Текст книги "Золотая лихорадка (др. изд.)"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА 18

На рассвете Илья быстро вскочил с кровати, откинув пестрое одеяло китайского шелка. Жена уж пекла и жарила, плита пылала. В застекленных окнах виднелись тучи и хмурые сопки.

– Дождь идет! – сказал Илья.

– Река спокойная, волн нет, – отвечала Дуня.

Илья позавтракал и пошел к отцу. Снесли на берег мешки, запасные весла и оружие. Перевернули лодку, столкнули ее в воду кормой и загрузили. Дождь припустил. Илья надел клеенчатый плащ с капюшоном, а Пахом – мешковину на голову.

Вышел Егор, и мужики, собравшиеся на прииск, обступили его.

– Мы дороги без тебя не найдем.

– Найдем! – перебил, стоя с веслами, высокий Санка Барабанов. – Было бы золото. С нами Тимоха Силин и два китайца.

– Бог с нами! – строго сказал отец. И, показав на небо, подержал сына под своим взглядом. Потом, словно спохватившись, пошарил по карманам, что-то проверил, поднял воротник дождевика, снял картуз и перекрестился.

– С нами бог! – подтвердил Санка. Он ухмыльнулся и добавил: – Бог и два китайца. Ну, покудова, до свидания, дядя Егор… Маманя! – обратился он к Агафье и припал к ее плечу.

– За Васю не бойся! Я хорошо смотрю! – говорил Егору, подымая рубаху и затягивая кушак, Сашка-китаец.

Илья брал на руки всех своих ребят по очереди. Дуня осторожно, чтобы никто не видел, навила ему своих волос на пуговицу.

– Зимой загуляем вовсю, – сказал Илья. – Теперь мы сами хозяева.

Дуня, так желавшая отправиться на прииск, оставалась дома. Удалая золотошница была беременна и не могла ехать.

Когда лодки отошли, она разрыдалась и тяжело опустилась на траву, как бы не в силах идти. Бабка Дарья и Наталья подошли к ней. Дуня, как пьяная, сорвала платок с головы.

– Пойдем, сын, пахать, – сказал Егор, – Васька и Сашка пусть моют. А мы с тобой будем сеять хлеб, лен, гречиху, растить коней, скот.

– А кони у Ильюшки дикошарые, – отозвался Петрован. – Они уплывут с острова, где он их оставил. Что тогда?

Отец не ответил. Только мельком взглянул он туда, где за изгибом реки тянулись острова. Сейчас они во мгле дождя, как сплошные серые пласты.

– Иван поехал во Францию, – сказал Петр. – А у Васьки есть книга о той стране.

Редко нападала на Петрована подобная говорливость. Казалось, он хотел отвлечь отца и утешить.

Трава была мокрая, пашня мокрая. Ноги вязли, и кони хлюпали копытами по грязи.

У Егора душа болела за сына и за всех поехавших на прииск. Он надеялся на Сашку. Тот никогда не брался за дело, которого не умел делать. А что делал, то умел. Оп был надежный человек. За десять лет жизни в Уральском он ни разу никого не обманул и никому не соврал даже в мелочах. Каков человек – видно по труду.

Федор Барабанов бросил все, оставил магазин на жену. Федор умен, умеет обойтись с людьми. Он рискует. Оставил свою торговлю! Барабановы взяли с собой в дорогу бывшего каторжника Якова, который давно жил у них в работниках. Отец Барабанов смел, а всегда ноет, плачет, жалуется и вдруг рискует! Пошел в свое время на переселение. Немало случаев бывало по дороге, что выручал он Егора. Кузнецов тоже в долгу не оставался.

А школу построили. Егор знал, что много, очень много может человек сделать, если он стоит на своем месте. Теперь в Уральском есть школа, мельница. Старые избы целы, а уж новые стоят. Пашутся пашни, заведена почтовая гоньба. Все умеют ловить рыбу. Теперь есть кузница. Все люди произвели себе сами. А на старых местах всегда толковали, что народ лодырь.

«Лодырь?» – подумал Егор.

Ветер подул сильней, дождь стих.

К Кузнецовым пришла Одака, жена Сашки.

Двое Сашкиных мальчишек разговаривали в углу с Алешкой Кузнецовым.

– Мама, я к тебе, – говорила Одака. – Сашка хочет меня на куски разрезать.

– Как это разрезать? – удивилась бабка Дарья.

– Живи у нас. Дом большой, – сказала Наталья, – места хватит. Дело тебе найдем. Да что случилось? Опять ревнует?

– Нет еще…

Алешка усадил маленьких гостей на лавку и показывал им букварь.

– Ой, букварь так любят читать! – сказала Одака. – Не оторвешь от букваря. Сашка ведь добрый и всегда шутит. Он такой разговорчивый, говорит на всяком языке, на каждом шутит и даже складывает стихи.

– А как же без тебя хозяйство? – спросила бабка Дарья.

– Уй, там же полон дом работников. Володька там, он все знает. А я боюсь. А то Сашка потом что-нибудь подумает и меня зарежет. А я ни-че-го плохого не делала. А Сашка все грозит, что будет мне шею резать. «Я тебе, говорит, чики-чики». Говорит, тебя убью и детей убью и себе буду резать горло ножом. Пусть работники сами хозяйничают! Они все такие же, как Сашка. И пусть сами все делают!

– Ты не хочешь дома жить? Может, Сашка зря грозится. Мало ли что мужики говорят.

– Нет, мама. Это наши – побьют и все! У нас папка палкой нас бил. А Сашка не такой. Если он пригрозит, то так и сделает. Если скажет, то зарежет.

– Это он тебя только пугает! – сказала Наталья.

– Не так страшен черт, – подтвердила бабка.

– Если у тебя, Наталья, нельзя, то я к своей маме уеду.

– Почему же нельзя? Вон во дворе старая изба, займи там кухню или горницу. Одеяла тебе дадим. Живи!

– Ой, какой ревнивый! А Егор не пошел мыть?

– Нет, он остался.

Одака удивлялась в душе, что Егор не пошел и отказывается от золота, о котором все так мечтают.

– Нынче многие туда поедут.

– И лавочники?

– Нет, им не сказали. Сашка их не любит. Ой, я так боюсь, так боюсь.

– Хочешь, так поезжай к своим.

– Там еще хуже. Там толстый Гао пристает ко мне. А сын Гао в городе теперь живет, стал богатый, православный, на русской женился. Я когда девушкой была, они хотели меня в лавку затащить. А Гао-старый тоже плохой был. Он из города приезжал один раз.

– Ну так и живи у нас.

– Ой, нет, ой, как же можно!

Егор пришел с пашни с конем в поводу. Он заметил в глубине двора выстиранные и развешанные на ветру дабовые курточки с серебряными шариками-пуговицами.

Из старой избы выбежала Одака и стала кланяться…

Однажды к Егору, отдыхавшему в зной на ветру после бороньбы, подошли пятеро мужиков. Они сняли шапки, и старик сказал:

– Егору Кондратьевичу. Мы орловские! Опять в доме гости.

– Мы вместе с вами из Расеи плыли на плотах, – говорил старик, – до того по Сибири ехали в одно время, еще не знали друг друга. А на реке познакомились.

– Как же это ты, Егор Кондратьевич, дома? – спросил прыщеватый мужик.

– Дома.

– Что же на прииск не идешь? Мы ведь туда собрались. Да узнали по дороге и удивились… Сам открыл, а ходишь с бороной. Народ тянется, а народ что вода… А как без тебя…

– Люди дороги не знают, – подтвердил старик.

Егор рассказал, куда плыть, но сам ехать наотрез отказался. Орловцы переночевали, запаслись хлебом и отправились дальше.

Егор не хотел бросать своего дела, срываться с места.

«Пусть дети все начнут сами, – полагал он, – а я подожду, что получится, как будто и нет еще этого золота!»

ГЛАВА 19

. За спинами на рогульках два китайца понесли в гору тяжелые чемоданы Афанасьева. Старые приятели покатили на двухколесной американке.

– Что за город! – сказал Афанасьев. – Сплошные горы! Как тут ходить. В Николаевске и то место ровней. А ты, видно, хочешь совсем сюда перебраться? – спросил он у Бердышова. – Ведь Николаевск хиреет.

– Нет, не хочу! – ответил Иван. – А я слыхал, вы губернатора барона Корфа хотите выбрать казачьим атаманом Амурского войска?

Афанасьев выкатил глаза и стал опять похож на бойкого сплавщика Кешку, каким знавал его Иван когда-то.

– Паря, среди казаков даже и не слышно.

– Будто казачество требует избрать Корфа атаманом. Не слыхал?

– Нет.

– Он с тобой будет толковать. На съезде. Хочет посоветоваться, как заменить товар иностранный русским. Пятая часть товара на Дальнем Востоке русская. Четыре пятых – иностранный товар.

– Ты же сам торгуешь иностранным товаром?

У Ивана в городе Хабаровке был охотничий и пушной магазин. Он продавал ружья, доставляемые ему из-за границы, а также тульские. Там же топоры, охотничьи ножи, револьверы и кинжалы, сапоги. Бердышовский охотничий магазин считается самым лучшим. Все знают, что хозяин заядлый промысловик в прошлом, бил тигров и ловил соболей. У него уж не купишь сапог, которые потекут, или ружье с изъяном. Дела у Ивана разные и в разных местах. В Амурском лимане он завел рыбные промыслы. Там на него ловит рыбу целая деревня астраханских переселенцев.

Под берегом Сахалина две артели из русских и китайцев гребут вилами со дна морскую капусту. На шаландах Иван переправляет ее во Владивосток. Там есть у него небольшая конторка, живет свой человек, ведет дела, перепродает капусту в Китай.

У Бердышова свои буксирные пароходы ходят по морю, есть буксирно-пассажирские – на реке, свои баржи, халки, лодки, лодочный сарай, свои бочарни.

Знакомого японца Иван однажды напоил допьяна, гулял с ним по Корсакову посту на Сахалине и уговаривал не ловить селедку и треску, а приходить в лиман Амура за лососем.

– Я дам тебе хорошей рыбы. Какого хочешь посола? Сухого японского? Или в бочках? Или как из поленницы будешь брать дрова?

Осенью светлая широкогрудая японская шхуна, похожая на утку, вошла в Амур. На заездке – на бревенчатой городьбе среди реки – Иван жил с артелью в домиках на сваях.

Бердышов налил японскую шхуну серебристыми лососями до самых бортов. Он сам черпал из садков сетчатым черпаком тучных кетин. Свистел ветер, и лиман был желт от донной, взбитой бурей глины, а горы черны. Заездок на сваях трясся от ударов волн, как в лихорадке, вместе со всеми домами, построенными высоко над водой в двух верстах от берега.

Шхуна легко плясала, и соломенные скаты на ее бортах рвало от ударов о заездок. Японец Токуда, покуривая, стоял у борта и остро смотрел на Ивана, который так для него старался.

В трюмы навалили лед. Шхуна ушла при попутном ветре легко, всходя на волну и не разбивая ее. Неожиданно в тот же день пришла другая шхуна с незнакомым японцем. Астраханцы налили ее рыбой до бортов.

На другой год на кетовую рыбалку пришло два десятка японских шхун, и некоторые из них успевали сплясать на волнах лимана за осень несколько раз.

Ивана звали в гости в Японию. Это было совсем рядом. Но Ивану было некогда. Он отправлял три баржи с соленой рыбой в бочках вверх по Амуру. Пароход доставил его рыбу во Владивосток раньше, чем кета доходила в речки на Уссурийском побережье.

Иван всюду нанимал людей. Он брал их даже с Сахалина, отбывших сроки каторги. Он быстро угадывал, какому человеку и что можно доверить, кто может стать учеником засольного мастера, кто бочаром, а кто подручным у машиниста или приказчиком. Всюду были выбранные и слегка пригретые им, зависимые и обязанные ему люди.

Однажды в трактире в Николаевске Токуда танцевал русскую. Иван замечал, какой он гибкий, как он вьется, вывертывая винтом свое коренастое тело, каким жаром горят его глаза. Заметив пристальный взгляд Ивана, Токуда вежливо улыбнулся…

В зеленом, обшитом тесом домике американца Бутсби приказчики Ивана получали прибывшие на судах из-за океана длинные ящики с переложенными масляными прокладками охотничьими ружьями…

– А ты помнишь Маркешку Хабарова? – спросил Иван.

– Старика? Как же…

Афанасьев и Бердышов сидели в резных креслах черного дуба. Стол под белой скатертью ломился от закусок.

– Садись и ты с нами, Люба! – сказал Иван молодой экономке. – Люди свои.

Кешка слышал, что Иван взял ее на Сахалине, привез в новый город и определил на место.

Семья у Ивана живет в Петербурге. Там же уполномоченный его фирмы, доверенное лицо – Сила Алексеевич Бердышов.

– Я еще маленький был, отец все хвалил Маркешкины ружья.

– Умственный был! – безразлично ответил Афанасьев, сгребая подбородок в горсть с таким видом, словно там росла густая борода.

– Его бы учить. Я помню, он просил разрешения открыть свой завод. А над ним потешались. Он свое ружье показывал, как милостыни просил. Он придумал трехзарядную винтовку. И резьбу в дуле так аккуратно излаживал. Я молодой был, шибко жалел его. Еще тогда подумал, ну, а я, мол, просить не буду никого.

– Так правда, что Николаевск гибнет?

– Паря, наш город сник!

– А ты, что ли, не живешь в нем?

– Я там живу и торгую. Как был, так и есть.

– Не собираешься переехать? Смотри, новые города! Пахнуло в открытое окно цветущей липой.

– Чуешь. А в Николаевске такого не услышишь.

Иван молчал.

Кешка знал, если Иван молчит, значит, он многое может сказать.

– Здесь разворачиваются большие дела, – продолжал Афанасьев, – за этим нас созвали на съезд. Даны будут субсидии, только схватись вовремя. Надо ухитриться и выставить себя.

– А ты начинал на субсидии? Паровую мельницу в городе ты на субсидии построил?

– Нет, я сам. А ты?

– А ты не знаешь? Тигра мне субсидию выдала, царапнула по ляжке. Я в горах зимой золото нашел, – усмехнулся Иван. Иннокентий: испуганно вздрогнул. Он слыхал, какое золото на Горюне намыл Иван лютой зимой. – Наши с тобой субсидии! – хлопнул Бердышов по коленке старого товарища.

Голубоглазая, полноватая Люба спокойно слушала, смутно понимая, о чем речь. Словно вспомнив о чем-то нужном, она встала в удобный миг и вышла.

– Губернатору хочется приободрить русский капитал супротив иностранного, – продолжал Кешка.

– И ты хочешь?

– Паря, я не пропущу!

– Конечно, чем же ты не руцкий капитал, – отозвался Иван. – Маленько скуластенький, Кеша! А помнишь, как ты, бывало, все пел: «День я му-у-учусь, ночь страдаю и спа-кою не найду…»?

Иван вскочил, ударил себя ладонями по коленям и спел, пританцовывая:

 
Эх, разыш-шите мне милу?ю,
Расскажите страсть ма-аю!
 

Люба внесла кувшин молока с ледника.

– Иван. А как ты думаешь про революцию? – спросил Кешка.

– Я, паря, не думаю.

– У нас в Благовещенске, особенно молодые и грамотные, говорят, что царь не нужен, тем более что мы так далеко, что все законы несправедливые, одни глупости и что тут народ жив только тем, что не соблюдает законов и хищничает. А установить здесь своего начальство не в силах, кругом тайга, попробуй в нее пролезть.

– А ты знаешь, японцы ко мне за рыбой ходили, ходили, а потом вдруг однажды – стой! Телятева назначили к нам в Николаевск окружным начальником. Запрет! «Какое имеете право?» Столько было возни. Заставили японцев платить за въезд к нам. Они теперь покупают билеты. Паря, как в театр. На другой год опять все по-другому. Опять деньги с них. Но небольшие деньжата.

– В тайге у нас на Зее есть деревня – живут дивно. Приехало начальство: «Почему вы так хорошо живете? Мы к вам столько лет не ездили, думали, что совсем пропали. А у вас скот, пашни, народ здоровый». – «А это, батюшка, потому, что начальство десять лет к нам не наезжало», – вот как ответили.

– Ты же царский казак, капиталист и слуга отечества, паря, тебе не страшно?

– А че страшно?

– Такие рассуждения. Ты же присягу дал? Ты должен начальство уважать.

– Делов контора! Это когда было. Я мельницу ставил, никакой присяги не давал.

– У нас Егор-Штаны давно еще исправнику сказал то же самое.

– А тот?

– Маленько рявкнул на него.

… Приятели ехали в американке в собрание. Кешка снял с Ивана шляпу и щелкнул его по затылку.

– Шея стала как у бычины.

– Под гору едем, а ты с утра балуешься, – ответил Иван. – Я же вожжи держу, и гляди, где едем. Не могу дать сдачи. Схватимся и на потеху всему городу станем возиться и оба полетим с обрыва в Амур. Паря, несправедливо поступаешь.

Кешка захихикал от удовольствия.

– Как тебе не стыдно, паря, а еще в миллионеры метишь, субсидия ждет тебя.

В двухсветном просторном зале собрания барон Корф обратился к приглашенным на съезд с речью:

– Господа! Мы с вами являемся деятелями в богатейшем девственном крае, где вашими неусыпными трудами и подвигами во имя отечества внедряется цивилизация…

Иван накануне был у барона Корфа, в то время как Афанасьев со скуки бродил по городу, как молодой и бедный.

Губернатор познакомил Ивана Карповича с молодым генералом из Владивостока, комендантом крепости и города.

Сейчас, когда в двухсветном зале губернатор говорил речь, Иван думал о своей жизни. Давно уже его упрекали, что он разбрасывается, не займется каким-нибудь одним делом как следует. Ему советовали переезжать из Николаевска, обещали большие выгоды.

Да, уехали чиновники, переведены управления, много домов опустело, черные провалы окон зияют там, где жили люди, висели занавески, дети и девицы поглядывали из-за них.

Иван привык к своему северному студеному краю. «Что же будет, если я уйду? Перекинуться за субсидиями во Владивосток? Да, здесь тепло, липа цветет». Ивану приходилось бывать в Самарской губернии, под Москвой, в Петербурге. Знал он и горячие ночи Калифорнии, и стук барабанов, и треньканье мексиканских гитар, видал испитых, иссушенных неудачами, больных, затемненных страстью к золоту людей всех цветов кожи и во всяких одеждах. Видал сытых, гордых, удачливых, великодушных, в хороших экипажах с красивыми женами и дочерьми. Видал, как на биржах покупают ценные бумаги и золото.

Вчера молодой генерал сказал ему, что Владивосток со временем так же разовьется, как Сан-Франциско. А может быть, и обгонит его. Генерал говорил, что придется открывать со временем пароходную линию Владивосток – Сан-Франциско…

«Владивосток – Сан-Франциско?» – думал Иван.

Речь губернатора была обстоятельная и дельная. Он говорил о предстоящем промышленном развитии края, о том, что для этого нужна рабочая сила, что городам нужны ремесленники. Необходимо построить порты, развить пароходство, построить мастерские для ремонта кораблей и оружия.

При этом Корф умел строго диктовать свои прогрессивные взгляды и держать на почтительном расстоянии от себя тех, кто его выслушивал.

… Чисто выбритый, в черном костюме с накрахмаленным воротничком, сидел Иннокентий Афанасьев неподалеку от дубовой кафедры, с которой губернатор уже не раз обращался прямо к нему, словно Кешка был в чем-то виноват…

– Господа, наше собрание имеет историческое значение. Оно носит чисто совещательный, но представительный характер. Все ваши предложения и настояния будут мной приняты во внимание, изучены и взвешены. Хотя мы еще не можем считать наше решение обязательным для правительства, но значение их велико и польза несомненна…

Тут не было дворянства в этой необыкновенной области, и Андрей Николаевич Корф желал со всей искренностью сделать все возможное для ее развития. Он угадывал неизбежность введения конституции в государстве, установление более самодеятельного управления в империи и полагал, что кладет здесь один из краеугольных камней ее будущего. Он читал на всех языках все, что писалось о колонизации Канады, Австралии и Америки. Отсутствие дворянства давало ему надежду… Здесь руки у него были свободнее, чем у губернаторов в дворянских губерниях.

Иван слушал, как Корф перечислял фамилии хозяев крупных фирм: Второва, Кунста и Альберса, Линдхольма, Чурина… Помянул и его, обратившись к Ивану и любезно блеснув очками.

Барон Корф происходил из старинного рыцарского рода. В последние два века потомки этих рыцарей обрусели и дали Российской империи целый ряд выдающихся деятелей. Слухи об этом примчались на Дальний Восток, прежде чем приехал сам новый генерал-губернатор. И вот теперь, через несколько лет, присмотревшись к новому месту, Андрей Николаевич созвал наконец в Хабаровске первый съезд местных деятелей. Он видел в этом зачатки будущего демократизма [1]1
  А.П.Чехов описывает, как Корф диктовал ему то, что следует написать в книге о Сахалине.


[Закрыть].

Генерал-губернатор сошел с кафедры и сел под портретом Александра Третьего, изображенного во весь рост.

Рядом с Бердышовым сидел известный подрядчик Битинов.

Он очень высок ростом, у него одутловатое, красное лицо, острый нос и бледные глаза, которые он держит полузакрытыми.

Все присутствующие сидят в креслах, расположенных в беспорядке, что усиливает впечатление от этого собрания тузов и военных чиновников. В этом кажущемся беспорядке сидят хозяева миллионов, пароходов, рудников, приисков и портов.

У Битинова ширококостная лапа здорового русского мужика, закинутого судьбой за тридевять земель. Не подходили эти лапищи и широкие плечи к одутловатому лицу опившегося тюремного надзирателя.

Иван знал, сколько рюмашек пропустила эта туша со здешними и нездешними чиновниками и при окончании дел, и при начале, а по их ходу – несть числа…

Битинов неразговорчив, груб, но не со всеми. На что-то целится сейчас. Бердышов почуял это, едва скользнув взглядом по бугроватому, выбритому лицу Битинова. Он, конечно, метит на субсидии. Как охотник, знающий, что зверь близко, он держит ружье наготове и глаз на мушке.

Он тоже вел дела с бывшими каторжниками, с японцами, немцами и китайцами. Одним он умел уступить, у других вырвать. Но, видно, более всего его занимало то, о чем сейчас упомянул его превосходительство – правительственные субсидии. на них-то и щурил Битинов опухший глаз. Ему только мешал немного золотопромышленник Иван Карпыч Бердышов, сидящий впереди него в кресле.

Битинов знал, что на таком болоте, как здесь, без водки жить никто не захочет. Сюда надо завозить спирт, водку, и все пойдет. И нужны заработки на водку. Взяло правительство себе в голову занять это болото, пусть платит. А мы справимся! Но дай государственную денежку!

– Я позволил себе, господа, некоторую историческую аналогию… – говорил штатский генерал с бакенбардами, – на рубеже нашего отечества, пробуждая в пароде предприимчивость и самодеятельность, склонность к промыслам…

Потом на кафедре появился молодой Петр Иванович Гаодапу. Он в безукоризненном костюме, в золотых очках, которые очень идут к его черным блестящим волосам. Молодой Гаодапу быстро разгорячился:

– В нашем крае, господа, находится каторжный остров. Все, что есть преступного в государстве, выброшено туда… – Красивая стриженая голова молодого капиталиста вежливо поворачивалась на сторону, – наш долг – помочь несчастным, дать им заработки, втянуть их после освобождения в трудовую жизнь… – Потом он говорил, что необходимо защитить русскую торговлю, которая может развиться и успешно конкурировать с иностранной.

… Иван встречался в Петербурге с морским министром Николаем Матвеевичем Чихачевым, который когда-то служил у Невельского в экспедиции в Заливе Счастья. Тот рассказывал, что существует тайное указание, данное губернатору Приамурского края. В отдаленных и оторванных от центра краях, несмотря на их несметные богатства, запрещено создавать предприятия с большой концентрацией рабочих.

Почему? Иван понимал почему.

– В нашем крае нет ремесленников, – продолжал молодой Гаодапу, – а уровень населения высок, и все это не может не беспокоить правительство.

На кафедре появился старик Тифуптай.

Молодой Гао и Тифуптай, как не раз замечал Иван, держались друг с другом холодно. Гао строил в Хабаровке двухэтажный магазин. У Тифуптая были магазины во всех городах.

Он построил мельницу, не хуже Кешкиной, которая молола отличную белую крупчатку для китайцев, не евших черной муки.

Тифунтай вытер лысину платком и, любезно улыбаясь всем, как добрым старым знакомым, сказал, что просит покорнейше обратить внимание на его мнение о том, что железнодорожную магистраль надо проводить из Забайкалья на Дальний Восток по китайской территории. Создавать в Китае свою коммерческую сферу влияния, вытесняя постепенно английский и французский капитал и действуя заодно с капиталом германским и американским, как с более молодым… Необходимо строить прямую дорогу, господа! Я представляю свое подробное мнение об этом предмете в Транспортную комиссию.

Говорили о виноделии, о морских промыслах, о том, что полиция ограничена здесь в средствах передвижения, что нет еще настоящего судостроения, что мала добыча золота, большую часть его старатели сплавляют за границу, и через китайцев идет оно в Шанхай и в Англию, когда могло бы идти в казначейство. Надо лишь разрешить сдачу золота на выгодных условиях.

На комиссии промышленников приморский купец Семенов кричал, что нет опытных штурманов и шкиперов, что нужно открывать мореходную школу и школу переводчиков японского и китайского.

– Ничего нет!

– Немецкая фирма фрахтует суда и устанавливает рейсы с Японией. А мы?

– Поселенец мед привез, и пасека у него хороша. Липовые леса там тянутся на сотни километров… А сбыт? А транспорт?

Говорили о вывозе в Китай морской капусты и трепангов.

В перерыве Афанасьев сказал:

– Золото боятся дать нам в руки! Боятся! Ну не дурак ли наш царь!

– Он не дурак, – ответил Бердышов. – Мы маленько придурковаты.

– Ей-богу, дурак. Экий бычина, – кивнул Кешка на портрет. Он приложил два пальца к бровям, как бы показывая, что царь-то узколобый.

– Паря, далеко все это от нас. Какое нам с тобой дело? Неужели мы здесь не приспособимся. Эх ты, революционер!

– Конечно, я бы хотел…

Чихачев еще рассказывал Ивану, что граф Муравьев всегда говорил: нужна железная дорога. Нет! Не дали и не помнят! Не помнят, пока англичане не построили из Канады в Колумбию через материк. «Проливы нам! Такая война, жертвы! Амур забыт. Да грош цена проливам и Босфору по сравнению с Дальним Востоком!»

– А царя убили, – сказал Кешка.

«Царя убили, – подумал Иван. – Убили царя!» Иван хотел бы сказать, что не субсидии нужны. Что субсидии привлекают сюда нахлебников. Что каторга губит край. Порто-франко отменять нельзя. Но он знал, что идет буря и что в большом деле трудно будет устоять лишь своим умом.

– Кеша, был бы ты приискатель, с тобой шел бы другой разговор, – сказал Иван своему гостю дома.

– А че? А че? – забеспокоился Кешка. – Ну скажи. Скажи.

– Мы бы с тобой сложились и прежде других открыли бы банк. Банк золотопромышленного товарищества. Но какой же банк паровой мельницы с рыбалкой и с морской капустой? Паря, шанхайская кухня! Пампушки и трепанг!

– У меня есть два прииска, только небольшие, – сказал Кеша.

Иван прищурил глаз.

– Шибко небольшие?

– Один мыл шесть пудов. И два с половиной – другой.

– Ого! Но мы малограмотные с тобой. А надо знать финансы. Я еду кругосветным и буду учиться. Заеду туда, где самые тучные банкиры. Хочу зайти к ним и посоветоваться. Не прогонят? Люди же! Чем они хуже других?

– Не к Ротшильду ли?

– Я все возьму на себя, но не сразу. Но место надо застолбить сегодня же! Будет у нас банк.

– Из Парижа хоть в Благовещенск заезжай. А то все в Николаевск, на свое болото.

Почти никто не ездил из столицы теперь через Сибирь. Между Владивостоком и Одессой ходили корабли добровольного флота.

Украинские переселенцы приплывали на этих же кораблях, селились на юге.

– Настанет время, – сказал Иван, – когда золото можно будет покупать открыто. Наши законы пока никуда не годятся, и мы теряем золото. Но мы с тобой свое возьмем. Я мужикам намекал, не сложат ли они свои капиталы с моим.

– Им сначала капиталы надо завести… Скажу тебе по чистой совести.

– Ты ведь у нас умный, Иван, умней попова теленка, – сказал Иннокентий, – смотри только не разевай рот раньше времени. Этого у нас никто не любит. Придуривайся.

– Что же теперь прятаться! – ответил Иван. – А от пули все равно не спрячешься.

– Приезжал великий князь, и все радовались. Чему? А послушаешь, они же сами не хотят монархии! А за пароходом перли десять верст и кричали.

– Но ведь любопытно людям.

– Да имя хоть бы что. И бабам!

– Да, и женщинам!

– А я когда-то думал, что ты из князей.

– Нет, это я людей путал, небылицы рассказывал. А ты теперь молчи. А то подумают, что князь, и денег нашему банку никто не доверит. А ты знаешь, что в Москве есть главная улица – Тверская?

– Как же! Главная улица в Расеи. Есть город Тверь. Еще Кострома. Великий Устюг!

– Теперь из Одессы к нам пароходы идут. Может, и я погляжу, какой это город. А раньше было проще: Сахалин, Япония, за островами – Китай. За морем – Америка…

На другой день пришел Кешкин пароход, а еще через день Афанасьев отправился в низовья заключать контракты с крестьянами на поставку рыбы.

… На маленьком казенном пароходе Бердышов шел вверх по Уссури. Заночевали у болотистого китайского берега. Нашел густой туман. На всякий случай пароход время от времени давал гудки. Ни со своего берега, ни с чужого никто не отзывался.

На палубе подошел к Ивану молодой генерал Соколов из Владивостока. Он рассказал Бердышову, что ехал с женой по Амуру на лошадях, побывал в Уральском, познакомился с местными крестьянами, и они произвели на него очень хорошее впечатление. Особенно сын Егора Кузнецова…

Генерал сказал, что его будет встречать экипаж из Владивостока и что он возьмет Ивана с собой. Теперь прорублена отличная дорога, там работают землемеры, готовят участки для украинских переселенцев. А в городе Владивостоке сдаются подряды на постройку крепостных сооружений.

Генерал пригласил его в каюту. Он рассказал, что прежде всего надо построить батарею на Тигровой сопке, которая господствовала бы над подходами к пристани каботажного плавания…