Текст книги "Походные письма 1877 года"

Автор книги: Николай Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Третьего дня получил твою милую телеграмму. Ты теперь уже знаешь причину моего беспокойства. Очень радуюсь, что Круподерницы понравились нашим дорогим гостям. Благодарю матушку за милейшее письмо, но сетую, что она мне не доставляет подробного отчета о состоянии здоровья твоего и деток. Надеюсь, что Катичка снова молодцом.

Переменная погода, вам надоедающая, и здесь нам насолила. Вот уже дня три, что после больших жаров (не меньше 30° в тени) и ужасающей пыли, налетают тучи, вихри и, наконец, дождь, гроза, холод ночью и по утрам. Многие простужаются. Многие из свиты (Воейков, князь Борис Голицын, Долгорукий и пр.) приискали по соседству домики и поместились на ночь под крышу. Я, в качестве дипломата, хочу доказать, что остался военным и не поддаюсь сибаритству, а продолжаю (не за спасибо, ибо никто из высочеств не обратил на это внимания) стоять биваком в палатке. Дня два тому назад чуть не поплатился и рассказываю тебе случай этот лишь для доказательства, что от тебя не будет утайки ни в дурном случае, ни в хорошем. Сообщаю верный дневник для совершенного вашего успокоения.

В воскресенье, 26-го, вечером, когда мы разошлись уже спать, раздалось громкое "ура!" в лагере гвардейского отряда и казачьего конвоя, примыкающем с обоих флангов к нашему биваку. Кстати, вот чертеж, дающий тебе понятие о нашем расположении:

Рис. 1 на стр.

Прибежали казак и фельдъегерь один за другим с известием, что государь, получив телеграмму от главнокомандующего, объявил войскам о победе и меня ждет. Я побежал, одевшись и едва пробираясь впотьмах между кольями палаток (казначей полевой сломал себе руку недавно, стараясь пройти по биваку ночью). Государь объявил мне, что кавалерия наша (под командою Гурко и Евгения Максимилиановича) выбила турок (пехоту с артиллерией) из Тырнова, захватила их лагерь и отогнала к Осман-Базару{26}. По восторженной телеграмме главнокомандующего можно было предположить, что был горячий бой, а взятие древней столицы Болгарии, которую и конференция константинопольская предполагала сделать центром администрации, и составляющей узел дорог, ведущих в Балканы, имеет неотъемлемую важность – политическую, нравственную и стратегическую. Государь был в восторге, поцеловал меня и обнял. Зная меня, ты можешь себе представить, в каком радостном настроении духа был я. Объявлено было, что мы все едем верхом с государем в 5 час. утра (понедельник) в Главную квартиру Действующей армии, находившуюся на той стороне Дуная в Царевне в 8-9 верстах. На радостях не мог я почти сомкнуть глаз, и думы теснились одна за другою. Это всегда со мною бывает, когда я не несу прямой ответственности (ты сама знаешь, что в противном случае я сплю спокойно, исполнив долг свой).

В понедельник утром было жарко. На верном Ададе, удивившем всех своим большим шагом (рыжий захромал от наминки и раскован), я ехал все время за хвостом лошади государя. Николая Николаевича застали мы на отъезде. Вслед за кавалериею были отправлены в Тырнов 4 стрелковых батальона и Болгарская бригада. Жители приняли своих избавителей с распростертыми объятиями, и торжество было велие. Пехота вступила в Тырнов на второй день после занятия кавалериею.

Главнокомандующий отправился туда же с 8-м корпусом и должен прибыть туда завтра. Туда же отправляется корпус князя Шаховского, которого 1-я дивизия теперь лишь прибыла в Зимницу из Журжева и из Туртукая. К Рущуку отправились под начальством наследника корпуса Ванновского (Владимир Александрович) и Гана с кавалериею. 4 сотни казаков дивизии Дризена имели хорошее дело в воскресенье вечером, встретившись с турецким отрядом, высланным из Рущука и состоявшим из двух кавалерийских полков, артиллерии и одного пехотного полка. Казаки ходили несколько раз в атаку и заставили турок отступить, прежде нежели прибыло подкрепление – драгунский полк. Вправо – к Никополю, Плевно, а потом к Филиппополю пошел Криденер с 9-м армейским корпусом. Говорят, что из Никополя уходят турецкие войска. Это было бы хорошо, то есть если бы мы могли занять Никополь, а то движение наше en eventail* – к Тырнову, Рущуку и Плевно кажется мне очень рискованным: тыл и фланги ничем не обеспечены, и сообщение с Румыниею основано на одном понтонном мосте, часто разрываемом бурями. Вообще мы действуем столь же медленно сначала, как легкомысленно теперь. Опасение неудачи – в особенности в присутствии государя. Братья и сыновья уже поставлены на карту. Следовало бы охранить его величество от случайностей и не пускаться в глубь Болгарии и к Балканам, пока не выяснятся обстоятельства, а то главнокомандующий Николай Николаевич может очутиться между двумя нашими армиями, отделенными пространством в 100 верст, la merci des bandes de Circassiens**. Положение для русского императора незавидное, тем более, что мы получили с Кавказа самые грустные вести: все наши отряды в отступлении, осада Карса снята (!!), и осадные орудия вместе с наместником Михаилом Николаевичем отправлены уже в Александрополь! Турок надо бить безостановочно, не давая им перевести дух, в противном случае они делаются отважными, предприимчивыми и даже настойчивыми. Теперь им прибавили 70% достоинства, и надо ожидать упорной борьбы. Все это высказано мною Адлербергу, Милютину и Мезенцову, как имеющим обязанность представлять государю. Я не выскочка и не навязываюсь, не суюсь, пока не спросят. Между тем решено, что в воскресенье Главная квартира государя окончательно переходит Дунай и идет в Тырново с последним эшелоном (бригадою) корпуса Шаховского. Бригада обеспечит нас от нечаянного нападения горсти смельчаков.

Ты знаешь, я духом не упадаю, но общий ход дела мне не нравится, а деятельность Михаила Николаевича (Кавказ) приводит меня в недоумение и негодование. Всех армян выдали туркам и предоставили сим последним овладеть важным элементом успеха – инициативою действия. Теперь Мухтар с целою армиею станет под Карскими укреплениями, и выбить его будет трудно, а между тем дух мусульман воспрянет, а наши войска и союзники деморализуются. Михаила Николаевича следовало бы отозвать и назначить туда боевого полководца.

Затруднения в Болгарии удесятерятся, и конца войны не видно, если не исправятся дела. Государю лучше было бы вернуться, проводив войска за Дунай и благословив их, нежели присутствовать здесь при могущих быть неудачах. Но я все еще надеюсь, что доблесть русского солдата все сделает и что Бог выведет нас из затруднения. Авось, Мухтар сунется вперед и потерпит поражение в поле, тогда все может тотчас измениться к лучшему быстро.

Прибыли мы к мосту обратно (с понедельника) около 11 час. утра. Вся дорога загружена обозами, и проезд затруднителен. Так как мост чинился, то нам пришлось идти пешком, в то время как государь переехал Дунай на катере. Моя коляска ожидала меня на этой стороне (полюбуйся моею предусмотрительностью) и доставила домой. Вечером поднялся ураган, пыль и затем дождь с грозою и страшными порывами ветра. Я думал выспаться, но было холодно и сыро в палатке: с боков мочило, а верх срывало ветром. Около полуночи пришлось мне встать. Звал я свою прислугу, разместившуюся покойно в фургоне и коляске (Дмитрий и Иван), но никто не откликнулся, и мне пришлось бороться с непогодою в потемках (спички отсырели и переломались), отстаивая целость палатки. Ветер несколько утих чрез 2 или 3 часа, но я уже лег одетым и не мог долго заснуть. В 5 час. поднялся бивачный шум, и ржанье лошадей меня принудило подняться окончательно. Я решился впредь не раздеваться совершенно, а спать в халате на случай подобных же невзгод. Я слегка простудился, и Боткин, сие заметивший, хотел было дать мне касторку и хинину, я отказался и стал принимать aconit и ipeca.

Так быстро справился я, что во вторник же вступил я на дежурство, ездил верхом за государем на смотру и к переправе и сегодня спал отлично в палатке же. Сообщаю вам эти подробности, чтобы вы убедились, что я верен гомеопатии, продолжающей действовать на меня удивительным образом.

Сегодня был на молебне. Никольский приходил поздравить. Сейчас отправляюсь на смотр (на Ададе, рыжий продолжает жаловаться на передние ноги) в совершенной исправности. Глаза мои в очень хорошем положении, слава Богу, так что, пожалуй, подумают, что мне другого лечения и не нужно, как поход на Константинополь. Приняты меры, чтобы палатку мою не сносило и не мочило. Если будет ненастная погода, то перейду в комнатку, найденную по соседству Полуботко, который находится при Гамбургере в царской свите. Нелидов, Ба-зили и Ульянов пошли вперед с главнокомандующим. Черкасский отправился в свою столицу – Тырнов.

Ададу передал твой привет. Дмитрий на другой же день (ради арники) оправился от своего ушиба на дороге из Слатины в Драчу. Канонада до сих пор ни на меня, ни на лошадь действия не производила. Едва ли часто приходится нам слушать ее вблизи от пушек.

Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю вас тысячекратно. Целую твои ручки, мой друг сердечный. Расцелуй и благослови за меня деточек наших. Вероятно еще раз писать буду из Зимницы. Молитесь Богу за успехи русского оружия. Да сохранит и благословит вас Бог.

Граф Левашов (Ники) сказался больным при виде предстоящих биваков (до сих пор он отделывался) и отпросился у государя к Wunderfrau*, обещавши вернуться (!?) через месяц. Он рассчитывает на заключение мира и получить награду. Вот они, служаки, защитники Отечества. Права, преимущества, отличия – подавай, а пальцем не шевельнет. Государь с такими тунеядцами так же милостив (коли не больше), нежели с нашим братом, безответными тружениками!

No 14

1 июля. Бивак у Зимницы

Наконец-то несколько утешила нас весть с Кавказа: третьего дня получена телеграмма, что две роты, осажденные в течение 26 дней и претерпевшие большие лишения и потери в цитадели Баязета, спасены отрядом Тергукасова. С 10-ю батальонами, 24-ю орудиями и казаками они разбили осаждающих в числе 15 батальонов из Багдада и Диарбекира, пришедших с массою иррегулярных. Честь спасена. Иначе – нравственное впечатление, нам неблагоприятное, было бы пагубно для всего хода кампании. Но мне не нравится, что г. Баязет брошен кавказцами под предлогом разрушения во время осады. Мне кажется, что левый наш фланг к стороне Ван будет en 1'air* и что кавказцы чувствуют потребность сосредоточиться ввиду подкреплений, беспрестанно прибывающих к туркам, и первоначальной своей разбросанности. Теперь остается желать, чтобы Мухтар-паша, опьяневший от отступления перед ним русских, сунулся на позицию Лорис-Меликова у Заима. Тогда турки будут разбиты, Каре сдастся, и дела могут при божьей помощи снова поправиться.

Третьего же дня перед обедом привез от главнокомандующего гусар Бенкендорф донесение Гурко о деле при Тырнове. Оказывается, что турки были до того деморализованы быстрым наступлением гвардейцев (горсть), драгун и казаков с неожиданной для них стороны – от Плевны, что очистили город без большого сопротивления. Наш Церетелев отличился, и государь при громогласном чтении донесения тотчас заявил мне, что даст ему солдатский Георгиевский крест, за что я и поблагодарил его величество. Дело в том, что когда албанские башибузуки втянулись в город, то Церетелев взялся провести в него сотню казаков и в него вскакал за турками в улицы знакомого города и забрал лагерь, в котором нашли знамя, запасы и патронные ящики. Молодец! Вероятно, его произведут в офицеры.

Начинаю опасаться, что кампания наша разыграется и здесь не так хорошо, как можно было ожидать. Наступление Николая Николаевича производится вяло и вместе с тем опрометчиво. Ни тыл, ни фланги не обеспечены. Мы могли бы быть в три перехода под Рущуком, а войска цесаревича прошли всего полтора перехода от переправы и не идут дальше вперед. Простой корпусный командир давно бы двинулся, а с наследником ничего рисковать нельзя. Начальник штаба Ванновский говорит, что предпочел бы бригадою командовать, нежели нести страшную ответственность как начальник штаба пред наследником престола. Крайне неудобно и рискованно раздавать все командования великим князьям. Владимир Александрович ни вкуса, ни расположения к военному делу не имеет, а ему приходится вести корпус в огонь!

Алексей Александрович пил за твое здоровье за обедом, объявив мне, что принадлежит к числу твоих почитателей, и просил кланяться и тебе, и матушке. Он славный малый и дельный, моряк в душе. Когда мы пойдем вперед, он останется на переправе, командуя моряками. Хочет поместиться на турецкой кочерме на воде, сделав себе рубку с каютою. Вся царская семья в расходе и поставлена, Бог весть для чего, на карту! Константин Николаевич оставлен один в России, что едва ли благоразумно.

Я тебе писал уже, что граф Николай Левашов отправился лечиться в Германию, обещаясь вернуться чрез месяц в надежде, что тогда дело пойдет уже к миру. Витгенштейн (Эмилий) тоже все колеблется и отказывается от дежурства под предлогом нездоровья. Я здоров и продолжаю тянуть служебную лямку безоговорочно, как честному русаку надлежит.

Корпус Криденера пошел вправо на Никополь во фланг укрепленной позиции, устроенной перед городом перпендикулярно к Дунаю. Пока Никополь не взят или не очищен турками, наш правый фланг не обеспечен, тем более, что у Виддина значительные силы (более 30 тыс. чел.) и что турецкие войска из Герцеговины спешат в Новый Базар и против нашего левого фланга.

Переправа чрез Дунай еще не обеспечена, ибо понтонный мост жидок и малейшая буря разрывает его, тогда как постоянный мост не построен еще, а боны (заграждения, устройством которых занимается великий князь Алексей Александрович) не будут готовы ранее 10 дней. Следовательно, турки из Никополя могут всегда спустить барки или плоты с петролем и т.п., чтобы разрушить переправу. Продовольствие армии также не обеспечено, и в Главной квартире армии лошади три дня были без сена и овса.

Мусульманское население поголовно дерется в селениях с нашими разъездами, что доказывает, что оно еще нафанатизировано и что сообщения наши не обеспечены по взволнованному краю, в особенности там, где больше мусульман. С другой стороны, Порта пользуется нашею медленностию (отчасти вынужденною естественными затруднениями), чтобы сосредоточить все свои силы: заптие* обратили в регулярные войска; отряды, действовавшие против Черногории и даже в Аравии, спешат в Адрианополь. Говорят, что при выходе из Балкан хотят нас встретить 200 или 300 тыс. свежего войска.

Было благоразумнее для государя выждать на румынском берегу 8 или 10 дней, пока выяснятся обстоятельства и утвердятся сообщения, но несмотря на все представления (Милютина, Адлерберга, Алексея Александровича, главнокомандующего и пр.) его величество непременно хочет сам быть при войске, и мы переправимся, вероятно, окончательно в воскресенье. Остановимся в Павлове, в 32 верстах от Дуная, и затем, смотря по обстоятельствам, пойдем в Тырново или еще выждем.

По известиям из Константинополя, настроение Порты под влиянием кавказских неудач наших совершенно изменилось. Прежде хотели предложить нам мир, теперь мечтают отнять Кавказ и нас втоптать в Балканы и Дунай. Сообщаю тебе все подробности, чтобы вы не думали, что положение легкое и блестящее. Опасаюсь, что война будет тяжелая и продолжительная, как я и предсказывал в Петербурге. По твоим письмам можно заключить, что у вас существует убеждение, что если Дунай перейдем, то все уже сделано. Напротив, мы так закопались и копаемся, что я боюсь, что затруднения лишь теперь начнутся, ибо дали время туркам опомниться и изготовиться. La situation g de 1'arm en vue de toutes ces difficult et de la saison avanc – surtout gr la famille C...chu n'est pas brillante, ni m assur

Вчера прибыл фельдъегерь, доставивший мне письмо родителей от 26-го, а от тебя ни строчки. На расспросы мои он заверил меня, что видел Руденко (все фельдъегеря уже его знают и сами за письмами к нему ходят), но тот отозвался, что от тебя у него письма нет (?!), а получено лишь накануне письмо от меня к тебе. Очень досадно, что так случилось. Разве ты не знаешь дней проезда курьеров? Лучше отправлять в запас на станцию. Это тем более важно теперь, ибо из Зимницы будут ездить к нам фельдъегеря под прикрытием военного конвоя, и если пропустишь случай, то совсем останусь без известий от вас. На нынешней неделе уже три фельдъегеря прибыли сюда. Уладь, ради Бога, с Руденко исправное доставление корреспонденции. Горяинов мне рассказывал, что ему подали в Казатине премилый циркуляр твой. Никто не откажется. Но беда, если писем не будет.

Вчера вспомнил я о дне рождения Павлика. Тяжел будет мне отрадный день 3-го!! Убежден, что вы вспомните обо мне за семейною трапезою и что детки поздравят за меня и обнимут покрепче мама! Да сохранит вас Господь здоровыми и веселыми. Матушке будет приятно узнать, что крупинки сразу уничтожили во мне простуду и что мне пришлось лишь два дня остерегаться пищею (все время был я в строю и действии). Кучера, заболевшего поносом и лихорадкою, я в сутки на ноги поставил arsenicum.

Сейчас принес мне какой-то проезжий письмо твое от 22-го No 11 (стало быть, запоздала). Ты не пишешь, куда ездила ты встречать Екатерину Матвеевну в Немиринцы? Если вы вернулись через хутор священника, то, стало быть, поправили дорогу, как я указывал?

Газеты много врут. Замечательные корреспонденции "Daily News", Macgahan и полковник английский (оба они корреспонденты в этой газете) неутомимы и везде сами присутствуют.

Я предпочитаю отдать на три года Липскому Чернявку, нежели на 6. Самое лучшее – заключить временно домашнее условие (по 5 руб. за д[ень] за три года с платою денег ежегодно вперед) с тем, что когда вернусь, выдам тебе или Мельникову полную доверенность для передоверия Липскому управления Чернявкою. Его упрекать не следует, он хороший хозяин. Но главное – уменьшить чрезмерный расход (предлагавшийся Липским) на постройки непроизводительные. Ты ничего не говоришь об этом важном предмете. Чем покончили? Какую смету определили? Кто и как будет производить постройки кухни и дома? Уверен, что вы с Мельниковым употребите все старание, чтобы уменьшить затрату.

Очень рад, что круподерницкий лес приглянулся гостям дорогим.

Сейчас получили известие, что уланы (Вознесенский полк) и казаки отбили у турок 400 повозок, шедших под значительным прикрытием. К сожалению, у нас потери (в уланах) довольно значительные, и тела всех убитых (15) и раненых были изудорованы мусульманами (несколько первоначальных атак наших было отбито), а один штаб-офицер, раненный, пропал без вести (вероятно, взят, бедняжка, в плен).

Je crains que nous ne nous d pas en d C'est glorieux individuellement, mais cela ne nous avance quere vers le but*.

Ввиду сырости ночей у Дуная и зловония на нашем биваке (где меня одолевало множество мух) мне предложили поместиться в болгарском домике близ царского бивака. Я поместился там с князем Борисом Голицыным, флигель-адъютантом Долгоруким (крымским) и принцем Лейхтенбергским (у каждого отдельная комната). Тут покойно и спится хорошо вдали от бивачного шума. Лошади на дворе.

В настоящую минуту считаю долгом воззвать к твоему благоразумию, бесценная жинка моя: до сих пор нас баловали быстрым доставлением писем, из-за Дуная письма будут приходить реже и дольше. Вооружись терпением и верою. Будем молиться и веровать, что волос с головы не спадет без воли Всевышнего. Не беспокойся, не тревожься, мужайся, не давай волю воображению и нервам, а молись, и Господь услышит нашу теплую молитву и соединит снова нас, чтобы уже больше не разлучать. Главное – сохрани бодрость духа и здоровье. Последнее невозвратимо, когда утрачено. Сообщайте подробности о всех вас. Обнимаю тебя, друг мой ненаглядный, обнимаю и благословляю детей. Целую ручки у матушки. Мой сердечный привет Екатерине Матвеевне и поклон Пелагее Алексеевне, Нидман и Соколову и Мельникову.

Твой любящий и верующий муж, вернейший и признательный друг Николай

No 15

2 июля. Бивак у Зимницы

Только что отправил письмо вчера к тебе, бесценный друг Катя, ненаглядный друг мой, а кажется, что многого, что хотел и надо было сказать, не написал. Так и тянет беседовать с тобою хотя заочно. Вследствие недоразумения, вызванного моею телеграммою отцу от 7 июня, я дал себе слово более никому из вас не телеграфировать поздравительных телеграмм, которым ухитряются придавать драматический смысл, тем более, что, по замечанию батюшки, неразборчивость моего почерка может способствовать путанице. Но не удержался воспользоваться предложением начальника телеграфа (которому я передал свое горе, что не могу тебе передать привет в день твоего рождения) и послал тебе телеграмму сегодня ночью в надежде, что она поспеет в Круподерницы (как мне обещали телеграфисты) в течение завтрашнего дня. Такое мне будет удовольствие, если удастся мой tour de force*. Напиши, когда получишь. Действительно, принимаю совпадение моего дежурства при государе (завтра) с переходом императорской Главной квартиры за Дунай к армии с днем твоего рождения за самое счастливое для меня предзнаменование. Этот день, народивший мое счастье, и выведет на свет божий моего земного ангела-хранителя, не может принести мне что другое, как доброе, светлое, радостное.

Мы ездили с государем в Систово и далее по дороге в Никополь в надежде увидеть с высоты взятие сего города 9-м корпусом. Но выстрелов было не слышно и, вероятно, нападение не состоялось. Мы наглотались пыли и испеклись на солнце. Все уморились и залегли спать. Я пользуюсь удалением шумного сообщества, чтобы вымыться и с вами, моими милыми, побеседовать. Усталости я, равно как и Адад, до сих пор не чувствую и не нуждаюсь в денном сне, подобно всем товарищам моим.

Государь ехал по дороге, а я вровень с ним по горным тропинкам, пробитым параллельно дороге. Его величество раза два меня подзывал и со мною разговаривал. Главнокомандующий, как я и ожидал, прибыл в Тырново, не нашел уже первых отрядов, двинувшихся в балканские проходы для их захвата, но телеграфировал (по мере движения армии проводится наш полевой телеграф), что ни в каком случае не может принять на свою ответственность прибытия государя к подошвам Балкан, и просил убедительно отказаться от движения вперед, пока выяснятся все обстоятельства. Государю эта настойчивость неприятна, но пока он отказался идти в Тырново, а завтра переходит тем не менее Дунай, направляясь к Павлову, а, может быть, Бела (к Рущуку), где стоят цесаревич и Владимир Александрович с двумя корпусами. Понимаю нетерпение и участие царя, желающего быть поближе к войскам и военным событиям. Оставаться в Зимнице – значило быть в фальшивом положении. Лучше всего было бы вернуться, хотя временно, в Петербург, но на это его величество не согласится.

Посылаю тебе розовый цветок, взятый мною в Систо-ве. Великий князь Алексей Александрович, догадавшись, для чего я беру цветы у болгарки на улице, вручил мне тотчас целый букет белых цветов, поручив переслать тебе его в знак памяти. Прилагаю и белый цветок, предупреждая, что розовому поручено от меня передать тебе мой поцелуй на 3 июля.

Зимница всем надоела до крайности. Действительно скверное, пыльное и безотрадное место. Негде даже прогуляться – ни пешком, ни верхом. В свите государя, кроме Вердера и Бертолсгейма (австриец) находится английский военный агент Веллеслей. Вы, вероятно, прочли в газетах, что когда он явился в Плоешти Николаю Николаевичу (главнокомандующему), то его высочество его обогрел, предупредив (несколько грубовато), что за ним [будут] присматривать. Канцлер старался его умаслить в Бухаресте (куда Веллеслей, обиженный, удалился) и приписал в императорскую Главную квартиру, где ему скучно, как и всем нам, потому что мы почти ничего не видим и сидим на месте на поганом биваке. Часто приходится мне беседовать с этими военными дипломатами для обращения их на путь истинный. Я по своему обыкновению высказываю им правду меткую, но тем не менее, кажется, они мною довольны.

С рыжим Али у меня опять возня: хромота его не проходит. Ездить нельзя, а от стойки он бесится. Киевский кузнец сделал ему слишком узкую подкову и произвел наминку. Не знаю, как быть с нею в походе.

Геров назначен губернатором Систово. У него советником Стоянов, также тебе известный болгарин.

Вчера были у меня Вурцель и Качановский. Последний подурнел еще более прежнего, у него на носу нарыв от жары. Все мои старые подчиненные вздыхают по прежним отношениям нашим, издеваясь над бюрократизмом и либеральным деспотизмом Черкасского. Красный Крест тоже им крайне недоволен, и все подчиненные обоих ведомств готовы бежать. Не так легко управлять людьми и, заставляя их трудиться, привязать к себе нравственною солидарностью!

3 июля

В ту минуту, когда отправлялся спать вчера вечером, прибыл фельдъегерь и доставил милейшее письмо твое от 27-го, мой бесценный друг Катя, ненаглядная жинка моя! Нельзя более кстати пришлись твои строки! Благодарю матушку за ее письмецо и прошу никак не думать, что длинное письмо ее менее приятно будет, нежели коротенькое. Напротив, я желал бы почаще с нею беседовать заочно, и когда пишу тебе, не исключаю из ума и сердца нашу добрейшую матушку, сжившуюся с нами в нераздельное trio. He правда ли? Мике спасибо за милый рассказ на немецком языке. Если сама писала, то очень изрядно. Благодарю Катю, Павлика и Леонида. Не теряю надежды, что старший сын захочет доказать своим правописанием и изложением, что он действительно старший и 13-летний мальчик! То, что ты говоришь о Соколове – справедливо, но совершенств нет. И то хорошо, что он терпелив. Жаль, если Мика пойдет назад. Скажи от меня Нидман, что я надеюсь на нее – для предупреждения сего жалкого результата. Пусть сама читает книги полезные и развивающие – благо охотница читать. Пусть пишет мне на разных языках длинные письма, это все будет дополнением к преподаванию. Скажите Мике, что я надеюсь, что в старости найду в ней полезного и ученого секретаря.

Поездки ваши в Погребище и Плисково меня живо интересуют. Как мне хотелось бы повозиться с детьми в лесу и на сене! Напрасно покупаете вы вино в Бердичеве. Сколько платите за бутылку? Rug и Canet хорошие вина, но обошлись мне не дороже 10 фр. за бутылку. Впрочем, ты могла бы выписать Medoc (vieux) и vin de Graves (белое) от Базили из Одессы, так как, по заверению Дмитрия, на каждом ящике, заключающем эти столовые вина (последнее – белое) написано четко – Medoc и Graves. Старику Базили нетрудно разобрать и отделить два ящика.

Последняя часть письма твоего смахивает на спартанку. Кто тебя близко знает, сказал бы, может быть, не спорим, а, рыбка? Так ли? Нет, а настоящая мне подруга, самоотверженная и энергическая, ставящая, как и я, долг отечеству выше всех личных побуждений.

От думы ли или же – прозаически – от удушливой жары, но я сегодня не мог спать. В 3 часа ночи встал совсем. Уложились, напились чаю, и за четверть часа до восхода солнца сел я на Адада и отправился к переправе, где к 5 час. утра был назначен сбор. С конвоем царским, сняв шапку и перекрестясь, перешел я пешком по мосту и, сев на Адада, встретил государя на турецком берегу. Тут мы простились с великим князем Алексеем Александровичем, остающимся в Систове и заведывающим моряками (их слишком 1800 чел. теперь на Дунае) для устройства бон (заграждения) и защиты мостов. Приступают к устройству второго моста на плотах и для сего проводят лес из речки, впадающей в Дунай против Никополя. Плоты эти по мере прохода пред турецкими батареями обстреливаются, но до сих пор операция идет удачно.

Всю ночь и все утро сегодня слышна сильная пушечная пальба со стороны Никополя. Криденер, наконец, решился атаковать турецкую позицию. Я уже боялся, что он даст время части Виддинского корпуса, идущей на Лом в Никополь, подкрепить никопольские войска. Дай Бог нам скорее взять этот город и стать твердою ногою на р. Вите, тогда лишь правый фланг наш будет обеспечен. Получены добрые вести из Тырнова. Отряд Евгения Максимилиановича, с которым пошел Николай Николаевич младший, уже захватил проход балканский Шибка, чрез который идет главный почтовый и шоссейный путь. Говорили, что там устроены сильные укрепления и стоит большой отряд. Не знаем обстоятельств, сопровождавших наше движение. Ждем завтра утром подробностей и князя Имеретинского, посланного для сего в Тырново.

Гурко с отрядом Николая Максимилиановича и стрелками, кажется, успел уже овладеть проходом, на который я постоянно указывал – на Хан-Кёй к Ески-Загре. Если это оправдается, то мы успеем перехватить Ямбольскую железную дорогу, и тогда турки придут в смятение, несмотря на то, что собираются пугать нас переходом чрез Дунай в Румынию против Силистрии. Ждем с нетерпением известия, удалось ли наследнику перервать железную дорогу между Рущуком и Шумлою. Туда послан был казачий полк под начальством лихого офицера Генерального штаба полковника Дохтурова (моего приятеля, то есть разделяющего мои воззрения к военному стремлению], [на] славян и нынешние обстоятельства).

В 8 час. утра уже мы дошли до места, избранного для бивака (за сел. Царевна). Переход всего 10 верст. Не стоило ходить. По-моему, идти – так не менее 30 верст. Но дело в том, что с моста продолжительный и трудный подъем, а у Главной квартиры обоз громоздкий и громадный{27}. Притом мост мог попортиться и задержать. Мы нашли, что палатка готова не только для государя, но и для Адлерберга, для Милютина, Мезенцова, Гамбургера, Алексея Александровича – одним словом, для ближайшей свиты. Нам остальным приходилось ждать обоза. Беспорядок большой. Эту придворную челядь никак не сдержишь в порядке. Обоз разделен на два эшелона. В первом – легкие экипажи государя, поименованных выше лиц и, кроме того, Боткина, Воейкова, Рылеева и Арсеньева, странствующих на казенном иждивении, то есть с казенными лошадьми и придворными экипажами. В первом эшелоне должна находиться также моя собственная (единственная собственность) коляска с Дмитрием, а фургон мой с Иваном, равно как и все остальные экипажи, находятся во втором, тяжелом эшелоне, следующем в некотором расстоянии за легким и долженствующим сильно запаздывать. В фургоне палатка с принадлежностями. Таким образом лишь избранные и приближенные будут пользоваться полным придворным удобством, а мы идем настоящим походом.

Благодаря Бога, мои лошадки и повозка до такой степени исправны, что всегда приходят прежде всех. Так как место, отведенное для свиты, было пыльно и мне не досталась бы тень от окружающих царский бивак деревьев, то я предпочел стать отдельно с казаками конвоя. Моя палатка разбита под деревом рядом с палаткою командира конвоя полковника Черевина (умный малый, приятель брата Павла) среди казачьих коновязей. Я люблю русского солдата, казака и рад среди них вспомнить старину и отдалиться от пустого, часто скверного, свитского разговора. Бивак очень живописен. Вода прекрасная и течет около самой палатки. Лошади в тени, и Адад в полном удовольствии (рыжий плетется, но продолжает хромать). Государь и вся свита похваливают моего серого коня, а Кобелев выпрашивает его для царского седла. Сижу в своем кресле, смотрю на пестрые группы казаков и лошадей, а думаю – в даль, смотря на твою фотографию, моя ненаглядная и славная подруга. Ты вся живая мне представляешься, и глубокий, светлый, добрый взгляд (в действительности ты им меня весьма редко награждаешь, не правда ли?) душу проникает.