Текст книги "Письма: Николай Эрдман. Ангелина Степанова, 1928-1935 гг.[с комментариями и предисловием Виталия Вульфа]"

Автор книги: Николай Эрдман

Соавторы: Ангелина Степанова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

В. Вульф. Вместо послесловия

Один из самых больших драматургов XX века, автор знаменитых во всем мире пьес «Мандат» и «Самоубийца». Одна из самых больших актрис Художественного театра, игравшая с К. С. Станиславским на прославленной сцене. Их соединила жизнь, когда оба были молоды, счастливы, несмотря на все сложности бытия. В 1928 году Ангелина Степанова, тогда жена режиссера МХАТа Н. М. Горчакова, встретилась с Николаем Робертовичем Эрдманом, талантливым драматургом, чья пьеса «Мандат», поставленная Вс. Э. Мейерхольдом, стала событием и театральной, и литературной жизни. Их роман начался сразу и длился семь лет.

Публикуемые письма – время молодости писателя и актрисы. Их много. Хотя жизнь и быт Николая Эрдмана были таковы, что его архив сохранился далеко не полностью, но он сберег двести восемьдесят писем Ангелины Степановой. Нет только писем, написанных ею до рокового дня 1933 года, когда Николай Эрдман, один из авторов сценария «Веселых ребят», был арестован на съемках фильма в Гаграх. Как оказалось, письма любимой женщины всегда находились при нем, а при аресте попали в НКВД. Затем вместе с остальными ненужными вещами их вернули жене Н. Р. Эрдмана. «Когда выяснилось, что твои бумаги, твоя переписка на днях вернется домой, я просила твою маму, Бориса (Борис Эрдман, брат Николая Робертовича. – В.В.) изъять мои письма, если это будет возможно. Конечно, ты поймешь, что мне не хотелось, чтобы письма были прочитаны кем-то, кроме тебя, но волновалась я больше всего за твой покой, считая, что все это сейчас совсем ни к чему и что у каждого достаточно волнений и трудностей. Мама твоя, стараясь помочь мне, тоже волновалась о твоем спокойствии, но помочь мне не смогла, и письма мои находятся у Дины, потому что трудно предположить, чтобы отдающие твои вещи позаботились о твоих личных делах», – писала А. И. Степанова в Енисейск, где отбывал ссылку Николай Робертович. Так или иначе, эти письма актрисы исчезли навсегда: в архиве драматурга хранились письма Ангелины Иосифовны периода 1933-1935 годов. Пропали и многие письма Н. Р. Эрдмана, отправленные им из ссылки, тем не менее у актрисы сохранилось около семидесяти писем Николая Робертовича.

Столько лет минуло, по-разному сложились их судьбы, а скрытое от всех былое жило в душе каждого из них. Очень мало, кто знал, что их переписка цела и невредима. Правда, некоторые отголоски тщательно хранимого прошлого вдруг попадали в круг общих разговоров. И как! В письме Н. Р. Эрдмана, написанном 14 декабря 1933 года В. Г. Шершеневичу, есть строки: «Я истратил все свое красноречие на письма и все свои деньги на телеграммы, и все-таки безумная женщина выехала сегодня в Енисейск и сделала из меня декабриста...» Комментатор А. Свободин, не затрудняя себя знанием деталей, утверждает: «Речь идет об актрисе МХАТа А. И. Степановой, приезжавшей в Енисейск к Эрдману». Да, Ангелина Иосифовна действительно приезжала в Енисейск, но в августе 1934 года. При всем своем желании поехать в Енисейск в декабре 1933 года актриса не могла: шли ежедневные репетиции спектакля «Егор Булычев и другие», где она играла Шурку и премьера которого состоялась 6 февраля 1934 года. В декабре 1933 года в Енисейск собиралась жена Эрдмана – о ней и говорится в письме В. Г. Шершеневичу, – но ее отговорили, и она не выехала. Если уж касаться таких тонких и деликатных моментов, то лучше это делать деликатно и уважительно к истине и людям. Тем более что произошедшее с Н. Р. Эрдманом самым драматичным образом сказалось на его человеческой и творческой судьбе. Николай Эрдман до ссылки и после возвращения – два разных человека.

В 1928 году перед Ангелиной Иосифовной предстал обаятельный мужчина, писатель, покоривший Москву ярким дарованием драматурга. Это было время его славы. Премьера «Мандата» состоялась в Театре имени Мейерхольда 20 апреля 1925 года, спектакль прошел свыше 350 раз. «Мандат» ставили театры всей страны, он шел в театрах Германии и Японии. Писалась новая комедия «Самоубийца». Он фонтанировал идеями и легко сочинял сценарии фильмов и эстрадных спектаклей. Он был остроумен, блестящ, любил театр, знал его, загорался от стихотворной строки, от цвета неба, от женской красоты и был требователен к себе. Им увлекались К. С. Станиславский и Вс. Э. Мейерхольд, с ним дружили Исаак Бабель, Михаил Булгаков, Владимир Маяковский.

То была особая эпоха. Уже появлялись первые портреты и статуи человека, творившего вместе с социализмом культ собственной личности. Литературная энциклопедия писала, что «гамлеты бесполезны массе», что «пролетариат бросает Дон Кихота в мусорную яму истории». С одной стороны, комсомольцы, охваченные восторгом, отправлялись на Магнитку, с другой – в Сибирь шли эшелоны раскулаченных крестьян-переселенцев. Бедность и запущенность были на каждом шагу. Энтузиазм и железная необходимость существовали рядом. Эпоха давала крылья и уничтожала. В жизнь входило новое поколение. Духовная полуграмотность становилась нормой. Судьба художников начинала зависеть от случайностей, от мнения одного человека.

Николай Эрдман один из немногих, кто чувствовал надвигающееся. Понятое и почувствованное на уровне подтекста вошло в пьесы, принеся им ошеломляющий успех. Но время наступало «новое». В рецензиях на спектакли уже появляются характеристики: «искажение советской действительности, апология мещанства, клевета». Запрещена к постановке пьеса «Самоубийца», которую в мае 1932 года начал репетировать Вс. Э. Мейерхольд. Еще раньше, в декабре 1931 года, когда «Самоубийцу» собирались ставить во МХАТе, Станиславский писал Сталину, что «Николаю Эрдману удалось вскрыть разнообразные проявления и внутренние корни мещанства, которое противится строительству страны... „Самоубийца“ представляет подлинную новизну, которая, однако, вполне соответствует русскому реализму в ее лучших представителях, как Гоголь, Щедрин, и близок традициям нашего театра». Однако у Сталина было на этот счет свое, не очень высокое мнение: «Она пустовата и вредна!» (Собственно, этот отзыв надолго определил судьбу пьесы. Впервые в нашей стране она была поставлена в 1982 году режиссером В. Н. Плучеком в Театре сатиры, хотя на Западе ее поставили уже в 1969 году.) Вскоре после ареста Эрдмана был запрещен и «Мандат». Сценическую судьбу двух больших драматургических творений насильственно прервали по велению свыше. Теперь Эрдман-драматург более известен на Западе. У нас осталась легенда. А сам писатель летом 1933 года был арестован и отправлен в Красноярский край, в город Енисейск. Вслед за ним обрели новые адреса в северных краях драматурги Владимир Масс и Михаил Вольпин.

Начиналась новая глава в жизни страны, в биографии каждого. Нет, друзья Эрдмана еще сохраняли наивную веру в случайность происходящего. На Первом съезде советских писателей в 1934 году Пастернак сидел в президиуме, Олеша потрясал делегатов поэтической исповедью, Кольцов и Бабель смешили зал. А Эрдман следил за происходящим из ссылки. Он уже испил то, что все его друзья только подносили ко рту. «Если Бабель мне завидует, я могу ему дать простой совет, как простым и дешевым способом попасть в Туруханск, – боюсь, что Енисейск после „Метрополя“ покажется ему слишком шумным», – писал он А. И. Степановой.

Когда они встретились, ему было 28 лет, ей – 23 года, когда они расстались, ему исполнилось 35, ей – 30. С 1924 года она играла на сцене МХАТа. Играла в спектаклях, поставленных К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко. Талант ее был бесспорен. В начале 30-х годов Ангелина Степанова была «удивительна звонкой», как сказала о ней М. О. Кнебель, веселой, подвижной. Полудевушка-полуподросток, угловатая и полная неукротимого оптимизма. Все это щедро переливалось в создаваемые ею образы. Театр всегда очень много значил в ее жизни. Святое отношение к сцене воспитывалось каждый день: на репетициях, во время спектаклей, после них. В те годы Лина Степанова еще не занимала в театре отдельного положения, но все, что складывалось в ее сценической жизни, складывалось с самого начала устойчиво и надолго. Характер у нее был уравновешенный, работать она умела, никогда не нарушала границ строгого вкуса, умела пройти мимо как горьких обид, так и преданных, влюбленных глаз. Ее уважали за то, что она есть индивидуальность, способная жить самостоятельно. Она и жила самостоятельно. Много читала, ходила в театры, всегда была в курсе всех культурных событий столицы. Свободные вечера проводила в компании друзей: актрисы МХАТа Елиной, Павла Маркова, Исаака Бабеля. Ее влекла современная жизнь. Привычка идти в ногу со временем зародилась именно тогда, на рубеже 30-х годов. Но очень сильно ее притягивали и «старики». Дитя новой, советской эпохи, она искала в себе сходство с теми, с кем выходила каждый вечер на театральные подмостки: Качаловым, Книппер-Чеховой, Вишневским, Халютиной, Лужским. Судьба складывалась явно удачно. Молодая, изысканно красивая женщина, окруженная многочисленными почитателями и поклонниками. Ею любовались, в нее влюблялись. Но она любила Николая Эрдмана. Об их романе знали единицы, только самые близкие люди. Он писал ей: «Очень хочу к Тебе», «буду жить на ступеньках Твоего парадного», «все время вспоминаю Твое грустное лицо, Твои улыбки и Твои слезы ночью». Она ждала этих слов и понимала интуитивно, что он от жены не уйдет, что все это рано или поздно кончится, и... ничего не могла поделать с собой, со своим чувством, которому предалась страстно: «Все дни, ночи, каждый час, все минуты моей жизни заняты тобой», «Я стараюсь жить так, чтобы ты остался мной доволен...», «Совершенно ясно, что жить без тебя не смогу, уйти от тебя мне самой невозможно», «Хочу быть в Енисейске, бросить Москву и все московское...».

Когда его арестовали и приговорили к ссылке на три года в Енисейск, она тяжело переживала случившееся и делала все возможное и невозможное, чтобы спасти дорогого человека. Ангелина Иосифовна добилась свидания с Николаем Робертовичем на Лубянке! И Енукидзе, разрешивший это свидание, как и поездку в Сибирь, спросил актрису: «Что заставляет вас так неверно и необдуманно поступать?» Она ответила: «Любовь». И всемогущий тогда Авель Софронович полушутя-полусерьезно пригрозил ссылкой ей самой. Она настояла на своем и поехала летом 1934 года в Енисейск к Эрдману. МХАТ был взволнован ее поездкой. Андровская спрашивала в письмах, «что известно о Лине», Вл. И. Немирович-Данченко, находясь в Германии, интересовался, «доехала ли Степанова до места». В тех условиях ее поступок приравнивался к подвигу. Вернувшись из Енисейска, она не перестала тревожиться о судьбе Эрдмана: хлопотала, хлопотала, используя все свои маленькие возможности. Именно ей, а не кому-нибудь другому, удалось добиться перевода Эрдмана в Томск. Она надеялась, что облегчит ему существование... Но на новое место его повезли снова в арестантском вагоне, под конвоем. «Из Красноярска Тебе не писал по причине, которую можно не уважать, но с которой нельзя не считаться. До сих пор не понимаю, почему в начале мне дали так много свободы, а в конце так мало ее оставили... За границей показывали фильм, в котором проститутка, получившая в наследство миллион, смогла осуществить мечту своей жизни. Она купила самую дорогую кровать и, вытянувшись под одеялом, сказала: „Наконец одна“ – и уснула. В Томске я понял эту проститутку. Пиши мне, Худыра, может быть, новый путь окажется счастливей для Твоих писем, чем старый». Они еще продолжали писать друг другу, но в один прекрасный день, узнав, что жена Эрдмана собирается к нему в Томск, Ангелина Иосифовна поняла, что все так и будет тянуться бесконечно, и нашла в себе мужество не ответить на письмо. Николай Робертович еще долго продолжал писать по знакомому адресу: «Москва, проезд Художественного театра...», поздравил ее телеграммой с награждением орденом «Знак Почета», но решение было принято, окончательно и бесповоротно.

В ее памяти сохранился образ человека острейшего ума, человека неординарного: парадоксальные взгляды, редкое обаяние, умение не обременять своими горестями близких резко выделяли его среди других людей, с кем ей приходилось встречаться на своем длинном жизненном пути. Тогда, в молодые годы, Эрдман слыл провидцем, да и был, по сути, таковым. У него был особый слух на слово, что собственно и отличает истинных писателей. Но арест, ссылка подорвали его. Хотя искусство репризы, диалога, щедро насыщенных юмором и иронией, пригодилось ему потом в работе над сценариями фильмов: «Волга-Волга», «Принц и нищий», «Актриса», «Смелые люди», «Каин XVIII», «Город мастеров», «Спортивная честь» и другие. Им написаны были сценарии десятков цирковых представлений, пантомим, интермедий. Но истинный дар, дар драматурга, «был оборван на скаку»: пьес он больше не писал.

Все, что было в его жизни потом, отношения к ней уже не имело. Публикуемые письма раскрывают молодого Эрдмана, влюбленного в жизнь и чудесную женщину. Они по-новому открывают и Степанову, целиком отдавшуюся двум великим страстям: любви и театру. В этих письмах – факты, события, будни, в общем, жизнь русской интеллигенции начала 30-х годов, за несколько лет до «большого террора». И, может быть, впервые в любовной переписке так ясно просматривается Время.

Однажды в разговоре со мной Ангелина Иосифовна заметила: «Я свою биографию ни на какую другую не променяю». За непрочное счастье любви она заплатила сполна. Драматизм жизненных обстоятельств всегда сопровождал ее блистательный актерский путь, вехами которого стали совершенные создания: Графиня в «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро», Бетси Тверская в «Анне Карениной», Ирина в «Трех сестрах», Королева Елизавета в «Марии Стюарт», Патрик Кэмпбелл в «Милом лжеце». Но время тридцатых годов неотделимо для нее от романа с Николаем Эрдманом. Так возникла эта книга чудом сохранившихся писем двух больших людей, любивших друг друга.

Николай Эрдман. «Самоубийца». Пьесы. Интермедии. Переписка с А. Степановой.