Текст книги "Чертовидцы, или Кошмары Брянской области"

Автор книги: Николай Ободников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава 5 Ночи по-танзанийски

Что есть страшная городская легенда для населенного пункта? Бельмо на глазу, которое хочется скрыть фанерой в человеческий рост? Может быть, склеенная стыдом летопись, которую не посмотреть, хорошенько не послюнив перед этим пальцы?

Городские легенды для населенного пункта – ордена и медали, зачастую вручаемые вместе с обвинительным приговором или заключением психиатра. И чем больше поворотов по реке времени сделает подобный сомнительный знак отличия, тем он притягательней. Словно гнойная болячка, которую хочется изучать и ковырять пальцем.

Городскими легендами бравируют. Ими гордятся. А еще их измельчают до состояния пыли и пускают в глаза. Пылепускание, как правило, сопровождается навязчивым сервисом – с сопутствующими комментариями и товарами.

Вам продадут фотографию Жуковского Душителя, сделанную как раз перед тем, как он прикончил свою девятую жертву. Отвезут к месту крушения Лазаревского поезда, чтобы вы собственными ушами смогли уловить шум давней трагедии, ревущий в туннеле каждые сутки. Вам даже предъявят щекастые помидоры, выращенные на досуге семьей каннибалов. Можете взять на салат. Бог знает, чем эти ублюдки с северных дорог удобряли их.

Однако не всякой городской легендой можно гордиться. О некоторых событиях сомнительного характера лучше и вовсе умолчать.

Только если сама «легенда» не станет вас шантажировать, вынуждая проболтаться.

Итак, Жуковский район, деревня Задубравье, спальня, сентябрьская ночь.

Гвидон проскользнул в темноту спальни и, стараясь не скрипеть досками пола, покрался к кровати. Сквозь занавески проникали мертвенные лучи фонаря у палисадника. Мышцы ныли как озверевшие. Он присел и чуть ли не с хныканьем размял спину. Работа над беседкой «Флоренция», цвет «вишня», для торгаша из Шамордино едва не угробила его. Так бывало всякий раз, когда заказчик сдвигал сроки работы, подмазывая сжатие производственных процессов рублем. Девятикилограммовый кузнечный молот не шутки. В глазах до сих пор пестрило от летевших искр.

Он улегся. Глубокое сопение Гортензии подсказало ему, что супруга сейчас уязвима для «броска кобры». Гвидон подтащил себя к ней под бочок и прижался, демонстрируя твердость намерений. Пощекотал ее бородой. Ну же. Вот-вот должна захихикать, совсем как девчонка.

– Пошалим? – Голос кузнеца прозвучал хрипловатей обычного.

Гортензия, не поворачиваясь, улыбнулась сквозь сон. Она знала, о да, она ведала, чем перебить ему нагулянный аппетит. Это он не любил куда больше, чем кинзу или укроп.

– В настоящий момент абонент находится вне зоны действия потребности. Оставьте свое «сообщение» в одеяло. Как только потребности абонента будут восстановлены, вы получите «ротовое уведомление». – Укрепляя оборонительную позицию, она тихо, по-домашнему испортила воздух. Словно попыталась показать, как шепчет гниющая капуста. Опять засопела.

Гвидон скривился. Удар ниже пояса. Он терпеть не мог шуточки в постели, тогда как от чужих выхлопов его мутило, иной раз – до рвоты. Эрекция сошла на нет, и он с хмурым лицом перевернулся на живот. С ненавистью взбил подушку, точно она олицетворяла собой недоступную задницу жены. Может, с поллюцией повезет? Хотя когда она в последний раз была? Лет в шестнадцать?

Вскоре сон, вызванный усталостью, смягчил обиду, и он заснул.

Где-то совсем рядом хлопнуло, будто резко сошлись две натянутые простыни, и веки Гвидона задрожали. Спальню наполнял кисловатый запашок, похожий на запах шорно-седельной кожи. А еще душок напоминал мускусные ароматы немытой раскрывшейся промежности.

Гвидон хотел вскочить, но с растерянностью, постепенно перераставшей в суеверный трепет, обнаружил, что тело ему не подчиняется. Всё, что находилось ниже шеи, упрямо отказывалось следовать командам мозга, сохранив при этом, как ни странно, полнейшую чувствительность. Если его вдруг и разбил паралич, то донельзя странный.

– Тензи! Тензи! – позвал он жену. —Я пошевелиться не могу! Тензи? Да проснись же! Тензи!

Однако Гортензия даже не шелохнулась.

Кузнец ощутил, как на него кто-то уселся, будто наездник – на скакуна. Приятный ворс. Горячие, нежные прикосновения выдавали живое существо. Чуть менее сорока килограммов. Гвидон заулыбался, решив, что спит и оседлавшая его красотка сейчас обеспечит ночь поллюций.

В ягодицы уперлось нечто твердое, и Гвидон побледнел. Ледибой! Дева с членом! Последовала абсолютно идиотская мысль: «Так вот оно каково это – когда по тебе елозит возбужденный урод!»

– Пошалим? – шепотком спросил неизвестный, передразнив кузнеца. Голос низкий, в чём-то даже приятный. Мужской.

Гвидон, пытаясь обернуться, едва не свернул себе шею.

– Кто здесь?.. Кто ты? Слезь с меня! – Промелькнувшая догадка успокоила его. Это же очевидно. – Господи, Боже, ну за что, а? Только кошмара мне не хватало.

– Никакой это не сон, не кривляйся. Здесь твой любимый и обожаемый Литавр. Пришел снять напряжение – и твое, и мое.

– Литавр?

– Имя, данное похотью. И завтра оно прилюдно сорвется с твоих сладких губ.

Гвидон с замиранием сердца ощутил, как под трусы скользнула когтистая лапа, спустила их. Словно чувственная длань пианиста, прошлась между его ягодиц. Всё-таки не сон. Осознание того, что сейчас произойдет, наполнило кузнеца запредельным страхом. Он задрожал. Правда, одной лишь головой.

Совершенно не думая о том, что его могут услышать, Гвидон заорал:

– Я тебя прибью, сука! Богом клянусь, прибью! Разорву голыми руками! Череп раскрошу! Не смей, сука! Даже не думай!

Крики, наполненные бессильной истерией, разнеслись по Юбилейной улице. Гулко отразились в колодце. Вспугнули дубоносов, дремавших на вишнях в саду. Но странное дело – ни одна собака не зашлась в лае. Даже страдавший от гипертонии Ситников, сторож телятника, располагавшегося в каких-то шестидесяти метрах к востоку от дома кузнеца, не подал признаков беспокойства. Он всё так же безмятежно крутил ручку древней «Сонаты», радиоприемника советских времен, выискивая что-нибудь о погоде на завтра.

Крики кузнеца стали для внешнего мира привычным фоном – скрипом деревьев, высоковольтным гулом в проводах, стоном проседавших в осенней земле построек.

А потом зло проникло в мужчину.

Посыпались толчки. Неизвестный по-собачьему задышал. Обездвиженный кузнец принялся мотать головой, жуя и слюнявя бороду, периодически вскрикивая. Ему казалось, будто он тужится, но никак не может облегчиться. На ум пришли все те жертвы изнасилований, о которых он когда-либо слышал или читал. Неужели все они испытывали одно и то же: почти сюрреалистичный ужас перед насильником, беспомощность и рабское унижение?

А еще была – Госпожа Боль.

Мелькнуло далекое, извращенное чувство наслаждения, точно последняя вспышка перегоравшей лампочки.

Наконец исчадие тьмы выдохнуло, задрожало. Поелозило, успокаивая себя. И с влажным звуком покинуло кузнеца. Тот со слезами на глазах ощутил, что внутрь будто залили расплавленную резиновую перчатку – липкую и клейкую.

К уху прильнули чужие губы. Зашептали:

– Если не хочешь, чтобы назавтра всё повторилось, – расскажи о случившемся приятелям.

После этих слов неизвестная тварь спрыгнула с Гвидона. В тот же миг кузнец получил утраченный контроль над собственным телом. С ревом вскочил. Охнул. Понял, что мокрый не только зад, но и перед. От этого стало еще хуже. В какой-то момент он и сам испытал оргазм и даже не заметил этого. Оставаясь в полусогнутом положении, огляделся.

Порождение нечеловеческого порядка сидело в открытом окне, ведущем в перешептывавшийся с ветром палисадник.

Литавром оказался карлик метрового роста. Пурпурный гноящийся глаз во лбу. Некрупные перепончатые крылья, разгонявшие по спальне тот самый кисловатый душок. Голое тельце, полностью покрытое волосами маслянистого отлива. Остывающий бородавчатый черный пенис.

«Не такой уж и большой, но черт возьми – больно-то как!» – с неверием подумал кузнец.

– Помни, мой каленый орех: смолчишь о грешке – вновь наведаюсь. – И Литавр, разломившись, рассеялся на сотни точек, испускавших едва заметное жужжание.

Затем мошки растворились в теплом дыхании осенней ночи.

Гвидон кинулся к окну. В правую руку, которой он зачем-то сжимал ягодицы, будто это могло чем-то помочь, натекло горячее. Его сейчас же вывернуло наизнанку. Желудок решительным спазмом вышвырнул полупереваренные остатки ужина. Прямо в палисадник. Кусочки тушеного картофеля с говядиной карнавальной мишурой украсили тихоокеанский дельфиниум.

– Сука, я к тебе сам наведаюсь!

Гортензия, разбуженная криком, кое-как продрала глаза. Вид супруга, согнувшегося в странной позе возле окна, не на шутку встревожил ее.

– Стряслось что? Ты почему в таком виде? Геморрой?

Кузнец с гибкостью манекена повернулся к жене. Его глаза почти что искрились от обиды и шока.

– Как? Как ты могла спать? Я ведь тебя звал! А ты… просто дрыхла, пока меня…

– Пока тебя – что?

– Дура.

Гвидон изобразил нервную улыбку и побежал в сени к ведрам с колодезной водой. Передумал. Захватив из морозилки пол-литровую бутылку самогона, полученного в результате брожения красных апельсинов, с мрачной решимостью отправился топить баню. Как вернулся в спальню, весь исцарапанный мочалкой, – не помнил. Сознание наконец-то дало отбой.

С утра Гвидон, захватив в кузнице молот, отправился бродить по залитым солнцем окрестностям. Искал характерный кисловатый запашок или скопления мошек. Хотя и признавал, что бить молотом мух – довольно-таки глупо. Поспрашивал, не стал ли кто-нибудь ночью свидетелем необычных событий. Однако самым необычным за сутки оказался сам кузнец, рыскавший с молотом в руках по деревне.

Вернулся Гвидон домой лишь с наступлением темноты. За целый день в кузнице так ничего и не сделал: беседка осталась незаконченной. Потом запихнул молот под кровать и выпил две кружки «Московского кофе», пахшего жженым сахаром. Разделся, лег, уставился в потолок. В голове крутились противоречивые мысли. Он где-то слышал, что преступники всегда возвращаются на место преступления.

Но ведь место преступления – его…

Он фыркнул и принялся сверлить взглядом потолок.

В спальню вбежала ароматная и голенькая Гортензия. Не вошла, а именно вбежала. Делала так каждый раз, когда имела планы на массивную честь супруга. Юркнула под одеяло. Прижалась.

– У вас один пропущенный вызов. – Ее ручка отправилась в шаловливое путешествие.

– Как раз вчера один и пропустил, – огрызнулся кузнец. Перехватил руку жены и откинул. – Будь вы, бабы, поласковее – в зад бы никто не таранился.

– Что ты мелешь? Какая кузнечная муха тебя укусила?

– Никакая! Я – остыл.

– Вот и разогревай теперь сам. Дубина!

Гортензия, возмущенная неожиданной прохладой со стороны супруга, отвернулась. И почти сразу уснула. Изматывающие хлопоты по подсобному хозяйству, такие как добавление в почву доломитовой муки, обрезание малины и побелка стволов деревьев, давали о себе знать.

Гвидон же продолжил играть в гляделки с потолком. После особенно долгого моргания вдруг обнаружил себя спящим на животе. Внутри всё похолодело. По спальне, как и прошлой ночью, растекалась кисловатая вонь, характерная для немытых тел. Послышались хлопки.

– Ну, держись, – прошептал кузнец. Опустил руку под кровать, чтобы взять молот и размозжить карлику голову. Вернее, ему показалось, что он это сделал. Тело вновь приобрело грациозность деревянной колоды.

Из темноты зловещей тенью выскользнул Литавр. Он поглаживал себя, приводил в боевую готовность. На морде двигалась зубастая улыбка. С видом хозяина вскарабкался на зашипевшего кузнеца.

– Так и знал, что тебе понравилось. – Карлик зашелся в желчном смехе. – Иначе с чего бы ты молчуном целый день ходил?

Несмотря на протесты, увещевания и угрозы, всё повторилось. В той же позе и на тех же условиях.

Поутру Гвидон, с чувством организации собственной казни, набрал из погреба около пятнадцати литров позднеспелых ягодных наливок, некоторые из которых уже были безбожно просрочены. Выудил из углового шкафчика бутылку паршивого виски с изображением лошади на этикетке. Сгрузил всё это в отцовский вещмешок. Отварил картошки, перевязал кастрюльку полотенцем, поставил к алкоголю. Накидал сверху Белого Налива3939
  Белый и душистый сорт яблок.


[Закрыть].

Ближе к полудню, с вещмешком за спиной, отправился по дворам – собирать свободных от работы мужиков.

Повод? А без повода. И никто не отказался.

Через пару часов, в начале второго, около пятнадцати человек, включая Гвидона, собрались у заброшенной бензоколонки.

Зданьице с полуметровыми облупившимися буквами «АЗС-89» находилось в четверти километра южнее деревни. Двадцать лет назад бензоколонка обслуживала дорогу, ведущую на запад через Верещевский прямиком к региональной трассе «Р-120». Теперь же остались только крытый торговый зал, похожий на одну из декораций Припяти, да советские топливораздаточные колонки, напоминавшие облезлые зеленые будки.

Деревенские расположились снаружи. Кто на пластиковых ящиках, кто на сворованных из летних кафе стульчиках. Полилась нехитрая беседа: тосты, смех, сальные анекдоты. Не говорили только о пустотах и чудовищном осеннем небе над головами. Побаивались. Кто-нибудь нет-нет да и пытался вызнать причину, по которой кузнец всех собрал, но тот с поразительным упрямством отмалчивался. В итоге все решили, что его тяготит бремя возможного отцовства.

Солнце огненно-красной слезой клонилось к горизонту, и Гвидон наконец решил, что пришла пора во всём сознаться. Он поднялся. Запустил пальцы в бороду. Чертовы руки дрожали.

– Короче, мужики, тут такое дело… – Слова напоминали тяжеленные валуны, которые приходилось голыми плечами толкать в гору. – В общем… – Он вздохнул. – В общем, меня поимел Литавр. Два раза. – Гвидон даже не понял, что последнюю фразу с надрывом проорал. Глаза покраснели. Голова упала на грудь. Какой позор.

Все стихли. Переглянулись, пытаясь сообразить, о чём толковал кузнец.

– А Литавр – это что? – трагическим тоном спросил Казимир. Будучи одним из деревенских пастухов, он весь день проводил с коровами на северо-западном пастбище, и потому местные новости узнавал со значительным опозданием.

С видом знатока качнулся Нектарий, учитель музыки, работавший в районной школе. Он же – интеллигентного вида обладатель галстука-бабочки в красный горошек, с которой нигде на расставался, за что получил кличку Колорад.

– Литавр – ударный музыкальный инструмент. Ну, ударный, невежи! Это когда тремоло исполняют или одиночными бьют. Ну? Бам-бам-пам-парам-пам!

Лица присутствующих озадаченно вытянулись. Мужики пытались сопоставить сказанное Гвидоном и Нектарием.

Грянул хохот. Полетели скабрезные шутки. Шутили в основном про барабанные палочки и их нетипичное применение рок-звездами и всеми, кто их находил.

Гвидон сжал кулаки. Но потом махнул рукой: сам такой. Оставив вещмешок со всем его содержимым, он в одиночестве зашагал по тропинке домой. На хмурое лицо наползла запоздалая улыбка. А оказалось не так уж и сложно. Ему вроде даже никто и не поверил. Решили, что он прикалывается.

Ну и Бог с ними, с дуралеями.

Оказавшись дома, кузнец сразу отправился спать. И проспал до самого утра как убитый. Литавр, как и обещал, не заявился, чтобы в третий раз терзать его плоть.

Однако назавтра история о ночных истязаниях получила неожиданное продолжение.

На этот раз, собрав всех на «АЗС-89», проставлялся обычно скуповатый Нектарий. Он поднял рюмку полусладкого фруктового вина «Фаворит», помялся, теребя полу пиджачка, и начал встречу следующим образом:

– Здравствуйте. Меня зовут Нектарий. Я – школьный учитель музыки, и меня поимел Литавр.

Над бензоколонкой повис дружный смех. Многие сочли это крайне удачной шуткой, да еще вдобавок долгоиграющей. Гвидон же не поверил своим ушам. Он намеревался расхохотаться вместе со всеми, но смех застрял в глотке.

А на следующий день уже другие губы исторгали признание в соитии с мерзким карликом.

Так в Задубравье и повелось: днем мужчины работали, а по ночам по-очереди страдали, о чём на вечерней сходке узнавали остальные. Кто мог, перебрался к родственникам. Но в основном бежать в замкнутой Брянской области было попросту некуда.

Те зловещие события пришлись на начало сентября.

Уазик бюро «Канун» застыл посреди проселочной дороги. Купы пожелтевших кленов и берез, расположившиеся по обе стороны, создавали убаюкивающую какофонию из шелеста опадавшей листвы и ветвей, прощавшихся с ней. Перекатывались тусклые облака, застлавшие весь небосвод.

На теплом капоте машины лежали наспех собранные припасы: бутерброды со сливочным маслом и с подсохшим сыром, несколько вареных яичек, сухофрукты и зеленый шипастый огурец, похожий на тайную дубинку экотеррориста. От полуторалитрового противоударного термоса «Biostal» тянуло курагой, грушами и мелиссой с лимоном. Походная смесь, как выразился Булат.

Молодые люди пили чай, то и дело скользя взглядами по расстеленной карте области.

– Так, через шестьсот метров начнется дорога с мутным названием «15Н-807». От нее на запад – «Р-120», на восток – Дятьковичи. Куда двинем? – Лунослав, нажевывая жесткий сыр, посмотрел на товарища.

– А не всё ли равно? – Булат пожал плечами. Ткнул пальцем в лежавший рядом листок блокнота с наводками от Питонина. – Плач в тумане, звуки колокола из-под воды и еще черти что. Есть даже… Где же это? А, вот. Есть даже подозрение на один случай коровьего вампиризма! Мир сошел с ума. А в этой огромной палате – только мы из санитаров. Свобода, дружок.

– Понял. Значит, можем ехать хоть через лес: всё равно на что-нибудь наткнемся.

– Капитон, кстати, скинул сообщение: никаких машин с номерами, как на лимузине Лжека, в посольстве Камеруна не числится. И еще какашку в конце присобачил.

Они рассмеялись. Лунослав вдруг почувствовал себя донельзя неуютно. Казалось, притихший в салоне мешок Влекущего прислушивается к ним.

– Думаешь, нам действительно нельзя болтать при нём? Ну, при кошеле.

– Давай проверим. – Булат закинул в рот изюм и с видом человека, передающего заказ на кухню, прокричал: – Мы тебе башку отрубим – один раз. Освятим ее – один раз. Будем использовать ее для хранения пасхальных куличей – ежегодно.

– Рехнулся? А если Умертвина нас слышит?

– И что же она, по-твоему, нового узнала?

– Ну, наверное, ничего. А, черт с ней.

Лунослав пристально уставился на товарища и как будто о чём-то задумался. Булату сразу не понравился этот взгляд, потому что это был взгляд дерьмовых идей.

– Чего вылупился? Сыром в глаз хочешь? Или по «сливам» соскучился?

– Нужен Беломикон.

– Туалетная бумага в бардачке.

– Булат, я серьезно.

– Лист еще не поспел!

– Значит, давай то, что есть!

Булат с раздражением поставил кружку с чаем на капот.

– Какой же ты, ядрен батон, грач! За это будешь приманкой в любом деле на мой выбор. Потянешь? Или яйца резинкой подтянешь?

Лунослав обиделся, но понимал: общее дело личного не терпело.

– Потяну. Так что оставь свои резинки себе.

– Ловлю на слове.

Булат оголил волдырь, с сумрачным видом надорвал белесую кожу. По груди пробежала опоясывающая боль, словно он сорвал длиннющий заусенец, идущий по кругу. Пальцы покрыли капельки горячей крови. Лунослав побледнел.

На свет Божий явился лист Беломикона, покрытый вязкими комочками плоти. Как и ожидалось, он не созрел даже наполовину, представляя собой некую окровавленную салфетку из придорожного кафе у Чистилища. Запах хлеба почти не чувствовался.

– Держи, гад. – Булат охнул, чувствуя легкое головокружение, когда кожа прильнула обратно к груди и болезненно зарубцевалась. Вытер кровь и опустил футболку. – Письмо на деревню дедушке писать надумал? Только правду пиши: что в кабак за водкой бегаешь, огурцы воруешь и селедкой по харе получаешь.4040
  Рассказ «Ванька» А. П. Чехова. Именно там подобные злоключения описывал юный герой.


[Закрыть]

– Похвально, что за Чехова взялся. Еще бы научился за столом ложку от ножа отличать.

Лунослав достал ключи от уазика из кармана ветровки, освободил черную жемчужину из оправы. С опаской положил ее на влажный фрагмент Беломикона.

С ревущим зевком сверкнула черно-серебристая вспышка.

Бутерброды сейчас же разобрало на ингредиенты. Разлохмаченный хлеб, шлепки масла и сыр раскидало по придорожным кустам татарского клена. Термос скатился на дорогу. В попятившихся сотрудников бюро стрельнуло изюмом и черносливом. Одна из сушеных слив влетела под воротник «косухи» Булата.

Над капотом возник сонный Алый, точно пробуждавшийся экспонат кунсткамеры.

Дух ненависти. Причем самой чудовищно несуразной формы: шестидесятисантиметровый голый человечек с песьей головой. Собачья шерсть – цвета темной карамели. Младенчески розоватое тело с таким же младенческим пенисом. На макушке, промеж торчащих ушей, – вполне человеческая лысина. Полуматериальный – что в данном случае означало: не мог проходить сквозь стены, но мог левитировать.

Сотрудники бюро не знали, как и для чего он был сотворен. Природа духа ненависти оставалась загадкой. Лунослав догадывался, что полуматериальное тело давало Алому ряд преимуществ над обычными существами из плоти и крови. Они столкнулись с ним во время охоты на одного психа, промышлявшего распространением проклятых игл, сводивших со временем жертв в могилу. Алый защищал ублюдка.

Однако исход той схватки переломила доброжелательность Булата, подкрепленная удачно завалявшейся в кармане «неломакой».

Красные бусинки глаз просканировали чертовидцев. Во взгляде читался нечеловеческий голод – неотъемлемая часть паранормального естества Алого.

Булат широко раскинул руки:

– Чего замер, приятель? Ну, иди ко мне, чертяка зубастая!

Алый взвизгнул от восторга. Бросился к любимчику и крепко обнял своими ручками. Тот рассмеялся и, будто фокусник, предъявил земляничные «неломаки». Алый с робостью коснулся печений, не веря счастью, и в мгновение ока сожрал их. Принюхиваясь, завертел головой, желая еще. Булат с улыбкой показал ему, что пуст. Прости, приятель.

– Слава Богу!.. – Лунослав перекрестился. Он немного струхнул, потому что точно знал: Алый каждый раз преодолевал себя и зверский голод, навевавший образы крови и разорванного мяса.

Дух ненависти, подлетев к зажмурившемуся Лунославу, оставил на его лице маркер из вязкой слюны. После чего, изнывая от голода, бросился подъедать разлетевшуюся еду. Собрал по фрагментам бутерброды. Хрустнул огурцом. Пальчики побежали по дорожной пыли, коллекционируя изюм и чернослив.

– Лунослав, ты что, расколдовал нашего страшного братишку? Он теперь в спячку не впадет?

– Очень на это надеюсь, – произнес Лунослав. – Потому что нам без его помощи не обойтись.

Дух ненависти с интересом взглянул на них. Пасть растянулась в пугающем, но доброжелательном оскале. Между белоснежными зубами застрял изюмий струп. Алый не мог говорить, но понимал и чувствовал достаточно, чтобы примерно служить. Того требовала его собачья суть… когда ее не подавлял дикий голод.

Лунослав пощелкал пальцами, пытаясь попроще сформулировать задачу.

– Так. Во-первых, ты должен найти Черномикон. Он кое-что забрал у меня. Во-вторых…

Но «во-вторых» так и осталось висеть в воздухе, потому что Алый с поразительной скоростью устремился в хмурое небо. Мгновением позже он разорвал брюхо кучевого облака и скрылся в нём. В голове духа ненависти дребезжала одна-единственная мысль: «СЛУЖИТЬ!» За ней тянулось затихающее понимание, что он, возможно, не всё успел услышать. И что с того? Нужно найти чертову книжку? Найдет. А там будет видно.

– Я же не закончил, черт возьми. – Лунослав сложил ладони рупором и крикнул в небо: – Выследи его и вернись! Только выследи! Эй! Сам не вмешивайся!

– В машину, – бросил Булат, садясь за руль.

– Что?

– За ним поедем – вот что. Живее, пока он на юг с журавлями не отправился!

Лунослав торопливо запрыгнул на пассажирское сиденье, и уазик, разбрасывая грязь из-под колес, поехал по дороге на северо-запад. Туда, где еще мгновение назад виднелся Алый, пробивший собой пессимистичный небосвод.

Уазик бюро выскочил на разбитую «15Н-807» и помчал на запад, в сторону региональной трассы «Р-120». Однако у поворота на Задубравье он остановился. Открывавшаяся картина сельского декаданса застопорила бы любого. Вдобавок местные могли видеть Алого.

Северо-западнее перекрестка, в тридцати метрах от него, находилась живописная заброшенная бензоколонка «АЗС-89». Перед ветшающим зданьицем, словно охотники на привале, расположились минорного вида мужчины. Судя по всему, деревенские. Человек двадцать. Казалось, они стали свидетелями чего-то донельзя ужасного, что навеки отпечаталось прямо на их подкорке. В зловещем молчании глушили разноцветные жидкости из пластиковых бутылок. Золотистый листопад и шум лесного прибоя добавляли толику сюрреализма.

Булат присвистнул. Опустил заскрипевшее боковое стекло. В салон уазика впорхнули струйки застарелого перегара.

– Печень в помощь, судари! Тут, случаем, лысеющая собака с человеческим тельцем не пролетала?

Пару десятков одурманенных взглядов уставились на непрошенных гостей. Поднялся рослый бородатый детина в клетчатой красной рубашке, покрытых сажей штанах и тяжелых ботинках. Телосложением – как у мастера гиревого спорта.

– И вам не хворать, залетные, – поздоровался Гвидон. Задумался на мгновение. – Про диковинку какую-то речь ведете. Или и вас Литавр в зад отжарил?

– Может, и отжарил, мы не в курсе. – На лице Булата не дрогнул ни один мускул. – Так что, парящая полусобака виражи в облаках закладывала или нет?

– Бог миловал. Вот бы еще и наше лихо спровадил. – Кузнец с харкающими звуками пригнал откуда-то из недр носоглотки соплей. Сплюнул. Его примеру последовали остальные.

Молодые люди обменялись многозначительными взглядами. Не сговариваясь, вылезли из машины. Прежде чем Лунослав успел что-либо спросить, к колонке с табличкой «АИ-92» выбрел местный. Фуражка с жестким козырьком. Потасканный пиджачок. Трико с отвисшими коленями. Хлыст через плечо.

– Посторонись, други. – Казимир сорвал картуз с белокурой головы. Швырнул под ноги. – Я – деревенский пастух, и этой ночью меня трахнул Литавр. – Сказал почти так же, как и сказал некогда Колорад.

К изумлению сотрудников бюро, раздались приглушенные аплодисменты, будто происходила анонимная встреча жертв насилия. Булат, поддавшись всеобщему настроению, тоже захлопал. Встретив непонимающий взгляд товарища, пожал плечами. А что? Он всегда за откровения.

– О каком «лихе» шла речь? – Лунослав всмотрелся в присутствующих, но никто не горел желанием обсуждать с посторонними свой попранный мачизм.

Булат с хмыканьем снял косу с крыши уазика. Осклабился, после чего, сделав взмах-другой, сотворил в воздухе свистящую восьмерку из зазвеневшей стали. Тощий обладатель галстука-бабочки изобразил в ответ странный жест, обозначающий перебор струн арфы.

– Вам помощь нужна или нет? Уверяю вас, господа: нечисть по нашей части. Мы ее ловим, режем, по кускам в колодцах топим. За работу берем ночлегом и добрым ужином. Ну? Есть что сказать?

Как ни странно, это приободрило деревенских. Гвидон, словно в полусне, пригладил бороду. Взял два пол-литровых пластиковых стакана, наполнил своим лучшим творением – вишневой наливкой на водке «Холодный расчет». Вручил молодым людям.

Булат без колебаний выпил. Лунослав пригубил – и закашлялся. Тут же получил по спине железный шлепок от кузнеца. Деревенские заметно расслабились.

Гвидон перекатил широкой грудью тяжелый вздох.

– Гниль у нас завелась. – Он оглядел земляков, словно ожидая, что те его остановят. Вздохнул еще раз. – Повадился некто мужчин по ночам насиловать. Третью неделю лютует. Литавром себя называет, хотя на вид – карлик мерзкий.

Нектарий торопливо ввернул:

– Литавр – это барабан такой.

– Барабан этот… то есть Литавр… как обесчестит кого, так потом жертве наказ оставляет: ежели назавтра о соитии не расскажешь – еще раз посверлю.

Булат попытался прочитать на лицах деревенских истинные эмоции. В голове не укладывалось, как подобное можно терпеть. Впрочем, он быстро выкинул все мысли о том, как именно это можно терпеть.

– И вы? Что вы делаете? – спросил Лунослав у кузнеца.

– А что мы? Рассказываем. Тем, кто о сраме поведал, кровопийца передых дает. Малый, правда. Деревня-то небольшая – дворов пятьдесят. Мужиков и того меньше. Вот мы по второму кругу и пошли. Бежать-то в области некуда. Здесь хоть в живых остаемся. От жен прячемся, мази скупаем. Спасу нет.

Лунослав что-то прикинул в уме.

– Это инкуб. Но какой-то неправильный. Думаю, это – попобава4141
  Легенды Танзании описывают попобаву как одноглазого крылатого карлика. Считается, что он насилует спящих мужчин, после чего угрожает повторить акт насилия, если жертва не расскажет всем о случившемся.


[Закрыть]. Танзанийский злой дух. Сейчас область уязвима, как никогда. Вот всякое дерьмо к нам и лезет. Чует слабину.

– Так что расслабьте булки, мужики, – заявил Булат. – Возьмемся мы за ваше постыдное дельце. Будем ловить на живца.

Деревенские загалдели. Они уже потеряли всякую надежду на благополучный исход, а тут… Расцвели первые робкие улыбки.

Только Лунослав как будто оглох. Не слышал вопросов и не реагировал на чьи-то попытки пожать ему руку. Он неотрывно смотрел на товарища, тянувшего самую что ни на есть гнусную ухмылку.

– К-какого еще живца? – пролепетал Лунослав.

– Есть тут один. Недавно еще письмо на деревню дедушке строчил. Божился, что прикормкой станет. Не знаешь такого?

– Знаю. Но лучше б не знал. А где гарантия, что Литавр клюнет на нас?

– На тебя, – напомнил Булат.

– Да-да, на меня, задолбал.

Гвидон пожал плечами.

– А у нас приезжим сразу от Литавра перепадает. Да и мы особенность Задубравья не афишируем. Подло, конечно, но всё ж какой-никакой перерыв получаем.

Лунослав закрыл глаза. Понял, что сегодня их ожидает что-то новенькое.

– О Господи. Хорошо. Хорошо! Покажите, где переночевать. И изложите подробности ночных визитов. Только без лишних деталей, п-пожалуйста!

Местные, напирая друг на друга, бросились изливать всё то, что было у них на душе.

Лунослав их слушал с вытаращенными глазами.

Лунослав прихлопнул моль и чихнул. Выданные им волчьи шкуры оказались не только скорченными пещерами букашек-шубоедов, но и копями амбарной пыли, несмотря на то, что их с треском выбивал сам Гвидон. Шкурами убитых хищников застелили наспех сколоченные топчаны. Топчаны, в свою очередь, втащили в заброшенный домик с худой крышей, но работающей печью. Улица Полевая, север деревни, самый отшиб.

За сплюснутыми окнами виднелась зубчатая кромка леса и красноватые звезды, расцветавшие раскаленными гвоздиками. Потрескивала печь, ловя на заслонку блики керосиновой лампы. В четырехлитровом чугунке на столе подсыхали остатки превосходной ухи; щука, морковь, картофель, приправы и водка, чтобы убрать запах тины. Рядом с мисками блестела початая бутылка «вишневого вышибателя мозгов» от кузнеца.

Так что сотрудники бюро хорошенько поужинали, выпили и развалились на топчанах.

Булат перекатывал во рту рыбную косточку. Покачивал ногой в такт мыслям, ненавязчиво позвякивая сапогом.