Текст книги "Наследие Чингисхана"

Автор книги: Николай Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

Характерным для настоящего момента – момента преддверия подлинной идеократии – является то обстоятельство, что силы, созидающие формы для грядущего идеократического строя, поступают в этом отношении почти бессознательно и, во всяком случае, не отдают тебе ясного отчета в существе происходящего. В Италии сущность идеократии заслонена культом личности Муссолини и голым организационизмом; благодаря этому фашизм не создает стройной миросозерцательной системы, даже как будто боится создавать ее, оправдываясь тем, что исходит не из теории, и из фактов, и в результате основная идея фашизма становится малосодержательной, сводится почти исключительно к обожествлению итальянской нации, к голому самоутверждению этой нации как биологической особи; таким образом, здесь трудно говорить об общности миросозерцания, объединяющей членов государственного актива, а скорее приходится говорить об общности эмоций. В СССР общность миросозерцания у государственного актива (коммунистов) имеется, но тем не менее положение оказывается прямо-таки парадоксальным: партия, фактически выполняющая функции идеократического отбора, теоретически отрицает автономность идейного начала, а следовательно, и самую возможность идеократии и потому вынуждена лгать и притворяться, будто правящим слоем является вовсе не она, а пролетариат; фактически будучи единственной, эта партия продолжает клокотать пафосом борьбы, столь характерным для многопартийного демократического строя, и для оправдания этого пафоса вынуждена сама создавать себе объекты борьбы и т. д. Словом, ни в Италии, ни в СССР проблема идеократического строя не осознана, а потому и сам идеократический строй в этих странах осуществлен не полно и не только не совершенно, но в некоторых отношениях прямо даже превратно. И фашизм, и коммунизм – лжеидеократии. Настоящая идеократия еще не появилась, но не замедлит появиться. Пока же сама жизнь в лжеидеократических странах создает для этой настоящей идеократии политические, экономические и бытовые формы и условия.

VI

Всесторонняя разработка теории идеократического государства является неотложной задачей современности. При этом надо помнить, что в тех двух странах, в которых ныне как будто нечто похожее на идеократию уже существует и создаются соответствующие формы жизни – именно в Италии и в СССР, – все-таки о настоящей идеократии говорить еще нельзя. Поэтому при разработке теории идеократического государства не следует привязываться к фактам и к опыту названных двух стран: надо исходить из анализа самих понятий, лежащих в основе идеократии, а полученные таким путем выводы помогут разобраться в том, насколько то или иное явление русского коммунизма или итальянского фашизма должно быть признано осуществлением или, наоборот, извращением идеократического строя.

Можно уже сейчас, правда, лишь в очень общей форме, определить основные черт политической, экономической и культурной физиономии грядущего идеократического государства. Так, можно с уверенностью сказать, что идеократическому строю соответствует известный государственный максимализм, активное руководящее участие государства в хозяйственной жизни и развитии культуры, – в чем идеократический строй принципиально отличается от демократического, связанного с государственным минимализмом и невмешательством в хозяйство и культуру. Вследствие именно этого своего государственного максимализма идеократический строй требует, чтобы власть, с одной стороны, была чрезвычайно сильной, но с другой – чрезвычайно близко стояла к населению; в идеократическом государстве широко должно применяться выборное начало и участие общественных организаций в государственном строительстве, но в то же время должно происходить усиленное огосударствление общественных организаций. Самая техника выборов и функционирования выборных учреждений при идеократическом строе не менее (может быть, даже более) развита, чем при строе демократическом, но основана на совершенно иных принципах – ибо демократический строй предполагает многопартийность, а идеократический строй ее исключает [109]109
  Следует особенно подчеркнуть, что отвержение многопартийности вовсе не означает простого насильственного подавления всех инакомыслящих. Отвержение многопартийности предполагает создание таких политических условий и такой техники выборов и работы выборных учреждений, при которых существование нескольких взаимно друг с другом борющихся партийных организаций стало бы просто ненужным, нецелесообразным. Проблема эта – чисто техническая и вполне разрешимая. Одним из путей к ее разрешению является профессиональное представительство, упор выборной техники не на отдельного избирателя, а на организованные по деловому принципу группы населения – путь, используемый как в Италии, так и в СССР. Другой путь состоит в выделении некоторых сфер законодательства в ведение специальных выборных учреждений, состоящих из делегатов только непосредственно заинтересованных групп населения.


[Закрыть]. Сообразно с этим изменяется и самое понятие партии, которая становится сочетанием государственно-идеологической организации с корпорацией правящего слоя…

В пределах настоящей статьи невозможно обрисовать, хотя бы в общих чертах, те особенности идеократического строя, которые уже сейчас выясняются при внимательном теоретическом анализе. Сказанного выше достаточно, чтобы дать представление о том, что идеократический строй есть строй совершенно особый, в корне отличный как от демократического, так и от аристократического. Своеобразие этого строя будет тем больше, чем полнее и совершеннее этот строй будет воплощаться в жизни: современные ущербленные и искаженные воплощения идеократического строя в Италии и в СССР, не представляют еще идеократии в ее чистом виде, а потому и несвободны от чуждых идеократическому строю неизжитых элементов и обломков иного строя (особенно строя демократического).

Грядущий, подлинно идеократический строй, очищенный от всяких чуждых ему элементов, явит совершенно новые, небывалые формы политической, экономической и социальной жизни, быта и культуры…

VII

Перед проблемами, встающими в связи с созданием идеократического строя, проблема формы правления бледнеет и теряет всякую остроту. В самом деле, разве не малосущественно для фашистской Италии, что она есть монархия. Ведь фактическим главой государства – притом с атрибутами чуть ли не восточного деспота – является Муссолини. По конституции Муссолини – премьер-министр, Ленин, по советской конституции, был тоже вроде премьер-министра, председателем Совнаркома; но это не важно, ибо, хотя в настоящее время председателем Совнаркома является Рыков, роль фактического высшего распорядителя судьбами государства играет не он, а Сталин.

В этом сказывается особенность идеократического строя. Строй этот тяготеет к наделению высшей властью лидера «единой и единственной партии», причем сама эта власть и лидерство основаны не на выборах и не на наследстве, а на фактическом престиже данного лидера в партийных кругах и на тех отношениях, которые у него складываются с другими лидерами той же единственной партии. Можно сказать, что в идеократическом государстве государственный правительственный актив состоит из сплоченных в сильную и внутренне дисциплинированную организацию членов единой и единственной партии; поскольку эта партия возглавляется советом вождей (политбюро, ЦК и т. д. и т. д.), этот совет и является фактическим возглавителем государства; если же один из вождей – членов упомянутого совета – пользуется большим по сравнению с другими престижем и влиянием, то он оказывается фактическим главой государства. Существует ли наряду с этим фактическим возглавлением и другое, конституционное, и является ли оно наследственным или выборным – все это при идеократическом строе совсем второстепенно и несущественно.

Возникает вопрос, насколько идеократический строй можно считать прочным, стабильным и не является ли этот строй переходным. Отвечать на такие вопросы, конечно, невозможно, ибо это уже относится к области гаданий и предсказаний. В конце концов, всякий строй можно рассматривать как переходный. По всей вероятности, и идеократический строй со временем сменится каким-то другим. Но этот другой строй, который придет на смену идеократическому, конечно, не будет тождествен ни с прежним демократическим, ни с прежним аристократическим, а будет совсем новым; каким именно – этого мы не знаем и знать не можем. Но, во всяком случае, реки вспять не текут, и история назад не идет. Что же касается формы правления, то из того фактического положения, которое мы выше охарактеризовали как типичное для идеократического строя, со временем может развиться либо особого рода монархия, либо особого рода республика. Как на историческую аналогию можно сослаться на халифат, который при первых халифах очень близко подходил к типу идеократического государства (хотя, конечно, отнюдь не совпадал с этим типом), а со временем обратился в наследственную монархию.

Но все эти проблемы в настоящее время не актуальны. Надо сначала создавать настоящую идеократию, очищенную от посторонних примесей.

Перед нами, русскими, стоит великая задача заменить теперешнюю лжеидеократию коммунизма идеократией истинной. Задача эта требует громадной и напряженной работы – организационной, практической и теоретической. К этой-то работе евразийство и призывает.

Общеевразийский национализм

I

До революция Россия была страной, в которой официальным хозяином всей государственной территории признавался русский народ. При этом не делалось никакой принципиальной разницы между областями с исконно русским и областями с инородническим коренным населением: русский народ считался собственником и хозяином как тех. так и других, а инородцы не хозяевами, а только домочадцами.

За время революции положение дела изменилось. В закономерном для известного периода революции процессе всеобщего анархического разложения Россия грозила распасться на отдельные части, если бы русский народ не спас государственного единства, пожертвовав ради этого своим положением единственного хозяина государства. Таким образом, в силу неумолимой логики истории прежнее соотношение между русским народом и инородцами было нарушено. Нерусские народы бывшей Российской империи приобрели положение, которого они не имели ранее. Русский народ оказался не единственным господствующим, а одним из равноправных народов, населяющих государственную территорию. Правда, превосходя все прочие народы своею численностью и имея за собой многовековую традицию государственности, русский народ естественно играет и должен играть первую роль среди всех народов государственной территории. Но это все же уже не хозяин среди домочадцев, а только первый между равными.

Описанная перемена, наступившая в положении русского народа, должна быть учтена всеми, кто задумывается над будущим нашей родины. Никак нельзя предполагать, чтобы создавшееся в процессе революции новое положение русского народа среди других народов бывшей Российской империи и нынешнего СССР было лишь временным, преходящим. Те права, которыми теперь наделены нерусские народы СССР, уже не могут быть отняты. Время укрепляет существующее положение. В будущем попытка отнять или хотя бы умалить эти права вызвала бы самое ожесточенное сопротивление. Если русский народ когда-нибудь вступит на путь такого насильственного отбирания или уменьшения прав других народов, проживающих на государственной территории, то тем самым обречет себя на длительную и тяжелую борьбу со всеми этими народами, на вечное состояние то явной, то скрытой войны со всеми ними. Не подлежит сомнению, что такая война чрезвычайно желательна для врагов России и что в своей борьбе против притязаний русского народа отдельные самоопределившиеся народы прежней Российской империи и нынешнего СССР найдут себе поддержку и союзников среди иностранных держав. И это тем более что с моральной точки зрения позиция русского народа, пытающегося отобрать или умалить национальные прерогативы друг их народов государственной территории, будет крайне невыгодной, почти незащитимой. В силу же моральной необоснованности борьбы за отобрание прав у нерусских народов бывшей Российской империи борьба эта окажется непопулярной прежде всего в среде самого русского народа. Каков бы ни был исход данной борьбы, самый факт ее означал бы утрату русским народом государственного чутья в угоду шовинистическому самоутверждению, а это было бы, во всяком случае, признаком близкого распада государства.

Таким образом, об отобрании или умалении прав, приобретенных за время революции равными народами бывшей Российской империи, не должно быть и речи. Та Россия, в которой единственным хозяином всей государственной территории был русский народ, – эта Россия отошла в историческое прошлое. Отныне русский народ есть и будет только одним из равноправных народов, насевших государственную территорию и принимающих участие в управлении ею.

Эта перемена роли русского народа в государстве ставит перед русским национальным самосознанием ряд проблем. Прежде самый крайний русский националист все же был патриотом. Теперь же то государство, в котором живет русский народ, уже не является исключительной его собственностью, исключительный русский национализм оказывается нарушающим равновесие составных частей государства и, следовательно, ведет к разрушению государственного единства. Чрезмерное повышение русского национального самолюбия способно восстановить против русского народа все прочие народы в государстве, т. е. обособить русский народ от других. Если прежде даже крайнее русское национальное самолюбие было фактором, на который государство и могло опираться, то теперь это же самолюбие, повысившись до известного предела, может оказаться фактором антигосударственным, не созидающим, а разлагающим государственное единство. При теперешней роли русского народа в государстве крайний русский национализм может привести к русскому сепаратизму, что прежде было бы немыслимо. Крайний националист, желающий во что бы то ни стало, чтобы русский народ был единственным хозяином у себя в государстве и чтобы самое это государство принадлежало на правах полной и нераздельной собственности одному русскому народу, такой националист при современных условиях должен примириться с тем, чтобы от его России отпали все окраины, т. е. чтобы границы этой России совпадали приблизительно с границами сплошного великорусского населения в пределах до уральской России; только в таких суженных географических пределах эта радикально-националистическая мечта и осуществима. Таким образом, в настоящее время крайний русский националист оказывается с государственной точки зрения сепаратистом и самостийником – совершенно таким же, как всякие украинские, грузинские, азербайджанские и т. д. националисты-сепаратисты.

II

Если прежде основным фактором, спаивавшим Российскую Империю в одно целое, являлась принадлежность всей территории этого государства единому хозяину – русскому народу, возглавляемому своим русским царем, то теперь этот фактор уничтожен. Возникает вопрос: какой же другой фактор может теперь спаять все части этого государства в одно государственное целое?

В качестве такого объединяющего фактора революция выдвинула осуществление известного социального идеала. СССР есть не просто группа отдельных республик, а группа республик социалистических, т. е. стремящихся осуществить один и тот же идеал социального строя, и именно эта общность идеала объединяет все эти республики в одно целое.

Общность социального идеала и, следовательно, того направления, по которому устремляется государственная воля всех отдельных частей нынешнего СССР, разумеется, является мощным объединительным фактором. И даже если со временем характер этого идеала изменится, все же самый принцип обязательной наличности общего идеала социальной справедливости и общей воленаправленности к этому идеалу должен продолжать лежать в основе государственности тех народов и областей, которые ныне объединены в СССР. Но спрашивается, достаточно ли одного этого фактора для объединения разных народов в одно государство? В самом деле, ведь из того факта, что Узбекская Республика и Белорусская Республика обе руководствуются в своей внутренней политике стремлением к достижению одного и того же социального идеала, вовсе еще не следует, чтобы обе эти республики обязательно должны были объединиться под сенью одного государства. Мало того, из этого факта даже не следует, чтобы эти две республики не могли враждовать или воевать между собой. Ясно, что одной общности социального идеала недостаточно и что националистически-сепаратистским стремлениям отдельных частей СССР должно быть противопоставлено что-то еще.

В современном СССР таким противоядием против национализма и сепаратизма является классовая ненависть и сознание солидарности пролетариата перед лицом постоянно грозящей ему опасности. В каждом из народов, входящих в состав СССР, полноправными гражданами признаются только пролетарии, и, в сущности, самый Советский Союз составляют не столько народы, сколько именно пролетарии этих народов. Захватив власть и осуществляя свою диктатуру, пролетариат разных народов СССР в то же время постоянно чувствует себя под угрозой своих врагов, как внутренних (ибо социализм еще не наступил, и в переживаемую «переходную» эпоху приходится допускать существование капиталистов и буржуев даже внутри СССР), так и внешних (в лице всего прочего мира, пребывающего всецело во власти международного капитализма и империализма). И вот для того, чтобы успешно отстаивать захваченную власть против происков врагов, пролетариям всех народов СССР и необходимо объединиться в одно государство.

Благодаря этому взгляду на смысл существования СССР, советскому правительству оказывается возможным бороться с сепаратизмом: сепаратисты стремятся к разрушению государственного единства СССР, но это единство необходимо пролетариату для отстаивания захваченной им власти, следовательно, сепаратисты являются врагами пролетариата. По той же причине оказывается возможным и необходимым бороться и с национализмом, так как этот последний легко может быть истолкован как скрытый сепаратизм. К тому же, согласно марксистской доктрине, пролетариат лишен националистических инстинктов, которые являются атрибутами буржуазии и плодом буржуазного строя. Борьба против национализма осуществляется уже самим фактом перенесения центра народного внимания из сферы национальных эмоций в сферу эмоций социальных. Сознание национального единства, являющееся предпосылкой всякого национализма, оказывается подорванным обостренной классовой враждой, а большинство национальных традиций опорочено связью с буржуазным строем, с аристократической культурой или с «религиозными предрассудками». При всем том честолюбие каждого народа до известной степени польщено тем, что в пределах той территории, которую он населяет, язык его признан официальным, административные и иные должности замещаются людьми из его среды, и зачастую и самая область официально называется по населяющему его народу.

Итак, можно сказать, что фактором, связывающим все части нынешнего СССР в одно государственное целое, опять является наличие официально признанного единого хозяина всей государственной территории; только прежде таковым хозяином признавался русский народ, возглавляемый своим царем, а теперь таковым хозяином считается пролетариат всех народов СССР, возглавляемый коммунистической партией.

III

Недостатки только что описанного современного решения вопроса сами собой очевидны. Не говоря уже о том, что деление на пролетариат и буржуазию по отношению ко многим народам СССР либо вовсе непроводимо, либо совершенно малосущественно и искусственно; следует особенно подчеркнуть, что все это решение вопроса само в себе несет указание на свою временность. В самом деле, ведь государственное объединение народов и стран, в которых власть захвачена пролетариатом, является целесообразным только с точки зрения данного этапа борьбы пролетариата со своими врагами. Да и самый пролетариат как угнетаемый класс, согласно марксизму, есть явление временное и подлежащее преодолению. То же следует сказать и о классовой борьбе. Таким образом, при описанном выше решении вопроса единство государства оказывается покоящимся не на каком-нибудь принципиально постоянном основании, а на основании принципиально временном, преходящем. Это создает нелепое положение и целый ряд совершенно нездоровых явлений. Чтобы оправдать свое существование, центральному правительству приходится искусственно раздувать опасность, угрожающую пролетариату, приходится самому создавать объекты классовой ненависти в лице новой буржуазии с тем, чтобы натравливать пролетариат на этот класс и т. д… Словом, приходится все время поддерживать в сознании пролетариата представление о том, что положение его в качестве единого хозяина государства крайне непрочно.

В задачу этой статьи не входит критиковать коммунистическую концепцию государства по существу. Мы рассматриваем здесь идею диктатуры пролетариата только в одном ее аспекте, именно как фактор, объединяющий все народы СССР в одно государственное целое и противостоящий националистически-сепаратистским течениям. И следует признать, что в этом своем аспекте идея диктатуры пролетариата, хотя до сих пор и оказывалась действенной, не может стать прочным, непреходящим решением вопроса. Национализм отдельных народов СССР развивается по мере того, как эти народы все более свыкаются со своим новым положением. Развитие образования и письменности на разных национальных языках и замещение административных и иных должностей в первую очередь туземцами углубляют национальные различия между отдельными областями, создают в туземных интеллигентах ревнивый страх перед конкуренцией «пришлых элементов» и желание попрочнее закрепить свое положение. В то же время классовые перегородки внутри каждого отдельного народа СССР сильно стираются и классовые противоречия постепенно блекнут. Все это создает самые благоприятные условия для развития в каждом из народов СССР своего национализма с сепаратистским уклоном. Против этого идея диктатуры пролетариата оказывается бессильной. Пролетарий, попавший к власти, оказывается обладающим, при этом иногда даже в очень сильной дозе, теми националистическими инстинктами, которые, согласно доктрине коммунизма, у настоящего пролетария должны отсутствовать. И такого попавшего к власти пролетария интересы мирового пролетариата, оказывается, волнуют гораздо меньше, чем это полагается по доктрине коммунизма…

Таким образом, идея диктатуры пролетариата, сознание солидарности пролетариата и разжигание классовой ненависти в конце концов должны оказаться недействительными средствами против развития националистических и сепаратистских стремлений народов СССР.

IV

Современное решение вопроса о принципе государственного объединения частей бывшей Российской Империи логически вытекает из марксистского учения о классовой природе государства и из свойственного марксизму пренебрежения к национальному субстрату государственности. Но следует признать, что для сторонников этого учения ничего и не остается другого, как заменить идею господства одного народа идеей диктатуры одного класса, т. е. подменить национальный субстрат государственности субстратом классовым. А из этой подмены все дальнейшее вытекает само собой. Таким образом, коммунисты во всяком случае гораздо более правы и последовательны, чем те демократы, которые, отрицая единый национальный субстрат русской государственности, проповедуют широкую областную автономию или федерацию без классовой диктатуры, не понимая, что при таких условиях существование единого государства немыслимо.

Для того чтобы отдельные части бывшей Российской Империи продолжали существовать как части одного государства, необходимо существование единого субстрата государственности. Этот субстрат может быть национальным (этническим) или классовым. При этом классовый субстрат, как мы видели выше, способен объединить отдельные части бывшей Российской Империи только временно. Прочное и постоянное объединение возможно, следовательно, только при наличии этнического (национального) субстрата. Таковым до революции был русский народ. Но теперь, как указано выше, уже невозможно вернуться к положению, при котором русский народ был единственным собственником всей государственной территории. Ясно также, что и никакой другой народ, проживающий на этой территории, не может исполнить роли такого единственного собственника всей государственной территории. Следовательно, национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской Империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом.

Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию – Евразией, ее национализм – евразийством.

V

Всякий национализм исходит из интенсивного ощущения личностной природы данной этнической единицы и потому прежде всего утверждает органическое единство и своеобразие этой этнической единицы (народа, группы народов или части народа). Но фактически нет (или почти кет) на свете народов вполне единых или однородных; во всяком народе, даже очень маленьком, всегда существует несколько племенных разновидностей, нередко довольно значительно отличающихся друг от друга по языку, по физическому типу, по характеру, по обычаям и проч. Нет также (или почти нет) на свете народов вполне своеобразных или обособленных: каждый народ всегда входит в какую-нибудь группу народов, с которым его связывают те или иные общие признаки. А часто один и тот же народ по одному ряду признаков входит в одну, а по другому ряду – в другую группу народов. Можно сказать, что единство этнической единицы обратно пропорционально, а своеобразие этнической единицы прямо пропорционально величине этой единицы: к полной однородности, полному единству приближаются только самые маленькие этнические единицы (например, какая-нибудь мелкая племенная разновидность одного народа), к полному своеобразию приближаются только большие этнические единицы (например, какая-нибудь группа народов). Таким образом, национализм всегда в известной мере отвлекается от фактической неоднородности и необособленности данной этнической единицы, и, смотря по степени этого отвлечения, можно различать разные видны национализма.

Из сказанного явствует, что в каждом национализме наличествуют одновременно элементы централистические (утверждение данной этнической единицы) и сепаратистские (утверждение своеобразия данной этнической единицы и ее обособления от более широкой единицы). Далее ясно, что благодаря вхождению одной этнической единицы в другую (народ входит в группу народов, но сам, в свою очередь, заключает в себе несколько племенных или краевых разновидностей) могут существовать национализмы разной амплитуды, разной широты, причем эти национализмы тоже входят друг в друга подобно концентрическим кругам, сообразно тем этническим единицам, на которые они направлены. Наконец, ясно, что централистские и сепаратистские элементы одного и того же национализма не противоречат друг другу, но централистские и сепаратистские элементы двух концентрических национализмов друг друга исключают: т. е. если этническая единица А входит как часть в этническую единицу В, то сепаратистский элемент национализма А и централистский элемент национализма В друг друга исключают.

Таким образом, для того чтобы национализм данной этнической единицы не вырождался в чистый сепаратизм, необходимо, чтобы он комбинировался с национализмом более широкой этнической единицы, в которую данная этническая единица входит. В применении к Евразии это значит, что национализм каждого отдельного народа Евразии (современного СССР) должен комбинироваться с национализмом общеевразийским, т. е. евразийством. Каждый гражданин евразийского государства должен сознавать не только то, что он принадлежит к такому-то народу (или к такой-то разновидности такого-то народа), но и то, что самый этот народ принадлежит к евразийской нации. И национальная гордость этого гражданина должна находить удовлетворение как в том, так и в другом сознании. Сообразно с этим должен строиться национализм каждого из этих народов: общеевразийский национализм должен явиться как бы расширением национализма каждого из народов Евразии, неким слиянием всех этих частных национализмов воедино.

VI

Между народами Евразии постоянно существовали и легко устанавливаются отношения некоторого братания, предполагающие существование подсознательных притяжении и симпатий (обратные случаи, т. е. случаи подсознательного отталкивания и антипатии, между двумя народами в Евразии очень редки). Одних этих подсознательных чувств, разумеется, недостаточно. Нужно, чтобы братство народов Евразии стало фактом сознания, и притом существенным фактом. Нужно, чтобы каждый из народов Евразии, сознавая самого себя, сознавал себя именно прежде всего как члена этого братства, занимающего в этом братстве определенное место. И нужно, чтобы это сознание своей принадлежности именно к евразийскому братству народов стало для каждого из этих народов сильнее и ярче, чем сознание его принадлежности к какой бы то ни было другой группе народов. Ведь по какому-нибудь частному ряду признаков отдельный народ Евразии может входить и в какую-нибудь другую не чисто евразийскую группу народов: так, русские по языковым признакам входят в группу славянских народов, татары, чуваши, черемисы и пр. – в группу так называемых «туранских» народов, татары, башкиры, сарты и пр. по религиозному признаку входят в группу мусульманских народов.

Но эти связи для всех названных народов должны быть менее сильными и яркими, чем связи, объединяющие эти народы в евразийскую семью: ни панславизм для русских, ни пантуранизм для евразийских туранцев, ни панисламизм для евразийских магометан не должны быть на первом плане, а – евразийство. Ибо все эти панизмы, усиливая центробежные силы частнонародных национализмов, подчеркивают одностороннюю связь данного народа с какими-то другими народами только по одному ряду признаков и потому не способны создать из этих народов никакой реальной и живой многонародной нации – личности. В евразийском же братстве народы связаны друг с другом не по тому или иному одностороннему ряду признаков, а по общности своих исторических судеб [110]110
  См. статью К.А. Чхеидзе в «Евразийской хронике», вып. IV.


[Закрыть]. Евразия есть географическое, экономическое и историческое целое. Судьбы евразийских народов переплелись друг с другом, прочно связались в один громадный клубок, который уже нельзя распутать, так что отторжение одного народа из этого единства может быть произведено только путем искусственного насилия над природой и должно привести к страданиям. Ничего подобного нельзя сказать о тех группах народов, которые лежат в основе понятий панславизма, пантуранизма или панисламизма: ни одна из этих групп не объединена в такой степени единством исторической судьбы входящих в нее народов. И потому ни один из этих панизмов не является прагматически ценным в той мере, как общеевразийский национализм. Национализм этот не только прагматически ценен, но прямо даже жизненно необходим: ведь мы уже видели, что только пробуждение самосознания единства многонародной евразийской нации способно дать России-Евразии тот этнический субстрат государственности, без которого она рано иди поздно начнет распадаться на части, к величайшему несчастью и страданию всех ее частей.