Текст книги "Губитель максаров (сборник)"

Автор книги: Николай Чадович

Соавторы: Юрий Брайдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Эх, мать честная! – Зяблик рванул ворот рубашки, однако не смог причинить ей вреда. – Жрали, пили, суетились, планы строили, а конец подкрался незаметно! Хоть бы кто грехи отпустил!

– Без паники! – Артем одной рукой рванул к себе Цыпфа, а другой Зяблика, за которыми вынуждены были последовать Лилечка и Смыков (относительно Верки можно было не беспокоиться, она и так все время находилась рядом). – Сама судьба заставляет нас изменить маршрут. Вы сможете лично оценить все достоинства и недостатки нижнего пути… Приготовились. Сейчас будет немножко неприятно… Как будто бы ныряешь в котел с горячей смолой. Всем прижаться ко мне! Плотнее! Еще плотнее…

…Когда человек по доброй воле ныряет куда-то, пусть даже в болото, пусть даже в дерьмо, он всегда надеется через минутку-другую вынырнуть наружу. Единственное, что ему нужно делать в данной ситуации, это ждать и экономить воздух.

Люди, вместе с Артемом нырнувшие в мир варнаков, в то самое пресловутое Пекло, всех удовольствий которого они однажды уже успели вкусить, на скорое возвращение к свету, прохладе и нормальной силе тяжести рассчитывать не могли. Им предстояло неопределенно долгое время дышать этим горячим и плотным воздухом, неизвестно куда тащить многократно увеличившийся груз своего тела и терпеливо сносить все другие трудности, не последней из которых была темнота, воистину кромешная.

Единственной их опорой в этом враждебном мире, проводником, защитником и кормильцем в одном лице был Артем. Поэтому, даже оказавшись вне пределов досягаемости кирквудовского янтаря, пожиравшего пространство Будетляндии, как термиты пожирают древесину, они не могли оторваться от него.

– Темно, как у черта в ступе, – буркнул Зяблик, и эти слова, пусть совершенно не соответствующие значимости момента, стали первыми, сказанными человеком в мире варнаков.

– Да-а, освещение на нижней дороге не очень… – заметила Верка. – Зато ни мыться, ни краситься, ни причесываться не надо. Все равно никто не оценит. Кому гребешок подарить? Может тебе, Левушка?

– Спасибо, обойдусь как-нибудь, – ответил Цыпф натянуто, а потом, чтобы разрядить тягостную обстановку первых минут пребывания в чужом мире, поинтересовался у Артема: – Ну и куда же мы пойдем?

– В нужную сторону, – заверил тот. – Кто-нибудь из вас видел, как ходят нищие слепцы?

– Видеть не видели, но представляем, – ответила Верка. – Впереди поводырь, а они за ним гуськом.

– Вот именно, – сказал Артем. – Если никто не возражает, то поводырем буду я. Следующая за мной Вера Ивановна. Остальные в произвольном порядке. Особое внимание Лилечке. Как ей там, не лучше?

– Да все так же, – невесело сообщил Цыпф. – Только дышит тяжело.

– Слепые, когда идут, еще и песни свои распевают, – сказал Зяблик.

– Пойте и вы, – разрешил Артем. – Только вполголоса.

– А почему? Кто вполголоса поет, тому меньше подают.

– Слепым здесь вообще не подают, хотя бы по той причине, что все местные жители абсолютно слепы от рождения. Представление об окружающем мире они создают себе при помощи других чувств, главным образом – слуха. Уши заменяют им глаза. Скажу прямо, в этом вопросе варнаки достигли совершенства. Возможно, они даже слышат звуки, порождаемые движением молекул или жизнедеятельностью микроорганизмов. Любой предмет, любое явление имеет для них свой собственный индивидуальный голос. Вспомните, с какой легкостью варнаки раскрывали все засады, которые вы устраивали на них. Снайпер еще только трогал пальцем спусковой крючок, а для них это звучало громче набата. Между собой варнаки, естественно, общаются при помощи звуков, хотя большое значение придается и осязанию. В их речи куда больше гармонии и мелодичности, чем во всей нашей музыке. По-видимому, человеку вообще не удастся по достоинству оценить эту сторону их жизни. Нужно родиться Моцартом или Бахом, чтобы разобраться во всех оттенках, во всех нюансах тех виртуозных симфоний, сладкозвучных сонат и проникновенных сюит, которые для варнаков являются всего лишь разговорной речью. Вот почему нам нужно пореже открывать рты. Ваши песни могут прозвучать для них если и не прямым оскорблением слуха, то, по крайней мере, мучительным диссонансом. Вспомните сами, как реагирует человек на вой собаки, мычание скотины, скрежет машин.

– Поэтому варнаки и к Лилечке так льнули? – уточнила Верка.

– Да. Когда варнаки попадали в наш мир, ее игра, возможно, была для них единственной отдушиной среди всеобщей дисгармонии и какофонии, присущей звуковой картине не только Отчины, но и всех соседних стран. Представьте себя на их месте. Из мира света вы попадаете, как сейчас, в непроницаемый, всеобъемлющий мрак. И вдруг видите где-то вдали светлое пятно. Естественно, что вы потянетесь к нему.

– Да я бы сейчас любой искорке обрадовалась, – призналась Верка. – А что, если свечку зажечь? У нас есть несколько штук в запасе.

– Лучше поберечь их, – ответил Артем. – Мало ли какие сюрпризы ожидают нас в пути. А пока вам придется полностью положиться на мои глаза. К счастью, они могут видеть и в абсолютной темноте. Покуда вы странствовали по Эдему и Будетляндии, я занимался изучением этого мира и даже приобрел в нем друзей. По крайней мере, пропасть нам здесь не дадут.

– Ну а если в двух словах, что это за существа такие, варнаки? – поинтересовался Цыпф. – Как живут? Что едят? В каких богов верят? Какое мнение о людях имеют?

– Лучше будет, если мы поговорим обо всем этом по дороге, – сказал Артем.

– Если только к этому времени у вас не пропадет желание разговаривать. Учтите, что каждый из вас сейчас понесет на себе, кроме поклажи, еще три-четыре пуда лишнего веса. Да и здешний климат не очень-то способствует нормальному функционированию человеческого организма. Это, конечно, не парная баня, но что-то очень похожее. Поэтому придется идти короткими переходами, а для отдыха использовать водоемы, которых тут, к счастью, предостаточно. Для поддержания сил будете регулярно принимать бдолах.

– Ну а как здесь насчет культурного досуга? – поинтересовался Зяблик. – Это ведь не дикая пустыня, а цивилизованный край… В Степи и то можно в хорошей компании кумысом побаловаться и на татаро-монгольские пляски посмотреть.

– Что вас конкретно интересует? – По тону Артема можно было догадаться, что он улыбается. – Рестораны, казино, ночные клубы с девочками?

– Девочки ихние меня точно не интересуют, – признался Зяблик. – Этим бы девочкам на лесоповале лес трелевать вместо тракторов или в Индии слонами работать. Могу и без ресторанов обойтись. Поскольку фрак свой в гардеробе забыл. А вот какая-нибудь зачуханнная забегаловка меня бы вполне устроила. Чем они тут душу тешат? Бормотуху хлещут или косячок давят? Да, чуть не забыл, не мешало бы с оплатой разобраться. Валюты или рыжья у меня, понятное дело, нет, но барахлом могу рассчитаться. В крайнем случае Смыкова в рабство отдам или на опыты медицинские. На хрена он нам такой безъязыкий сдался…

– Вы, братец мой, по какому праву выражаетесь в мой адрес? – раздался во мраке возмущенный голос Смыкова.

Говорил он не так гладко, как обычно, и некоторые слова подбирал с натугой, но по сравнению с детским лепетом типа «Ду-ля» или «Бу-фе-ля» это был громадный прогресс.

Больше всего, похоже, это удивило Зяблика, разразившегося вдруг цитатами из Священного писания (которые он, впрочем, частично перевирал, а иногда и вполне сознательно искажал): – «И было тогда людям знамение великое: гады подземные прозрели и твари бессловесные возопили…»

– Уклоняетесь, значит, от прямого ответа? Тень на ясный день наводите? – не унимался Смыков. – Думаете, что я вместе с родной речью и память потерял? Заблуждаетесь! Я все досконально помню! И вы мне за все оскорбления, братец мой, ответите! А вас, товарищи, я призываю в свидетели!

– Да отвечу я, не кипятись, – фыркнул Зяблик. – Всю жизнь отвечаю, не привыкать. Но ты, ослица Валаамская, на меня зря наезжаешь… Сукой буду, я рад за тебя, начальник. Скучно было без твоих проповедей. Ну просто не хватало чего-то. А сейчас все по местам стало.

Однако Смыкова этот комплимент не растрогал.

– Все слышали? Все? – быстро спросил он. – Меня обозвали ослицей! Даже не ослом, а ослицей!

– Это же не оскорбление, – пришлось вмешаться Цыпфу. – Валаамова ослица – библейский персонаж. И очень даже положительный. Обретя дар речи, она вернула своего хозяина на путь истинный.

– Ну ладно, – пошел на попятную Зяблик. – Если ослицей ему западло быть, пусть ослом будет… Прошу прощения, гражданин Валаамский осел!

– Знаете, а у меня спина перестала чесаться! – Верка сообщила эту новость с восторгом марсового матроса, увидевшего долгожданную землю. – Я уже и забыла про нее.

Зато сообщение Цыпфа было печальным:

– А у меня на голове все по-прежнему.

– Не унывай! – успокоила его Верка. – Волосам нужно время, чтобы отрасти.

– Как там Лилечка? – поинтересовался Артем.

– Спит, – голос Левки стал еще печальнее, из чего следовало, что духовное здоровье подруги он ценит выше своей внешней привлекательности. – Я уже проверял.

– Ну так разбудите ее, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Артем.

– Как… разбудить? – не понял Левка, перепробовавший все возможные способы насильственного пробуждения еще в Будетляндии.

– Как угодно… Хотя согласно куртуазным манерам кавалер обязан будить даму поцелуем. Давайте, давайте, не стесняйтесь…

В темноте раздались два звука, разделенные кратким промежутком времени, но связанные между собой внутренней логикой, – сначала тихий поцелуй, а потом звонкая пощечина.

– Ты что, ошалел! – возмущению Лилечки не было предела. – Темнотой решил воспользоваться, да? А ведь обещал потерпеть до Отчины!

Никогда еще публичная пощечина, даже нанесенная тирану, не вызывала такого восторга в обществе. Все наперебой поздравляли недотрогу Лилечку и шутливо бранили ловеласа Левку.

– Ой, как жарко! – промолвила девушка. – И темно! А мне недавно такой страшный сон приснился! Представляете, когда мы спали, из мрачной пещеры высунулось какое-то чудовище и хотело всех нас проглотить. Даже не проглотить, а всосать, как кит всасывает мелких рачков. Мы чуть не погибли! Кончилось все тем, что Зяблик, такой молодец, спас нас.

– Это я только во сне молодец, – с плохо скрываемым торжеством молвил Зяблик. – Ты лучше скажи, что в это время Левка делал?

– Ой, даже стыдно говорить. – Можно было побиться об заклад, что Лилечка зарделась, как майская роза.

– Наверное, залез на тебя, кобель, – голосом, исполненным праведного гнева, сказала Верка. – И даже сапоги скинул, чтоб не мешали.

– Ага… А вы откуда знаете? – Лилечка была потрясена.

– От верблюда! Видела я все это собственными глазами. Мы в ту передрягу не во сне угодили, а в самой натуральной реальности, будь она неладна. Тварь, про которую ты говорила, Зяблик действительно укокошил, хотя вреда от этого потом получилось больше, чем пользы. А Левка на тебя лег не блуд свой тешить. Он тебя своим телом прикрывал. Ведь ты как бревно была и ничего не соображала. Не лупить его за это надо, а лобызать куда ни попадя.

Узнала Лилечка и все остальные новости, миновавшие ее затуманенное сознание, – и про внезапное облысение Левки, и про противоестественную страсть Верки к поэту Есенину, и про страдания полиглота Смыкова, и про кирквудовский янтарь, едва не погубивший или, наоборот, едва не обессмертивший их, и про вынужденное бегство в мир варнаков.

А когда растроганная Лилечка принялась благодарить Цыпфа, судя по звукам, чмокая его в лысину, Верка и Зяблик приступили с расспросами к Смыкову, чей праведный гнев уже утих.

Оказывается, все это время он даже и не подозревал, что утратил способность общаться на родном языке. В его понимании все случилось как раз наоборот – это ватага по неизвестной причине вдруг перестала понимать его ясные слова и стала нести всякую околесицу.

Сопоставив этот печальный факт с Левкиной скоротечной плешивостью, волчьим взглядом Зяблика, лунатизмом Лилечки и Веркиной почесухой, Смыков решил, что вся ватага, за исключением его, тронулась умом. Поэтому он и вел себя столь смиренно – ничего никому не доказывал, со всеми соглашался и даже послушно повторял за Зябликом всякие дурацкие слова, которые тот ему втолковывал.

В дискуссии о выборе пути Смыков, естественно, ничего не понял и, оказавшись внезапно в жаре, мраке и тяжести мира варнаков, был неприятно озадачен, поскольку с некоторых пор представлял себе муки агонии именно так. Русский язык он стал понимать почти сразу, но сам говорить какое-то время не мог. Устная речь вернулась к нему непосредственно после обиды, нечаянно нанесенной Зябликом.

Кстати говоря, чужой язык, волшебным образом снизошедший на него, как на праведников нисходит Божья благодать, а на профессиональных бойцов – кураж, Смыков не забыл. В доказательство этого было произнесено несколько весьма приятных для слуха фраз. В честь знаменитой ослицы язык назвали валаамским. Это было единственное приобретение, оставшееся у ватаги на память об эффекте антивероятности.

Когда все разговоры – нужные и ненужные, все охи и ахи, все клятвы, божбы и взаимные упреки были закончены, внезапно выяснилось, что ватага, не сделав еще ни единого шага, уже успела устать. Условия чужого мира, потогонные в буквальном смысле, сказывались на людях весьма неблагоприятным образом.

Тут уж высказал свое неудовольствие Артем, намеревавшийся одолеть за первый переход хотя бы несколько километров. В ответ Верка заявила, что ему, созданному чуть ли не из стали и камня, нельзя подходить к нормальным людям со своими собственными мерками. Смыков поддержал ее и даже предложил вместо тягловой силы использовать варнаков. Остальные члены ватаги крамольных мыслей вслух не произносили, но и попыток сделать хотя бы один-единственный шаг тоже не предпринимали.

Тогда Артему, обычно мягкому и сдержанному, пришлось пойти на крайнюю меру, применявшуюся против нерадивых воинов еще с античных времен и имевшую следующую формулировку: «Сжечь за собой мосты». Пользуясь своим преимуществом в зрении, он опростал на землю все фляжки, лишив тем самым ватагу запасов воды.

– Через час вам захочется пить, – сказал он. – Через два жажда станет нестерпимой. Спустя сутки начнется опасное обезвоживание организма. Через пять-шесть дней вы умрете в страшных муках. Но все это случится только в том случае, если вы останетесь на этом месте. Собравшись с силами и преодолев не такое уж большое расстояние, вы попадете туда, где много чистой и прохладной воды. Забравшись в нее по уши, вы забудете и про жару, и про силу тяжести.

– Выбирать, конечно, не приходится, – сказал Цыпф. – Но хотел бы заметить, что вы применяете авторитарные методы руководства, отвергнутые Талашевским трактатом.

– Меня может извинить тот факт, что я не участвовал ни в разработке, ни в подписании этого эпохального документа, – ответил Артем. – Более того, я даже не читал его.

– Хочу внести ясность, – вмешался Зяблик. – Действия упомянутого трактата распространяются только на те территории, представители которых подписали его. Здесь же все его параграфы недействительны… Как говорится, Платон мне друг, но истина в вине.

– Это меняет дело, – сдался Цыпф.

– Как же ты пойдешь без сапог? – ужаснулась Лилечка.

– Ничего, у меня где-то запасная пара была. Запасную пару, а то и две имел каждый член ватаги – просто грех было не поживиться в свое время удобной и ноской будетляндской обувью.

Варнаки, кстати говоря, были именно тем фактором, который заставил Артема задержаться в ничем не примечательном мире, состоявшем из Отчины и прилегающих к ней территорий. С Лилечкой, а через нее и с ватагой Смыкова он познакомился много позже, уже успев завоевать повсеместную мистическую славу и множество прозвищ, самыми известными из которых были Дон Бутадеус и Белый Чужак.

Одни считали его легендарным Агасфером, в которого перевоплотился бессмертный Каин, другие мессией, посланным спасти этот злосчастный мир, третьи

– известным колдуном, собирающимся во главе армии мертвецов штурмовать небо, четвертые – непосредственным виновником Великого Затмения, но все без исключения проводили параллель между ним самим и еще более загадочными существами, в Отчине получившими название варнаков.

На самом деле эти толстокожие уроды заинтересовали Артема тем, что были первыми существами, не принадлежавшими к исконным обитателям Тропы, которых он встретил за время своих долгих странствий. Являясь по вселенским меркам вполне заурядной расой (на каких только чудиков не насмотрелся Артем до этого) и не имея никакого отношения к таким созданиям высшего порядка, как Незримые, варнаки тем не менее обладали способностью проникать в смежные пространства.

Феномен варнаков заинтриговал Артема по нескольким причинам. Во-первых, столкнувшись однажды с ранее неизвестным явлением, он всегда стремился разобраться в нем, дабы в дальнейшем не попасть впросак (той же тактики обычно придерживаются минеры, не считающие для себя зазорным поковыряться в любом оригинальном взрывном устройстве). Во-вторых, Артем хотел перенять у варнаков их экзотическую способность, которая могла бы в дальнейшем сильно облегчить ему жизнь.

Однако на первых порах Артема подстерегали неудачи. Варнаки оказались ему не по зубам. Пресекая любые попытки контакта, они мгновенно скрывались в своем мире. Не помогали ни быстрота, ни ловкость, ни изощренная маскировка, ни баснословная осторожность. Иногда ему казалось, что от внимания варнаков не может укрыться даже муха, чистящая свои крылышки за много километров от них.

Все попытки привлечь к охоте на варнаков Кешу ни к чему не привели – он или не понимал, что именно от него хотят, или очень убедительно имитировал свое непонимание.

Довольно скоро Артем убедился в том, что варнаки слепы, как глубоководные рыбы-удильщики, зато обладают исключительно развитым слухом. Он перепробовал все известные ему языки, но взаимопонимания так и не достиг. Варнаки были по-прежнему неуловимы, как фата-моргана.

Планы Артема сдвинулись с мертвой точки лишь тогда, когда он случайно стал очевидцем реакции варнаков на музицирование одной одинокой молодой особы, казалось, забытой и Богом, и людьми. Для варнаков, превыше всего ценивших гармонию и мелодичность звуков, незамысловатые мелодии ее аккордеона были примерно тем же, чем для ночных бабочек – пламя костра. Итак, приманка была найдена.

К сожалению, все образцы современной звуковоспроизводящей аппаратуры по известным причинам бездействовали, а простейшего граммофона не обнаружилось даже в Талашевском историко-краеведческом музее. О симфонических оркестрах или даже о каких-нибудь занюханных инструментальных ансамблях здесь не слыхали даже в лучшие времена. При доме культуры, правда, функционировал когда-то хор ветеранов войны и труда, имевший в своем составе струнную группу, но все ее участники, скорее всего, давно сгинули со света (так уж повелось, что все социальные и природные катаклизмы в первую очередь били по этой категории населения).

В окрестных странах тоже существовала кое-какая музыкальная культура – арапы гордились своими боевыми барабанами, степняки, напившись араки, пиликали на хурах и свистели на лимбах, кастильцы шли в бой под рев букцин и грохот литавров (хотя в интимной обстановке не пренебрегали лютней), – но от мысли использовать подобную музыку для привлечения варнаков пришлось отказаться. Даже на непритязательный слух Артема она действовала угнетающе.

Волей-неволей пришлось идти на поклон к девчонке-аккордеонистке. Найти с ней общий язык оказалось ох как нелегко, но, как говорится, капля камень точит. Ну а затем уже последовали всем хорошо известные события: похищение Лилечки и Верки аггелами, засада в древней мавританской крепости, сковорода, на которой пришлось сплясать Зяблику, совместные скитания по Кастилии, гибель городка Сан-Хуан-де-Артезы и тот незабываемый момент, когда Артем сумел-таки подобраться к варнаку, бдительность которого усыпила Лилечкина музыка.

Он вцепился в варнака намертво, как клещ-кровосос, не покидающий жертву даже после собственной гибели. Предельно осторожный варнак не стал мериться с нежданным врагом силой (а может, сразу понял, что это бесполезно) и спешно ретировался в свой мир.

Воедино слившийся с ним Артем понимал, конечно, чем грозит ему столь рискованный поступок (однажды он уже побывал в подобной переделке и едва вышел из нее живым), но надеялся, что всемогущий Кеша не даст в обиду свое временное убежище.

Так оно и случилось. Тело Артема, вместо того чтобы превратиться в мясо-костный фарш тончайшего размола, благополучно проникло сквозь хоть и невидимую, но непреодолимую для людей и большинства сверхъестественных существ преграду, отделявшую друг от друга бесчисленные миры бесконечной вселенной.

Так Артем впервые оказался в жаре и мраке этого абсолютно неприспособленного для жизни, но тем не менее обитаемого пространства. В привычной для них обстановке варнаки проявили гораздо большую склонность к общению, чем, например, в Отчине или Кастилии. Обладая достаточно высоким интеллектом и завидной проницательностью, они сразу оценили необыкновенные качества своего гостя.

Однако найти общий язык представителям столь различных рас оказалось совсем не просто. Речь варнаков, похожая на сложнейшую музыкальную импровизацию, не была доступна пониманию Артема (да тут, наверное, спасовал бы и человек с абсолютным слухом). В свою очередь, его голос, по местным понятиям слишком грубый и немелодичный, вызывал у варнаков чуть ли не содрогание.

Тем не менее выход был вскоре найден. Кроме звуковой речи, многие из варнаков владели также примитивным языком жестов и прикосновений, сохранившимся с тех времен, когда их предки вели тяжелую борьбу за выживание против могучих и свирепых хищников (трудно было даже представить себе этих чудовищ, в сравнении с которыми варнаки выглядели, как кролики рядом с медведем).

Это был язык даже не отдельных слов, а общих понятий, например: «Я нахожусь в опасности», «Впереди глубокая река», «Держись подальше от этого места», «Какая помощь тебе нужна?» и так далее.

Естественно, что при столь ограниченных средствах обмена информацией получить подробные сведения об истории, культуре, социальном устройстве и образе жизни варнаков было весьма непросто. Но кое-какие выводы для себя Артем все же сделал.

Местная цивилизация не знала даже простейших механизмов и орудий, вроде колеса или рычага, зато широко использовала то, что люди называют прикладной химией. Этому способствовали весьма активная атмосфера мира варнаков и множество природных источников кислот, щелочей, солей и минеральных рассолов. По сути, вся обжитая варнаками территория представляла собой одну огромную естественную химическую лабораторию. Все необходимое для себя они добывали путем сложных многоступенчатых реакций, причем контролировали их, так сказать, исключительно органолептическим методом – на вкус, на ощупь, по запаху. За свое здоровье варнаки не опасались – их шкуре не мог повредить даже кипящий олеум.

Являясь по природе своей вегетарианцами, варнаки умели превращать в легко усвояемые белки и углеводы любые органические вещества, в том числе целлюлозу и каменный уголь. В отличие от хомо сапиенс они не отличались агрессивностью, однако ради собственного спасения были вынуждены в свое время уничтожить все виды крупных живых существ, являвшихся источником питания для их естественных врагов – кошмарных хищников. Ныне варнаки выражали свои покаянные чувства в весьма своеобразных обрядах, являвшихся неким суррогатом религии. Обожествляя поверженных врагов, они тем самым возвеличивали и свою расу, прошедшую весьма извилистый и долгий путь становления.

Многие миллионы лет эволюции наделили варнаков необычайной жизнеспособностью, как видовой, так и индивидуальной, одним из механизмов которой был гермофродитизм – по античным понятиям, идеальный способ устройства живого организма. Представляя собой одновременно и мужскую, и женскую особь, варнак мог дать продолжение своему роду, даже находясь в условиях полной изоляции. (Впрочем, в нынешних условиях такие методы воспроизводства потомства практиковались крайне редко.) В сфере межличностных отношений для варнаков громадное значение имело физическое общение, в том числе и сексуальное. Разные формы половых контактов заменяли им и приветствие, и выражение признательности, и многие другие, не менее прозаические вещи. Процветали инцест, педофилия и то, что на Руси называли свальным грехом. Варнаки вообще не могли переносить одиночество и при любом удобном случае сбивались в кучу, тесно прижимались друг к другу, что, вероятнее всего, свидетельствовало об их происхождении от стадных существ.

До поры до времени варнаки и не подозревали о своей способности проникать в смежные пространства, видимо, издревле существовавшей у них в латентной форме. Ситуация изменилась сразу после Великого Затмения, ослабившего преграду, отделявшую их мир от миров Тропы. Сначала случайно, а затем уже и намеренно они стали проникать в Отчину и сопредельные с ней земли. Двигало ими, скорее всего, не чувство любопытства, а тревога за судьбы своего собственного мира, уже затронутого влиянием каких-то грандиозных космических сил. Беспокоило варнаков и все, связанное с пробуждением чужой, древней жизни. У Артема даже создалось впечатление, что с чем-то подобным они в своей истории уже сталкивались.

Масштабы мира варнаков не совпадали с масштабами миров Тропы (например, по местным меркам от Кастилии до Хохмы было всего двое суток ходьбы), что позволяло Артему без особого напряжения успевать повсюду. Это еще больше укрепило его славу мага и колдуна.

То, что ускользало от внимания Артема, ему сообщали варнаки, неусыпно следившие за всеми событиями, происходившими в соседнем мире.

Именно от них Артем узнал о том, что люди, некогда составлявшие его ближайшее окружение (а для варнаков было свято все, связанное с коллективными формами существования), забрели в Нейтральную зону и находятся на краю гибели.

К этому времени Артем вполне усвоил технику перемещения в сопредельных пространствах и уже не прибегал к услугам Кеши. Поэтому спустя очень короткий срок он сумел разыскать и спасти тех, к кому уже успел искренне привязаться.

Возможно, Артем задержался бы в Эдеме и на более долгий срок (сей мир, очень непохожий на все остальные миры Тропы, весьма заинтересовал его), если бы этому не воспротивился вдруг Кеша. Впрочем, конфликт между ними назревал давно. Интеллект Кеши, отличавшийся от интеллекта человека примерно так же, как компьютер последнего поколения отличается от арифмометра, рос не по дням, а по часам, исподволь захватывая все новые и новые участки их общего мозга. Иногда Артем чувствовал себя в собственном теле уже не хозяином, а квартирантом.

Теперь ему приходилось все время быть настороже, чтобы не позволить Кеше одержать окончательную победу. Совместное существование причиняло и много других неудобств. Иногда у Артема появлялись совершенно дикие, не свойственные человеку желания (тянуло, например, глотнуть расплавленного металла или совокупиться с каменным изваянием неизвестной звероподобной богини, на которое он наткнулся как-то раз во время скитаний по Трехградью). Бывало, вернувшись к власти над телом, которым до этого распоряжался Кеша, он находил на нем ужасающие раны, правда, уже затянувшиеся, следы от ожогов, которые можно было получить разве что в топке паровоза, и рудименты никогда до этого не существовавших органов.

Однажды, когда Артем выговаривал Кеше за очередной проступок, несовместимый с возможностями даже столь совершенного организма (можно было поклясться, что некоторое время его голова обходилась вообще без тела), тот напрямую предложил сожителю произвести, так сказать, обмен жилплощадью. За Кешей сохранялась их прежняя оболочка, а Артему предлагалось на выбор любое тело – мужчины, женщины, ребенка или животного.

Артем, естественно, отказался, и с тех пор их отношения напоминали уже не дружбу, а взаимный вооруженный нейтралитет. Конечно, при желании Кеша мог бы выселить Артема из собственного тела и насильственным путем, но какая-то своеобразная совесть у него все же имелась.

В Эдеме Кеше почему-то очень не понравилось. Говоря проще, он чувствовал себя там, как черт на амвоне. Артем к этому времени успел достаточно хорошо изучить своего напарника, чтобы понять: тот и сам не знает, в чем здесь причина. По-видимому, неприятие Эдема исходило не из сознания самого Кеши, а из наследственной памяти, оставленной какими-то очень далекими предками.

Позволив Кеше в конце концов покинуть это так не приглянувшееся ему место, Артем выторговал несколько уступок, главная из которых была такова: в случае их вынужденного или добровольного расставания сверхъестественное существо наделит человека даром самостоятельно переселяться в любые тела, технические устройства или природные образования, способные принять его разум. Наличие такого качества в принципе ставило Артема на одну доску не только с Кешей, но и с существами того же порядка, как Фениксы или Незримые.

После этого Артем не по своей воле побывал во многих местах – и в Отчине, и в Киркопии, и в Лимпопо, и в нескольких мирах, к Тропе отношения не имеющих. Очевидно, Кеша подыскивал подходящее для себя тело – то его интересовали могучие, но недалекие киркопы, то он внимательно изучал поведение крокодилов, то вдруг увлекался жизнью общественных насекомых.

О том, что ватага мечется по Будетляндии, не находя дороги домой, Артем узнал все от тех же варнаков. К сожалению, он отыскал своих друзей слишком поздно – «глубокий дромос» уже поглотил уцелевших друзей, а то, что осталось от Толгая, не смогли бы собрать даже добрые феи.

Против путешествия в Синьку Кеша не возражал (впрочем, название этого мира тогда еще не было им известно). Скорее наоборот – он стремился расширить сферу своих поисков. В схватке один на один Кеша одолел Незримого, переселился в роскошное тело Барсика и приобрел нового приятеля в лице Феникса.

Последнее время он почти не общался с Артемом, и оставалось загадкой, какая часть их общего наследства, накопленного в структурах мозга, досталась человеку…

Путешествие по миру варнаков было для людей сплошным мучением и если могло напоминать им что-то, то только страшные минуты прощания с жизнью в Нейтральной зоне. Но тогда они умирали при свете, пусть даже тусклом, и в лежачем положении, пристойном для отходящих в мир иной, а теперь им приходилось умирать на ходу, в могильном мраке. Не помогал даже бдолах. Духота иссушала нутро и туманила сознание, страшная тяжесть гирями висела на ногах и прессом давила на плечи. Легкие сокращались еле-еле, словно в плевру попала вода, зато сердце стучало громче, чем боевой барабан арапов.