Текст книги "Железная роза"

XVIII

На фоминой неделе Иван Родионович уехал к себе в Москву. Проводив брата, Андрей собрался было на Сноведь, где стройка подходила к концу, но непредвиденные обстоятельства задержали его.

В один из дней Масеич доложил, что прибывший от генерал-губернатора чиновник особых поручений просит принять его. Баташев надел через плечо дарованную царицей ленту со звездой, приказал привести чиновника к нему в кабинет. Представившись, тот сказал, что у него строго конфиденциальный разговор. Андрей Родионович взглянул на стоявшего в дверях дворецкого, и тот, поняв, бесшумно вышел, плотно затворив дверь.

Сообщение губернаторского чиновника было важным. На Волге появились отряды Пугачева, именовавшего себя царем Петром Федоровичем. Несмотря на принятые правительством меры, говорил курьер, бунтовщик действует успешно, захватил Саратов, Самару, Симбирск. К нему присоединилось много беглых, среди которых есть и рабочие уральских заводов. Не исключено, что он попробует напасть на заводы господ Баташевых, тем более, что, по имеющимся в тайной экспедиции данным, Пугачевым направлен сюда один из его агентов. Зовут его Парфеном. Это бывший крепостной помещика Кудрина, находившийся длительное время в бегах, затем примкнувший к мятежникам. Его следует незамедлительно разыскать и взять под стражу.

Баташев молча выслушал чиновника.

– За сообщение премного благодарен и приму все от меня зависящие меры, чтобы охранить заводы от бунтовщиков. Что же касается беглого крестьянина Парфена, о коем ведет речь господин чиновник, то смею утверждать, что на моих заводах беглых не было и нет.

– Я имею приказ генерал-губернатора…

– Передайте господину генерал-губернатору, что я и мой брат благодарим его. Заводы, принадлежащие нам, выполняют заказы, переданные нам по именному высочайшему повелению, и производить какое-либо на них расследование можно лишь с соизволения ея величества императрицы.

Проводив непрошеного гостя, Андрей Родионович вызвал к себе Мотрю.

– Все вверх дном перевернуть, а этого Парфена – или как его там – найти!

Но старания Мотри успехом не увенчались: Парфена давно и след простыл.

Разозленный неудачей и боясь барского гнева, смотритель велел рунтам скрутить руки Рощину, у которого, как выяснилось, жил беглый, и вести его в заводскую контору.

Баташев с удивлением увидел перед собой кричного мастера, оказавшего ему неоценимую услугу. Узнав, что беглый Парфен находился в доме этого парня, заводчик насупился.

– Долго он у тебя жил?

– Да нет, всего один день.

– А потом?

– В землянку ушел. Сказал, там ему вольготнее.

– Известно, привык тать по норам прятаться. О чем с ним разговоры вели?

– А ни о чем. Я с упряжки, он – на упряжку. Здравствуй да прощай.

– Проверю. Можешь пока идти.

Отпустив Рощина, Баташев приказал смотрителю произвести самое строжайшее расследование: с кем якшался Парфен, какие речи вел, не смущал ли работных на сторону Пугачева.

– Расследовать сие надо тонко, чтоб работные не поняли, в чем дело, а то пойдут расспросы: что за Пугачев, да чем занимается, почему власти им интересуются? Тут надо, чтобы комар носу не подточил. Понял?

– Слушаюсь, сударь. Все будет исполнено в точности.

Мотря усердно принялся за дело, но опять его старания ни к чему не привели. Работные в один голос утверждали, что никакого Парфена они не знают и никаких разговоров с ним не вели. Только один кузнец Башилов признался, что помнит такого.

– Видел вроде раза два. Страховитый на вид такой. И не речист. Людей хороших сторонился. Ну, и я к нему в товарищи не напрашивался.

– Ну, об чем-нибудь говорили с ним?

– Это с кем?

– Ну, с Парфеном!

– С каким Парфеном?

– А о котором рассказываешь.

– Так его не Парфеном, а Ильей звали.

Смотритель понял, что толку от работных он не добьется. Если кто и знает чего – не скажет. Но что говорить барину, как докладывать о результатах своего расследования? Вопреки его опасениям, Андрей Родионович выслушал доклад благосклонно. Когда Мотря кончил говорить, он довольно улыбнулся и сказал:

– Так я и думал. Не может того быть, чтоб у меня на заводах смутьяны водились!

Баташев знал: доложи генерал-губернатору иль в тайную экспедицию, что действительно, мол, был такой Парфен, вел среди работных запретные речи – и хлопот не оберешься. Нагрянут сыщики, начнут людей на допросы таскать, а заводам урон. Нет, уж лучше своими силами с беглыми расправиться. Ну, а коли нет их – того лучше.

Так дело о беглом крестьянине Парфене заглохло.

Желая поставить брата в известность о случившемся, Андрей Родионович сообщил ему в Москву, что приезжал-де губернаторский чиновник искать бунтовщика, подосланного Пугачевым, да только никого не нашли. Сбежал тот смутьян допреж того, как прознали о нем. А может, и не было никого. Глаза у царских чиновников от страху велики.

Письмо это, изложенное в благодушно-шутейном тоне, не понравилось Ивану Родионовичу, и он ответил Андрею, что шутить с огнем не ко времени, да и опасно. А в том, что поднятое Пугачевым восстание представляет большую опасность не только для царствующей императрицы, их покровительницы, а и для них самих, он не сомневался.

«Очень прошу тебя, любезный братец, – писал он, – дознайся как следует, нет ли на заводах кого, кому любы действия самозванца, а буде найдутся – предай их властям без промедления, ибо отечеству от тех действий Пугачева опасность превеликая чинится».

Андрей прочитал письмо, махнул беспечно рукой и велел вошедшему на звонок Масеичу передать приказание егерям собираться на охоту.

Если Баташева что и волновало, то отнюдь не известия о самозванце. Он был уверен, что к ним, в муромские леса, ни один из отрядов Пугачева не доберется. За последнее время Андрей все чаще ловил себя на том, что думает о той девке, что приглянулась молодому кричному мастеру, у которого жил беглый. Будь это невеста или жена кого другого, он не задумываясь удовлетворил бы свое желание, но тут он сдерживал себя: слишком велика была услуга, которую оказал ему этот человек, чтобы отплатить ему злом.

Погожий день близился к концу. Высоко над верхушками стройных сосен плыли легкие облака. Сломанная бурей березка на берегу тихого, поросшего желтыми кувшинками озера склонила к воде свои обессиленные ветки, словно хотела напиться и снова стать кудрявой. Налетавший изредка игривый ветерок чуть слышно шелестел листьями.

Отмахиваясь от назойливой мошкары, тяжело ступая болотными сапогами по шуршащей под ногой палевой сосновой кожуре, Баташев пробирался к стоявшему на просеке тарантасу. Последнее время хандра все чаще посещала его. Нередко бросал заводские дела, уходил в лес, на охоту. Однако охота на этот раз не развлекла его и не успокоила. Пробродив без толку полдня, он уже начал сердиться на себя за то, что отправился в лес.

Добравшись до просеки, хмуро буркнул ожидавшим его егерям:

– Домой!

Тройка понеслась вскачь. Мелькнули в стороне избы недавно выстроившейся деревеньки Туртапки. Переселенные сюда из-под Ардатова крестьяне рыли дудки, добывали руду.

Вскоре показался Нижний завод.

«Приеду, лягу спать, – подумал Баташев. – Может, сон избавит меня от хандры, поправит настроение».

На полпути к дому кучер придержал лошадей. Навстречу двигалась большая толпа народа. Издалека виднелись яркие праздничные платья.

– Из церкви, что ли? – спросил Баташев.

– Похоже, оттуда, – откликнулся кучер. – Троица ноне. Свадьбу гуляют.

– Свадьбу? – Андрей Родионович вспомнил о девушке, которой он подарил золотой на приданое. На минуту перед ним встало ее миловидное лицо, и он понял, что так мучило его последние дни.

Поравнявшись со встречными, Баташев приказал кучеру:

– Останови!

В толпе стоял Рощин с радостной, веселой Наташей.

Андрей Родионович слез с тарантаса, подошел к молодым.

Ждавшие барского поздравления свадьбишные недоуменно смотрели на барина, молча стоявшего перед молодыми. Бледнея, Наташа тяжело оперлась на руку мужа.

– Посадить в тарантас! – внезапно охрипшим голосом сказал Баташев стоявшим позади егерям, кивнув головой на Наташу.

Толпа ахнула и подалась назад. Ошеломленный Рощин не оказал верным барским холопьям никакого сопротивления. Только когда тройка, поднимая клубы пыли, помчалась по дороге, понял он, что случилось. Бросился за Баташевым, но где пешему догнать конного, где бедному тягаться с богатым! Не видел он, как билась в ногах у барина Наташа, призывая на помощь мужа. Без памяти лежал Василий в придорожной канаве: как дуб, рухнул, сраженный негаданным.

Сдав Наташу с рук на руки домоводке Марфе, Андрей Родионович приказал беречь ее пуще глазу, никуда не выпускать, поместив в угловую комнату под Петровской залой, куда шла из его кабинета потайная лестница.

Наташа, горько проплакавшая остаток дня, долго не могла уснуть. Мысли о Василии, о доме, о том, что ждет ее, не выходили из головы.

Тихо шумели за окном деревья, как бы рассказывая о чем-то, и оттого еще более тягостно становилось на душе. Вспомнились разговоры в поселке о крепостной девушке, загубленной барином. Нашли ее рыбаки на дне пруда опозоренную, обесчещенную.

– И я утоплюсь…

По ту сторону дома чуть слышно стучали молоты.

– Вася, суженый мой, вызволи меня отсюда!

Напрасно звала мужа Наташа, напрасно билась лбом о высокую каменную стену. Ни разу не отступал Андрей Родионович от задуманного.

Временами то одна, то другая часть сада как бы выхватывалась из тьмы. Заревом огня освещались пышные куртины цветов, купы серебристых тополей и привезенных издалека голубых пихт. Отблеск огней отражался на стенах.

Взгляд остановился на темневшем в углу большом карельской березы киоте.

– Господи, вызволи меня отсюда, – молила девушка, бросившись перед образом на колени.

Темный лик глядел сурово и, казалось, насмешливо.

– Пешком к угоднику пойду, сама пудовую свечу вылью! – размазывала слезы Наташа. Молила о чуде, но чуда не было.

– Полно, лебедушка, убиваться-то. Ишь ты, море слез вылила! Чай, Андрей Родионович не зверь какой! Да и то сказать: плохое дело забывчиво, девичье тело заплывчиво, не такие, как ты, смирялись. Поживешь, а потом и с милым свидишься.

– Свижусь?

– Свидишься, свидишься. Попей-ка вот лучше, поешь, да и спать ложись. Утро вечера мудренее.

Ободренная уговорами Марфы, Наташа прикорнула в углу широкой резной кровати. Намучившись за день, не слыхала она, как тихо скрипнула дверь, пропустив узкую полоску света. Лишь когда жадная, нетерпеливая рука дотронулась до нее, вздрогнула, приподнялась.

– Господи, кто тут?

– Тише, я это.

– Барин, что ты?

– Молчи, дура!

– Барин, пожалей!

Разорванное платье полетело на пол.

Через полчаса, плотно прикрыв дверь и заперев ее на ключ, Баташев запахнул полы халата, взял оставленную в соседней комнате свечу и устало поднялся к себе наверх.

XIX

Проснувшись от звона стоявших на камине голландской работы майоликовых часов, Андрей Родионович набросил на плечи халат и подошел к окну. Заря только еще занималась. В неверном свете раннего утра дальние контуры обступавшего завод леса казались синими. Над домнами, как всегда, весело плясали огоньки. День обещал быть хорошим.

Дверь бесшумно открылась, и в спальню вошел с подносом в руках давно ожидавший пробуждения барина дворецкий Масеич. Поставив приготовленный им завтрак на стоявший в углу небольшой столик и положив рядом бумаги для просмотра хозяину, он вышел и тут же вернулся с медным кувшином и тазом для умывания.

От ледяной струи, политой из кувшина, по спине Баташева пробежал приятный холодок. Освежив лицо и поросшую волосом грудь, Андрей Родионович вытерся суровым полотенцем и почувствовал, как все тело наливается бодростью. Садясь завтракать, он взглянул на принесенную Масеичем пачку полученных накануне писем. Сверху лежало письмо, запечатанное сургучной печатью брата.

Иван Родионович регулярно сообщал на Выксунь не только о заводских делах, но и о всем, что приходилось ему слышать во время наездов в Питер. Сообщение, присланное им сейчас, было не совсем понятным. Меньшой Баташев писал о том, что всем заводчикам якобы послан уже указ императрицы, запрещавший им покупать крестьян с землями. Отныне все мастеровые и приписные крестьяне должны работать только за плату, приобретая себе пропитание в казенных или заводских лавках.

Вопреки правилам, Андрей налил вторую рюмку водки и, глотнув, снова перечитал письмо. Добро или худо сулит сия перемена? Не послужит ли она во вред заводам? Впрочем, может, Иван ошибается, хотя этого за ним как будто бы и не водилось. Не окончив завтрак, Баташев стал одеваться.

Прогулка по саду привела его в спокойное состояние. Он уже решил, как поступить, если присланное Иваном известие подтвердится. Часть ранее купленных крестьян надо заставить заняться обработкой всех земель и от них получать необходимые для мастеровых продукты. Работных можно достать на стороне. Убытка, во всяком случае, от такого нововведения быть не должно.

Вечером приехал чиновник из Муромской межевой канцелярии. Подтвердив правильность сообщения, присланного Иваном Родионовичем, он попросил разрешения собрать всех свободных от работы мастеровых и огласил им витиевато написанный царский указ. Одни слушали, ничего не понимая, других по мере чтения все сильнее охватывала тревога.

– Это что же, отберут, значит, землю-то? – спросил стоявший впереди кузнец Башилов.

Чиновник принялся объяснять указ.

– Земля, – говорил он, – все равно не ваша, а господская, за работу деньги вы получаете, на них и будете кормиться.

– На табак не хватит! – выкрикнул кто-то.

– Просите у хозяина прибавки. А впрочем, дело это не мое. Указ вам объявлен, и с сего дня вы должны знать, что пользоваться посевами вам не дозволяется.

Толпа глухо зароптала.

– Все, расходись по домам! – скомандовал Мотря.

– Господин управляющий! – Голос Луки звучал тревогой. – А огороды тоже отберут?

– Огороды останутся, но в меньшем количестве.

– Что же, нам с голоду подыхать?

– Давай расходись, сказано! Не вашего ума дело царский указ обсуждать!

Понурив головы, мастеровые стали расходиться.

– На всякий случай пообезопаситься вам не мешало б! – посоветовал межевой чиновник, сидя за столом угощавшего его Баташева. – Слух есть: на демидовских заводах взбунтовались, за Пугачем пошли.

– У меня не взбунтуются!

– Ну, смотрите. На всякий случай я скажу в Муроме, чтоб готовы были на помощь прийти, коли понадобится.

– Что ж, скажите.

Опасения чиновника оказались не напрасными. По вечерам мастеровые сходились группами, горячо обсуждая распоряжение царицы, лишавшее их весьма важного источника существования. До этих пор было так, что они работали на заводе, а жены и ребятишки занимались землей. Хотя и немного собирали, а все же до рождества со своим хлебом были. Теперь и это отнимали.

– С голоду подыхать – только и остается, – раздавались голоса. – К барину надо идти: может, смилуется, оставит все по-прежнему.

– Как же, оставит! Нам – шиши, а ему – барыши!

– Девок да баб, сказывают, будут в дудки да на уголь гонять.

– Казня одна!

– Ребятишки и так о весне пухнут, на одной картошке сидючи.

– Хорошо, у кого картошки хватает, а у иных и ее нет.

Внимательно следивший за настроениями мастеровых Баташев дал знать в Муром, чтобы там были начеку. Заводских рунтов вооружили ружьями. Это сразу бросилось всем в глаза.

– Рунтов оружными сделали! Боятся нас, братцы! – слышались голоса.

В один из дней группа мастеровых во главе с Башиловым пришла к Ястребову.

– Ты грамотный, Павел. Скажи, что делать?

– Что делать-то? Проходите к столу, садитесь. Вместе подумаем.

Гости прошли в передний угол, расселись по лавкам.

– Говори, как жить будем?

– Может, челобитную царице подать?

– Челобитную подать можно, – помедлив, ответил Павел. Только вряд ли что путное будет. Да и кто ее передаст, челобитную-то?

– Охотники найдутся, лишь бы толк был.

Ястребов понимал, что лишение работных права пользоваться земельным наделом обрекло их на полуголодное существование. Особенно в тяжелом положении оказывались многодетные семьи.

По новому указу работные, считавшиеся вольными, могли, в случае недовольства, уйти от своего хозяина. Но куда идти? На другой завод? Там такие же порядки, если не хуже. Деваться некуда.

Но какой выход из этого? Павел искал и не находил его.

– До бога, братцы, высоко, до царицы далеко. К барину надо идти. Если всем миром поклониться – не станет землю отбирать.

– Не кланяться, требовать надо!

Все обернулись на голос. В дверях стоял Рощин.

– Василий! – шагнул к нему Ястребов. – Я к тебе вчера заходил, да ты спал.

– Коршуниха сказывала.

– Да ты проходи, садись! Ну как, выздоровел?

– Оклемался малость.

Работные сочувственно смотрели на Рощина. Все знали о том, как надругался над ним Баташев, и в душе проклинали заводчика, отобравшего жену у молодого кричного мастера.

Без памяти свалился тогда Рощин. Три недели трепала его огневица. Потом пришел в себя, но долго не мог подняться на ноги. Несчастье подкосило его.

– Вот что, други, – поднялся с места Башилов. – Василью сейчас не до нас. Пусть они с Павлом побеседуют. А мы после зайдем.

– Не уходите! Я потому и поднялся, что узнал от Митьки: народ пошел к Ястребову.

– Слыхал, значит, о царском указе?

– Слыхал.

– Ну, и какие твои слова?

– Я думаю так: идти к барину надо. Павел верно сказал. Только не о милости просить, а требовать.

Мастеровые поближе пододвинулись к нему.

– Может, попросить сначала?

– А чего просить? За своим добром кланяться?

– Боязно чего-то.

– Всем миром пойдем. Чего бояться?

– Оно так, конечно…

По дороге к Ястребову Василий вспомнил рассказы Парфена о Пугачеве и теперь вслух повторил то, что слышал от него:

– Народ – сила! Если подымется, никто его сломить не сможет. Только вот что: уж если к барину с требованием идти, то стоять всем, как одному! Не будет согласья меж нами в таком деле – нечего и ходить. Так я говорю?

– Так.

– Правильно!

Решено было пройтись по домам, поговорить с каждым мастеровым и в назначенный час всем тронуться к хозяину.

Попрощавшись, работные ушли. В избе остались трое: Ястребов, Рощин и решивший пойти домой вместе с Василием кузнец Башилов.

– Это хорошо, что ты болезнь переборол. – Подсев к Рощину, Павел ласково обнял его за плечи. – О Наталье что нового слыхать?

– О Наталье? – Рощин хотел было что-то сказать, но запнулся и умолк.

– Неужто это дело так оставишь? – порывисто поднялся Башилов.

– Не оставил бы, – с горечью произнес Василий. – Жизни бы лишился, а обидчику отомстил. Только, видать, Наталья в моей заступе не нуждается.

– Как так?

– Барин к ней каждую ночь приходит, и она принимает его.

– Так ведь он силой принуждает!

– А может, ласки барские сладкими показались?

Пораженные словами Василия, Ястребов и Башилов опустили головы.

– Не об этом сейчас думать надо! – с какой-то необычайной силой произнес Рощин. – Людское горе сильней моего. Вы мне вот что скажите: подымем мы народ?

– Подымем! – уверенно ответил Башилов.

– А коли так – своего добьемся!

Оставшись один, Павел задумался. Прав ли Василий?

Что получится, если всем народом пойти к барину с требованием? Ведь это же бунт! За такое дело по головке не погладят.

Как же быть? Может, пока не поздно, отговорить людей от задуманного, сказать, что надо покориться? Его могут послушать. Но не станут ли потом проклинать? Нет, надо идти! Идти всем. Может, и впрямь ладно получится!

Приход Любы заставил его очнуться от дум.

По лицу мужа Люба поняла, что он на что-то решился.

– Паша!

– Что, Любушка?

– Чего я хочу сказать…

– Сказывай!

– Ведь дочка, Павлуша! Куда я с нею тогда? Как без тебя буду?

Павел подошел к жене, положил ей руку на плечо.

– Полно! Помирать я не собираюсь. Все будет хорошо. Ну, а случится что – люди не покинут.

В ответ Люба только обвила шею мужа руками. Всеми силами хотела сдержать себя, а не могла. Тяжелая, горячая слеза капнула Павлу на грудь.

– Ну, ну, перестань. Словно хоронить меня собираешься. Перестань, право же!

Уговоры Павла подействовали, Люба успокоилась.

Приняв твердое решение, Рощин с Башиловым в тот же вечер пошли по домам поднимать народ.

Не все согласились на такой шаг. Иные, особенно те, у кого семьи были небольшими, высказали опасение: не будет ли от этого хуже? Но мнение большинства было единодушным: идти!

И вот в назначенный час на всех молотовых фабриках звонко застучали ручники по пустым наковальням, давая сигнал кончать работу. Подручные кузнецов бросили качать мехи, и уголь в горнах стал застывать. Почуяв неладное, смотрители бросились к работным.

– Вы что, черти, сдурели?

– Бросай работу! – понеслось по цехам.

Воротные, замкнув дубовые двери, попрятались. Толпа у выхода с завода все прибывала.

– А ну, господи благослови! – Башилов высоко взмахнул молотком. Звякнув, запор упал на землю. Людской поток хлынул на улицу.

– К барскому дому! Всем!

По пути к идущим присоединялись все новые и новые группы мастеровых. Толпа росла. Шли молча. Так тяжелая свинцовая туча тихо надвигается в жаркий летний день, чтоб разразиться потом огнями молний и оглушающими раскатами грома.

Стоявший дозором мастеровой Верхнего завода, завидев идущих, бросился к своим:

– Идут!

Ожидавшие сигнала люди побросали работу. Выйдя за ворота, они слились в одно шествие, заполняя огромную площадь перед домом заводчика.

Еще накануне, узнав через соглядатаев о готовящемся выступлении работных, Баташев услал вершного в Муром за подмогой, приказав ему скакать во весь опор, и теперь нервно расхаживал по кабинету. Привыкнув к молчаливой покорности людей, он не ожидал такого.

«Сучье племя! – зло думал он, глядя, как площадь все более заполняется народом. – Ужо узнаете, как работу бросать!»

Высланный к толпе Мотря безуспешно старался уговорить собравшихся разойтись.

– Барина хотим видеть! Пускай выйдет!

В первых рядах стоявших перед домом людей виднелось похудевшее лицо Рощина. Здесь же был и Павел Ястребов. Нестройный вначале шум голосов все усиливался. Задние напирали на передних. Деревянные решетки, ограждавшие клумбы с цветами перед домом, с треском сломались. Видя, что еще несколько минут, и люди могут ворваться внутрь здания, Баташев решил выйти на балкон. Увидев его, толпа стихла.

– Бунтовать, скоты, вздумали? – Голос заводчика, как кнутом, резнул толпу.

– Землю давай!

– С голоду дохнуть?!

– По справедливости надо!

Баташев поднял руку. Крики замолкли.

– Я своей государыни верный слуга и ее приказа отменять не волен. Добром прошу: разойдитесь по домам. Подумайте: в какое время бунтуете? Наши пушки на войне нужны…

– На войне, – прервал Баташева Рощин, – наши братья головы кладут, а мы здесь погибать должны?

Андрей Родионович снова поднял руку. И в наступившей тишине ясно послышался идущий со стороны Нижнего завода треск барабанов. Не понимая, что это такое, люди поворачивали головы к приближающимся звукам. Баташев криво усмехнулся.

– Сейчас будет вам и хлеб, и земля! – Повернувшись, он ушел.

– Солдаты!

Толпа дрогнула и подалась назад.

– Спокойно! – раздался голос Рощина. – Поворачивай лицом к конторе. Не пустим.

– Не пуска-ай! – понеслось по рядам.

– Стой крепче! Назад оборотят!

– Пускай вертаются, отколь пришли!

Под зловеще-мерный треск барабанов, ощетинясь штыками, солдаты медленно приближались к толпе мастеровых.

– Идут? – спросил молодой, тщедушного вида парень, приподнимаясь на носки, чтобы разглядеть, что делается впереди.

– Уйти бы от греха, – словно отвечая, сказал стоявший рядом с ним мужик.

– Что, кум, в кусты?

– Хуже не было бы.

Стиснутый со всех сторон Рощин, услыхав этот разговор, собрав силы, рванулся вперед, пытаясь пробиться в ту сторону, откуда приближались солдаты, но людская стена была столь плотной, что ему не удалось сделать и шагу. Теперь, когда люди повернулись лицом к грозившей им опасности, само собой получилось так, что впереди очутились шедшие сзади, менее решительные, и очень важно было, чтобы в критическую минуту с ними находился кто-либо, кто сумел бы поддержать их. Василий еще раз попытался пробиться вперед, но его снова оттеснили на прежнее место.

– Устоят ли? Только бы устояли!

Меж тем расстояние между солдатами и мастеровыми все сокращалось. Не доходя шагов пятидесяти, колонна остановилась. Ведущий ее офицер вышел вперед.

– Расходись! Стрелять буду!

– Пугаи-ит!

– Мы своего требуем!

В это время на балконе дома снова появился Баташев. Увидя его, офицер поднял шашку над головой. Тот взмахнул платком и скрылся в своих покоях.

– Приказываю разойтись! – еще раз прокричал офицер.

– Стой, ребята, не пускай их, окаянных!

Офицер вернулся к солдатам и подал им какую-то команду. Передний ряд гренадер опустился на колени, и из длинных стволов ружей блеснул огонь.

Толпа дрогнула и подалась.

– Стреляют!

– Не бойсь, холостыми!

Раздался еще залп, на этот раз уже не холостыми: с десяток людей, сраженных пулями, со стоном повалились на землю. Охваченная ужасом, толпа забурлила, как огромный водоворот. Толкаясь и давя друг друга, люди метнулись назад.

– Братцы, убивают!

– Спасайся‑я!

Люди бежали, ничего не видя перед собой, думая только о том, как бы укрыться от пуль. Рощин попробовал было остановить бегущих, но людской поток подхватил и понес его с собой. Миновав заводской тын, работные, стараясь держаться поодиночке, бросились к лесу.

– Васька! Василий! Сюда скорей!

Оглянувшись на голос, Рощин увидел Ястребова и еще кого-то, укрывавшихся за плотиной.

– Пропало все!

– Айда за пруд, там спрячемся!

Карабкаясь по скату плотины, они двинулись в сторону от места страшной расправы. Добравшись до водосброса, поднялись наверх. Из-за будки плотинного выглянул Митька Коршунов.

– И вы сюда? Вот здорово!

– Давай, давай, не задерживайся! – торопил Ястребов.

Через несколько минут все трое были уже на другой стороне пруда. Добежав до кустов, Васька рухнул наземь: силы оставили его.

– Ты что, Василий?

Тот не отвечал. Подхватив его под руки, Ястребов с Митькой тронулись дальше.

– Ну, теперь, я думаю, не скоро найдут, – сказал, запыхавшись, Павел. – Можно и передохнуть! Ты побудь с ним, а я к берегу выйду, посмотрю: нет ли погони.

Положив Рощина на землю, Митька стал тормошить его, стараясь привести в чувство, но тот, несмотря на Митькины усилия, не приходил в себя.

– Не помер бы. Ну как? – спросил Митька возвращавшегося Ястребова.

– Тихо, никого будто нет. Не очнулся все?

– Нету.

– Давай его к бережку перенесем да водицей сбрызнем.

Набрав в пригоршню воды, Павел плеснул в лицо Ваське. Тот сначала тихо застонал, потом приоткрыл глаза. Вспомнив, что произошло, Рощин попытался вскочить на ноги.

– Лежи, лежи! – удержал его Ястребов. – Никого нет.

Издали поселок казался вымершим, только около господского дома виднелись люди. Просидев в лесу до вечера, Павел решил пробраться домой, посмотреть, все ли там в порядке, успокоить жену и мать. Напрасно Василий с Митькой уговаривали его подождать, Ястребов стоял на своем.

– В обход пруда пойду, кругом. В случае – скажу: в лесу был, не знаю ничего. Все благополучно будет – дам вам знать. Утром ждите!

Но ни утром, ни днем Ястребов не вернулся: видать, с ним что-то произошло. Парни начали чувствовать голод.

– Эх, теперь бы щец похлебать! – сказал Митька, лежа на животе и поглядывая в сторону поселка.

– А ты меньше думай об этом. Не помрем!

– Зачем умирать!

Но к концу дня Митька не выдержал.

– Пойду разведаю, как там дела!

– Выждать надо, пока солдаты уйдут.

– Я сторонкой. Не бойсь, не попадусь!

Часа через три Коршунов вернулся.

– Беда, Василий! Похватали всех!