Текст книги "Кеша и хитрый бог"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

В горах

Кеше влетело за кота по первое число. Как уж только ни называл отец несчастного Кешу – и так, и эдак, и совсем иначе. У Кеши даже голова распухла от этих упреков и едких слов.

На этот раз мать не выдержала и сказала отцу:

– Хватит тебе, совсем мальчишку расстроил.

Отец посмотрел сверху вниз на «расстроенного мальчишку» и перестал. Воспитывайтесь, мол, теперь сами, а я умываю руки, потому что нет больше моих сил.

За Кешино воспитание принялась мать. Во-первых, она насильно накормила Кешу обеденной кашей, во-вторых, не пустила Кешу на улицу и приказала спать в избе.

Кеша не протестовал. Пойдешь на стожок – снова какая-нибудь ерунда приснится. Хватит уже с него. Ученый!

Кеша забрался на кровать, потянулся и с удовольствием зевнул. В избе тихо и темно. Застенчиво тикает и временами покрякивает какой-то пружиной будильник. Потикает возле самого Кешиного уха и вдруг смолкнет, будто бы вовсе его и нет. И слышится тогда, как шелестят за окном листья на березах и сдержанно, так, чтобы не потревожить никого вокруг, шумит Байкал…

Когда Кеша проснулся, отца и матери в избе уже не было. На столе лежала записка и сверху – горсточка медяков. Мать отправилась вместе с отцом в море, а Кеше велела сходить в лавочку и купить хлеба к щам, которые стояли на теплой, не выстывшей с ночи печной загнетке.

Кеша поступил по-своему. Он похлебал щей, а потом пошел в лавочку и стал прицеливаться, что там на эти капиталы можно приобрести.

Лавочка эта была не простая, а особенная. Там продавались и слипшиеся насмерть розовые конфеты-подушечки, и кирзовые сапоги, и даже старинный аппарат «Фотокор» с пыльным мехом.

Ничего ценного Кеша не купил, а купил он только два пряника и кусок конфет весом в сто пять граммов.

Настроение у Кеши было отличное. Сейчас он придет домой, поставит самовар и позовет в гости Тоню и Леху Казнищева. Пускай Леха не думает, что он такой… Если бы не Тоня и не Пашка Петух, Кеша этого кота и пальцем бы не тронул. Очень ему нужно варить котов…

Но прекрасный план Кеши лопнул и рассыпался на кусочки, как стекло на костре. Тоня ушла с матерью мыть бочки на коптильню, а Леха сидел с Казнищевым на завалинке и перевязывал бинтом кота Акинфия. Кеша только посмотрел издали на Леху и поскорей убрался восвояси.

Пировать Кеша сел один. Кипятить чай он не стал и съел весь свой провиант всухомятку. От пряников и конфет у Кеши стали липкими и сладкими и пальцы, и губы, и язык. Точно ручаться нельзя, но, видимо, по этой причине сделалась сладкой и Кешина душа.

Кеше захотелось свершить для близких что-нибудь хорошее и благородное.

Он наморщил лоб и погрузился в думы. Хорошо бы сейчас поймать шпиона, погасить пожар или, на худой конец, вытащить из воды какого-нибудь ротозея.

Но, как назло, не шли по дороге шпионы, не пахло вокруг дымом, не слышалось криков утопающих. Да и кому тонуть, если на Байкале одни рыбаки.

Даже Леха Казнищев – еще не выучил ни одной буквы, еще с грехом пополам считал до десяти, а плавал уже будь здоров! Нарочно не утопишь.

И вдруг Кеше пришла в голову счастливая мысль: пойти в горы и набрать там чаячьих яиц. Перед Кешей в одну секунду возникла раскаленная в печи сковородка. Чуть дымились зарумянившиеся белки, золотым солнышком лежали зыбкие, затянутые невидимой пленкой желтки.

Кеша даже крякнул от удовольствия. Ну конечно же, надо идти. Какой может быть разговор!

Кеша разыскал небольшую, связанную из прутиков тальника корзину и тронулся в путь.

Ночью над тайгой полосовал дождь. На земле, будто зеркала, сверкали лужи, и остро пахло сырым деревом. Тропка бежала сначала вдоль Байкала, потом стала круто забирать вверх. Уцепившись корнями за скалу, росли там и сям белокорые березки, задумчиво и строго качали зелеными верхушками кедры, прижимались к земле кусты шиповника. За леском лежала круглая, как пятачок, поляна, а еще дальше, скрытая сейчас деревьями, темнела в горе огромная пещера.

Кеша уже был тут однажды с какой-то ученой экспедицией из Иркутска. Ученые рассказывали Кеше, что жили здесь раньше люди каменного века и будто бы до сих пор в пещере сохранился на стенках рисунок – не то лошади, не то горного козла.

Кеше давно хотелось пойти в пещеру и самому посмотреть на лошадь или козла. Но Кеша так и не решился. Ну ее совсем, эту пещеру! Взрослые и то не заглядывали в темную, уходящую в глубь скалы дыру. Зимой пещера была наглухо забита снегом, а весной вытекал оттуда и падал вниз с камней маленький черный, как деготь, ручей. Видимо, где-то в глубине горы была железная руда.

Не заглянул Кеша в пещеру и сейчас. Как-нибудь в другой раз. Сейчас Кеше не до этого.

Над горами кружили чайки. Шумели в вышине крылья, далеко разносился резкий, отрывистый крик.

Вот и маленькие, выстланные мхом и сухой травой гнезда. Кеша брал из каждой ямки по одному яйцу и шел дальше. Чайки никогда не бросают своего гнезда; нанесут снова яиц, высидят птенцов и вместе с ними, еще чуть-чуть неуклюжими, робеющими от высоты, полетят к синей, теперь уже родной, неразлучной байкальской волне.

Кеша набрал полную корзину и сел отдохнуть. Припекало солнце. Вдалеке сквозь ветки деревьев синела узкая полоска Байкала. А над ним так, что больно было смотреть, сверкали легкие празднично-белые вершины Хамар-Дабана.

Кеша снова вспомнил сон. Как же все-таки это получилось – и сам чуть-чуть в бога не поверил, и Тоню еще больше запутал. Вот это друг так друг!

Тоня, впрочем, тоже отчасти виновата. Если б не Тоня, он бы вообще про бога никогда не думал!

Кеша прищурил глаз, посмотрел в небо:

– Где же ты, бог? Покажись, если не боишься!

Но нет, не блистали в небе грозовицы, не показывался бог. Все было тихо, как и вчера, как и много лет назад, когда Кеши и на свете не было.

Хорошо все-таки, что он сдержался и не рассказал отцу про бога и про церковь на дне Байкала.

Со стыда можно сгореть, и только!

Где-то в вышине пинькнула синица.

«Пиньк-пипьк-тррр!» – понеслось вокруг.

Кеша отыскал на вершине дерева синицу и улыбнулся ей, как старой приятельнице.

Птицы поют, когда им вздумается, а люди нет. Люди поют от счастья и тоски. Просто так никто не начинает ни веселой, ни грустной песни.

Кеше сейчас было очень хорошо. Он оперся на руку и начал вполголоса веселую, выдуманную им самим песню. В этой песне было все – и Байкал, и кедры, и даже безымянный, похожий на красную звездочку цветочек возле ног.

Но пел Кеша недолго. Он вдруг насторожился и повернул голову в сторону тайги.

По тропе кто-то шел тяжелым, уставшим шагом.

Показалось?

Нет, Кеша отчетливо слышал и эти шаги, и то, как сорвался с крутизны и покатился вниз, к Байкалу, большой, шумный камень.

Кеша растянулся на земле и стал ждать.

Кто же там все-таки шатается?

Скорее всего, в тайгу забрел чужой человек. У рыбаков свои дела, а охотники на Чаячьей горе не промышляют, потому что нет тут ни шустрой веселой белки, ни зайца, ни лисы-огневки.

Кеша подождал еще немножко, нащупал рукой камень и чуть-чуть приподнял голову. И тут Кеша, к удивлению своему, увидел на тропе Петуха Пашку. Какая нелегкая занесла попа в эти края?

А между тем Петух свернул с тропы влево и пошел прямым ходом к пещере. Длинная ряса замельтешила меж деревьев, скрылась на минутку, а потом появилась уже возле самой пещеры.

Петух воровато оглянулся, нагнул голову и, будто под мост, нырнул в черную, заросшую кустами боярышника дыру…

Не ожидая, что будет дальше, Кеша кинулся во весь дух прочь.

Мыльный король

Кеша бежал домой с одной-единственной мыслью – никогда больше с Пашкой не встречаться, обходить его десятой дорогой и даже краем глаза не смотреть на церковь.

Но в жизни получилось совсем иначе, чем в Кешиных планах. В этот же самый день Кеша снова встретился с Петухом Пашкой.

Было это так. Кеша возвращался домой с корзиной чаячьих яиц и увидел возле коптильни Леху Казнищева. Леха сидел на березовом коне и смотрел по сторонам. Лехе было скучно. Забыв прежние обиды, Леха поскакал аллюром к приятелю.

Кеша устал, переволновался, но все равно Леху не прогнал. Кеша шел домой, слушал Лехину болтовню и даже отвечал на Лехины вопросы. Лехе такое отношение дружка-приятеля прибавило духу.

– Знаешь что? – сказал Леха, когда они подошли к дому. – Пойдем, Кеша, купаться.

Хотел Кеша уважить приятеля или просто надоело Кеше быть все одному и одному, а только Кеша согласился.

– Ладно, – сказал он. – Куда тебя денешь…

Купаться Кеша и Леха пошли не сразу.

– Сначала я пообедаю, нарублю дров, а потом пойдем, – сказал Кеша. – Ты, Леха, не бойся, я за тобой зайду.

Справился Кеша со своим делом быстро. Поел щей без хлеба, нарубил дров и отправился к Лехе.

Настроение у Кеши было не веселое и не грустное, а так себе. Шел, думал про Пашку Петуха и про то, как казнили они с Тоней несчастного кота Акинфия. Все это, конечно, случилось из-за бога и этого противного Петуха. Попался бы сейчас ему этот Петух, он бы ему дал!

И вот только Кеша подумал про бога и про Петуха, на тропе за деревьями послышались шаги и чей-то знакомый хрипловатый кашель.

Кеша присмотрелся и узнал Пашку Петуха. Пашка шел с Тониного двора. Пашка уже переоделся после своих непонятных блужданий в горах. На нем была новая черная ряса с широкими рукавами, на груди – крест, а под мышкой – большой промасленный сверток.

Если б Кеша знал, что тут с ним случится, он бы и в самом деле свернул в сторону и пошел к Лехиной избе по тайге. Но Кешу просто-таки раздирала злость. Кеша поглядел издали на Петуха и подумал: тропка – своя, земля – своя, солнце – свое, сам Кеша тоже свой. Зачем же ему колоть ноги на колючках и плутать меж кустов? Пускай Пашка сам бегает, если ему так хочется.

Правильно! Кеша посмотрит на Петуха, посмотрит на сверток, пожмет плечами и пойдет дальше. Пускай Пашка знает, что Кеша все видит и все прекрасно понимает. А то как же! Или нет. Лучше не так. Лучше Кеша подойдет к Пашке и спросит:

«Скажите, пожалуйста, что вы делали в пещере и что это у вас за сверток? Курятина?»

Пашка даже позеленеет от злости.

«Какая пещера? Какая курятина?»

«А такая! Забыли про бифштекс, забыли, как фельдшер прижигал йодом? Ну хорошо, сейчас я вам напомню…»

Кеша сдвинул фуражку набекрень и еще решительнее зашагал навстречу Пашке. Так они шли и шли по тропке – деревенский поп Пашка и отчаянный человек Кеша, не сворачивая в сторону, готовые драться до самого последнего вздоха.

Скоро, впрочем, Кеша переменил свой план. Зачем он будет разговаривать с каким-то попом и тратить зря время? Очень он ему нужен! Если уж на то пошло, Кеша просто-напросто не уступит Пашке дорогу. Плохо это или хорошо, пускай думают другие. Раз он так решил, так он и сделает!

Кеша прошел еще немножко, а потом остановился и начал понарошку завязывать шнурки на ботинках. Кеша слышал каждый шаг Пашки, но головы не подымал и продолжал вязать морские петли и узлы. Пускай идет. Кеша ничего не видит и ничего не слышит. Пускай!

Догадался Пашка или не догадался, что было на душе у Кеши и что он такое задумал, а только подошел к Кеше вплотную и остановился. Минута, вторая, третья… Крутить шнурки было уже ни к чему. Пашка стоял над самой головой и смотрел, что он такое тут делает и почему стоит, как пень, посреди дороги.

Хочешь не хочешь, Кеша поднял голову и встретился глазами с Пашкой Петухом. В мгновение Кеша заметил и запомнил все – и серые с рыжими крапинками глаза, и крохотную синюю жилку у виска, и бородавку на щеке с тремя короткими колючими волосками.

Пашка смотрел на Кешу, нахмурив брови. В глазах его были и удивление, и вопрос, и злая, спрятанная еще где-то внутри насмешка. Прекрасные придуманные слова мигом вылетели из Кешиной головы. Кеша стоял тюфяк тюфяком перед Пашкой и молчал. Это, наверно, и погубило Кешу. Пашка помедлил еще минутку, поднял ввысь свою худую, костлявую руку, сложил пальцы щепоткой и широким, точным движением перекрестил Кешу крестным знамением:

– Во имя отца и сына и святого духа. Аминь!

Кеша даже не успел сообразить, как это все получилось. Стоял, будто пришибленный, и смотрел вслед уходящему Пашке. И лишь только тогда, когда черная ряса Пашки скрылась за деревьями, Кеша понял, какая случилась с ним беда.

Как ножом, резанула мысль: догнать Пашку, повернуть все по-иному, так, как думал вначале. Но Пашки уже и след простыл. Кеша стоял на тропе, тупо и отрешенно смотрел в густую, завешенную тенями тайгу.

Горе легче переносить на людях. Кеша уже давно знал это. Он постоял еще немного, вздохнул и поплелся к Лехе. На душе у Кеши было противно и гадко. Неизвестно отчего начали чесаться и шея, и лицо, и спина. Будто искусали его остроносые таежные комары или черная болотная мошкара.

Леха уже давно поджидал приятеля возле калитки. В руках у него была какая-то щепка, немного похожая на корабль и немного на ружье-двустволку. Леха показал эту щепку Кеше, но Кеша не обратил на нее никакого внимания. Леха обиделся и спрятал корабль или ружье за спину.

– Ты чего, Кеша, такой надутый? – спросил Леха.

Кеша не ответил. Разве Леха поймет!

– Пойди принеси кусок мыла, – сказал он.

– Какого мыла, Кеша?

– «Какого, какого»! Какого хочешь, такого и неси. На Байкал купаться пойдем.

Ни Леха, ни Кеша никогда в Байкале не мылись, а была в поселке для этого полезного и приятного дела низенькая свайная баня. В эту сибирскую баню, строго соблюдая черед, ходили по субботам все рыбаки.

Леха боялся, что Кеша передумает, не захочет идти с ним на Байкал, и поэтому не стал задавать вопросов. Повернулся, как солдат строевой службы, и пошел в избу исполнять приказ.

Леха долго не появлялся. Кеша смотрел на закрытую дверь и томился. Только сейчас Кеша сообразил, что совершенно зря отправил Леху в экспедицию. Домашние не подпускали Леху к мылу на пушечный выстрел, а если уходили, прятали мыло в самые далекие и верные места.

Дело не в том, что Леха любил мыться. Нет, упрекнуть Леху в этом было нельзя. Леха истреблял мыло на мыльные пузыри. Наколотит полную миску пены, сядет на крылечко и пускает пузыри до тех пор, пока на донышке не останется ни одной мыльной крошки.

Пузыри у Лехи получались отличные. Идет, бывало, кто-нибудь возле Лехиного двора, увидит над избой стаю легких разноцветных шаров и даже вздохнет от удивления и зависти. Но мало было Лехе тех обыкновенных пузырей. Этой весной решил Леха запустить в воздушные пространства огромный-преогромный пузырь. Чтобы долетел он до самых облаков, чтоб увидели его все байкальские рыбаки, все, сколько их есть на свете, лесорубы и смолокуры.

В каморке на полочке лежало штук пятнадцать кусков душистого печатного мыла. Леха выволок все запасы во двор и начал растворять мыло в дождевой кадушке. Вполне возможно, что Лехе удалось бы запустить величайший в мире пузырь и удивить этим весь Байкал. Помешал научному эксперименту Лехин отец. Он надавал Лехе затрещин, опрокинул кадушку на землю и выгреб все мыло на фанерную дощечку.

Недели три подряд вся семья мылилась этой розовой липкой замазкой. С тех пор Лехе и присвоили звучный и немного обидный титул мыльного короля.

Надежды на то, что Леха разыщет сейчас мыло, не было никакой. Кеша хотел было уже крикнуть друга, но тут дверь открылась и мыльный король появился собственной персоной на пороге. Лицо Лехи сияло. Он поддернул штаны и, сдерживая дыхание, сказал:

– Пошли, Кеша. Достал!

Леха не обманул. На берегу, оглянувшись вокруг, будто бы кто-то мог отнять его ценность, Леха запустил по локоть руку в карман и вытащил большой серый обмылок. Кеша был расстроен и поэтому не оценил подвига Лехи. Подержал на ладони серый бугорчатый обмылок и грубо сказал:

– Тоже мне мыльный король! Таким мылом только лошадей моют.

Что же все-таки Кеше надо? Леха застенчиво смотрел на мыло, на хмурое, злое лицо приятеля. И вообще Леха ничего не понимал. Сначала Кеша зашил его штаны, потом Кеша пообещал пойти купаться на Байкал, а теперь ни с того ни с сего кричит и ругает за мыло. Пускай тогда сам достает мыло, если он такой умный!

Не обращая никакого внимания на Леху, Кеша разделся и полез в Байкал. Долго и упрямо мылился Кеша, окунулся с головой и снова терся вкруговую лошадиным обмылком. После купания Кеше чуть-чуть полегчало. Он лег на горячий песок, закрыл глаза. Рядом недовольно сопел и шмыгал носом Леха.

Кеша снова и снова вспоминал свою встречу с Петухом Пашкой. Это ж только подумать: поп перекрестил среди бела дня настоящего живого пионера! Впрочем, какой он после этого пионер, какой капитан! Тряпка, лапша, размазня! И как ни крути, как ни верти, но позора этого не отмоешь ни лошадиным, ни самым прекрасным мылом «Магнолия» с белым цветком на обертке. Нет, мыло тут не поможет. Тут нужно совсем-совсем иное…

Кеша поднялся и начал молча одеваться. Леха посмотрел на своего сурового друга и тоже, не говоря ни слова, полез в порты. Какие уж тут разговоры и какое тут купание!

Домой шли порознь. Леха впереди, а Кеша сзади. На портах мыльного короля, как символ бывшей дружбы и взаимного понимания, темнела шикарная заплата.

Сарма

Но, видно, не суждено было на этот раз разрастись ссоре Кеши и Лехи. Судьба, независимо от их воли, снова свела и помирила их.

Только Кеша пришел домой, только полез с расстройства и голодухи в чугунок со щами, за дверью послышался крик:

– Кеша, иди сюда! Кеша!

Кеша вышел на крылечко и увидел Леху.

– Чего разорался? Режут тебя?

– Меня еще не режут, – серьезно сказал Леха. – Иди, тебя дед зовет.

– Тоже дурака нашел. Сам иди!

Но посыльный был проинструктирован и на тот случай, если Кеша начнет волынить и запираться.

– Дед за Акинфия драть не будет, – пояснил Леха, – дед умирает.

– Совсем лежит? – поразился Кеша.

– Нет, он не лежит. Он в могиле будет лежать. Иди скорее.

Кеша, как, наверно, и многие другие люди, боялся умирающих и мертвецов. Но Лехе Кеша отказать не посмел. В самом деле, разве можно оставлять мальчишку одного с умирающим дедом? Да и Казнищева, откровенно говоря, Кеше тоже было жаль. Хоть и жаловался отцу, хоть и ругал за кота Акинфия, но все-таки дед был хороший. Тут уж ничего не скажешь.

Кеша взял Леху за руку и пошел с ним вдоль берега к дому. Байкал сверкал на солнце. Ни шороха, ни всплеска. Но Кеша сразу понял, что все это не к добру. Не зря же попрятались вдруг в скалах юркие крохали, снялись и полетели прочь чайки и прожорливые бакланы. И только орлан-белохвост кружил над Байкалом, поглядывая вниз черным злым глазом.

Скорее всего, после такого затишья подымется шторм, нагрянет с гор дикая, бешеная сарма. Кеша был тут не новичок и поэтому знал наперечет все байкальские ветры: и баргузин, и северный верховник, и задувающий с востока култук, и шелоник, и самый главный ветер – сарму.

Горе рыбаку, если настигнет его в пути эта сарма. Порой даже у берега, на виду у всего поселка, камнем шли на дно бывалые, повидавшие на своем веку всякого лиха мореходы.

Кеша остановился и стал смотреть на Байкал. Где-то там были отец и мать. И чего они, в самом деле, так долго?

– Пойдем! – нетерпеливо потянул Леха Кешу за руку. – Там у меня дед умирает.

Кеша взглянул еще раз на Байкал – оттуда давно бы пора возвратиться рыбакам – и пошел за Лехой к умирающему Казнищеву.

Во дворе Казнищевых Кеша увидел гроб. Когда дома никого не было, Казнищев стаскивал гроб с чердака, сушил его, подкрашивал и вообще благоустраивал как мог. Сначала он поприбивал для прочности железные угольники, потом привинтил на крышке шурупы, потом, подумав, как будут нести гроб на погост, приладил к нему четыре медные ручки с красивыми серьезными львами.

За ночь гроб разбух и налился до половины водой. Краска на нем поморщилась и вздулась мокрыми пустыми пузырями. Но мало этого – в гроб, неизвестно с какой целью, запрыгнула зеленая шустрая лягушка. Не обращая никакого внимания на Кешу и Леху, лягушка плавала по нему туда и сюда, лихо выбрасывая назад тонкие перепончатые лапы.

Еще в сенцах Кеша услышал хриплый, глухой кашель и сообразил, что Казнищев пока жив.

Кеша не без робости толкнул дверь и увидел умирающего. Казнищев сидел возле стола и писал огрызком чернильного карандаша на тетрадочном листе. У ног Казнищева, перевязанный бинтами, лежал кот Акинфий и плавно вертел черным, подпаленным на костре хвостом.

– Здравствуйте, дедушка, – пробормотал Кеша, стараясь не глядеть на кота. – Вы меня звали?

Казнищев послюнил карандаш, округлил какую-то букву и очень тихо и серьезно сказал:

– Вот так-то, брат Кеша, умираю, язви его…

У Кеши даже слезу из глаз вышибло это печальное признание. Сбиваясь и сам толком не понимая, что говорит, Кеша начал успокаивать деда Казнищева.

Но Казнищев уже витал в каких-то иных, недоступных Кеше сферах. Он не дослушал несвязной Кешиной речи, пододвинул на край стола исписанный вкривь и вкось листок и сказал:

– Прочитай, Кешка. Может, ошибку каку? найдешь…

С трепетом взял Кеша в руки листок и начал читать.

«Здесь покоится прах усопшего раба божьего мещанина Казнищева Семена сына Спиридона, умершего на девяносто девятом году жизни. Мир праху твоему, дорогой товарищ Казнищев».

Видимо, от волнения Кеша не нашел никаких ошибок в этой надгробной надписи. Смущали его только слова «раб божий» и «мещанин».

Казнищев, как все умирающие, не любил возражений. Он обиделся на Кешу, надулся и стал вдруг удивительно похож на своего внука Леху.

Вскоре, однако, Казнищев успокоился, но Кеше он так и не разъяснил толком ни про мещанина, ни про раба божьего.

Казнищев зажег трубку, но тут же закашлялся и отрешенно махнул рукой.

– Раз уж курево в меня не идет, значит, конец, – сказал он. – Отбарабанил я, Кешка, свое…

Казнищев задумался, а потом, будто о ком-то постороннем, сказал:

– Понесут Казнищева на кладбище, зароют, язви его, в могилу и поставят, как велел, березовый крест… И скажут; Кешка, на той могиле прощальное словечко – жил, мол, на земле такой человек и был он, значит, рыбак… Ласково так скажут, друг Кешка…

Казнищев вытер заблестевшие вдруг глаза рукавом сорочки, с тоской поглядел в окошко на Байкал и совсем тихо, будто про себя, молвил:

– Одно жаль – нет Тонькиного отца, дружка партизанского. Хороший человек был, язви его…

Ушел Кеша от Казнищева страшно расстроенный. Кеше было очень жаль старика, не верилось, что пришла уже ему пора бить отбой…

На Байкале начало смеркаться. Вдалеке, чуть повыше Хамар-Дабана, зажглась и засветила зеленоватым огоньком Венера. Но по-прежнему тихо было вокруг – не стучали рыбачьи моторы, не слышалось возле причала разговоров.

Неужели и в самом деле грянет сарма?

В Кешиной избе висел на стенке старинный барометр. Рыбаки не верили этому барометру, так же как и непутевому кочету Казнищевых. Все у него было шиворот-навыворот, все наоборот… И висел барометр на видном месте, скорее всего, как украшение, как дань морским традициям и технической мысли.

Кеша хорошо знал настоящую цену этой допотопной технике, но все же решил взглянуть на барометр. Если уж говорить справедливо, то и кочет Казнищевых был иногда аккуратен и точен, как будильник.

Кеша подошел к стене. Черная стрелка барометра, как копье, неумолимо и грозно нацелилась на «бурю». Врет или нет? Кеша постоял малость, а потом, как это делал иногда отец, стукнул ногтем по круглому тусклому стеклу. Стрелка качнулась влево, затем вправо и вдруг с готовностью встала на «ясно».

Кеша отошел от барометра и сел возле окна. За печью заскребла мышь. Кеша ударил пяткой в пол. Но мышь даже и не подумала прекращать свою работу. Скребла и скребла, как ножом по сердцу.

Кеше стало невмоготу сидеть в пустой избе. Он выключил свет, бросил на плечи телогрейку и пошел на берег. Но не успел Кеша дойти до причала. Едва он взобрался на песчаный изволок, с Хамар-Дабана с воем и свистом пала на Байкал сарма. «Вз-ж-ж! – пронеслось над самым Кешиным ухом. – Вз-ж-ж!»

Ветер сорвал с Кешиных плеч телогрейку, взметнул куда-то в вышину, скомкал в черный клубок и швырнул со всего размаха в воду. В горах загрохотали потревоженные бурей камни, вскрикнули и тотчас замолкли гагары.

Байкал заклокотал, загудел. Посреди мрачного, взлохмаченного волнами простора встали в полный рост и закружили водяные смерчи.

Ветер дул короткими быстрыми рывками. И в эти крохотные промежутки, когда стихала сарма, Кеша слышал, как скрипели у причала отдираемые волной доски и где-то очень далеко, надрываясь от натуги, ревел басом буксирный пароход.

Прижавшись к сосне, Кеша стоял на берегу, смотрел на Байкал и ждал…