Текст книги "Код «Шевро». Повести и рассказы"

Автор книги: Николай Сизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Дедковский вновь вызывает на допрос Сумадзе.

– Отар Давыдович, поговорим серьезно?

– Поговорим, гражданин майор.

– Надеюсь, вы понимаете, что мы не столь наивны, чтобы верить вашим версиям?

– Дело ваше, гражданин майор, но я рассказал все. Как на духу.

– Ну, что вы валяете дурака? Ездили по магазинам… Я понимаю, в магазинах можно купить пять, ну десять штук. Но полтысячи?..

– Чернобурка вышла из моды. Ее везде сколько угодно.

– Тогда какой же был смысл покупать?

– Мода – не молния. Ослепляет не всех сразу. Кое-где лисичек еще жалуют.

– Значит, пользуетесь нерасторопностью наших торговых работников?

– Это у них таки есть.

– Ну, что ж, Отар Давыдович, констатируем как факт вашу неискренность и нежелание чистосердечно рассказать следствию о своих преступных деяниях. А вам, как человеку опытному, должно быть известно, что это не шутка.

– Я это понимаю. И заявляю вам со всей искренностью. Лисьи шкурки купил в московских магазинах. Шевро – у Шамшина и Бугровой.

Дедковский откинулся на стуле.

– Отар Давыдович, креста на вас нет. Шамшин на том свете, Бугрова – в тюрьме. А вы их еще и черните?

– И, однако, это так, гражданин майор.

– Ну, что ж, тогда рассказывайте все подробно.

– Когда я работал в ателье на Семеновской, пришла женщина и спросила, не куплю ли я кожи. Сначала я не соглашался, но она очень просила. Купил пять штук. В следующий раз женщина пришла с полным высоким стариком. Тот тоже принес шевро. А месяца через два они предложили большую партию. Сначала это меня насторожило, но посетители шли на уступки, дело оказалось выгодным. Женщина и старик тоже не оказались внакладе, получили по десять тысяч. Вот и все.

– Ну что ж, Сумадзе, все, что вы рассказали, записано. Прочтите и распишитесь. Но должен вам заметить, что к своим преступлениям вы прибавляете еще одно: клевету.

Сумадзе отодвинул от себя листы допроса:

– Я еще подумаю.

– Подумайте. Это иногда полезно даже таким, как вы.

– А оскорблять меня, между прочим, вы не имеете права.

– А разве я вас оскорбил?

– Безусловно.

– Вот вы оскорбили двух, как я уверен, честных людей. И ничего. У вас даже ни один нерв не дрогнул. Да что там оскорбили? Вы один из тех, кто виновен в том, что эти люди оказались там, где находятся. – Дедковский с трудом поборол приступ гнева и неприязни к Сумадзе и продолжал допрос: – Есть у меня к вам один, если можно так выразиться, частный вопрос. Среди ваших бумаг была обнаружена копия чека на пять тысяч рублей за сапфировые серьги и брошь…

– Была такая покупка.

– Дорогой подарок, не правда ли?

Сумадзе вздохнул, опустив глаза:

– Дело это сугубо личное, интимное, и я очень просил бы…

– На этот вопрос, однако, ответьте: серьги и брошь покупали вы?

– Да, я. И вручил… кому считал нужным. Как и у каждого человека, у меня тоже есть слабости.

– Но актриса Вольская – обладательница этих драгоценностей – утверждает, что получила этот подарок… от гражданина Кружака. Вас же она… вообще не знает. Как вы все это объясните?

Сумадзе поднял голову, долго молча смотрел на Дедковского и наконец хрипло проговорил:

– Я устал. Прошу сделать перерыв в допросе…

– Сначала ответьте: вы знакомы с гражданином Кружаком?

Сумадзе нехотя выдавил:

– Да, знаком.

– Ну вот, теперь сделаем перерыв.

Уже несколько дней никого не вызывали на допросы. Дедковский, Стежков и другие работники опергруппы усиленно проверяли, уточняли все, что стало известно по делу, но требовало деталей, фактов, обоснований. Экспертиза подтвердила, что шевро, обнаруженное у Сумадзе, именно из той партии, что поступила на фабрику 1 Мая. Лисьи шкурки не из магазинов, а со складов пошивочной фабрики. Изучались и действующие лица этой истории.

Поэтому, когда Дедковский распорядился привести наконец Отара Давыдовича, тот начал с претензий:

– Почему так долго меня не вызывали? Несмотря на мои настойчивые требования…

– Понимаете, Отар Давыдович, честно говорить вы не хотите, приходится все проверять да уточнять. Вот и не получается со временем. Вы что-то хотели сообщить?

– Я хочу дать чистосердечные показания.

– Пожалуйста. И начинайте вот с чего: кто стоит во главе вашей группы? То, что вы звено важное, – это нам ясно, но кто «папаша»?

– Я собираюсь рассказать о своей жизни, своих ошибках и заблуждениях.

– Очень хорошо. Но имейте в виду, что морочить голову нам не надо. Мы вас уже знаем. Приговоры Тбилисского суда за махинации с валютой; народного суда города Нахичевани – но тем же статьям; третий приговор из Ростова за спекуляцию и, наконец, решение высшей судебной инстанции о вашем помиловании, учитывая чистосердечное раскаяние и желание искупить вину честным трудом, у нас имеются. Так что советую при жизнеописании меньше фантазировать, больше придерживаться фактов.

– После вашего вступления я должен подумать еще.

Долго оперативные работники ломали голову над загадками Бориса Черненко-Проскурина. И оказалось, что он не Проскурин и не Черненко, а Нахапетов, и не Борис, а Яков. В московские края приехал по отбытии пятилетнего срока за воровство и грабежи. Сначала работал в мостоотряде под Москвой, потом оказался в стройуправлении № 16.

До поры до времени вел себя аккуратно. Но когда управлению были поручены некоторые строительные работы на фабрике имени 1 Мая, старые наклонности проявились вновь.

Паспортов у Нахапетова оказалось несколько, на имя Проскурина и Черненко в том числе. На квартире у его приятеля Теплякова, жившего с младшим братишкой, которого Нахапетов частенько выдавал за своего брата, были обнаружены искусно сделанные три сотни самых разнообразных ключей. Среди них, отдельно связанные, – от склада закройного цеха. На них имелись четкие и ясные отпечатки пальцев владельца.

… – Итак, гражданин Нахапетов.

– Черненко я.

– Нет, не Черненко и не Проскурин, а Нахапетов. Имеем к вам несколько вопросов. Биографию не надо, знаем. Разные версии тоже не требуются – слышали. Будем говорить по существу. Ясно? Кому принадлежит мысль о хищении кож – вам или Кружаку?

Нахапетов криво усмехнулся:

– На бога взять хотите? Никакого Кружака не знаю.

– Ну-ну, Нахапетов. Я ведь вас предупреждал, что вести себя надо серьезно. Вы забываете, что у нас здесь Сумадзе, Бычков, Терехин, Муравицкая. Забываете и то, что вас взяли на даче у Сумадзе…

– И все-таки я здесь ни при чем.

Дедковский выложил на стол связки ключей, изъятые в квартире Теплякова:

– Узнаете?

– А чего тут узнавать? Ключи и ключи.

– Не просто ключи, а выточенные вами. А вот этими вы отпирали склад закройного цеха. Об этом, между прочим, свидетельствует и экспертиза. Вот заключение.

– Ловко, ничего не скажешь! – почти восхищенно проговорил Нахапетов. – А вы, оказывается, того, не лыком шиты.

– Спасибо за комплимент. Но вернемся к нашему вопросу: кто инициатор операции? Кто руководитель?

– Так вы, как мне кажется, все знаете. Зачем же воду в ступе толочь?

– Отвечайте на вопросы. Иначе разговор отложим. Дел у нас и без этого много.

– Но я не понимаю, какая разница, кто предложил, кто инициатор? Допустим, я.

– Хорошо, допустим. Откуда вы узнали, что кожи прибыли? И именно на этот склад?

– Ну, слышал.

– От кого? Где? Когда?

– Не помню.

– В ночь кражи состав из десяти порожних вагонов был задержан отправкой на станцию. Это было сделано для того, чтобы использовать задний вагон для погрузки кож. Как вам удалось задержать вагоны? Ведь диспетчерская вам вроде не подчинена?

Нахапетов молчал.

– Вот видите. У лжи всегда короткие ноги. Не надо брать на себя лишнего. У вас и своих грехов достаточно. А теперь рассказывайте.

– Вы, может, забыли про меня? – налетела Муравицкая на лейтенанта Стежкова.

– Нет, как видите, не забыли. Вопросы у нас те же, что и на первом допросе. Какие обязанности выполняли в преступной группе? Кто возглавлял ее?

Муравицкая замахала руками:

– Подождите, подождите. Я ведь не профессор какой-нибудь, чтобы так вот сразу все уразуметь… Ни в какой такой шайке я не состою. Я сама по себе.

– Откуда же меха? Может, это вы ограбили фабрику?

– Ну, что вы говорите такое? Черненко предложил мне реализовать их, эти шкуры. Мой дивиденд – десять рублей со штуки, на полу они не валяются. Я человек небогатый. Вот и все.

– Не все и не так, Муравицкая. Привез-то их вам Черненко, но не от себя, а от гражданина Кружака. И не по десять рублей за штуку ваш дивиденд, а сколько сумеете взять… Теперь расскажите о продаже туфель.

– Ну, это когда было? Весной. Он же – Черненко – принес. Пять пар.

– Один раз приносил?

– Один.

– Нет, не один.

– Ах да, еще было. Тоже, кажется, пять пар.

– А откуда вы знаете Черненко-Проскурина-Нахапетова?

– Этих я не знаю. Только Черненко…

– Это одно и то же лицо. Откуда же его знаете?

– Ну, знаю, и все.

– Вы продолжаете упорствовать, Муравицкая. А ведь хотели говорить правду.

– А я правду и говорю.

– Так откуда вы знаете Черненко?

– Один человек как-то прислал его. Вот и познакомились.

– А кто этот человек?

– Это мое личное дело. Прошу его не касаться.

– Можем, конечно, и не касаться ваших сугубо личных дел. Но прислал вам его Федор Исаич Кружак. Так ведь?

Муравицкая опустила голову.

Дедковский позвонил Стежкову и попросил зайти. Когда тот появился, он несколько торжественно произнес:

– Ну что ж, лейтенант Стежков, пойдемте к «папаше» – Федору Исаичу Кружаку. Вы готовы?

– Если можно, через час-два, мои железнодорожники разговорились.

– Что-нибудь новое?

– Да нет, детали уточняем.

– Уточняйте, но в девятнадцать ноль-ноль двинемся.

Когда Дедковский и Стежков вошли к Кружаку, он побледнел, сердце у него екнуло, опустилось куда-то вниз, и он вдруг почувствовал, как по всему телу отдались его глухие, лихорадочно-торопливые удары.

Весь этот месяц, с тех пор как арестовали Сумадзе, Муравицкую, Черненко-Нахапетова и парней с Товарной-второй, Кружак не находил себе места. Он понимал, что развязка неизбежно приближается, и каждый день, и на работе и дома, ждал то ли звонка, то ли вызова, то ли просто визита людей из МУРа. Он не мог работать; ел, не видя, что ест; засыпал только после принятия удвоенных, а то и утроенных доз снотворного. Бывало, что он тешил себя: «В сущности, что они мне могут предъявить? До этих самых кож и лисьих шкурок я даже не дотрагивался… Разговор с Черненко? Но я откажусь, и все. Мало ли что может придумать какой-то там прощелыга. Деньги, что брал у Сумадзе? Но расписок-то моих у него нет».

Однако мысли эти перестали успокаивать после того, как он встретился с Еленой Вольской. Всегда нежно и ласково встречавшая своего «толстячка», на этот раз она была обеспокоена и насторожена. А то, что сказала, будто острым ножом прошло по сердцу Кружака, наполнило гнетущей и уже не уходящей тревогой и страхом.

– Федюнчик, меня приглашали на Петровку. Спрашивали про серьги и брошь, что ты мне подарил. И про какого-то Сумадзе допытывались. Я сказала, что никакого Сумадзе не знаю. Что подарок этот твой…

Теперь Кружак окончательно понял, что встречи с муровцами ему не миновать и надо приводить в исполнение давно задуманное.

Документы на такой случай у него были уже заготовлены. Адрес у Сумадзе он взял тоже загодя. В Алазанской долине, на отрогах гор есть небольшое селеньице…

Федор Исаич застегивал туго набитый портфель, когда в комнату вошла жена.

– Ну, уложила чемодан? – не поднимая головы, спросил он.

– Федор, ты что-то скрываешь от меня. В командировки так не собираются. – Жена заплакала.

– Не канючь. Там кто-то звонит. Иди посмотри.

Через полминуты жена заглянул в полуоткрытую дверь:

– Там к тебе какие-то незнакомые мужчины.

В комнату входили Дедковский и Стежков.

– А, наши пинкертоны пожаловали, – деланно улыбаясь, проговорил Кружак. – Чем могу служить? Как дела на фронте борьбы с преступностью?

Федор Исаич бодрился, а у самого лихорадочно билась мысль: «Опоздал, опоздал…»

– Федор Исаич, – деловито и буднично обратился к нему Дедковский. – Нам надо поговорить. И обстоятельно.

– Пожалуйста, с удовольствием.

– Удовольствия не обещаю. Разговор будет идти о преступной группе, которую вы возглавляете… Мы надеемся на ваш здравый смысл и реальное понимание вещей. Для скорейшего и наиболее точного расследования дела было бы очень желательно ваше искреннее признание и подробный рассказ о всех деталях и перипетиях этой затянувшейся истории.

Кружак огляделся но сторонам, будто хотел удостовериться, не слушает ли этот разговор еще кто-то, и глухо, хрипло отвечал:

– Но, позвольте, вы мне предъявляете тяжкое обвинение. Его надо доказать. Нельзя, знаете, так вот…

Дедковский укоризненно посмотрел на Кружака:

– Неужели вы думаете, что мы говорим это без доказательств?

– Тогда предъявите.

– Предъявим, обязательно предъявим. Но хочу еще раз посоветовать: вертеться, как вьюн на сковородке, это, так сказать, удел рядовых мошенников. Надо не усугублять дело, а стараться помочь следствию. Это единственный разумный для вас путь.

– Хотите воздействовать на мою психику? На сознательность бьете? Не выйдет, майор. Каждый должен драться за себя, и я не такой дурак, чтобы добровольно лезть в силки, которые вы мне расставляете. Вы хотите навязать мне руководство какой-то группой? Не знаю я никакой группы. Не имею никакого отношения к такого рода делам. Если у вас есть какие-то доказательства моих так называемых преступлений, предъявляйте мне их официально, в точном соответствии с уголовно-процессуальным кодексом.

Дедковский встал с кресла, с сожалением посмотрел на Кружака:

– Я думал, вы умеете мыслить здраво. – И сухим, официальным голосом объявил: – Гражданин Кружак. Вот постановление на обыск в вашей квартире. Постановление на ваш арест также имеется. Вы поедете с нами. Будьте любезны, ознакомьтесь с обоими документами…

Кружак сразу весь сник, обмяк. Наигранная бодрость оставила его. Он запричитал:

– Но я хотел только сказать, заявить, что невиновен. Объяснить хотел… Вы должны выслушать.

– Обязательно выслушаем. Самым внимательным образом. Сейчас же займемся другим. Лейтенант Стежков, позовите понятых и приступайте к обыску.

Странно жили люди в этой квартире. И Стежков, производя обыск, не переставал удивляться этому.

Тесно, почти вплотную друг к другу стояла мебель: огромный платяной зеркальный шкаф сросся с модерновой полкой, а та, в свою очередь, впритык соприкасалась с вычурной пузатой горкой, битком набитой фужерами, бокалами, рюмками, замысловатыми вазами из хрусталя разных цветов и оттенков. На нижних полках белел фарфор сервизов.

Большой, красного дерева стол, массивные стулья вокруг него, еще какие-то два столика поменьше так близко подступали друг к другу, что пройти между ними можно было с большим трудом, осторожно протискиваясь боком.

Здесь же у стен стояли диван и широкая тахта, покрытая со стены до пола турецким ковром. Другой громадный ковер с причудливыми едкими цветами висел на противоположной стене. И еще какие-то коврики, дорожки, портьеры, шторы, сюзане почти сплошь завешивали стены, драпировали двери, окна, устилали пол. Лишь потолок в комнате выделялся светлым и более или менее свободным пятном.

Такое же нагромождение случайных, ненужных, но дорогих вещей было и в битком набитых шкафах, гардеробах, кладовых.

Шубы, платья, костюмы, сшитые впрок, почти ненадеванные, старились здесь, на вешалках, быстрее, чем изнашивались.

Казалось, в квартире нечем было дышать, домашняя утварь сжирала воздух.

Федор Кружак давно привык жить на широкую ногу. Даже в трудные военные и послевоенные годы он, тогда еще молодой снабженец, не отказывал себе ни в чем. А чтобы соседи ничего не заподозрили, супруга разбирала, сушила его и свое барахло по ночам. По ночам же варила куриные бульоны мужу, чтобы люди не узнали, что Кружаки живут не по средствам. Тогда ведь курица была роскошью даже для академика.

Когда же Кружаку дали отдельную квартиру, пузатые шкафы, кладовки, горки принимали в свои чрева все новое и новое барахло.

А потом у Федора Кружака появились и другие потребности… Седина в голову, бес в ребро… Денег стало требоваться еще больше. Давно уже набивший руку на темных делах, он теперь не гнушался ничем. Брал где и как мог, пускался во все тяжкие. Наконец дошел до операций с шевро и лисьими шкурками…

Разговор с Кружаком состоялся на следующий день.

– Нам нужно уточнить период деятельности вашей группы. Когда она возникла? Видимо, при подготовке кражи обуви? Какое вы имели отношение к этой «операции»?

– К самой краже – никакого, скорей к ее итогам. Как-то ночью, идя по территории, я случайно заметил, как Черненко и еще двое парией прицепляли к составу порожняка вагон с контейнером. Я мог разоблачить их. Они это поняли и утром принесли мне… три тысячи… Так началось наше знакомство.

– Теперь о второй краже. Мысль о ней принадлежала вам?

– Не совсем.

– Но как же? Ведь о том, что на склад пришло первосортное шевро, на фабрике знали очень немногие. И уж, во всяком случае, этого не мог знать Черненко-Нахапетов.

– Да, пожалуй, что так.

– Как же все было?

– Я пригласил к себе Черненко или как его еще там зовут и сообщил ему о предстоящем поступлении кож. Он обещал все обмозговать со своими друзьями. Назавтра пришел опять и изложил план действий. Я его одобрил.

– Кто связывался с Сумадзе? Вы лично или помощники?

– Я сам. Познакомился-то с ним я через Черненко после той первой кражи. Но потом мы имели дело напрямую.

– Итак, вы одобрили план. И что же дальше?

– Черненко и его… приятели осуществили его. В детали я не вникал. Да и забылось уже многое.

– Ну что ж, напомним вам эти детали, – включился в разговор Дедковский. – Если что не так, вы уточните.

Ночью, шестнадцатого ноября, Нахапетов и Терехин подъехали к проходной, объяснив Шамшину, что завернули на огонек. Попросили у него кружку, чтобы выпить. Старика угостили тоже. Через некоторое время Терехин вышел из проходной будто бы взглянуть на машину. Он бросил за забор круг колбасы, напичканной барбамилом, как, впрочем, и водка, которой перед этим угостили старика. Через пятнадцать минут все стражи фабрики спали мертвым сном. Нахапетов и Терехин открыли ворота, подъехали к складу. В это время Бычков подогнал дрезиной вагон. Черненко открыл склад и вместе с Терехиным через окно начал грузить кожи.

Бычков ходил около и наблюдал. Погрузив сто десять пачек, насторожились: тявкнула собака, значит, сторожа начали просыпаться. Дальнейшую погрузку прекратили, аккуратно закрыли окно, потом так же аккуратно, с соблюдением всех «секретов» заперли двери. Вагон отогнали к центральному складу. В машину же положили две пачки.

Днем, когда Бугровы были на работе, а старик Шамшин мирно спал после ночного дежурства, пачки эти спрятали около их жилья. Закопали, завалили разным хламом. Все было продумано. Улики неоспоримые. Именно для этой цели, а также для того, чтобы сбить со следа розыск, вам и понадобилась машина. Ее мы искали по московским гаражам, а она оказалась из области – Сумадзе прислал.

Утром вагон с кожами, вслед за девятью другими, благополучно вытолкнули за пределы фабрики. В Лихоборах кожи перекочевали в грузовик Сумадзе, а затем на его дачу.

Кружак, воспользовавшись небольшой паузой, заметил:

– Тщательно, однако, мы все исследовали.

– Пока не все. Например, не ясно, кому принадлежит мысль подбросить кожи Шамшину и Бугровой? Вам?

– Ну, я не помню.

– Ваше, ваше предложение, Кружак. Припомните, Нахапетов даже в гении вас произвел за эту мысль.

– Ах! Да, да. Был такой разговор. У него с дочерью Бугровой что-то там произошло.

– Знаем. За хамство и приставание он публично получил от девушки пощечину и презрительную оценку своей персоны: «Подонок». Так что ваше предложение пришлось ему по душе. В общем, было продумано все…

Кружак махнул рукой:

– Где там все, раз здесь перед вами нахожусь.

– Будем объективны, Кружак. Вы должны были здесь оказаться значительно раньше. Если бы не ушел из жизни Шамшин – умер-то он из-за того, что не смог пережить своей вины за случившееся, – мы бы давно напали на ваш след. И тогда не было бы кражи у соседей.

– Ну, к этой краже я отношения не имею, – торопливо пояснил Кружак.

– Однако вам Сумадзе вручил пять тысяч.

– Неправда.

– Нет, правда, Кружак. – Следователь открыл папку с материалами уголовного розыска. – Вот запись в гроссбухе Сумадзе: «5 тысяч Кружаку по «л. ш.». А «л. ш.» – это лисьи шкурки. Хотите взглянуть?

– Нет, не хочу. Я это отрицаю.

– Ну что ж, дело ваше. Уточним на очной ставке с Сумадзе. Но отрицаете вы этот эпизод зря. Ведь именно вы подсказали, как и когда осуществить операцию на пошивочной. И некоего Теплякова туда внедрили вы лично.

– Не знаю такого.

– Знаете, Кружак, знаете. Вы не только инициатор этой кражи, но даже распределение добычи из своих рук не упустили. Ведь Муравицкой-то по прямой вашей команде полсотни шкурок Черненко отвез.

Кружак вздохнул:

– И это знаете! Не зря хлеб едите, не зря. – Помолчав, выдохнул: – Обязан я ей, очень обязан.

– Видимо, действительно обязаны, раз такие «королевские подарки» посылали. Но, впрочем, даровую-то добычу не жаль. Что легко дается, легко и тратится.

– Скажите, гражданин майор… – Кружак немного замялся. – У меня было ощущение, что с самого первого дня, как ваша группа приехала на фабрику, вы… подозревали меня. Ошибся я или интуиция мне правильно подсказала?

Дедковский усмехнулся:

– Нет, не ошиблись, и интуиция вас не подвела. Но ведь она питалась довольно точной информацией. Вы-то знали, кто украл на фабрике партию обуви, шевро, кто обокрал соседа. Да, подозрения в отношении вас у меня родились давно. И не по какому-то наитию и сверхчутью. Всеми силами вы оттягивали снятие остатков по складам. Это настораживало. Затем ваше знаменитое длительное совещание всех работников снабжения, складского хозяйства и охраны утром в день кражи. Серьезное совещание, говорят, было. В ходе его вы выходили по телефонному вызову, объяснив, что звонит жена. А жена ваша в эти дни была в Серпухове, у сестры. И совещание вы затеяли вовсе не для того, чтобы заострить вопрос. Вам надо было исключить какую-либо случайность, на постах-то почти никого не осталось, на складах тоже. И выходили вы не к жене, а на складскую площадку, чтобы поторопить своих помощников с выталкиванием вагона с кожами.

– И как это вы все установили?

– Установили это мы, к сожалению, позже, чем надо бы… Ваше повторное совещание, между прочим, укрепило нас в подозрениях еще больше. Расчет-то был понятен – убедить нас, что Кружак так ратует за порядок на фабрике, что даже заподозрен быть не может в чем-либо предосудительном. Но полной уверенности, что вы жулик, у нас все же не было. Окончательно в этом мы убедились, когда Стежков увидел вас в ресторане. Стало ясно, что вы и есть тот «папаша», которого так настойчиво хотела предупредить Муравицкая через Черненко-Нахапетова, когда они оба попали в отделение милиции.

– Да, выходит, круг замкнулся, – пробормотал Кружак.

– Замкнулся, – подтвердил Сахнин, – безусловно, замкнулся. Но неясно одно, Кружак, как вы дошли до жизни такой? Как и у Сумадзе – мания наживы? На днях у него на даче при новом обыске обнаружили пять консервных банок с золотыми монетами, целую пачку валюты и даже на сорок тысяч старых денег. Не обменял в свое время, а выбросить жалко. Это кубышник. У вас что, тоже эта страсть?

Кружак долго сидел, закрыв глаза. Потом с легким раздражением признался:

– Нажил-то я не так уж много.

– И не так уж мало, – не выдержал Стежков. – Вон опись-то имущества какая! На тридцати страницах. В квартире повернуться негде от барахла. Как в комиссионке. Кошмар какой-то! И как земля носит таких?.. Ни совести, ни чести, ни стыда.

– Вот видите, молодым всегда все ясно, – мрачно усмехнулся Кружак и, как бы ища сочувствия, взглянул на следователя и Дедковского. Но майор задумчиво, не глядя на Кружака, вымолвил:

– А что? Лейтенант сказал верно.

Кружак вдруг заговорил вновь. Заговорил нервно, торопясь, словно боялся, что его прервут:

– Все дело в семье. Сначала им все нес. Ненасытная она у меня, жена, склочная, вздорная скопидомка. Детей четверо. Все требуют. А ведь я тоже человек. Радости же никакой. Притулился к Клавдии Муравицкой. Очень душевная женщина. Потом закружилась голова от Елены. Ну, так закружилась, что себя не помню. А ведь я далеко не красавец. И немолод. Широкой душой привлек ее. Тут уж все вдвойне потребовалось. Одним словом…

– Одним словом, я и говорю, что ни стыда, ни совести, – брезгливо повторил Стежков.

– Зато я жил, молодой человек. Жил. Помните у Омара Хайяма:

 
Мы больше в этот мир вовек не попадем,
Вовек не встретимся с друзьями за столом.
Лови же каждое летящее мгновенье!
Его не подстеречь уж никогда потом…
 

Глаза у Кружака ничего не выражали: ни горя, ни раскаяния – ничего. Это было странно, удивительно даже для Дедковского, видевшего немало всякого люда. И майору подумалось: «Да, такие вот в угоду своим низменным страстишкам способны на все, ни перед чем не остановятся. И хорошо, черт возьми, что Кружак и его подручные пойманы наконец».

Как-то Дедковский, закончив вечером работу, шел к центру, к станции метро. Стоял тихий морозный вечер. Сухой снег скрипел под ногами прохожих, шуршал под шинами пробегавших по мостовой машин.

Около Большого театра майора окликнул девичий голос:

– Товарищ майор, а товарищ майор. Можно вас на минутку?

Дедковский остановился. К нему подошла несколько смущенная девушка.

– Вы меня не узнаете? Я Настя Бугрова.

– Нет, почему же. Я помню вас.

– Вы знаете, маму-то ведь освободили. Она совершенно не виновата. А тех… ну, жуликов, проходимцев, всех на чистую воду вывели, осудили.

– Очень хорошо. Я рад и за маму вашу, и за вас. Отвечать должен тот, кто виноват.

Откуда было знать Насте Бугровой, кто довел до конца дело под кодовым названием «Шевро»!