Текст книги "Пришествие Короля"

Автор книги: Николай Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Для тех, кто оставался в темном зале, епископ Серван, прежде чем удалиться, произнес в назидание слова сурового упрека пророка Иоиля:

– «Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте о виноградном соке, ибо отнят он от уст ваших!»

И воистину от многих уст были отняты радость и довольство, ибо высохли они, как тростник, и от многих голов также, потому как в голове было у них муторно и тоскливо, как жизнь в изгнании, да и на желудке не лучше – там крутило и мотало, словно хрупкую рыбачью лодчонку на волне.

Мы (мы с принцессой, в смысле) внезапно пробудились рано утром от того, что кто-то резко отбросил завесу на нашей двери. В опочивальне все еще тускло горела свеча, и в свете ее увидели мы принца Эльфина, что, пошатываясь, стоял в дверях. Думая, что он пришел к ней, принцесса быстро сунула меня в руки своей служанке (очень хорошенькой девушке по имени Хеледд) и знаком приказала унести. Но принц Эльфин поднял руку, словно позволяя мне остаться. Шатнувшись к кровати, он тяжело сел и с глубоким стоном обхватил голову руками.

– Что мучит тебя, господин мой? – спросила моя принцесса, подойдя к нему и положив руки ему на плечи. – Чем я могу помочь тебе? Скажи только слово, и, если я смогу, я сделаю все, чего бы это ни стоило.

Принцесса была очень красивой и очень юной. Волосы ее были желтее цветов ракитника. Кожа ее была белее пены морской, ладони и пальцы ее были белее цветов звездчатки на песчаном берегу морском. Ни глазу линялого ястреба, ни глазу трижды перелинявшего сокола не сравниться было блеском с очами принцессы Грудь ее была белее лебединой, краснее цветов наперстянки были щеки ее, и все, кто видел ее, загорались любовью к ней.

Принц Эльфин, несмотря на свой норов, нежно любил свою супругу и не выказывал ни малейшего желания взять вторую жену. Не поднимая глаз, он снова застонал.

– Ах, жена моя, – сказал он наконец, – ты меньше всего можешь помочь мне. Моя честь погибла, и никогда после этой ночи не ходить мне с высоко поднятой головой среди мужей Севера. Барды Придайна станут слагать обо мне хулительные песни, каждая ценой в сто оленей за честь. Или еще хуже – прыщи позора, стыда и поношения вскочат от них на лице моем! Ох, если бы я не дожил до этой ночи!

– Расскажи мне, мой принц! – воскликнула она, обняв его за шею, целуя его в уста и щеки и отбрасывая с его пылающего лба волнистые волосы. Но принц Эльфин громко всхлипнул от гнева и раскаяния и сделал движение, словно собирался отшвырнуть ее прочь. Я решил, что пора вмешаться и помочь этой очаровательной юной чете, что была так добра со мной.

– Прости мне мое вмешательство в то, что на первый взгляд кажется твоим личным делом, господин мой, – начал я, встав перед ними обоими и почтительно поклонившись. – Но, может, ты расскажешь мне о том, что стряслось? Может, я смогу помочь тебе?

Не разнимая своих объятий, принцесса повернула голову и посмотрела на меня. Слезы катились по ее нежным щекам, но она слегка улыбнулась, увидев мое уверенное лицо.

– Поведай нашему мудрому дитяти о том, что тревожит тебя, господин мой! – сказала она. – Я не раз убеждалась в том, что он куда ученее, чем можно подумать по его годам.

Эльфин третий раз застонал.

– Я трижды дурак, – страдальчески пробормотал он. – Дурак и пустой хвастун. Слушай же и узнай о позоре принца Эльфина, которому после этой ночи никогда не стать королем Кантрер Гвэлод!

Я ничего не сказал, просто уселся на табурет и стал слушать. Моя госпожа одарила меня благодарным взглядом, отчего сердце мое запрыгало так, что я испугался, как бы кто чего не заметил. Довольно об этом.

Принц Эльфин, уставившись в пол, рассказал нам, на мой взгляд, действительно печальную историю. Похоже, что в самый разгар попойки он начал хвастаться Корзиной Гвиддно – что будто бы из Тринадцати Сокровищ Острова Могущества это самое большое, что когда в нее кладут пищу на одного человека, то в ней потом находят пищи на сотню и что Сайтеннин-друид предсказал великие дела младенцу (мне то есть, даже незачем объяснять), найденному в ней на Калан Гаэф.

Люди Кантрер Гвэлод радовались всему сказанному, но тут главный гость двора Гвиддно принял слова Эльфина за вызов. Принц Рин маб Мэлгон, молодой человек столь же гневливый и непредсказуемый, как и наш собственный принц, вскочил и спросил, почему это король Гвиддно в таком случае подарил ему то, что считается менее ценным. На что Мантия Тегау Эурврона еще не женатому принцу?

– Я сказал ему, что он, несомненно, вскоре женится, и тогда Мантия будет очень кстати при испытании девственности его невесты, – робко произнес Эльфин.

– Совершенно верно! – воскликнул я. – И что потом?

– Он вспыхнул, заявив, что его внимание угрожает невинности чужих жен, а не его собственной. «Более того, – продолжал он, – хотелось бы мне знать, является ли эта Мантия достойным подарком наследнику Гвинедда. Почему бы не испытать нам ее силу этой же ночью?» Тогда понял я, к чему он клонит и что он давно уже намеревался это сделать. Я видел, как смотрел он на тебя, жена моя, и горе мне, что так легко попался я в его ловушку!

Мы с принцессой переглянулись. Теперь мы легко догадались об остальном (должен подчеркнуть, что она была намного умнее своего супруга, пусть и носил он золотую гривну). Принц Рин потребовал, чтобы ему позволили провести ночь с юной женой своего хозяина. И тогда наутро будет видно, станет ли Мантия Тегау по-прежнему укрывать ее до пят или только по колено. Услышав это, юная женщина вспыхнула от гнева, затем побледнела и с вызовом посмотрела на мужа.

– Если ты дал слово, господин мой, то я должна подвергнуться испытанию. Но обещаю тебе, господин мой, что, сколько бы он ни пробыл со мной, от меня он не получит ничего такого, что хотя бы на волосок укоротило Мантию! И не нужно даже меча класть между нами, чтобы защитить твою и мою честь, господин мой! Иди, приободрись, – сказала она, погладив его по щеке. – На какую ночь спать мне с этим назойливым гостем?

Сердце мое устремилось к этой отважной женщине, но по несчастному лицу принца Эльфина понял я, что это испытание будет не так легко пройти, как она воображала. Он с жалким видом огляделся.

– Если бы это было так просто, – прошептал он. – Это должно быть нынешней ночью.

– Нынешней? – вырвался у нее испуганный возглас.

– Нынешней, – мрачно ответил принц. – Уже сейчас рабы расчесывают его волосы, и вскоре он придет. Ох, дорогая моя, – он зарыдал и прижал ее к груди, – он знатный принц, он пьян и горит от желания.

– Но ведь не возьмет же он меня силой? – воскликнула принцесса, внезапно испугавшись. – Твой отец король никогда этого не позволит!

– Мой отец король стар и слишком обязан Уриену Регедскому, который, в свою очередь, очень многое ставит на союз между людьми Севера и Мэлгоном Гвинеддским. Сомневаюсь, что он пожелает в это вмешиваться.

Я понял всю сложность положения и начал быстро соображать. Времени явно нельзя было терять. Я очень хотел вытащить молодую чету из этой грязной истории. Ты можешь подумать, что у меня были собственные виды на молодую женщину, но поверь, мне тогда было не до этого.

– Тогда, принц Эльфин, – резко приказал я, – немедленно возвращайся на свое место в королевском зале и позаботься, чтобы плотники крепко заколотили дверь. Иди сейчас же и запомни это, чтобы в другой раз не хвастать на пиру!

Эльфин начал задавать вопросы, а молодая женщина принялась ломать руки, так что мне пришлось призвать их к повиновению. В тот раз я впервые действовал как Мирддин маб Морврин. Мне жаль было пугать их, но времени на сложные придворные королевские изыски не было. Эльфин ушел довольно быстро, остановившись бросить последний, умоляющий взгляд на супругу – я вынужден был взять его за руку и силой вытащить из комнаты. Я уже слышал суматоху в жилище Рина маб Мэлгона и понимал, что у нас с прелестной юной принцессой остался всего один миг.

Три последующих дня небеса над Вратами Гвиддно были серыми и хмурыми. Временами с Регедского моря наносило дождь Стаи прежде невиданных больших черных птиц кружились над коньковыми балками и зубчатыми стенами, молча устремляясь к соленым болотам Абер Идон. Настроение при дворе короля Гвиддно было столь же хмурым и подавленным. Люди никак не могли оправиться от страха, причиненного им посещением Гвина маб Нудда и его адского воинства. Ничего необычного не было в том, что Дикая Охота неслась высоко в ночном небе над жилищами людей во время Калан Гаэф, но никогда прежде Черный не являлся к королевскому двору и не беседовал с королем, как на этот раз.

Друид Сайтеннин много часов просидел, прикрыв голову плащом. Те, кто осмеливался приблизиться к нему, слышали, как шепчет он о большем зле, что постигнет эту землю еще до того, как окончится год. Повторялись смутно запомнившиеся строфы из разговора между королем и демоном, но, хотя смысл их был, безусловно, зловещим, никто, ко всеобщему удовольствию, не мог их истолковать. Талиесин, глава бардов, ушел в темную комнату, где, пожевав сырую свинину[38]38
  Свинья (кабан) вообще считалась у кельтов священным животным. Барды и поэты жевали сырую свинину для того, чтобы обрести священное вдохновение. Иногда их так и называли – жующие сырую свинину.


[Закрыть], лег в ожидании вдохновения, прижав ладони к щекам и уставившись в пустоту. Мальчик, сидевший у его двери, не знал, придет ли прозрение к хозяину в течение двух, трех или девяти дней. Раз было слышно, как бард что-то громко забормотал, но никто не мог сказать, что означали эти слова. Только потом стали рассказывать, будто бы Талиесин слагал смертную песнь Уриену Регедскому, который тогда был величайшим из Тринадцати Владык Севера. Но в этом усомнились, когда вскоре в Каэр Лливелидд прибыли гонцы от самого короля Уриена, требуя дани (на этот раз, конечно, безрезультатно) после ежегодного открытия Корзины Гвиддно.

За эти три дня ни принца Рина маб Мэлгона, ни жены принца Элъфина при дворе не видели. Люди из свиты Рина стояли на страже у дверей покоев принцессы, ухмыляясь и перебрасываясь чрезвычайно обидными для владык Кантрер Гвэлод шуточками. И только строжайший запрет короля Гвиддно Гаранхира не давал вспыхнуть открытой ссоре и испортить праздник. Что же до принца Эльфина, то он бродил подальше от глаз людских по двору и крепостному валу, словно тень прежнего беззаботного юноши. Он не ел и не спал. Ни с кем не говорил, и один только раз за все это время я наткнулся на него. Я играл возле кузницы, когда он прошел мимо меня, бесконечно расхаживая туда-сюда. Мы случайно встретились взглядами, и я навсегда запомнил ту боль и укор, с которыми он тогда на меня посмотрел.

Король Гвиддно тоже был хмур и обеспокоен. Он отправил гонца в Каэр Лливелидд и до его возвращения поселился в охотничьем домике. Но каким бы ни был ответ, он принес королю некоторое удовлетворение. Он вернулся в зал, и снова сел на свое место, и стал вместе со всеми пить желтый пьянящий мед.

Так обстояли дела в последний день празднования Калан Гаэф. Все собрались, как обычно, и среди людей Гвинедда много было веселья. Но люди Кантрер Гвэлод были унижены, посрамлены и обесчещены, и вожди сидели мрачные, не разговаривая с соседями и не опуская спицы своей в котел. И тут вдруг вошел домоправитель короля Гвиддно и объявил о появлении принца Рина маб Мэлгона.

Люди Гвинедда радостно приветствовали его. Он был великолепно разодет. Волосы его блестели, лицо пылало румянцем. Он с величайшим самодовольством вошел в зал и низко поклонился королю и епископу, затем сел на свое место напротив короля. С тревогой глянув на принца Эльфина, я увидел, как тот смертельно побледнел, и решил сделать все, что в моих силах, чтобы поправить дело как можно скорее, прежде чем в королевском зале свершится страшное злодейство.

– Какие новости, господин мой? – воскликнул глава свиты Рина, подмигивая и пихая локтем своего соседа. Люди Гвинедда разразились громким долгим смехом, когда их принц встал, поднял окованный серебром турий рог и с улыбкой обвел взглядом собравшихся.

– Новости? – воскликнул он в ответ, в хвастливой гордости высоко подняв голову. – Новости, друзья мои, таковы, что супругу принца Эльфина этой зимой Мантия Тегау Эурврона вряд ли согреет!

Затем, осмотревшись с ликующей усмешкой, он вытащил из-за пазухи туники маленький сверточек и показал его всем. Во мне боролись великое удивление и любопытство – такого я не ожидал.

– Принц Эльфин, у меня есть для тебя подарочек! – звонко воскликнул Рин, и голос его эхом подхватили черные бесенята, что в это время года таятся по закоулкам в королевском зале. Эльфин не поднимал взгляда, а остальные замолкли б ожидании. Даже старый епископ всхрапнул и очнулся от дремы.

– Принц Эльфин, – повторил Рин, – думаю, ты понимаешь, что мужчине глупо верить в честность своей жены, когда она не на глазах у него. И то, что случилось с тобой, ничуть не хуже, чем с другими. Во всем Придайне нет девушек прекраснее и целомудреннее, чем в Гвинедде, и все же ни одна во владениях моего отца не смогла отказать принцу Рину в том, чтобы приютить его на своей перине. Так чего же тебе стыдиться и опускать голову? Вот что скажу я тебе: никогда под сенью листвы в Гвинедде не проводил я время столь приятно, как в эти три прошедшие ночи. Прекрасен красно-клювый снежногрудый лебедь, что свил себе гнездо в жилище принца Эльфина маб Гвиддно, слаще песен Птиц Рианнон были ночи, что провел я в обществе ее, и сохраню я их в сокровищнице своей памяти.

Громким долгим хохотом разразились люди Рина в ответ на его выходку, и еще бледнее и отчаяннее стало лицо несчастного Эльфина. Поднялись разговоры о вечной неверности женщин, мужи весело или мрачно покачивали головами в знак согласия, воображая в таком положении себя и свою жену.

 
Ровен могучий северный ветер,
А сердце девы – трава на ветру.
Из Гвинедда юный герой приехал,
Чтобы сидеть за столом на пиру.
Но жалок испивший позор на пиру!
 

– Верны слова твои, принц, – отозвался со своего сиденья к северу у очага друид, – неверны и лживы сердца женщин. Даже император Артур женился на ветреной Гвенхвивар, которую колдовством и чарами заманили в зеленый лес, где Мелуас испытал радость и наслаждения столь же великие, о которых ты говорил.

Тут и благословенный святой епископ Серван, что до того сидел молча, стал говорить о том, о чем не подобает людям, окрещенным в веру Христову. Как обычно, раздраженный словами Сайтеннина, он, однако, подтвердил перед собравшимися, что беды, виной которым женщины, неисчислимы, словно песок на берегу морском или звезды на тверди небесной.

– Как далеко ни скрылся бы святой человек в пустыне среди зверей диких, полногрудая женщина с нежными руками и ногами все равно преследует его своими дьявольскими соблазнами. Вот помню, как однажды в пустынном моем убежище в земле Придин, когда стоял я, преклонив колена в молитве под сенью яблони…

Но воспоминания доброго старика потонули в криках возбужденных спутников Рина Принц Гвинедда снисходительно улыбнулся ссутулившемуся Эльфину и продолжил свою злую, язвительную речь, каждое слово которой прознало, словно зазубренная стрела.

– Так счастливо провел я время, что, думаю, люди будут говорить о гостеприимстве Врат Гвиддно на Севере, покуда Остров Придайн и Три Близлежащих Острова возвышаются над голубыми глубинами королевства Манавиддана маб Ллира. И не стану я навлекать позора на твою жену, попросив ее надеть перед всеми Мантию Тегау Эурврона. Поскольку не только ее белые ноги и округлые бока откроет она перед всеми, но и прочие прелести, что должны остаться ведомы только нам с тобой, принц Эльфин! Пусть краснеет себе тайком ото всех в своих палатах, хотя от стыда или от удовольствия краснеет она – это я охотно оставлю на усмотрение двора и поэтов Регеда! А здесь у меня есть то, что не позволит ни тебе, ни прочим сомневаться в том, что супруга Эльфина нарушала свои брачные обеты со мною в эти три ночи!

И, раскрыв сверток, Рин показал всем женский мизинец. И на нем, не оставляя ни у кого никаких сомнений, было всем знакомое золотое кольцо принца Эльфина. Это было колдовское кольцо, которое однажды нашел Эльфин, когда отправился на берег собирать дарованную морем пищу И вот! – увидел он мертвое тело, качающееся на волнах. Никогда не видел он тела прекраснее, и на пальце его нашел он это кольцо.

– В знак любви ко мне, – продолжал принц Рин, улыбаясь приятным воспоминаниям, – принцесса позволила мне пред тем, как отошла ко сну, выпив слишком много вина, взять у нее это в знак своей любви. Я закрыл ее рану паутиной, и, пока этот прекрасный палец будет со мной, то, даже будучи при дворе своего отца в Деганнви, буду я обладать и ею.

Я увидел, что Эльфин поверил в то, что для него все кончено навеки. Его честь погибла, теперь и жены у него не было. Принц Рин говорил правду, если он владеет частью женщины, то и вся женщина принадлежит ему. Более того, если отрубленный палец девушки был жертвой богу и освобождением от греха, то Рин маб Мэлгон теперь владел развратной частью существа принцессы. Слишком непереносимо было унижение Эльфина, и я решил, что настало время вмешаться.

– Минуточку, принц! – воскликнул я, вспрыгнув на покрытое овечьей шкурой сиденье посреди собрания. Рин посмотрел на меня сверху вниз и довольно добродушно улыбнулся в торжестве и самодовольной гордыне.

– Умолкни, мальчик! – воскликнул он. – Мы говорим о делах, не касающихся детей в столь нежном возрасте!

Кровь бросилась мне в лицо. Может, окружающим я и казался младенцем, но после сорока лет я чувствовал, что люди могли бы уже и узнавать меня в этом обличье, хотя мое время еще и не совсем пришло.

Спрыгнув со своего возвышения, я подошел к Рину и, к великому его удивлению, протянул руку и выхватил у него палец, размахивая им над головой.

– Прежде чем принц Рин закончит свою поучительную речь, – пропищал я как мог насмешливо, – ему нужно бы посмотреть на этот палец и обратить внимание на три маленькие подробности.

– Ну, и каковы же они, говори! – Рин подмигнул своим развеселившимся спутникам.

– Для тебя они не так уж и важны, принц. – язвительно ответил я, – но они могут быть весьма любопытны шутам и поэтам Гвинедда и Регеда. Но тут есть кое-что в смысле закона, о котором мне, такому малому ребенку, вряд ли положено говорить.

Тишина опустилась на зал. Затем люди стали перешептываться с удивленным любопытством, что еще более подогрело мое тщеславие. Я повернулся к придворному законнику, который сидел на своем привычном месте между принцем Эльфином и столбом, подпирающим крышу.

– Поправь меня, ежели я ошибаюсь, о судья, – отважно пропищал я, – но после такого заявления, которое сделал принц Рин маб Мэлгон здесь, при дворе короля Гвиддно, разве не дозволено высказаться человеку с противной стороны?

Растерянный законник поерзал на сиденье.

– Да, конечно, – ответил он. – Но мы видели кольцо, и принцесса…

– Принцессы нет здесь, чтобы говорить за себя, – оборвал его я. – Дозволено ли будет высказаться в этом случае мне? Разве не имеет права любой человек просить о пересмотре дела и дать клятву в противном, называемую гуртдунг, как записано в Книгах Дивнаола Моэлмуда?

У законника и всех прочих был ошарашенный вид – они не привыкли, чтобы такие младенцы, как я, говорили о хитросплетениях Законов Острова Могущества, связанных с суждениями, прецедентами и обычаями, цепляющимися, словно вьюнок, за древо правосудия, которое посадил король Дивнаол в незапамятные времена.

Законник немного поразмыслил, пока все присутствующие выжидательно смотрели на него.

– Ребенок прав, – заключил он. – Одними устами было высказано обвинение. И потому другие уста имеют право опровергнуть его.

– А разве закон не гласит, о король, что судья должен взять в руку святые мощи и сказать тому, кто выдвигает обвинение: «Да защитит тебя Господь и первосвященник Римский, и твой господин, и не лжесвидетельствуй»?

Законник был поражен моей осведомленностью, как и все прочие. В то же самое время они явно сомневались, уместны ли вообще мои расспросы. Однако законник был вынужден уступить мне.

– Верно, дитя мое, – ответил он. – Ты или кто еще можете прибегнуть к гуртдунгу, поскольку клятва в противном – хороший закон. Теперь, если это действительно должно быть сделано, то тот, кто считает себя ответчиком, должен поклясться в противном, а обвинитель должен приложиться к мощам после своей клятвы. Не желаешь ли, король, чтобы принц Рин маб Мэлгон подчинился этому закону клятвы в противном?

Поначалу король Гвиддно кивнул осторожно, затем посильнее, почуяв одобрение своей знати и воинов.

– У нас есть мощи? – осведомился придворный законник.

– Воистину да, – отозвался епископ Серван, встал и сделал знак священнику, который пошел в церковь, что была за стенами Врат Гвиддно на Севере.

Вскоре священник вернулся, почтительно неся в руках реликварий, укрытый покровом, и, преклонив колена, протянул его святому епископу Проговорив «Suscipe, sancta Trinitas, hanc oblationem» (Прими, о Святая Троица, это приношение), епископ снял покров, показав всем драгоценный сосуд.

Искусно сделанный из хрусталя и серебра, он содержал мизинец святого Нинниау, которого, как и его брата Пайбиау, Господь превратил в быка за грехи. Прежде чем с ним произошло это благочестивое преображение, приближенный к Нинниау монах попросил у святого что-нибудь от себя, чтобы это можно было бы сохранить с остальными мощами апостола Господня.

– Трудно это, – ответил Нинниау.

– И все же должно так сделать, – ответил монах. Святой согласился и отрубил свой мизинец, заявив:

– То, что ты соберешь, будет твоим, как и мощи, что ты собрат прежде.

Потом мощи эти были принесены на двух облаках через горы Баннауг в Кантрер Гвэлод, и с того дня они хранились в дупле древней яблони в священной роще, что лежит за южными вратами Врат Гвиддно на Севере. А когда дровосеки попытались срубить это дерево, каждая щепка, что они откалывали от нее, вставала на место, так что свалить его не удалось. Эти мощи чудесным образом исцеляли, и особым их свойством было то, что, сколько бы человек на пиру ни съел, ему худо не станет и до тошноты он не объестся.

Мощи передали придворному законнику, и он велел принцу Рину приблизиться.

– Клянешься ли ты в том, что сказал правду перед королем Гвиддно и всеми его знатными людьми, о принц? – вопросил он.

– Да, – ответил громко и весело Рин маб Мэлгон.

– Тогда приложись к святым мощам, пока этот мальчик будет клясться в противном!

Принц повиновался, хотя и бросил самодовольный взгляд на вождей своей свиты, которые, как я видел, с трудом сдерживали смех.

Затем законник подозвал, поднял меня и поставил так, чтобы все могли слышать мои слова. И я громко повторил за ним:

– Клянусь святыми мощами, что ручаюсь за то, что я сейчас скажу, и что ты, о принц Рин маб Мэлгон, дал ложную клятву, и своей клятвой в противном я свидетельствую против тебя и ищу правосудия от человека закона!

– И что же ты скажешь, человечек? – весело спросил принц Рин, отняв уста от мощей. – Разве не слышал ты поговорки: «мальчишки проказливы и чумазы»?

Подождав, когда вполне естественно последовавший за этим раболепный грубый гогот утих, я проказливо заметил, что знаю другую поговорку.

– И какую же? Похоже, в этом маленьком теле много великих слов!

– Что же, принц, раз уж ты спросил меня, я тебе скажу. Слышал я, что слишком много смеются только шлюхи.

Вопреки моему ожиданию, я увидел, что моя маленькая выходка больше позабавила людей Гвинедда, чем Кантрер Гвэлод. Гвинеддцы думали, что дело-то оборачивается к их удовольствию.

– Очень остроумно, бельчонок! – рассмеялся Рин. – А теперь да будет нам позволено узнать, на чем основываешь ты свою клятву в противном.

Я огляделся по сторонам, подняв бровь и изобразив ядовитую ухмылочку. У принца Эльфина был вид мрачный и тревожный. У его отца короля Гвиддно настроение тоже было хуже некуда. Сейчас не время, уловил я их мысли, для шуточек и насмешек. Пора перейти к сути дела.

– Это верно. Есть несколько маленьких подробностей, на которые следует обратить внимание судьи, прежде чем рассмотреть твое заявление по поводу принцессы, о принц. Они такие же маленькие, как я сам, но, по моему скромному разумению, не менее достойны внимания.

Оглянувшись, я увидел, что некоторые, подняв взгляд, с ожиданием смотрят на меня. Уже появились при дворе люди, которые отдавали должное остроте моего ума. Показав всем палец, который, как утверждал принц Рин, был отрезал им от прекрасной руки принцессы, я воскликнул звонким, пронзительным голосом:

– Вы, мужи Севера, и вы, мужи Гвинедда, прошу вас получше посмотреть на кольцо, что надето на этот белый пальчик. И прошу вас обратить внимание на то, что вы, несомненно, заметите так же быстро, как и я.

Во-первых, вот что. Может, это кольцо и принадлежит супруге принца Эльфина, ибо по красоте своей оно весьма подходит ее руке. Но, как вы видите, на этом мизинце оно сидит, как новый обод на разбитой бочке.

Во-вторых. Принцесса имеет обычай подстригать ногти раз в неделю, прежде чем отойти ко сну. Это я очень хорошо знаю, поскольку на мне лежит обязанность прятать обрезки там, где ведьмы и духи не смогут их найти. А на этом пальце ноготь – прошу заметить – не стригли по крайней мере месяц.

В-третьих. Пожалуйста, посмотрите поближе – да передайте по кругу, ежели пожелаете. Этот палец принадлежит той, кто часто месит ржаное тесто. Вот, посмотрите, кусочек теста и сейчас застрял под ногтем. А теперь поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по моему мнению, принцессы Острова Могущества не слишком часто работают на кухне. Или среди женщин двора Деганнви в Гвинедде принято по-другому?

Эта выходка вызвала внезапный взрыв хохота среди собравшихся владык Кантрер Гвэлод, до которых дошло, что дело может повернуться вовсе не так, как им поначалу показалось. Король Гвиддно выпрямился в кресле, изумленный, а Эльфин устремил на меня выжидательный взгляд. Даже епископ Серван оторвался от воспоминаний о том, как много лет назад дьявол пытался соблазнить его под яблоней у входа в его пещеру в пустыне Фиф. Рин маб Мэлгон сердито нахмурился.

– К чему ты клонишь, малыш? Ты что, думаешь, я не знаю, с кем лежал я уста к устам и чьи белые руки обнимали меня эти три ночи?

– Вот именно, – ответил я. – Вижу, ты соображаешь куда быстрее, чем мне поначалу думалось. Ты очень ошибся, когда решил, что с тобой на ложе была целомудренная супруга принца Эльфина. Может, и не так уж близко разговаривал ты с этой женщиной, как хочешь нас в том уверить, раз ты так мало о ней знаешь?

Я повернулся и подмигнул принцу Эльфину. Румянец вернулся на его щеки. На лице его была странная смесь недоверия и облегчения Люди Севера выли от смеха, в то время как спутники Рина сидели мрачные и озадаченные. Да и самому мне нравились мои собственные нахальные ответы, хотя в таких обстоятельствах не так уж и трудно показаться умным.

Принц Рин яростно огляделся по сторонам и замер, увидев входящую в зал принцессу. Величественная и холодная, одетая в лучшее свое платье, она мерной поступью шла посредине зала. На ней был плащ спокойного голубого цвета, скрепленный на груди золотой застежкой, золотые волосы рассыпались по плечам. Она была воистину прекрасна – и телом, и умом, и мудростью, и нарядом, и целомудренностью, и благородством своим. Все собрание затихло – можно было бы услышать, как иголка падает с крыши на пол. Рин маб Мэлгон изумленно смотрел на нее, и вид у него был более чем просто глуповатый, когда она, словно лебедь, проплыла мимо него, не удостоив его ни единым взглядом, и подошла к мужу.

– Ты желал, господин мой, – тихо сказала она, хотя расслышали все, – чтобы я надела нынче вечером окаймленную золотом Мантию Тегау Эурврона?

С этими словами она обняла его за шею и, положив голову ему на плечо, ч го-то зашептала ему на ухо. Как же ему повезло, подумал было я, хотя сорокалетнему холостяку нечего предаваться развратным мечтам. Вздох прошел по залу короля Гвиддно, когда все, подавшись вперед, увидели, что на руках принцессы не то что ни одного пальца – ни одного ноготка ни на волосок не убыло!

– Что все это значит? Что тут за колдовство? – возбужденно вскричал принц Рин. При этих словах некоторые испугались, поскольку верно сказано: «Владыка – что камень на льду». Но пока наследник престола Гвинедда гневно озирался по сторонам, выискивая повод для оскорбления, его взгляд, как и взгляды прочих, упал на колыхавшиеся занавеси, что закрывали вход в комнату принцессы. Там стояла служанка ее Хеледд. Она слегка покраснела под взглядами полутора сотен пар глаз.

Но не на ее довольно хорошенькое личико смотрели люди, а на перевязанную левую руку. Нетрудно было заметить, что на ней недоставало мизинца, и, пока она тихо шла по устланному камышом полу к своему обычному месту за креслом своей госпожи, за нею волной катился смех, словно прилив, покуда все, от короля Гвиддно до рабов, что вносили в зал чан с медом, не похватались за бока от неудержимого хохота. Воспользовавшись случаем, королевские шуты влетели в зал и стали скакать перед сиденьями князей. Они начернили лица и накрасили губы так, словно люди из-за Срединного Моря, и их кувырки, скачки, и броски, и перевороты развеселили и развлекли людей Севера к воинов Гвинедда.

Один лишь принц Рин продолжал хмуриться, резко сев на свое место. Но когда его люди волей-неволей присоединились ко всеобщему веселью, он понял, что тут уж ничего не поделаешь Вскоре ему пришлось забыть об обмане, жертвой коего он пал, и о глупом положении, в котором он оказался[39]39
  История с женой принца Эльфина и Рином маб Мэлгоном также взята из «Истории Талиесина», хотя и значительно обработана. Разумеется, что и в ней герой не Мирддин, как в романе, а Талиесин.


[Закрыть].

Действительно, были веские причины для того, чтобы не доводить дела до вражды между ним и принцем Эльфином. Во-первых, во Вратах Гвиддно находился Талиесин, глава бардов. Не раз и не два Рину показалось, что поэт в насмешливой задумчивости посматривает на него, и он очень боялся, что получит такую хулу, что от нее выскочат у него на лице три нарыва – стыда, позора и поношения. Во-вторых, он опасался гнева своего отца, короля Мэлгона, если к празднованию Калан Май вернется он ко двору в Деганнви, оскорбив короля Гвиддно Гаранхира, с которым в ту пору король Мэлгон Гвинедд желая заключить дружбу. Наконец (и причина эта не была малой) он припомнил, что три ночи, проведенные в опочивальне принцессы, совсем не были неприятными, кто бы ни спал с ним. Когда же принц заметил, что яркие карие глаза Хеледд смотрят на него отнюдь не холодно, он окончательно решил, что долгой зимой может быть и более приятное времяпрепровождение, чем вражда с грозными людьми Севера.

Принц Рин маб Мэлгон учтиво заявил перед всем собранием, что теперь он уверен в своей ошибке.

– Я тоже кое-что понимаю в законах, – заявил он, с загадочным видом подмигнув мне, – и, как я понимаю, дело обстоит так. Не сомневаюсь, что служанка принцессы поклянется в том, что рассказанное ее госпожой – правда, а закон гласит: «У девицы – девять языков, и потому ей следует поверить». Прав ли я, о законник?