Текст книги "В футбольном зазеркалье"

Автор книги: Николай Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Кстати, об индивидуальной игре. У меня тут одна интересная штука записана…

Опять перебирая записи, Иван Степанович уронил бумажку, принялся неловко ловить ее на лету и подобрал с земли. Приложил к глазам очки, взглянул.

– Ага. Вот.

За весь матч, за полтора часа игры, футболист, как это подсчитано, владеет мячом в общей сложности не более двух минут. И надо дорожить этими мгновениями, а не растрачивать их попусту. Техника в футболе – основа любой стратегии и тактики. Не владея техникой, так же нельзя выиграть поединок, как, не владея оружием, невозможно выиграть сражения. Доведенный до автоматизма технический прием – это те выигранные доли секунды, которые нередко решают судьбу встречи. Вспомните, как в матче на кубок УЕФА в Лондоне футболистами «Тотенхема» были ловко забиты головой пять голов в ворота тбилисского «Динамо». Конечно же, за легкостью и даже непринужденностью, с какой забивались голы, часы упорнейшего труда.

Талантами, добавил Иван Степанович, рождаются, но виртуозами становятся.

Так вот, за время матча футболист владеет мячом всего каких-то две минуты. А остальное время передвигается по полю, открывается, предлагает себя для острых передач. Движение, только движение и выносливость, умение преодолеть пространство поля в две, три передачи – это позволит команде не только задавать выгодный для себя темп, но и – что очень важно для «Локомотива» – в известной мере компенсировать недостатки в техническом мастерстве игроков. Развитие атаки должно идти кратчайшими путями – и быстро, быстро! – Раззадорившись, Иван Степанович начинал говорить повторами, словно умоляя слушателей внять и запомнить. – Совсем не обязательно тащить мяч через все поле, как это делал когда-то Комов. Вроде бы эффектно, да пользы-то? Пока он тащил, в штрафной площадке скопилось столько игроков, что немыслимо ударить по мячу. Толкучка! Напрасная растрата сил – своих и партнеров. Пусть не каждая атака приведет к взятию ворот, но каждый штурм, каждое усилие команды должны иметь логическое завершение: удар по воротам.

Удар! Как точка, обязательная точка в конце каждого предложения. Вы поняли меня? Вам все понятно?

Спрашивая, он держал перед собою руки и заглядывал ребятам в глаза, каждому поочередно. Кажется, чтобы передать им свои знания, свое умение, он словно предлагал им всего себя, – настолько растрогала и обнадежила его сегодняшняя игра.

– Сема, – обратился он к Батищеву, – в первом тайме ты хорошо прошел почти до штрафной противника. Помнишь? Теперь скажи мне: на кой ляд ты кинулся бежать обратно? Ведь мяч был у твоей команды?

– Я ж защитник! – удивился Семен. Иван Степанович погрозил ему:

– Играй, где тебя застала атака!

– Что ж тогда получится? – не понимал тот.

Вздохнув, Иван Степанович показал на него, давая понять, что заблуждение Батищева относится ко всем. Нынешнее состояние футбола, сказал он, требует, чтобы каждый член команды играл одинаково хорошо на любом месте. Не может быть речи о том, чтобы защитник, который во время контратаки оказался на месте нападающего, поджидал своих коллег, отдавая им мяч, а сам оставался сзади. Защитник должен стать нападающим и быть им до тех пор, пока ход матча не заставит его взять другую роль. Нельзя всю встречу ориентироваться на номера на футболках и на первоначальную расстановку игроков!

– И еще, Сема. У тебя в зоне прорывается атакующий игрок. Почему ты пропускаешь его к лицевой линии?

– Чтобы не пустить в штрафную!

– Зря. Пускай, не бойся. Там у тебя Соломин, там у тебя Стороженко. Гони его на них!

– Впрочем, у нас еще будет время пройти все это на практике, – добавил Иван Степанович и закончил разбор.

Морщась, Шевелев неловко поднялся с травы. Они с Каретниковым пошли впереди всех на базу.

Клубы пыли, вспухавшие за деревьями, показывали, что кто-то свернул с шоссе и направляется к базе. Обычно так ездили только свои. Появился новенький «Москвич», мотающийся на неровностях дороги. Лица сидевших в машине повернулись в сторону тренировочного поля.

Возле изгороди из кустарника «Москвич» остановился, его догнал и накрыл густой султан пыли.

Мотая головой, отплевываясь, из машины вылез Звонарев. Затем Скачков увидел Клавдию и встревожился: дома что-нибудь? Но он звонил перед самой тренировкой и разговаривал с Софьей Казимировной!

Нет, дома было все в порядке. Клавдия приехала, чтобы напомнить о вчерашнем уговоре.

– Забыл? Да просмотр же! Геш, ну что ты в самом деле? Не девица, нельзя же быть таким забывчивым.

У него и в самом деле совершенно вылетело из головы. Кому же теперь звонить, кого найдешь на месте?

– Ну вот, видели? – Клавдия обернулась к Звонаревым. – Что и требовалось доказать.

Опять этот вид мученицы!

– Придумаем что-нибудь, – проворчал Скачков.

– Вадим говорит, к тебе хорошо относятся в редакции, – подсказала Клавдия. – И один человек, который все время пишет о футболе…

«Братин! – догадался Скачков. – Ну конечно же!»

– Кстати, Геш, – тактично вмешался Звонарев, – Брагин просил передать, чтобы ты как-нибудь возник в редакции.

В компании Звонаревых такие словесные выкрутасы в ходу: не просто «зашел», а – «возник» или еще лучшее – «нарисовался».

Зачем он понадобился в редакции? Матвей Матвеич рассказал, что после матча с «Торпедо» журналист намеревался «возникнуть» в раздевалке, но, послушав у двери, передумал. Не исключено, что комовская возня дошла и до Братина. Но при чем тут Скачков?

«Поехать, в самом деле, что ли? До ужина успею».

Он обернулся. Построившись гуськом за Арефьичем, ребята потрусили к базе – последняя пробежка. Матвей Матвеич волок огромную сетку с мячами.

– Пошли тогда! Машину здесь оставите?

– Господи, Геш… – Клавдия только сейчас разглядела, что Скачкова словно кто облил с головы. – На тебе что, кирпичи возили?

– Да так… – Скачков чувствовал, как тянет на лице подсыхающую кожу.

– Представляю, сколько на вас на всех сейчас грязи! Звонарев смотрел на него с улыбкой мужской солидарности.

– Что, Геш, и так вот каждый день?

– Да ну! – чистосердечно запротестовал Скачков. – Когда игра, тренировок не бывает. Так, легкая разминка. Даже без мяча.

Клавдия еще раз оглядела его с головы до ног. Ее разочаровал ответ Скачкова. Нет, чтобы создать легкое, дружеское настроение праздничного вечера, а он…

– Перестань, пожалуйста, чухаться! – пристыдила она, заметив, что Скачков то и дело тянется и мнет колено.

Пока они препирались, Валерия одна сидела в машине и прозрачными неподвижными зрачками настойчиво впитывала мелкие подробноети рабочих буден команды: убегающую цепочку футболистов, тренера, остановившегося у ворот на поле и хозяйски покачавшего штангу, освещенные закатным светом крыши домиков, каждый обитатель которых являлся городской знаменитостью. Договорились, что все вместе они станут ждать Скачкова в машине.

После горячего обильного душа, крепко растеревшись жестким полотенцем, Скачков с удовольствием переодевался у себя в комнате и насвистывал. Отдыхающее тело блаженствовало в тщательно отглаженном белье. Это у него было заведено издавна, – после маяты на поле, после пота и грязи понежиться, побаловать себя душистым, заранее приготовленным бельем. Праздник тела!

Легкие брюки, светлый пуловер поверх рубашки, мягкая удобная обувь, – Скачков сбежал с крылечка как именинник.

Праздничное настроение передалось и Клавдии. Вместе они поместились на заднем сиденье, она прижалась к его руке и затихла.

Управляя машиной, Звонарев иногда посматривал на них в зеркальце.

Вечерний ветерок приятно холодил лицо и шею.

Вполоборота, не переставая следить за дорогой, Звонарев сказал:

– В городе треп идет, будто не состоится ваша Вена? В управлении у нас болтают.

– Нет. Двадцатого вылетаем.

Сомневаться теперь не приходилось – Брагин потому и захотел с ним говорить. Убогое положение «Локомотива» в таблице розыгрыша журналист связывал именно с частой сменой тренеров. Нынешней весной в Батуми, где «Локомотив» проводил тренировочный сбор, он смотрел несколько контрольных матчей, и однажды, после игры с московскими динамовцами в Леселидзе, они вместе возвращались в электричке и разговорились. Сам журналист никаким спортом не занимался, но любил футбол и был ему предан. Почему именно футбол?

Брагин рассуждал так. Мир сейчас изменяется буквально на глазах: человек изобрел автомобиль, затем самолет и вот уже вырвался в космос. Машины, машины… Напридумано много, чрезвычайно много, – оглушительное торжество техники! Но вот что удивительно: в наш век фантастических достижений человеческого ума миром вдруг овладело увлечение, которое, на первый взгляд, трудно объяснить. В самом деле, что такое футбол, современная игра, которой поклоняются с одинаковой страстью и токари и президенты? Ведь он прост, этот футбол, примитивно прост: перед двумя десятками бравых парней стоит одна-единственная задача – за полтора часа игры хотя бы раз провести мяч в пространство, обозначенное штангами, в так называемые ворота. Но сколько в этом страсти, сколько напряженнейшей борьбы! Сколько эмо-ций вызывает в зрителях вихревая игра на зеленом прямоугольнике поля! Разве не приходилось видеть, как на переполненной трибуне беснуется убеленный сединами академик, вскакивает на ноги, разражается проклятиями и по-мальчишечьи свистит в пальцы? И так везде, на любом стадионе, на всех континентах. Сила футбола в том, что язык его прост, доступен каждому и не нуждается в переводчиках. Владея эмоциями зрителей, футбол через сердца людей царит над миром. Это поистине король спорта… От себя Брагин еще добавил, что причину глобальной увлеченности футболом он видит в усталости современного человека от техники. Люди сейчас спешат и набиваются на стадионы, чтобы с детской непосредственностью пережить восхитительные полтора часа, целиком отдаваясь чувствам и страстям, которых им так не хватает в наш слишком перенасыщенный век. Кроме того, не нужно забывать, что людям постоянно хочется быть сопричастными великим качествам человеческой натуры – мужеству, настойчивости, героизму, и все это с избытком им дает футбол. Спорт тем и велик, что в нем действуют законы мужества. В настоящем спорте, как и в мужестве, нет и не может быть никаких нюансов, в нем одни крайности: «или-или», и это создает суровый, увлекательный мир, где важны не слова, а дела, где нельзя прожить вполсилы, а надо выкладываться каждый раз до последней капли, до предела, – выкладываться, чтобы тут же начинать все сызнова…

Он истомился в одиночестве – на базе, с ее изнурительным режимом трехразовых тренировок, на него, как на постороннего, никто не обращал внимания, и теперь был рад терпеливому собеседнику. Поворачиваясь спиной к широкому окну, за которым, скрадывая быстрый бег вагона, расстилалось пустынное ночное море, журналист увлеченно говорил о взлетах и падениях в спорте – тоже крайностях, объяснить которые можно было при одном условии: если судить их по законам творчества.

– Тебе, Геш, повезло, я имею в виду – в спорте. Ты и рано играть начал, и заметили тебя быстро, и в большом футболе ты – не последняя спица в колесе.

Скачков неожиданно расхохотался – вспомнил свой первый горький матч в «основе».

– Зато как я начинал! Вот была игрушка, Сергей Александрович, – вспомнить тошно. Хуже, чем я, сыграть невозможно. Тут рекорд мой, и никому до меня не дотянуться. Как я тогда ползал! Легче умереть!

– А Яшин? – воскликнул Брагин, словно обрадовавшись подтверждению своей теории. – Ты разве не знаешь, как начинал Яшин? Зато – потом! Нет, Геша, прав ваш Степаныч: футбол все больше становится интеллектуальным видом спорта. Я понимаю старика и поддержу его, чем смогу. Матч – это спектакль, взрыв вдохновения. Только так!

И повторить его таким, каким он был, уже не удастся. Он может получиться лучше, может хуже, но – таким? Вспомни, как наши выиграли у Венгрии в Лондоне. Вспомни!

– Зато как просадили Уругваю в Мексике! И тоже в четвертьфинале.

– Так я тебе об этом и толкую! Мяч круглый, поле ровное. Вверх-вниз… Там – вдохновение, экстаз, настрой, тут, – он подумал и расстроился, махнул рукой: – Обидно, черт. Могли их сделать запросто. Даже должны были! Но… – и он забарабанил пальцами, стал смотреть в окно.

«Должны были!..» Скачков потаенно усмехнулся и стал рассматривать ладони. Ему не хотелось, чтобы журналист заметил его скептическую усмешку. Впрочем, уж кто-кто, а Брагин-то знал, что в спорте не годятся все эти заранее спланированные «должны» и «обязаны». Победа каждый раз добывается с бою. Любой соперник, как бы он ни был слаб, выбегает на поле для борьбы. Нет и не было команды, которая выходила бы на матч, заранее намереваясь его проиграть. Конечно, в спорте так уж заведено, что кто-то обязательно становится побежденным. Но каждый, кто готовился к поединку, выбегает из раздевалки с надеждой на победу, и ради победы он выложится весь, без остатка, потому что в футболе помимо твердых правил игры, которые соблюдают судьи на всех стадионах мира, существуют еще правила неписаные, а они куда тверже писаных, эти правила требуют от спортсменов отдать за полтора часа игры на поле все, чему он научился за свою жизнь, и сделать честно, с полною самоотдачей, выложиться до конца. Кстати, по этим неписаным правилам футболист обязан жить и вне поля, и значение их возрастает еще и потому, что судьей тут обязан быть только сам спортсмен.

Тогда, в электричке, после долгого молчания, журналист спросил вдруг о Комове. Что было ему ответить? Скачков замялся. Да, Брагин правильно подметил нездоровую обстановку в команде. Долгое «господство бояр» сказывалось все заметнее, особенно на молодых ребятах. Люди, подобные Комову, привыкли идти по жизни с нахальной напористостью и там, куда они попадают, вокруг них, как вокруг торпеды, закипает злая вода – начинает клубиться целый рой приспешников и подлипал.

– А что Степаныч? – спросил Брагин.

Скачков уклончиво пожал плечами. Терпит. Но ясное дело, что терпение его не безгранично, когда-нибудь оно непременно лопнет – обязано лопнуть!

Интересно они тогда поговорили!

В городе Звонарев, опытный автомобилист, уверенно и без остановок проскакивал перекрестки на зеленый свет. Лишь перед самой редакцией он неожиданно замешкался и на висячем светофоре выскочило желтое пятно. От резкого торможения Скачков с Клавдией сунулись вперед.

– Ого! – сказал Скачков. – Тормоза сорвешь.

Рядом, замедляя ход, остановилось такси, шофер рассеянно глянул вбок, отвернулся, затем вдруг почти лицо в лицо уставился на Скачкова, – узнал. Машины подходили и запруживали улицу. Перед светофором разразилась вакханалия: закрякали клаксоны, из машин стали высовываться головы. Милиционер, нахмурясь, зорко глянул со своего места и, тоже узнав Скачкова, смягчился: дал зеленый свет и взял под козырек.

Пропустив пяток сигналивших машин, Звонарев резко развернулся и осадил у подъезда редакции.

– Давай, Геш, топай. Мы подождем.

– Неудобно… – замялся Скачков, вылезая.

В редакции было пустовато, по-вечернему покинуто. Где-то в конце коридора одиноко, как кукушка в лесу, постукивала машинка. В первой же редакционной комнате, куда Скачков, робея, просунул голову, он с удивлением увидел группу людей, глубокомысленно обступивших шахматную доску. Узнав его, оживились и вызвались проводить.

– О-о, вот сюрприз! – Журналист протянул навстречу обе руки. – А я собирался на базу ехать. Тебе передали? Ну и прекрасно! Мы сейчас с тобой займемся делом.

За столом он расставил локти и долго, раздумчиво соединял концы пальцев – один в один. Перед ним лежала целая груда исписанных и перечеркнутых страниц.

– Слушай, Геш, что это вы там затеваете? Только честно. Со мной-то финтить незачем.

– Кто затевает? – глаза Скачкова смотрели ясно. – Никто ничего не затевает.

Журналист огорчился.

– Ох уж эти мне… – и он скороговоркой выругался.

Не отзываясь на намеки журналиста, Скачков хотел, чтобы тот сам заговорил. Да и стоило ли вообще об этом говорить? В том, что затея Комова не пройдет, «не проскочит», как сказал бы Звонарев, он не сомневался. Какой же дурак станет менять в такой момент тренера? А после Вены… А после Вены, если только повезет и «Локомотив» урвет свою желанную ничью, тогда попробуй тронь Степаныча!

Проигрывал пока что Кома, безнадежно проигрывал…

Журналисту, однако, было известно многое, о чем на базе и не догадывались. Подстрекаемые Рытвиным, шевелились деятели из спорткомитета, ввязывалось понемногу разнообразное начальство, опекавшее «свою» команду: начальник локомотивного депо, руководитель службы движения. Дело явно шло к «чистилищу». Журналиста возмущала вся эта нездоровая, искусственно нагнетаемая обстановка. Кому от нее польза? Вместо того, чтобы готовиться, вместо спокойных тренировок, извольте вот…

– Дурачье! – кипятился Брагин, бросая на бумаги карандаш. – Или они Комова хотят вернуть в команду?

– Мертвое дело, – сказал Скачков. – Пробовал уже.

– Тогда тем более!

Скачкова он хотел увидеть вот зачем.

– У меня одна идейка, понимаешь? По-моему, она все поставит на свои места. Должна поставить! Ползи-ка сюда ближе.

Дергая исписанные страницы, он невнимательно пробегал их глазами.

– Ты понимаешь, эта бесконечная тренерская чехарда всем надоела. Может ли работать тренер, если он чувствует себя, как на гвоздях? Команда же не делается в один день, в один месяц. Даже в сезон! Так вот поди ж ты… К тому же пора сказать, что команда создавалась не для Рытвина и иже с ним. Настоящие ее хозяева – вон, вся дорога, весь город, даже область!

Собирая и подравнивая страницы, он попросил:

– Мне тут кое-что уточнить надо. Хотел к Степанычу, да из него, сам знаешь, слова клещами тянешь… Ты как – никуда не торопишься?

Хорошенькое дело – не торопишься! Спохватившись, Скачков представил, как закипает Клавдия в машине и поминутно вздергивает рукав над часиками. Звонарев с Валерией, конечно, терпеливо успокаивают ее…

– Да в общем-то… – замялся он. – Я в общем-то… это самое… по делу заскочил.

– Это же пара пустяков! – воскликнул Брагин, узнав, что привело Скачкова в редакцию. – И правильно сделал. Идем, я познакомлю тебя с редактором. Болельщик и персонально твой поклонник. Пошли, пошли, сейчас мы все устроим.

В редакторском кабинете за обширным, заваленным бумагами столом, сидел человек в рубашке с закатанными рукавами и, свесив волосы, увлеченно писал. Пиджак висел на спинке стула. Подняв голову на вошедших, редактор удивленно отвалился на спинку стула.

– Ну, знаете… – проговорил он, снимая очки. – Тронут. Здравствуйте и садитесь. Садитесь, пожалуйста. Вот сюда. Сергей Александрович, может быть, нам кофе организовать? Ведь вам можно кофе? – обратился он к Скачкову.

Не присаживаясь, Брагин объявил, что сейчас не до кофе. Редактор заставил обоих опуститься на стулья. – Я вам должен кое-что показать.

Приподняв со стола несколько бумаг, он стал что-то отыскивать на свежем оттиске газетной полосы. Брагин, привстав, смотрел что он там такое ищет.

– Вот! В «Советском спорте» дискутируется вопрос о запрещении переходов, то есть кочевании хулиганов из команды в команду. Выгонят в одной, берут в другую. Забывают, что на спортсменов смотрят с трибун, по телевидению и – учатся. Да, учатся, берут пример. Спортсмен должен воспитывать трибуны… Вот, перепечатываем, даем в номер.

Скачков представил, что сейчас происходит в ожидающей его машине, и завозился. Брагин незаметно надавил ему на колено.

– И еще… – бормотал редактор, быстро просматривая оттиск. – Вы же в Вену летите? Я еще думал… Это должно вас заинтересовать…

Найти ему не удалось: Брагин стремительно вскочил, вместе с ним поднялся и Скачков. Редактор отложил полосу и вышел из-за стола.

– Мне представляется, – говорил он Скачкову, двигаясь вместе с ним к двери, – у вашего тренера крепкая рука и настоящий характер. Таких, как Комов, вообще нельзя допускать на поле. Вы только подумайте, сломал! И кого? Полетаева! А кого теперь вместо него ставить в сборную? Отборочные игры на носу. Мы можем проиграть даже в группе. Не хватит ли позора? С самого Мельбурна не можем пробиться в финальную пульку. Это после медалей-то! – Он внушительно поднял палец. – После зо-ло-та!

Горячность его забавляла Братина и он, берясь за ручку двери, снисходительно напомнил:

– А кубок в Париже? А четвертое место в Лондоне? И распахнул дверь.

– Да, да! – загорелся редактор и, отстранив Братина, снова захлопнул дверь. – Все это – да! Но – Мельбурн! Когда же мы снова поднимемся на первую ступеньку? На первую!

Нескладный, с бледными худосочными руками, он уставился на своих собеседников.

Журналист нашел момент подходящим и спокойно спросил: собирается ли он сегодня пойти на просмотр?

– Какой просмотр! – ужаснулся редактор и бросился к столу. – У меня еще передовая не готова.

– Тогда вашими местами мы распорядимся по-своему, – заявил Брагин и вывел Скачкова из кабинета. – Вот тебе мой пропуск – держи. Я немного задержусь. Вы ведь вдвоем идете?

– В общем-то, да… Она там, в машине.

– Как – в машине? – удивился журналист, – Здесь, возле редакции? Что же ты молчал, растяпа? А мы… Это моя вина, я тебя заговорил. Пошли, надо извиниться, – неудобно.

Обходительный Брагин очаровал Клавдию. Опоздание Скачкова было прощено, забыто.

– Ах, Геша!.. – вздохнула она, снова забирая его руку.

Покуда журналист любезно рассыпался перед Клавдией, Звонарев сумел вставить, что читал статью о грубости на футбольном поле и совершенно согласен с автором: хулиганам не место в спорте. На похвалу Брагин отозвался сдержанным поклоном. Скачков, пока ехали от редакции, припомнил, когда Клавдия прямо с базы затащила его в гости, Звонарев кипел, доказывая, что без Комова команду ждет в Вене сокрушительный разгром.

– О чем задумался, Геш? – шепотом спросила Клавдия, глядя ему в лицо.

– Так… – Скачков поморщился.

– Шепчетесь? – Звонарев обернулся, блеснул глазами. – Я что хотел спросить, Геш. Как ты считаешь, можно упереться всей командой и не пропустить ни одного мяча?

– Это о Вене?

– Ну да. Ведь вам достаточно ничьей. Помнишь, в Мельбурне наши играли с Индонезией? Ноль-ноль.

«Да, ничья, ничья… Все на это надеются. А вдруг гол? Один-то может и дуриком залететь. Переигровка. А если, еще один?» Но нет, об этом не хотелось и думать.

Сбавив ход, Звонарев стал искать место, где поставить машину. Возле телестудии по обе стороны дороги плотно, впритык одна к другой, стояли присмиревшие «Москвичи» и «Запорожцы». Аристократически выделялись две или три новенькие «Волги».

– Народу-то, а? – Звонарев, запирая машину, кивнул на толпу у входа. С зеркальцем в руке Валерия крутила вокруг носа пуховкой. Клавдия поправляла на ее спине волну расчесанных волос.

Пробираясь сквозь толчею к входным дверям, Скачков и все, кто был с ним рядом, улавливали позади завистливое перешептывание; «Смотри, Скачков! Где?.. Да вон, вон… Он что, женат? А это кто с ним?» Стремясь поскорее скрыться с глаз, Скачков невежливо толкался. Наконец оказались в высоком спокойном вестибюле. Женщины, блестя глазами, поправляли прически. Валерия держалась здесь уверенно, как человек свой, близкий к посвящению, Клавдия, уступая ей первенство, добровольно обрекала себя на подчинение.

В зал они пошли в сопровождении встретившего их ассистента оператора: бородка, темные очки, джинсы в обтяжку и заношены до седины. Ассистент шел впереди с Валерией, они о чем-то переговаривались.

В небольшом, со всех сторон закупоренном зале было мрачновато от приглушенного света. В ожидании начала царил пристойный ровный гул, кое-где мелькали газеты, – становилось душновато. Звонарев с порога заметил своих, помахал рукой и стал пробираться по ряду, бесцеремонно наступая на ноги.

– Братцы, – известил он на ходу, – места нам обеспечены!

Скачков узнал тех, с кем приходилось встречаться в компаниях. По привычке сравнивать Скачков мысленно ставил их на зеленое поле и создавал им ситуацию, вроде той, что получилась в Хельсинки, на первой для советских футболистов Олимпиаде, когда они проигрывали Югославии со счетом 1:4. Это был разгром, позор и катастрофа, но парни совершили чудо и свели игру вничью 5:5. Такие встречи не забудутся, они помнятся, как подвиг. Пусть это только спорт, футбол, как бы воскресная забава на зеленом поле перед скоплением трибун, но каждый, кто просовывает голову в футболку, знает, помнит и никогда не забудет о Голгофе киевских динамовцев, сыгравших свой последний смертный матч на стадионе оккупированного Киева. В тот знаменитый день одиннадцать парней вышли на поле и на глазах у всех, кто наблюдал за ними, за их игрой, за их самоубийственным порывом, разнесли команду оккупантов. Они в том матче тоже жили жаждой гола, они костьми ложились, чтобы вырвать драгоценнейшие два очка, но как смертельно высока была тогда цена каждому забитому мячу! Последних полтора часа своей спортивной жизни они сражались, словно на последнем оставшемся им рубеже, футбол, привычная игра, стала для них единственным оружием, и они выстояли и не только выстояли, но и вырвали победу, напомнив всем, кто видел их и кто еще о них услышит, о достоинстве народа, спортсменов, спорта… В том матче они лупили по воротам так, будто стреляли из орудий, а попадая, радовались, ликовали, хотя знали, что каждым забитым голом они подписывают себе смертный приговор. И все же они предпочли смерть победителей, нежели предательство добровольного поражения. Последним своим матчем футболисты показали не только КАК нужно выигрывать, но и ЗАЧЕМ. Те два очка победы следовало бы выбить золотом на их командном братском надгробии, если бы оно существовало!

Так вот, в такие минуты, даже допуская, что кто-то из ребят, из нынешних, выйдя в тираж, станет «забивать козла», – все равно, в такие минуты Скачков находил в себе силы поглядывать вокруг себя с превосходством человека, знающего настоящую цену делу, которому он отдает свои лучшие годы.

Подтягивая на коленях брюки, Скачков опустился в мягкое кресло. Покой был приятен, но, как все спортсмены, он собранно владел своим тренированным послушным телом и не допускал вульгарной развязности (хотя ноги так и просились вверх). Клавдия рядом с ним небрежно ответила на приветствие мужчины из переднего ряда. Скачкову он показался незнакомым, однако по одежде и прическе несомненно принадлежал к той же компании. Мужчина скользнул по футболисту взглядом и отвернулся. Клавдия, отвечая на молчаливый вопрос мужа, сделала знак, чтобы он нагнулся ближе.

– Художник. Ташист. Скачков удивился:

– Это еще что такое?

– Манера такая. Он рисует пятнами. Понимаешь? Вообще-то, я видела, мне понравилось.

– Не представляю даже, – сознался Скачков.

– Вот видишь, Геш. А зовешь тебя – ты не хочешь. Надо все же интересоваться, милый.

– Ну… там видно будет.

Покладистость его понравилась, она взяла Скачкова под руку, как бы отгораживаясь от всех вокруг.

– Геш, – позвала Клавдия шепотом, – я тебе одну штуку хочу предложить, – ты не рассердишься?

– Валяй, – он наклонил к плечу голову.

– Достать тебе баночек десять икры? Я могу.

– Это еще зачем?

– Ну… зачем? Вы же в Вене будете. Там, говорят, икру с руками рвут.

– Ты что, мать, – спросил Скачков и глянул на нее сверху вниз, – раздета, разута? Или с голоду пухнешь?

– Геш, милый, ну все же так делают!

– Это кто тебя – Валерия просветила?

– Не хочешь, не надо. Хотя я – не понимаю.

Окончательно поссориться им помешали двое мужчин, пробирающихся на свои места. Скачкову пришлось подняться, познакомиться. Мужчины полезли по ряду дальше. Клавдия, провожая их взглядом, стала рассказывать. Тот, что впереди, оказался тоже художником. Он много лет думал над проблемой пустоты, – каким цветом изобразить ее на полотне? Обычные краски казались ему грубыми и устарелыми. Другой, режиссер и, кстати, совсем недавно интересовался Скачковым.

– Я тебя поэтому и познакомила. Он хочет снять фильм о футболе, но по-своему, без актеров, только мяч и ноги. Ноги, ноги, ноги…

Скачков пожал плечами:

– А почему не снять так, как есть?

– Ну, Геш, ты тоже скажешь! Это же все было. Кому интересно?

– Но ведь не ноги же в футбол играют, а люди! Верно? Посмотрел бы я на него, если бы ему в магазине вместо молока предложили одно коровье мычание.

Из-за Клавдии на него глянула Валерия и сделала восхищенное лицо: «Ого!» Оценила. Клавдия признательно стиснула ему руку.

– Геш, милый… Ну вот скажи это, когда соберемся! А то молчишь, молчишь. Это же… Ладно?

– Да ну вас! – забормотал Скачков. – Я в ваших делах не разбираюсь.

– Не притворяйся, пожалуйста! Так уж прямо и не понимаешь… В общем, я теперь тебе не дам молчать. Вот увидишь.

В это время погас свет. Застрекотал в темноте аппарат, узкий насыщенный луч уперся в плоское пятно экрана. Голос переводчика, приноравливаясь к ритму картины, короткими равнодушными фразами перебивал живописную итальянскую скороговорку. Скачков так и не понял, отчего перед глазами молодой и скорбной женщины все время мелькают картины разнузданной, словно нарочно придуманной жизни. Факир или просто шарлатан-гадальщик с убогим дряхлым телом без одежды, окутанный дурманом ядовитых испарений… Здоровенная грудастая блондинка, настоящий праздник плоти… Любовный будуар с зеркальным потолком, с бассейном для купания, куда разгоряченные любовники съезжают на задах… Ковры, истома поздней душной ночи, ленивое плескание под звездами в бассейне…

Клавдия, притихнув, изредка вздыхала и отправляла в рот конфетку. Не попади сегодня на просмотр, она считала бы себя обокраденной. Но вот мелькают на экране груди, бедра, животы, она шуршит конфетною оберткой и время от времени бросает взгляд по сторонам. Что-то обязательное представляется ей в этих просмотрах не для всех, для избранных. Не пойти – значит прослыть отсталой, полторы извилины, но вот пробьешься, сядешь и – не догадаться: что к чему? И все же она пробивалась, тянулась, не отставала. Но, как стал замечать Скачков, уже стеснялась собственных оценок и суждений, подлаживаясь под остальных.

– Нравится? – спросила она Скачкова потихоньку от Валерии. Пожав плечами, он разнял и снова сложил на коленях руки.

– Так…

– Конфету хочешь?

Конфета оттопырила Скачкову щеку.

Рядом с Клавдией сидела, позабыв обо всем, Валерия. Ее лунатические неподвижные зрачки очарованно прильнули к экрану.

Еще недавно Клавдия, не знавшая Звонаревых, жаловалась на одиночество и просила его едва не со слезами:

– Геш, приезжай скорее, ладно? Ну что я одна? Одна и одна. Как в тюрьме какой!

В девчонках Софья Казимировна держала ее строговато, без особенного баловства. Наперекор тетке Клавдия поступила лишь однажды, уехав осенью на юг, в Батуми, где ждал ее Скачков. Они там встретились и вместе прожили половину ноября и начало декабря. Потом Маришка появилась – тоже было не до развлечений… Началось все в последние год-полтора, когда подросла Маришка: художники эти, поэты, ассистенты, лихая жеребячья музыка, курение до одури, споры до хрипоты. О чем хоть споры-то?