Текст книги "Золотая лихорадка (др. изд.)"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА 3

Егор не стал ночевать у гиляков и после обеда отправился дальше. Ему хотелось поскорей добраться до пристани. Гиляки предупреждали, что засветло он не успеет. Но они не знали, как мог Егор работать и стараться, тем более когда сыт и на верной дороге.

Егор перевалил озеро и пошел в высоком тальниковом лесу протокой, похожей на просеку, ровно залитой водой.

Появился высокий бугор. Чуть проглянуло солнце. На росчисти стояла изба из свежих бревен, без забора и без пашни. Веревка протянута от угла дома к тальниковому дереву. На солнце сушится старое белье, издали похожее на белые пески. Висит матросская рубаха.

Егор вспомнил, гиляки говорили, что по дороге живут новоселы. Хотелось бы встретить сейчас переселенца, каким и сам был, потолковать, пособить новому человеку советом и чем понадобится. Виднелась единственная крыша, нигде не было деревни.

Из тальников вышла девка в белом. Показалось Егору, что она ростом с хорошего парня. Платок низко надвинут на лоб. Поверх кофты с замокшими рукавами в несколько рядов бусы. Юбка подоткнута, ноги в сапогах.

– Здравствуй, девица!

– Здравствуй, добрый человек! – ответила она и отвесила покорный поклон.

Умело схватившись руками за борт, подержала лодку, а потом помогла Егору вытащить ее на берег.

Рядом с Егором оказалась она небольшой и тоненькой.

– Мешок брать? – проворно схватилась она за лямки.

– А далеко ли до Утеса?

– А вы разве не здешний?

– Тут не бывал.

– До пристани еще далеко, – бойко вздернув свой маленький нос, ответила девушка.

Егор взял тяжелую сумку и оружие. Она одну лямку надела на плечо, взвалила тяжелый мешок и пошагала вперед.

– Весла я потом занесу. А лодку выше надо поднять!

У крыльца лежали какие-то шары. Девушка оглянулась, улыбаясь, словно радуясь гостю и чувствуя его любопытство.

– Отец мой бакенщик… Сейчас расставляют новые створы.

– Так тут Амур?

– Протока…

«Может быть, я и шел тут когда-нибудь! – подумал Егор. – Все протоки не упомнишь!»

Поднявшись на крыльцо, Егор увидел вершину створы за песками.

– Зайдите в избу! – пригласила девушка. – Я вам все занесу.

Она разулась у крыльца, тщательно вытерла травой сапоги и поставила их на доске.

Девушка внесла вещи Егора, достала из сундучка мятое, но свежее полотенце. Под платком волосы ее казались черными, и темны были ее глаза. Она полила гостю на руки, черпая теплую воду из котла. На столе появился хлеб, посуда и до половины черный горшок с рыбными щами. Сквозь открытую дверь виднелась лодка на песке и куча наносника, выловленного багром, блеклое солнце над лысой шкурой горелой сопки и заходящая туча.

Молодая хозяйка была приветлива и, как показалось Егору, походила на его сына Василия. Почудилось что-то свое, родное. Улыбка ее добрая и немного слабая, как у Васьки. И все смеется и смотрит на Егора с радостью, словно хочет что-то сказать или спросить, как будто знает Егора, но не решается напомнить.

– Когда высокая вода, пароходы и баржи с большой осадкой идут этой протокой, сокращают расстояние. Полому здесь тоже ставят знаки.

– Как же добраться до Утеса?

– Тут по дороге перекат. Отец покажет. Надо знать, как идти. День хода до пристани против течения. Если бы ветер!

Она принесла весла, положила их у крыльца и, входя, молвила:

– Нет ветра. Отец к ночи вернуться должен. Он ушел на паровом катере с рабочими. Говорят, скоро так обставят берег, что пароходы даже ночью пойдут. Может это быть? – быстро спросила она, вытягивая тонкую шею. – Много же бакенщиков понадобится!

«Несколько дней тому назад какой-то человек на речке стрелял в меня из-за лесины. А река идет сюда. Долго ли скатиться лихому человеку? Что же она так доверчива?» – подумал Егор.

Он рассказал, как вел экспедицию из Уральского и заплутался. Девица вытянула тонкую шею и присела на лавку. Ее голова в платке походила на опенок или подберезовик. Егор слишком долго молчал и теперь охотно разговорился.

Стемнело. Девушка постелила Егору на кровати, а себе на лавке.

Кузнецов вытянулся и только сейчас почувствовал, как загудели его ноги и все кости. Нашлось наконец место, где можно отдохнуть. Он наговорился сегодня досыта… «А славная девушка!»

Ночью он услыхал, как она, шлепая босыми ногами, вышла.

– Катерина, чья это лодка? – грубо спросил за окном хриплый голос.

– Из Уральского… Он экспедицию проводил… – доносились отрывки ее ответов.

Они еще о чем-то говорили.

В избу вошел человек с фонарем и поставил его на стол. Егор поднялся.

– Спи! – махнул ему рукой хозяин.

Он повесил куртку и картуз на гвоздь, разулся, задул фонарь. Слышно было, как он проворно вскочил на печь.

Егор поднялся на восходе, стал укладывать вещи. Хозяин ловил рыбу неподалеку от берега. Лодка его пошла к дому.

Через открытую дверь в избу засветило солнце. Катя принесла щепье. Сегодня глаза ее совсем светлые, платок сбился, видна русая коса. Без платка, узившего ее лицо, стало оно скуластей и добрей, а глаза – поменьше. Она еще больше походила сегодня на Ваську.

Разговаривая, Катя подымалась на носки, словно хотела взлететь, и вытягивала свою тонкую шею.

Отец ее пришел с карасями на пруте. Он хром, с обкуренными усами, с белокурым чубом в седине, морщинист и очень бледен, видимо, загар его не брал или он болел недавно, лицо без кровинки.

Шутливо откозырял Егору, как заправский вояка.

– Честь имею служить! Иван Федосеич Тихомиров, матрос первой статьи в отставке!.. Как спал? – хлопнул он Егора по плечу… – А как же платят вам в экспедиции? Откуда знаешь здешние места? Это все больше гиляки водят всех в тайгу.

Егор, наслушавшийся вчера рассказов Кати про отца, смотрел на него с большим уважением. Мужчины разговорились.

Катя подала зажаренных карасей.

– Надо бы спрыснуть наше знакомство! Я живо сходил бы, а? – бойко спросил Федосеич и глянул на дверь. – Тут как раз за островом баркас ночует. Он у гиляцкой деревушки остановился… У них всего там!..

Егору не хотелось задерживаться. Теперь он понял, почему бакенщик так бледен. Егор промолчал, делая вид, что ничего не понимает. Бакенщик на своем не стал настаивать и про «спрыски» более не вспоминал. Егору жаль стало пропойного пьяницу и дочь его, закинутых судьбой на край земли.

– Сколько же отсюда считается верст до Уральского? – спросил он.

– А не ты хозяин «штанов»? – вдруг спросил матрос.

– Я.

Катя опять вытянула шею и просияла и опять поднялась на пальцы, словно собиралась танцевать от радости.

– Ну, диво! – сказал Федосеич. – Тут ведь трещеба, а ты вышел невредимый! Поживи у нас хоть денек! Мы с тобой отдохнем. Тяжелая моя работа… Простужаешься… В шторм приходится ходить на шлюпке… Поди, Катерина, занеси-ка рангоут в пакгауз. Седне – в увольнение!

Пакгаузом он называл маленькую будку, стоявшую особняком на гребне холма.

– Хорошая, а бог счастья не дает! – сказал вдруг старик с неподдельной горечью вслед вышедшей дочери.

Она умело вынесла из шлюпки мачту, укладывала паруса.

– Ну, спасибо тебе, хозяин, – сказал Егор. – Дозволь поблагодарить и просим простить. А мне надобно спешно домой, хлеб убирать.

– На «Егоровы штаны» торопишься? – добродушно спросил Иван Федосеич. Оп посмотрел на три рубля, которые Кузнецов положил на стол. – А что это?

– За ночлег в благодарность.

– Нет, я это не возьму. Как же можно брать за ночлег? Ты экспедицию вел за десять рублей, а я чуть не половину возьму себе… Один я не пью, ты не думай, что матрос… Мне человека надо, а это что… Начальство приезжало, и все кричали на меня… Жаль, Егор Кондратьевич… Эх ты, Амур! Слыхал про тебя… Ну, как хочешь. Я неволить не могу.

Матрос объяснил, как надо добраться до Утеса.

– Но если начнется ветер, то худо… Весла оставь, я пойду переметы погляжу! – крикнул старик дочери.

Видно было, что Федосеичу досадно, и он отпускает гостя скрепя сердце.

Егор подумал, что хозяин уступчив не по слабости и что, кажется, он – хороший товарищ. Откуда занесла его судьба с дочерью на этот песчаный мол после жарких-то стран, и чудо-птиц, и штормов в океанах… Туда-то и рвались дети Егора, теперь узнавшие, что океан рядом. Конечно, привык он на судне, в команде, к людям, мог выбрать себе товарищей. А здесь он одинок.

– Денег мне не надо. Лучше оставь дочери на счастье самородочек, – вдруг сказал Федосеич.

Егор спрятал деньги, развязал узелок и положил на стол золотой самородок.

– Когда-нибудь ей пригодится. На счастье тебе! – сказал отец, когда Катя вошла.

Она потупилась и, полуприкрывшись платком, с любопытством смотрела на стол. Потом она глянула на отца и на Егора быстро и с таким выражением, словно резанула их бритвой.

– Ты остерегайся, – сказал Егор, – меня на вашей речке стрелял какой-то человек. Кто – не знаю.

– Ну и что?

– А у тебя дочь остается одна!

– Так ведь стреляли-то в тайге! Так и должно быть. Не надо в тайгу ходить! То ли дело на корабле… Пушки такие стоят. Никаких пиратов не страшно. Мы видали пиратов разных: японских, малайских, китайских, невольничьи суда. Кого там только не видали.

Старик шутил, но, как показалось Егору, озаботился и поглядывал на дочь с недоумением.

– Ты уж побеспокойся! – сказал Егор.

– У меня же служба! Да и как не беспокоюсь! Я тут… Я тебя провожу! – вскочил матрос.

Он взял ружье и отнес в шлюпку.

– А то ты на бате не дойдешь. Да и зачем он тебе, этот бат. Брось его здесь.

Егор согласился.

За островом пристали к баркасу. Торговец, с грудью колесом, с кривыми ногами, белобрысый, с большими красными ушами, оказался старым знакомым Егора.

– А где же хозяин твой? Все в Благовещенске?

– Теперь я не у него, – отвечал ушастый, – теперь я сам хозяин!

– А Кешка у нас рыбу скупает!

– Да, у него свои пароходы. Слыхали, он мельницу какую поставил? Вальцовая у него своя! А начинал вот так же, на баркасе!

– Мы знаем, как он начинал!

На баркасе выпили вина. Матрос повеселел и всю дорогу потом рассказывал Егору разные морские истории. Женился он на Амуре, в Николаевске.

– А жена у меня померла! – сказал он. – А вот дочь… – Он вздохнул. – А я ловко у тебя про золото выведал? Ловко! Ловко! – сам себя похвалил матрос. – Видно же по штанам и по куртке, что весь в золотом песке. Катька и та догадалась. Ах, акулепок! Хоть отродясь золота не видала. Ты почистись перед деревней. Давай я тебе живо пошоркаю куртку, все счищу. А штаны надо с водой, успеет еще высохнуть. А то ведь у нас тут, кажись, разные люди живут… Я же вижу, я, брат, матрос кругосветного плавания. Теперь-то хромой!.. Человека с золотом всегда заметно… Оно насквозь светится у человека через глаза и даже через лапы!

– А открывать это золото людям или не надо? – спросил Егор.

Матрос почистил куртку Егора. Лодка шла под косым парусом вверх по течению. Егор держал в руке веревку.

– Если открывать, то может быть горе.

– А не открыть – грех! Зачем же тогда оно? Зачем я его нашел? Зачем-то оно лежит в земле?

– Надо открывать! Мы на службе всем делимся с товарищем. Но я мыть его не пойду. Я к службе привык… А сыновья твои пусть идут! Пусть! Мимо нас люди поедут! Гилякам и тем тоскливо живется, они радуются, что пришли поселенцы, говорят, с русскими стало веселей, только, мол, пусть не воруют и не обманывают. Пусть, мол, не обижают нас! Да, это ты верно сказал, каких только людей не бывает!.. Я ей запрещу! Разве можно звать в избу незнакомого человека!

– Вот именно!

– Она знает, я объяснял, куда и как бить при случае… Да в крайности есть у нее и оружие… Да она умеет… Она бывалая, Катька! Ты степенный человек, а ей всегда хочется поговорить… В мать, покойницу… Надевай!

Старик отдал вычищенную куртку. Егору показалось, что он взгрустнул.

– Еще блестит в складках! – взором показал матрос Егору на ноги.

Егор намочил в воде серые остатки швабры и старательно помыл свои порыжевшие сморщенные ичиги.

– Ты как в золоте спал, в самой россыпи! – сказал Федосеич.

ГЛАВА 4

Крыши блестели на мохнатой сопочке с лысинами скал и с серым от дождя лесом.

Егор охотно не заезжал бы ни в какую деревню, отправился бы прямо домой. Но у него не было пригодной лодки, не было и денег, а выкладывать золото за лодку не следовало. Не было у него и хлеба, не было и желания тащиться столько дней против течения, тем более если судно на подходе, как сказал Федосеич.

Дождь стих. Серая тяжелая трава на берегу, обступившая вымокшие поленницы дров, кое-где поблескивала.

Мужик с черной бородой сидел на корточках на песке и что-то укладывал в воду. «Лыко он замачивает? – подивился Егор. – Зачем ему лапти? Вот еще какой народ есть!»

Матрос заложил пальцы в рот и оглушительно свистнул. «Так же и надо мной будут смеяться, если я пашню не брошу!» – мелькнуло в голове Егора.

Мужик поднялся. Видно стало, что он статный. Шлюпка прошла мимо него и пристала напротив последнего дома.

Мужик, мочивший лыко, повернул голову с орлиным носом, не спуская взора с приехавших.

… Где-то взвизгивала пила, потом стихла.

– Никак, Кондратьич? Ах ты свет! Вот гостенек! Милости прошу! – бежал сверху обрадованный Котяй. Он только что под навесом пилил бревно изогнутой японской пилой. Котяй ладонями сбил опилки с рубахи. – Неужели в экспедицию ходил? Ну что за удалой вы народ, уральские! Что ни поход – вы в тайгу ведете! А кто по речкам забирается в хребты с товаром? Опять же вы! Прежде был Иван Карпыч Бердышов, он у нас в Тамбовке из-под носа весь Горюн вырвал, пример все подавал, как тайги не бояться…

Котяй прежде жил в Тамбовке. Он рассорился там со старшим братом Санкой и переселился на Утес. Говорили, будто бы теперь братья примирились.

В избе Егор небрежно поставил мешок у двери. Матрос положил сверху сумку. Сидя за столом, Егор невольно косился на свои вещи. Котяй это заметил.

Рябая баба – жена Котяя – стала собирать на стол. Овчинниковы торговали, и поэтому у них всегда был готов хороший обед и водка.

Егор почувствовал, что, войдя в деревню с добычей, он очутился как бы среди врагов. Теперь надо было лгать. Непривычно, и душа не мирится. А не лгать нельзя. Не добравшись до дому, хвалиться нечего. Не выкладывать же все в чужом доме напоказ…

– Дождись парохода, скоро будет, – сказал Котяй.

– Завтра к вечеру, – заметил матрос.

– Завтрева? – удивился хозяин.

Федосеич хотел остаться, проводить нового знакомца на пароход.

– Езжай… У тебя дело! – ответил ему Кузнецов.

– Мое дело какое! Ночью не идут пароходы. Это не на маяке на море. Стемнело – зажигай… Услыхал рынду или пароходный гудок – реви, давай сирену! Не-ет! Тут огней не зажигаем. А знаки – они стоят…

Хотелось Котяю прознать секреты гостя, а времени оставалось немного. Егор не пил, как назло. Котяй слыхал, что водится он с образованными из города, учит детей, лезет куда не надо…

Улучив миг, когда Егор после обеда вышел проводить Федосеича, торговец провел рукой по мешку. «Он образцы породы несет. Какие-то камешки. Не может быть, чтобы самородки такие здоровые!»

Жена Овчинникова, вылупив глаза, стояла перед багажом Егора.

– Иди, иди! – грубо сказал Котяй.

Баба покрылась платком, фыркнула и отвернулась.

Егор вошел, принес свою лопату, оставленную в шлюпке.

Как ни мылся и ни чистился мужик перед деревней, но и на мешке его, и по штанам, и на картузе Котяй замечал желтоватые пятна, по которым видно было, что шлялся человек в тайге не зря. За Егором шла слава дельного, крепкого мужика, который вытрудил пашню, заставляя пахать детей, тянул за собой соседей, зря ни за что не брался, и если что-нибудь делал, то с толком.

И вот он весь как на ладони. В пятнах золотистого песка с глиной, в изодранных об острые камни ичигах, с чуть приметной желтью под ногтями, с весело-тревожным горящим взглядом довольного человека, который хватил удачи. Казалось, он греб там песок ногтями. Вид у него напряженный. Видно, боится за что-то… «Эх, брат! А ведь я тебя вижу насквозь, – глядя ему в лицо, думал Котяй. – Ты неспроста явился…»

Но где у Егора главное богатство – в голове, или в мешке, или за поясом, взял его Егор или только видел, или только слышал и нес он образцы руд или самородки – Котяй еще не знал…

Пришел Никита Жеребцов, тот самый горбоносый, курчавый мужик с черными глазами, который мочил лыко. Егор знавал его когда-то.

– Экспедицию он водил, – сказал Котяй про гостя.

– А-а! Экспедицию! Хорошо, хорошо это! А говорят, в той стороне золото богатое. Ведь ты рудознатец, уральский… Я мальчишкой был, мы с отцом шли через Урал, видели прииски… А потом в Сибири сами мыли… Это хорошо, коли экспедиция! А что же дальше экспедицию не повел?

– Пошли с тунгусами.

– Где же у нас тунгусы?

– За хребтом.

– От купца Бердышова, поди, экспедиция?

Надо было бы соврать, ответить, что, мол, от купца Бердышова. Но Егор ответил, что вел казенную экспедицию.

Гостеприимные и приветливые хозяева не могли владеть собой, когда чуяли золото. Егор видел, как целились и стреляли их глаза.

– Ты, пожалуйста, передвинь мешок и сумку, положи их на лавку, – сказал Котяй, – а то девки заденут как-нибудь…

Егор переложил сумку, а мешок закатил под широкую лавку, чтобы вещи не мешали хозяевам.

Жеребцов и Овчинниковы еще более уверились, что в мешке что-то есть. «Неужели там золотишко? Набит ими-то мешок, как самовар углями, – думал Котяй. Он старался утешить себя: – Ведь это уж кузнецовское – не мое! Надо самому найти божий дар! Мы же с ним товарищи-приятели».

Егору казалось, на него глядят, как на вора, осмелившегося мыть вблизи чужой деревни. Никто, конечно, не верил, что он ходил далеко. Сами жители Утеса зря в тайгу не забирались. Они скупали меха у промысловиков у себя в домах.

– Сын Василий у тебя славный! – сказал Жеребцов. – Я видал его в городе.

Чернобородый торгаш поднялся и ушел. Котяй сказал про него:

– Дом обшил железом. Мало что крышу – сами стены обил железом, чтобы не сгореть. Деньги копит. Видел, он ходит лыко мочить. Подает пример людям, чтобы трудиться не разучились. А где же ты тунгусов нашел?

Рябая хозяйка, улыбаясь широко, подошла к Егору и с поклоном поднесла на подносе стакан вина.

– Выпей!

Она затрясла широкими бедрами, словно отбивалась от комаров.

«Как люди, так и Марья крива!» – решил Егор и выпил.

– Я думал, что с голоду сдохну. Четверо суток шел без хлеба… Выбирался через хребты.

«Неужели у него с голоду так глаза запали?» – подумал Котяй.

– Всю дорогу пробы брал! – вдруг сказал Егор и ухмыльнулся.

– Дичи там видимо-невидимо, – ответил Котяй и деланно зевнул. – Руда в скале… Э-э-эх… В баню пойдешь?

Егор достал чистое белье. «Мешка не тронут? – подумал он. – Нельзя от бани отказаться и нельзя мешок с собой взять».

Вечером пили вино. Ночью Егор спал на лавке. Ему показалось, что чья-то рука словно лезла к его сумке, а потом задела подушку и лицо. Егор очнулся. На полу храпел Котяй. Все тихо. Похоже, что была голая бабья рука. Не то искала что-то под подушкой, не то просто баловалась и как бы невзначай погладила Егора.

ГЛАВА 5

Пароход загудел и еще трижды рявкнул густо, чтобы рыбаки отошли с фарватера. Судя по местности, только что прошли устье Горюна и Тамбовку, где жила родня Егора, свояки. Мелькнула за островами деревня знакомых гольдов.

К вечеру должны добраться до «Егоровых штанов». Уж и пашня не походит больше на штаны, а название укоренилось. Молодые выросли и все повторяют, а сами даже не знают, почему местность так называлась.

Егор привык к пароходам. «Разбаловался!» – думает он про себя. Часто приходится ездить на пароходах и другим крестьянам. Теперь даже и не верится, что была езда по Амуру без пароходов. Только небогатые торговцы из Забайкалья и Сансина еще ходят на своих баркасах и маймах под парусами.

Палуба и крыша парохода раскалились, и от этого кажется, что день еще жарче. Как рай земной на Амуре в эту пору.

Мимо плывут острова с травой, издали по виду – бархатистые лужки. Они тянутся на многие версты – луга без конца и края посреди реки. Травы стоят некошены и глубоки, вдвое выше человеческого роста. Мелькнет густая синь узкой просеки в траве, расколются острова и желтые кручи глины, и опять, сомкнувшись, поплывет от борта до гор травянистое раздолье.

Иногда пароход идет близ крутых скатов станового берега со множеством цветов на изумрудной крутизне, мимо увалов в душистых липняках, в дубах, размохнатившихся от пышной листвы.

На Амуре лето в самом разгаре. Нравится тут Егору, особенно после того, как выбрался из таких мест, где кажется, что еще тянется весна, никак не уступит лету или уж осень наступила, либо стоит там вечная осень, близки снега, холодные озера, мари всюду, лес горелый, камни и скалы и холодные потоки. Там и дням счету нет, собьешься… Зато там золото, а тут только трата его и тяжкий труд.

Медленно ползет пароход вверх по течению, кажется, что едва движется или стоит на месте…

Опять рявкнула труба. Людные места, за утро уже вторая лодка встретилась. Не то что в тайге!

На Амуре хорошо, и Егор отогревался. Но не все хорошо на душе.

Сегодня утром, когда вышел на палубу и обдало лицо прохладным ветерком, Егор вспомнил все.

У мешка в каюте спал, этот же мешок видел во сне, из-за него корил себя, а мешок мешал ему и теснил его. Егор все хотел уйти, говорил жене Наталье: «Уйдем отсюда, тут неладно…» Сон врезался в память.

«Вот когда я перетрухал! Этак отродясь со мной не бывало. И рад, что убрался от людей…» – подумал Егор. Не бывал он трусом до сих пор, пока не получил богатства, ради которого бился всю жизнь.

Вспомнил Егор, как жалел все эти годы, что россыпь на речке Додьге, под самой деревней, истощилась, что все пески там перемыли и мыть негде. Небогатая россыпь, а подмога была всем. Мыли и дети и женщины, старики, кореец, бывшие каторжные, жившие в деревне в работниках, Сашка-китаец – приемный сын и крестник.

На пологом чистом холме зреют на солнце хлеба. Еще не налились, уборка не начиналась. Проблуждал Егор долго, но не опоздал. Однако, полагал он, на золото, которое лежит у него в каюте в перепачканном, грязном мешке и в сумке, можно в самом деле купить баржу с хлебом. Тогда зачем же сеять? Железную дорогу проведут скоро. Тихая жизнь, кажется, окончится. «Все нам привезут!» И сейчас доставляют за меха, рыбу и золото много товаров. И муку. Но хочется хлеба своего, вытруженного.

Глядя на отдалявшиеся нивы тамбовцев, похожие на разноцветные лоскутья, Егор задумался о доме и привычных делах.

Но мысли его опять, словно с порывом ветра, относило назад, за кормовое колесо, за горы, за Утес, где Котяй с женой, как ни крутились, так и не узнали ничего… За хребты и озера, далеко на ту речку.

«Неужели я раб евангельский, что зарыл божий дар в землю? – оправдывался Егор. – Обидно уйти в медвежий угол и сосать лапу, когда можно развернуть большое дело и поднять народ. Пока тут все свои, глушь кругом недоступная. Железную дорогу на Амур еще не довели».

Егор чувствовал в себе разум и силу, годные не только себе, но и людям. Он смутно сознавал, что еще не все делает, на что способен.

Капитан наверху крикнул что-то в трубу. Прибежали с шестами двое матросов. Минуя Егора, они кланялись, снимая круглые шляпы.

«Мне уж мерещится, что и они про мое золото знают. Экое наваждение!» – подумал Егор.

Первый матрос – старик, низкий, смуглый. Второй – курчавый, с черными глазами.

Течение выносило откуда-то плавниковые деревья. Лесина с корнями быстро шла к колесу. Курчавый матрос привязался веревкой к шлюпбалке, перемахнул за борт и отвел плывущее дерево шестом, а комель оттолкнул ногой.

Капитан – косая сажень в плечах – подошел к Кузнецову.

– Как отдыхалось, Егор Кондратьевич?

– Благодарствую, Спиридон Лукич!

– От трудов своих отдыхайте, отдыхайте! – заискивающе сказал капитан.

– Матросы у вас молодцы, – не оставался в долгу Егор.

Егор был известным человеком на реке. Все знали «Егоровы штаны». У капитанов существовало поверье, что если едет Егор – это к счастью. Ему отводили каютное место.

– Что же их хвалить. Народ отпетый! Чуть что – я выброшу в постоплесье.

Курчавый матрос, стоя на кожухе колеса, отвязался и, не держась, оглядывал реку с таким видом, словно ему хотелось запеть. Широкая грудь его бугрилась под рубахой. Перескочив борт и проходя мимо, он опять сдернул шляпу. Заворачивая голову и семеня босыми ногами, он пристально глянул на Егора.

– Веселый и бегает быстро! – заметил Кузнецов.

– На каторге уж побывал. Глаза, как у цыгана, – сводя белесые, выцветшие брови, ответил капитан. – За этой кобылкой приходится смотреть.

Спиридон Лукич снял фуражку, повел рукой по черным волосам и ушел к себе.

Потом, сидя в каюте, Егор услыхал, как подле окна кто-то посвистывал, потом говорили на каком-то непонятном языке. «На воровском», – решил Егор. Матросы забегали по палубе. Егор, выйдя, столкнулся лицом к лицу с кудрявым. Сразу оглянулся и на этот раз перехватил его усмешку.

… Опять Кузнецов стоит у борта с сумкой на плече и с мешком. В жгут скатана пустая половина мешка: там и куртка, и запасные штаны. В карманах золото уложено так, что не прощупаешь и не догадаешься, что у серого мужика в сером мешке.

Виден холм над «гитанами», как шапка. Малые сопочки разбежались по морю тайги. Лес прорублен, нивы видны. Здесь теплей. Они уж начали желтеть. Стоят бревенчатые избы. Деревня пустая, никого нет, никто не встречает Егора.

Кореец Николай появился у трапа. Он повел матросов к поленницам. Дома у Кузнецовых нет никого. Дверь в сени притворена, а дверь в избу приперта березовой жердью. Все уехали на заимку.

«Ждут, что отец прямо туда вернется по речке. А отца вашего, ребята, вон куда занесло! Знали бы!»

В доме тихо, солнечно, чисто, так чисто, как только одна Наталья умеет убирать, одна во всем свете.

Надо ехать на заимку, на речку Додьгу, к своим. Тут нечего задерживаться. Без хозяйки дом сирота… Деревня пустая.

Кони ходили за околицей, за пашней. «Куда теперь золото? Не с собой же брать! На замки запирать? Отродясь не запирали… Опять это золото лезет в душу и заботит, будь оно неладно!»

Егор положил все в сундук. Умылся, переоделся, вышел, подпер дверь колом и с ружьем на плече пошел.

Буланый поднял морду. Заржала Рыжуха, подхватили жеребята. Весь табун обрадовался.

Егор оглянулся. Кореец Николай в своем белом пальто стоял у дома и смотрел вслед Егору. Пароход пыхтел, выпуская мощную струю пара. По трапу матросы носили дрова вязанками.

Егор потрогал черные губы Буланого, погладил желтую шерсть, потом перелез через жерди. Кони окружили его. Егор вскочил на Буланого и поскакал без седла, как в детстве, когда гонял коней на водопой. Разогнал его и, опустив поводья, налег сапогами на бока и перемахнул низкую поскотину в том месте, где одной жерди не хватало.

Волнистая площадь хлебов шла вверх косо и кончалась, как казалось Егору, у самого неба. Сейчас он видел только хлеб со всех сторон, и сама релка под ясной и спокойной голубизной, как краюха со свежей коркой.

Буланый шел крупной рысью и вынес его на гребень.

Когда-то вот здесь, на вершине бугра, чуть не задрал медведь Ваську. А до того за несколько лег медведи подходили к поселью. Тут же дед однажды встретил лося, и считалось, что до гребня, вот до этого изгиба, далеко. А теперь лес вырубился, и оказалось, что все близко. Пашня Егора дотянулась до звериных заповедников.

Накатанная колесами дорога пошла в лес, настоящая дорога, и ездят на ней на телегах, а не на волокушах, как в первые годы. По этой дороге привозят с заимок хлеб, с лугов – сено, а из леса – дрова. Колесная дорога невелика, проложена до заимок, но все же есть она! Заведена настоящая езда на колесах! А через речку Додьгу и через ее рукава переправляются вброд.

За речкой, как американский фермер, своим хутором живет китаец Александр с женой, приемный сын Егора. Стала видна его далекая желтая соломенная крыша.

Все закрыл и поплыл над Егором густой лес, душистая листва, какой он давно не видал. Все тут устроено ладно, прочно, удобно, на коне ехать хорошо, привычно. Все свое, не то что в лодке по горной струе. А вот, наверное, потянет же туда…

Конь с лохматой гривой захлюпал мохнатыми ногами по зеленой грязи. На обочине дороги рослый белоголовник и медвежьи дудки хватали конному по плечи.

Из-за холма появилась подпрыгивающая девичья голова в платке, сбившемся на плечи. Послышался звонкий цокот подков о камни. Быстро взлетов на вершину, вниз к болоту помчалась верхом девушка.

– Тя-тя-я! – воскликнула она, налетая и осаживая коня, цепко держась за него ногами в башмаках и толстых чулках в красную и черную полоски. – Я услыхала гудок…

– Мама как?

– Слава богу. Я гудок-то услыхала…

– Василий где?

– Все на заимке. А бабушка с дедушкой уехали на лодке по ягоды. А парни недавно из тайги.

– С кем Василий?

– Митя Овчинников с ним.

Конь ее захрапел, выбрасывая из-под копыт комья грязи, рванул с места. Она туго тянула повод, воротя его, и он пронесся по болоту малым полукругом.

– Поедем обратно!

– Нет, маманя велела… – откидываясь, полуобернулась дочь.

Егор дальше не расслышал, что мать велела. Девушка отскакала, усмирила коня и, свесившись вполоборота, ждала, не крикнет ли что отец.

– Там, в сундуке, я мешок бросил…

Настя привстала, поглядывая вдаль.

– Пароход-то простоит? – кричала она.

– А что тебе?

Она не ответила.

Он тронул поводья. Раз-другой болото издало всасывающие звуки. Конь, грудастый, коренастый, с чуть кривыми, могучими ногами, старательно тряхнул гривой, вынес тяжелого всадника на гать и зачастил копытами по бревнам.

Егор сверху еще раз оглянулся. Дочь уж пролетела через лес и мчалась по дороге среди хлебов. Известно, зачем повадился ездить Митя. Свататься хочет. За семьей Овчинниковых недобрая слава. Но чем же парень виноват? Отец его Санка – родной брат Котяя…

На заимке нет изгороди. Жена Наталья стоит у зимовья. Муж слез с коня.

– Как барин! – сказала Наталья. – Откуда такой? – Она подошла, вытерла руки о фартук. – Грязью-то не запачкать бы тебя…

Егор чует женин упрек. Да, долго он протаскался.

– Непутевый стал!

– Ладно уж…

– Знала бы ты!

– Руки-ноги целы?

В зимовье было пусто и варился корм скоту. Егор присел на лавку. Никогда Наталья не казалась ему такой пригожей. В знакомых, спокойных движениях ее угадывалась сила, здоровье.

Улыбка ее ласковая. Глаза бойки, и в них знакомый свет ее доброй души. Егору кажется, что сам он пьян и она нетрезва.

А Наталья исстрадалась, измучилась, не зная, что думать, случая не бывало, чтобы он к назначенной поре не вернулся.

«Но что с ним? Явился легкий, как парень, помолодевший, лицо почернело, морщин нет, сам жесткий, крепкий, силы, казалось, прибыло, как крылья его несут». Это ощущение невольно передавалось ей. Она насторожилась, словно была у счастья, в которое боялась поверить. Егор не все рассказал. Он вышел.