

– Лично не знаю, но слыхать слыхала. – Верка сразу насторожилась, хотя вида старалась не подавать.

– Так вот, эта курва иноземная, как прыщ, тут у нас сидит. Окопался возле станции Воронки. Там когда-то предатели народных интересов территорию для кастильской миссии выделили… Мало того, что сам воду мутит, так и всякую здешнюю сволочь под свое крылышко принимает. Ну и мы, естественно, в осаду его взяли. План хитрый. Дружки дона Эстебана, которые из местных, его, понятное дело, в беде не оставят. Соберутся кучей и пойдут на прорыв блокады. Вот тут-то мы их всех и накроем. А сигнал нам они сами подадут. Знаешь, каким способом? – Альфонс, прищурившись смотрел на Верку, ожидая ее реакции.

– Мне-то какое дело… – Она демонстративно уставилась в потолок.

– Хм… Это хорошо, что тебе до вражеских происков дела нет. Но ты все же послушай, что я скажу… Кое-кто из наших недоброжелателей считает Колокольцева своим агентом. Ему поручено перед самым налетом на Воронки поднять в Талашевске заваруху. Чтобы, значит, отвлечь наши главные силы. Мы сейчас как раз и ожидаем посланца с той стороны… Это не ты случайно? – Альфонс не сводил с нее глаз.

– Случайно не я, – всем своим поведением Верка старалась продемонстрировать, что принимает слова коменданта за дурацкий розыгрыш.

– А чем докажешь? – лукаво поинтересовался он.

– Здравствуйте! – возмутилась Верка. – Почему это я должна доказывать собственную невиновность? Лучше вы мою вину докажите.

– Ну это просто, – заверил ее Альфонс. – Никаких проблем… Стоит мне захотеть – и через час ты признаешься в чем угодно. И в связях с анархистами, и в пособничестве инквизиции, и в принадлежности к «тракам»…

– Да я про этих «траков» никогда даже и не слышала! – Верка уже не говорила, а почти кричала.

– А это те, кто за Талашевский трактат горой стоят, – охотно объяснил Альфонс. – За документик, между прочим, незаконный и провокационный… Небось, и сама под ним когда-то расписалась?

– Я последний раз в ведомости на аванс расписалась! – огрызнулась Верка. – Еще в те времена, когда солнышко на небе светило.

– Ты попусту не возмущайся… Береги нервы… Лучше оцени, какую мы западню врагам устроили. Ловко, а?

Что могла сказать ему на это Верка, вместе с ближними и дальними своими сама угодившая однажды в жуткую западню, даже приблизительных размеров которой никто до сих пор определить не мог?

За Зяблика, собиравшегося в рейд на Воронки, она не боялась – тот и не из таких переделок ужом выворачивался, а Бациллу, вольно или невольно подставившую ее провокатору, жалеть вообще было не за что. Конечно, опять заговорят стволы, опять прольется кровь и опять люди, родившиеся на одной земле, будут старательно загонять друг друга в эту землю, – но разве такое случается в первый или последний раз? Когда у тебя самой на шее удавка затягивается, тут уж не до чужой беды.

Равнодушно глядя в пространство, она сказала:

– Слушайте, не путайте меня в свои дела. Бейтесь, грызитесь, а я устала. Все! Хочу тихо сидеть. Как мышь под веником.

– В Талашевске тихо сидеть не получится, – Возразил Альфонс. – Мы тут мышей очень сильно гоняем. Другое место надо было для тихой жизни выбирать.

– Я сюда потому пришла, что к Плешакову хочу вернуться. – Верка и сама не знала, почему вдруг брякнула такое. – Он муж мой.

От ее слов опешил даже видавший разные виды и наслушавшийся всякого бреда Альфонс.

– Ну ты даешь, милая моя! Таких мужей у тебя знаешь сколько было? Во! – Он растопырил пальцы на обеих руках. – Столько и еще десять раз по столько!

– Может быть, – кивнула Верка. – Но это все равно чуть поменьше, чем у тебя в свое время невест числилось… Не надо моих мужиков считать. Я сюда по доброй воле пришла и от своих планов не отступлюсь.

– Интересная ты, как говорится, чудачка… – Альфонс развел руками. – Думаешь, вот пришла ты сюда в Талашевск и сразу в постель к Плешакову ляжешь?

– Пусть он сам решает. Вы только доложите.

– Легко сказать – доложите! Во-первых, болен он сейчас…

– Вот! – Она уперла в Альфонса палец, словно уличала его в каких-то тайных грехах. – Вот что главное! Мне про его болезни все досконально известно. Я сюда для того и явилась, чтобы его вылечить.

Альфонс опешил во второй раз, да так, что на несколько мгновений даже дара речи лишился. Тут дверь (не та, в которую ввели Верку, а другая, расположенная напротив) резко распахнулась. Из нее выглянул человек в резиновом фартуке, явно оторванный от какой-то важной работы и очень этим раздраженный.

– Долго еще ждать? – нетерпеливо осведомился он и только после этого мельком глянул на Верку. – Простой у нас! Эту, что ли, забирать?

– Кто тебя звал? – Альфонс саданул кулаком по столу. – Пошел вон!

– Ну как скажешь! Мы сегодня уже и так переработали. Контора закрывается. А с этой клиенткой делай что хочешь, – недовольно проворчал человек в фартуке и так хлопнул дверью, что пауки, дремавшие в паутине, разбежались по темным углам.

Альфонс с неожиданной прытью вскочил, приоткрыл вторую дверь ровно настолько, чтобы просунуть в нее голову, и крикнул разобиженному работяге:

– Ты эти номера брось! В другом месте будешь психовать! Я пока занят! И смотри, чтобы без моего разрешения никто не расходился! В случае чего лично с тебя взыщу!

Какой ответ получил Альфонс, Верка не расслышала, но внизу что-то загрохотало и загудело, словно железный лом пошел гулять по бетонным стенам.

– Работнички, чтоб вас мухи ели! – просипел Альфонс, возвращаясь на место. Не то от волнения, не то от чрезмерных физических усилий его дыхание окончательно разладилось, и он разевал рот, как попавшая в замор рыба. – Прямо скажу, озадачила ты меня… Даже и не знаю, как тут быть…

– Неужели вы Плешакову здоровья не желаете? – не то чтобы Верка перешла в атаку, но первый выпад был уже сделан.

– Не верю я тебе, понимаешь… Не такие специалисты, как ты, его лечить пробовали. А тем более, где ты раньше была, когда его приступы в бараний рог гнули? Помню я, чем ты ему помогала. Горячим молоком и холодными компрессами. Нет уж, поздно… Иди ты лучше туда, куда и все. – Он стал приподниматься за столом.

– А куда это у вас все идут? – живо поинтересовалась Верка.

– Будто ты не догадываешься, – ухмыльнулся Альфонс. – Время сейчас сама знаешь какое. Миндальничать с врагами невозможно. Учила ведь в школе про революционный террор…

«Вот почему они в приемной личные вещи как попало сваливают, – догадалась Верка. – Не понадобятся они больше хозяевам…»

Она в ужасе оглянулась, но на той двери, что находилась за ее спиной, внутренняя ручка отсутствовала, совсем как в палате для буйных психов. Альфонс между тем уже подбирался к другим дверям, за которыми ничего хорошего ее ожидать не могло.

– Подождите! – крикнула Верка, бросаясь к коменданту. – Вы что – расстрелять меня хотите?

– Как же, наберешься на вас патронов! – с садистским юморком ответил тот.

– Подручными средствами обходимся… Некоторым глотку приходится резать, а тебе и обухом по голове сойдет.

– Выполните мою последнюю просьбу, – взмолилась Верка. – Не надо обухом… Хотите – вены мне перережьте, хотите – кишки выпустите, но только чтобы я в сознании осталась. Вот тогда сами и убедитесь, как мое лекарство действует. Уже через день на ноги встану… Поверьте, я помочь хочу Плешакову! А после него, даст Бог, я и вас от всех болячек вылечу.

– Ты это что – серьезно? – Рука Альфонса, уже готовая приоткрыть дверь, ведущую на тот свет (с краткой остановкой на бойне), замерла в нерешительности.

– Или так смерти боишься, что согласна перед ней еще чуток помучиться?

– Я правоту свою хочу доказать, понимаете? Мое лекарство только мертвому не поможет. А если кто дышит и немного соображает, так его от любой хвори, от любой раны исцелить можно.

– Что же это за лекарство такое? Покажи! – Верка все же смогла заинтриговать Альфонса.

– Нет! – Она отшатнулась. – А вдруг вы его себе присвоите! Да только это все без толку будет. Как им пользоваться, одна я знаю.

– Будь по-твоему… – произнес Альфонс зловеще. – Ты сама этого захотела…

Первый и скорее всего последний президент Отчины Федор Алексеевич Плешаков (о его недолгом и скандальном императорстве нынче старались умалчивать) имел все качества, необходимые для отца нации. Во-первых, волю, даже не железную, а железобетонную. Во-вторых, полное пренебрежение ко всем авторитетам, кроме своего собственного. В-третьих, голову столь же ясную, сколь и пустую, что позволяло ему смело действовать там, где мало-мальски образованный человек, наученный опытом предыдущих поколений, неминуемо отступился бы. В-четвертых, недюжинные ораторские способности, отточенные в постоянных перепалках с женой и соседями. В-пятых, природный дар демагога, пышно развившийся в среде, где пустопорожние обещания стали едва ли не нормой жизни. В-шестых, энергию насекомого, хоть и бессмысленную, но бурную. И в-седьмых, наконец, удачу, которая, как известно, одна может заменить все иные человеческие таланты.

Столь завидные достоинства, взятые совокупно, наделили Плешакова могучей харизмой, впоследствии оказавшей гипнотическое воздействие на все слои талашевского общества, начиная от согбенных нуждой и недугами бабок и кончая интеллигенцией, представленной врачами, учителями и служащими райисполкома.

А ведь до семнадцати лет он почти ничем не выделялся среди своих сверстников, простых деревенских парней, разве что почерк имел на диво разборчивый и ровный, благодаря чему и принят был в колхозную контору сначала на должность делопроизводителя, а потом и учетчика.

Пока рядовые крестьяне (а чаще всего заводские шефы и студенты) таскали мешки с зерном в амбар или корзины с картошкой в бурты, юный Плешаков аккуратно регистрировал их выработку. Больших математических способностей здесь не требовалось: одна единица объема обозначалась точкой, четыре – четырьмя точками, составлявшими как бы вершины будущего квадрата, а потом наступало время черточек. Полная десятка обозначалась фигурой, напоминающей схематическое изображение конверта. Затем счет начинался по новой. Возможно, такой системой счисления пользовались еще древляне и кривичи во времена Рюрика.

Пороков, в виде тяги к алкоголю, табаку или отвлеченным знаниям, за Плешаковым не замечалось с младых ногтей, и, вполне возможно, он со временем смог бы выбиться если не в председатели колхоза (тут даже институтского диплома было мало, еще и связи в верхах требовались), то в бригадиры уж точно.

А в сельской глубинке сметливый, твердый характером и расторопный бригадир подобен царьку, пусть и худородному, пусть и подъясачному, но имеющему право обрекать своих подданных на живот или на смерть. Как-никак в его руках находятся и транспорт, и удобрение, и комбикорма, и фураж. Дружит бригадир только с главными специалистами колхоза да с участковым, обычно находящимся на полном его содержании.

Как бы то ни было, но карьеру Плешакова временно прервала воинская служба, на которой он, кстати, тоже не затерялся, заслужив, кроме сержантских лычек, еще и должность инструктора по стрельбе зенитными ракетами «Стрела» (аналогом американского «Стингера»). В этом качестве он, как и Смыков, удостоился сомнительной чести защищать идеи мира и социализма вдали от рубежей своей родины, правда, в другое время и совсем на другом континете.

Ангола, только что покинутая португальцами, совершившими дома собственную революцию, оказалась примерно в том же положении, что и Отчина после Великого Затмения (правда, солнышко там продолжало светить, а электричество исправно следовало законам, открытым еще Фарадеем и Омом). Те, кто раньше сражался с колонизаторами, теперь разделились на множество группировок и на своей родной земле рьяно проводили политику огня и меча.

Соседи, как дальние, так и ближние, естественно, не преминули принять самое активное участие в этом празднике смерти. Кто только не помогал племенам умбунду, машона и балубу уничтожать друг друга: и регулярная армия африканеров, и южнородезийские наемники, и заирский спецназ, и ударные отряды кубинских МВД, и китайские советники, и советсткие воины-интернационалисты. На засушливом африканском плоскогорье, словно в легендарном Армагеддоне, сшиблись между собой воины всех земных рас.