Текст книги "Наследие Чингисхана"

Автор книги: Николай Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

Итак, всякое соединение церквей произведенное человеческими средствами, – капитуляцией или компромиссами, – может привести только к унии, т. е. К созданию нового вероисповедания, на ряду с которым старые церкви будут продолжать существовать. Создание такой унии не уменьшает, а увеличиваете многоцерковность, не усиливает, а ослабляет (внешне и внутренне) христианство. С виду набожное и направленное ко благу христианства, стремление к такому соединению церквей на деле приводить к последствиям для христианства пагубным. Это противоречие между набожной внешностью и вредоносной сущностью идеи человеческого соединения церквей ясно указывает на ее антихристианское происхождение. Недаром за нее так часто ратуют люди внешние, нецерковные. При внимательном рассмотрении в ней чувствуются происки лукавого врага христовой веры, сатаны, надевающего личину христианской набожности, чтобы прельстить если возможно и верующих сынов церкви. Если человеческое соединение церквей, о котором идет речь, когда-нибудь произойдет, то будет это в царстве антихриста, и те кто не примкнут к этому соединению, будут именно тем малым стадом истинных христиан, о которых пророчествует писание.

Истинное соединение церквей не может быть достигнуто одними человеческими средствами. Оно может совершиться только Божественным Промыслом, в порядке чуда. И мы верим и знаем, что это чудесное истинное соединение всех христиан в единое стадо с единым Пастырем действительно произойдет в последние дни, когда исполнятся все пророчества, все сокровенное обнаружится и не будет места сомнениям. В какие конкретные формы выльется это чудесное истинное соединение церквей – мы не знаем и знать не можем [74]74
  Любопытным образчиком гаданий светских богословов на эту тему – является известная повесть Вл. Соловьева «Об Антихристе».


[Закрыть]. Чудо нельзя конкретно предвидеть, и пути Господни неисповедимы. Но мы должны верить, что в последние дни чудесным образом совершится истинное соединение церквей, в корне отличное от устроенного человеческими руками, под водительством антихриста, ложного соединения.

Какие же практические выводы должны мы вывести для себя из всех этих рассуждений? Прежде всего, каждый истинно верующий христианин, сознающий, что вне церкви нет спасения, должен всем существом своим принадлежать к той церкви, которая открыта ему как истинная. Принадлежность к этой церкви должна для него определяться не тем случайным фактом, что к этой церкви принадлежали его родители, крестившие его в несознательном возрасте, а фактом внутреннего единения с нею. И выражаться принадлежность к церкви должна не просто в пометке на паспорте, а в деятельном участии христианина в церковной жизни в меру его способностей и сил.

Если в области церковной жизни христианин усматривает недостатки и нестроения, он должен всеми силами стараться эти недостатки и нестроения устранить. На это христианину, в частности православному, дана полная возможность опять-таки в меру его сил и способностей: даже рядовой мирянин через участие в приходской жизни и в жизни епархии может в этом отношении оказывать влияние на устроение церкви. При неудаче в этом направлении верный сын церкви отнюдь унывать не должен, помня, что узок и труден путь, ведущий ко спасению. Во всяком случае, одно существование в внешней жизни церкви недостатков и нестроений, точно также как и личные недостатки и несовершенства служителей церкви отнюдь не должны вызывать в верующем сомнений в истинности самой церкви и стремления искать пути к спасению вне церкви. Это стремление и эти сомнения – от дьявола, хотящего через них привести верующего к самоотлучению от церкви и, таким образом закрыть ему единственный путь ко спасению, ввергнуть его в пучину погибели. Видя, что кроме той истинной христовой Церкви, к которой он сам принадлежит, в мире есть много других «церквей», претендующих па звание единственной, вселенской, и что в этих «церквах» несомненно много есть настоящих христиан, заблудших по неведению или в силу исторически сложившихся обстоятельств – истинный христианин должен всею душой скорбеть об этом и постоянно молиться о том, чтобы Бог обратил этих заблудших христиан и привел их в лоно подлинной Церкви. Но при этом надо твердо помнить, что такое соединение всех истинных христиан в одной Святой, Соборной и Апостольской церкви не может быть совершено человеческими средствами, а совершится лишь руками Божиими, чудесным образом, в последние дни. Всякое же стремление достигнуть соединения церквей только средствами человеческими приведет лишь к ложному объединению, угодному врагу Христовой веры – антихристу. А потому, соблазну этого стремления христианин поддаваться не должен, как соблазну сатанинскому.

Святая Православная Церковь всегда устремляла свой взор исключительно к Богу, не оглядываясь по сторонам, не заботясь о своей земной мощи, не подольщаясь к человеческому рассудку. От своих членов она требует такого же отказа от упований на земную мощь и на силы бренного ума. Если бы все церкви были проникнуты тем же духом смирения перед величием Божиим, любви и безраздельной преданности к Богу, то все они вели бы верующих к единой цели, к Богу и вели бы прямым путем, не растрачиваясь и не размениваясь на посторонние задачи. А чем ближе к этой единой цели, тем ближе сходились бы друг с другом. Все христиане. Ибо только в любви к Богу сближаются люди, только на этой любви основывается и истинная христианская любовь к ближнему. И только такое постепенное сближение через стремление к единой цели – к Богу, только общая любовь к Богу, соединенная со смирением и с отказом от мирской суеты, может подготовить то полное слияние во едино всех истинных христиан, которое в последние дни чудесным образом осуществится по воле Божией. Ничего другого для достижения этой цели, мы немощные люди своими средствами сделать не можем, и ничего другого от нас и не требуется. Мы, православные, знаем, что наша церковь ведет нас именно по этому верному пути. Доверимся же ее водительству, проникнемся ее духом и пойдем с нею, не озираясь по сторонам, подавив в себе и соблазн земного могущества, и соблазн всеобъясняющего человеческого разума, и соблазн разрешения судеб христианства человеческими средствами, смирившись и безраздельно отдав себя в благодатные руки Святой Православной Церкви, познавшей истинный путь к Богу. А другие церкви пусть следуют ее примеру. И тогда все они сольются с нею в единое целое, чудесным образом, по воле Божией, в последние дни.

У дверей реакция? Революция?

В политической и общекультурной жизни левый и правый – понятия относительные. Все зависит от исходной точки. Левый идеал всегда отталкивается от известного идеологического status quo, которое по отношению к данной левой идеологии является идеологией правой. Это изначальное идеологическое status quo может продолжать жить и после того, как левый идеал одержит победу и воплотится в известную форму социально-политического быта: соотношение между правым и левым от этого не меняется, и правое, перейдя из роли охранителя в роль оппозиции существующему строю, тем не менее остается правым, реакционным. Правое упирается, строго говоря, всегда на непосредственное прошлое, а на современность лишь постольку, поскольку эта современность является непосредственным продолжением прошлого. Оно враждебно новизне, и не только в том случае, если эта новизна только преподносится в воображении левых, но и в том случае, если эта новизна уже воплотилась в формах реальной жизни. Те из некогда левых идеалов, которые воплощаются в жизнь, остаются левыми, только пока и поскольку они воспринимаются как нечто новое: только пока и поскольку такое ощущение новизны существует, защита этих идеалов есть дело левых, а борьба с ними как с новизной – дело правых. Но может наступить момент, когда ощущение новизны данного идеала настолько выветрится и потускнеет, что защитники его из левых обратятся в консерваторов, а противники данного идеала будут нападать на него не как на новшество, а как на отжившее старое, которое надо заменить другим, более новым идеалом. Поскольку этот новый идеал не будет возвращением к непосредственно предшествовавшему status quo, защитники его окажутся левыми, а прежние левые – правыми, консерваторами.

До сих пор в европейской жизни нарастание новых идеалов, отодвигающее старые идеалы в область отжившего status quo, шло, в общем, по одной прямой линии. Термины «правый» и «левый» были поэтому в каждый данный момент вполне удачны. Каждый новый идеал был действительно левее непосредственно предыдущего, так как шел дальше его в том же направлении, уклоняясь еще больше от изначального status quo: так, в области политики «демократизм – социализм – коммунизм», «конституционализм – парламентаризм – советизм, «конституционная монархия – демократическая республика – с. ф. с. р. [советская федерация социалистических республик]» – все это тройки идеалов, расположенных на прямой линии справа налево. Но можно представить себе такое прямолинейное движение, доведенное до своего предела, до тупика, из которого уже «дальше некуда идти». В этом случае новый идеал, отталкивающийся от непосредственно предшествующего идеологического status quo, окажется не левее его – ибо «левее быть невозможно», – а просто где-то вне той прямой линии, на которой до сих пор помещались правые и левые идеалы. Все это применимо не только к социально-политическим учениям, но и к учениям, определяющим национальные отношения, религиозные убеждения и т. д.

Всматриваясь в современную политическую, социальную и обще культурную жизнь, с одной стороны, Европы, с другой – России, невольно приходишь к заключению, что те левые идеологии, которыми до сих пор определялась эта жизнь, не только утратили свою свежесть, но прямо выветрились, обветшали, покрылись каким-то налетом косности и охранительного мракобесия. Это наблюдается не только в странах, уж давно осуществивших левые политические идеалы и всегда считавшихся «передовыми», но и в молодых республиках, перешедших к «передовому» строю совсем недавно. Законы «об охране республики» и постоянные опасения «контрреволюции» – характерные явления современности, свидетельствующие о том, насколько некогда левые идеологии теперь утратили свою юношескую свежесть, придававшую им силу. В современной левизне есть какая-то косность, какая-то боязнь новизны – черты, характерные для идеологий консервативных и реакционных. Левизна отдает казенщиной, а главное – стариной. Человек, искренне верящий левым идеологиям, обычно либо уже стар, либо по всему своему духовному облику принадлежит к прошлому поколению. В устах подлинно современного человека левые речи звучат как некоторая казенная «высочайше утвержденная» ложь, в которую сам говорящий не верит.

Обветшание некогда левых идеологий должно было бы привести к возникновению новых, еще более левых. Однако те крайние левые идеи, до которых люди додумались и которые отчасти воплощены, например в России, представляются уже именно тем пределом левизны, дальше которого в том же направлении идти некуда: ведь и так уже в них чувствуется какое-то доведение до абсурда, приближение к той точке, где плюс-бесконечность и переходит в минус-бесконечность. Неудивительно поэтому, что, ища выхода из непроходимого тупика, современный человек обращает свои взоры скорее направо, чем налево. Мы живем в такое странное время, когда «дети» либо совсем беспринципны, либо правее «отцов».

Однако простое поправение никак не может стать выходом из современного положения. Не говоря уже о том, что история не знает движения назад в чистом виде, нельзя упускать из виду и того обстоятельства, что-то прежнее идеологическое, от которого отталкивались некогда – левые ныне – омракобесившиеся идеологии, действительно прочно изжито и утратило всякую жизнеспособность. Если теперь люди изверились в тех левых идеалах, которые прежде казались столь заманчивыми, если от теоретического обоснования этих идеалов теперь веет затхлой казенщиной, избитым фразерством и пошлостью, то в еще большей мере все это относится к тем правым идеологиям, к которым обращают свои взоры пришедшие в отчаяние и изверившиеся в левизне современные люди. Самый тот факт, что в свое время – притом во время очень недавнее, когда общекультурная обстановка принципиально мало отличалась от теперешней, – правые идеологии не сумели защитить себя, не сумели удовлетворить современников и помешать им двинуться влево, свидетельствует о нежизнеспособности этих правых идеологий. Нелепо ссылаться на слепоту «передового общества», не сумевшего или не захотевшего оценить спасительной сущности правых идеологий: если бы эти правые идеологии действительно были сильны и жизнеспособны, стихийное отвержение их было бы немыслимо. Идеализировать недавнее прошлое могут только люди со слишком короткой памятью, и так как человеческая память в среднем не так коротка, то обманчивость этой идеализации очень быстро обнаруживается. Факт остается фактом: когда правые идеологии управляли жизнью, многим жилось лучше, чем теперь, но все же большинство было не удовлетворено не только жизнью, но – что в данном случае еще важнее – самыми этими идеологиями, и в искании новых, более удовлетворительных идеологий большинство двинулось влево. Теперь и в этих левых идеологиях все изверились и многим живется еще хуже, чем раньше. Из этого следует, что путь, по которому двинулось большинство, был избран неверно, но отнюдь не следует, чтобы надо было вернуться к тому заведомо неудовлетворительному положению, неудовлетворительность которого в свое время и вызвала стремление к перемене идеологий и форм жизни. Возвращение к заведомо неудовлетворительному правому идеологическому status quo мыслимо лишь как попытка «переиграть», т. е., изведав уже неправильность левого пути, вернуться к отправной точке с тем, чтобы попытаться из нее пойти по другому направлению. Но в таком случае правая идеология оказывается не «идеалом» в подлинном смысле слова, – а между тем, чтобы вывести людей из тупика, в который они попали, нужен именно идеал, а не голое признание того, что они забрели в тупик.

Стихийное «поправение», инстинктивное стремление современного человека вернуться назад «к доброму старому времени» есть лишь признак отчаяния. В этом умонастроении самую видную роль играет соединение острого ощущения неудовлетворенности современным положением с преувеличенно идеализированными по контрасту воспоминаниями недавнего прошлого; подлинной идеологии, продуманной и осознанной, в нем нет. Идеологическая бедность современного правого движения поражает всякого беспристрастного наблюдателя. Мало того, теоретические понятия, лежащие в основе некоторых проявлений этого правого движения, находятся в полном противоречии с самым духом всякой подлинной правой идеологии. «Правые» так долго терлись о левые идеологии и о левое мировоззрение, что сами словно заразились тем умонастроением, которое лежит в основе всех левых идеологий. Это приходится наблюдать на каждом шагу. Русские эмигранты-монархисты исполнены такой же веры в магическую спасительность юридических формул, какою всегда отличались все левые идеологи: разница только в том, что левые верили в немедленное водворение всеобщего счастья при помощи демократической республики, всеобщего избирательного права и т. д., а правые такое же немедленное и автоматическое водворение всеобщего благополучия ждут от восстановления монархии. А так как монархия представляется правым именно как известный комплекс юридических норм, имеющих магическую спасительную силу независимо от времени, места и живых личностей, то естественно, что монархизм превращается в легитимизм. И в этом-то и проявляется идейная противоречивость всего подхода к проблеме. Взгляд на главу государства как на сумму известных юридических прав на престолонаследие превращает монарха из живой личности концентрирующей в себе национальную волю, в какой-го алгебраический знак. Такой взгляд был бы естествен в уме республиканца или последовательного «народоправца», парламентариста, для которого глава государства не более как подписывательная машина, случайно имеющая человеческий образ, но с подлинным монархическим духом соединить такую механизацию монархии трудно. В том механическом юридизме, который проникает в мышление руководителей современного правого движения, как нельзя более сказывается идеологическая беспомощность, идейное бессилие реакции как чистого движения назад: в идейном багаже руководителей этого движения ничего, кроме преувеличенно идеализированного воспоминания о недавно пережитом «добром старом времени», не заключается. Естественно поэтому, что руководителями движения являются главным образом те, кому особенно легко идеализировать недавнее прошлое, т. е. те, кто прежде жил особенно хорошо и теперь особенно много потерял; а при таких условиях весьма естественно также и то, что те, кто к идеализации недавнего прошлого мало склонны (по остроте ли памяти или потому, что в прошлом ничего особенно хорошего не испытали), сторонятся от правого движения, воспринимая его как движение чисто шкурное.

И все же несмотря на идейную бессодержательность и бесплодность тех форм, в которые выливается правое движение у его руководителей, в самом факте поправения молодых поколений, мало задумывающихся над теоретическим обоснованием своего умонастроения, есть что-то здоровое и подлинное. Это стихийное поправение таит в себе бессознательное, инстинктивное предчувствие истинно новой идеологии, которая одна способна вывести из левого тупика. Те отнюдь не новые реакционные идеологии и формулы, которые при этом фактически высказываются, являются лишь суррогатом невысказанной и неосознанной грядущей подлинно новой идеологии. Происходит это по инерции, по неспособности отвлечься от привычной плоскости политического мышления, в котором правизна и реакция противопоставляются левизне и «прогрессивности» Инстинкт подсказывает, что бессознательно искомая идеология лежит где-то очень далеко от крайне левого конца цепи возможных социально политических и социально-этических идеологий; а так как в готовом виде существует только эта цепь идеологий, то взоры невольно обращаются к ее правому, даже крайне правому концу. Но это – ошибка, вызванная исключительно привычностью той цепи или прямой линии, на которой до сих пор располагались справа налево все высказываемые идеологии и формулы, долженствующие нормировать социально-политическую жизнь, культуру и быт. По существу стихийное поправение молодежи есть плод инстинктивного, подсознательного стремления к новому, а не к старому, и люди старого закала, живущие лишь воспоминаниями недавнего прошлого, органически неспособны понять это движение и руководить им. Новая идеология – та, которой принадлежит будущее, лежит не на этой привычной прямой линии. Может быть, если проецировать ее на эту линию, точка проекции и окажется где-то в правых частях линии, чем объясняется оптический обман тех, которые привыкли смотреть только на эту привычную линию. Но суть новой идеологии, то, что делает ее подлинно новой, жизнеспособной и движущей, заключается не в том, что проекция ее правее крайне левой точки изжитой идеологической цепи, а в том, что сама эта идеология лежит в другом плане. Именно поэтому она не реакционна, не знаменует возвращения вспять к недавнему прошлому, а зовет к резкому повороту, к прыжку в другой, совершенно новый план. Фраза, что полного возврата к недавнему прошлому быть не может, сделалась ходячей. Ее повторяют люди всех направлений, как левые, так и правые. Но в устах этих людей, привыкших мыслить только в ограниченных пределах старой, ныне пройденной до конца и безнадежно изжитой идеологической цепи, фраза эта приобретает щемяще банальное содержание: желательное будущее представляется им как какой-то компромисс между разными старыми идеологиями, как новая комбинация из элементов разных старых программ и направлений, и нечего и говорить, что эта комбинация лежит в пределах все той же изжитой идеологической линии. Совершенно другое значение получает убеждение в немыслимости возврата к недавнему прошлому у тех, кто отвергает всю изжитую идеологическую линию в ее целом: только при этом условии будущее рисуется как подлинно новый уклад жизни. И ясно, что, только идя таким путем, можно надеяться найти выход из тупика современности. Все старое изжито, изведено и безнадежно скомпрометировано. Нужно подлинно новое, не новая комбинация из старых элементов, а введение элементов существенно новых.

Абсолютно нового в истории никогда не бывает. Историческое развитие немыслимо без исторической памяти, и именно в этой памяти черпаются и образцы, и вдохновения для всякого нового творчества. Но выход из пройденной до конца линии старых правых и левых идеологий вовсе и не знаменует собой отказа от исторической памяти. Как раз наоборот, именно те, кто до сих пор топчется в пределах все тех же старых идеологий, заслуживают упрека в недостатке памяти; воспоминания их не идут раньше начала названной идеологической линии, у нас в России – не дальше XVIII века. Во всяком радикальном новаторстве, во всякой переворотной (революционной в подлинном смысле) идеологии есть всегда примыкание к очень старому историческому воспоминанию. Существенно то, что воспоминание это является именно очень старым, что оно относится ко временам, давно минувшим, а не к тому сравнительно недавнему прошлому, к которому обращаются идеологии консервативные, реакционные в подлинном смысле, то есть тянувшие назад. Французская революция, этот классический образ переворота, вся была проникнута живым воспоминанием о Римской республике. Новаторство не в отказе от прошлого, а в отталкивании от непосредственного, недавнего прошлого, в перескакивании через него и в идеологическом примыкании к эпохам более отдаленным. Эти очень древние элементы, почерпнутые из глубин исторической памяти, оказываются новыми и революционными именно благодаря пересадке в новый контекст. Здесь не может быть простой реставрации, простого воспроизведения отдаленного прошлого именно потому, что это прошлое слишком старо. Элементы отдаленного прошлого, вырванные из исторической перспективы и пересаженные в новый для них контекст современности, начинают жить совершенно новой жизнью и становятся способны вдохновлять к подлинно новому творчеству. Следует отличать старое от древнего. Смотря на банальную иконопись прошлого столетия, современный художник воспринимает ее как ветошь, как «uberwundener Standrunkt» [75]75
  Устаревшая точка зрения (нем.). – Прим. ред.


[Закрыть], но, взглянув на древнерусскую икону, он может загореться огнем подлинного вдохновения и создать нечто подлинно новое, причем это новое отнюдь не должно быть обязательно реставрацией или даже стилизацией. Рисовать совершенно так же, как древнерусский мастер, современный художник (настоящий художник, не копиист-реставратор) никогда не будет: и не столько потому, что он – человек другой культуры, но уже по одному тому, что, смотря на древнерусскую иконопись, восторгаясь и вдохновляясь ею, он в то же время отталкивается от живописи XIX века, что у древнерусского мастера быть не могло и что ведет к совершенно иному, существенно новому восприятию и переживанию древнерусской иконописи. Сходные психологические процессы возможны и в других областях творчества, и в области идеологий. Новая идеология, отталкиваясь от длинного ряда непосредственно предшествовавших идеологий, может почерпнуть вдохновение в далеких глубинах исторической памяти и остаться тем не менее существенно новой, ибо элементы древности предстанут в ней в совершенно новом (пусть исторически неверном, но ценном с точки зрения современности) аспекте. Революция (в смысле переворота в миросозерцании) отталкивается от непосредственного прошлого, она, не может быть реставрацией, но не только может, а зачастую и стремится быть возрождением глубокой древности. Итак, те идеалы, которые способны вывести нас из современного тупика, лежат вне плоскости, на которой располагались до сих пор правые и левые идеи. Ощущение того, что эти идеалы находятся где-то правее известных нам левых идей, основано на оптическом обмане, на привычке все проецировать на одну прямую линию. Инстинктивное стремление двинуться назад – плод недоразумения: в недавнем прошлом спасения нет, через него можно лишь перескочить, с тем чтобы почерпнуть в отдаленном прошлом вдохновение для создания подлинно нового. Нужна не реакция, а революция в подлинном смысле, т. е. переворот в сознании.

Европейская идеологическая дорога, прямая линия справа налево, пройдена до конца: не только вся она приводит в тупик, но и нет на ней ни одной точки, на которой можно было бы остановиться. Ее надо бросить всю, целиком, окончательно – и искать новую. Мы, русские, должны прежде всего отказаться от европейских форм политического мышления, перестать поклоняться идолу (к тому же чужому) «формы правления», перестать верить в возможность идеального законодательства, механически и автоматически гарантирующего всеобщее благополучие, – словом, должны оставить взгляд на человеческое общество как на бездушный механизм, взгляд, на котором основаны все современные социально-политические идеологии. Не в совершенном законодательстве, а в духе, создающем и укрепляющем государство через быт и устойчивую идеологию, следует искать грядущий идеал. Задача современности не в юридической спекуляции, а в создании устойчивой духовной базы и в бытовом ее воплощении.

Жажда нового, спасительного идеала томительна и напряженна. Довольствоваться суррогатом в виде изжитых формул реакции невозможно и вредно. Надо ясно сознать, что это – не то, и сосредоточенно напрячь слух, всем существом насторожиться, чтобы расслышать новое слово. Это слово должно быть сказано и будет сказано. Коллективное предчувствие не обманывает, а коллективное напряжение с Божьей помощью способно творить чудеса. Мы стоим у дверей. Толците, и отверзется вам.