Текст книги "Чертовидцы, или Кошмары Брянской области"

Автор книги: Николай Ободников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 3 Хороший мальчик

Если заглянуть под ковер, именуемый временем, под ним непременно обнаружится заметенная пыль. То минувшее. Проведем по нему рукой. Еще разок. Еще. Вот, теперь видно хорошо. Пылинки лет сложились в слово.

Ивот.

Обычный поселок с населением в шесть тысяч душ, основанный аж в 1800 году. Ничего примечательного или броского, словно звон в порожней бочке, что случайно задели ногой. Так бы и катиться Ивоту невостребованным по годам, но в начале третьего миллениума на поселок позарилась градообразующая корпорация «ЗОЛА», чье лоснящееся от успеха лицо приманивало инвестиции со всего мира: Великобритания, Франция, Гонконг и даже Катар. Тогда оккультные изыскания «ЗОЛЫ», точно тлеющие огни шахт, еще не привлекли к себе столько внимания.

В результате прихода «ЗОЛЫ» северо-восточнее поселка возникло его более современное продолжение – будто из неприветливого мистера Хайда в строительных муках родился доктор Джекил1818
  С концепцией двойственности личности можно ознакомиться в готической повести «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Р. Стивенсона.


[Закрыть]. Поскольку любой населенный пункт России с количеством жителей за двенадцать тысяч мог претендовать на статус города, уже в 2002 Ивот пускал в небо воздушные шарики и красил ночь в цвета салюта, празднуя взросление поселения.

Так новоиспеченный город обрел два непохожих района – Старый Ивот, территориально совпадавший с границей прежнего поселка, и Новый, ставший урбанизированной усладой корпораций и крупнейших частных компаний, таких как «X5 Retail Group», «НЛМК» и других мастодонтов бизнеса.

Новый Ивот стремительно расширял границы ойкумены1919
  Грубо говоря, ойкумена – обитаемый мир.


[Закрыть], напоминая процесс подъема дрожжей, и уже к 2009 площадь района приблизилась к ста квадратным километрам, поставив сам Ивот на второе место после Брянска по многим показателям. Однако в 2010 году промышленный и экономический расцвет сменился загноением.

Наступил чертов Канун.

Пятнадцать дней самоубийств. Свыше шестидесяти тысяч жертв. Почти треть всего населения городка.

Кладбища всходили быстрее домов.

Говоря об Ивоте и о событиях Кануна в целом, один брянский депутат VII созыва, выступая в своем пижонском пиджачке по местному телеканалу «Брянская Губерния», изъяснился так: «Скажите спасибо Господу Богу, что население сей бородавки росло не так быстро, как она сама». К ужасу социологов, мнение политика, пусть и не в такой резкой форме, разделяло большинство. Соседние области. Россия. И даже мир.

Городок почти семь лет напоминал тяжелобольного, единственным лекарством для которого оставалась разогнанная в стволе пуля. Но Ивот так и не обратился в город-призрак. Последние три года на его небосводе всходила счастливая звезда, поднятая временем, сгладившим кошмары Кануна, и к 2020 городок отжился.

В Новый вновь потекли деньги, люди и судьбы.

Но потом грянул второй Канун, вернувший всё на круги своя и даже больше. Основной удар приняло одноименное бюро, состоявшее всего из двух сотрудников. Их поражение проторило путь куда более чудовищному злу.

Суеверия, предрассудки и страх, казалось, навеки осели в Ивоте. И если Старый держался молодцом, то заброшенные проекты Нового повергали сторонних наблюдателей в тоскливый ужас. Вообразив недоделки Нового района картой тела, можно обнаружить, что место аппендикса громадного человека приходится точь-в-точь на метрополитен.

О нём и поболтаем.

Подобно отростку слепой кишки, недостроенное метро из десяти станций и протяженностью тридцать два километра вело в никуда и в никогда. Именно эти два слова оставили чиновники и метростроевцы в лице «China Railway Construction Corporation» городку, когда его захлестнула первая волна самоубийств. Подземку забросили, и в любви к ней признались диггеры, бродяги и гонимые ливневыми водами крысы.

Однако с недавних пор исчезли и первые, и вторые, и даже третьи. Ибо во мраке гулких туннелей возносилась песнь смерти.

Итак, Новый Ивот, закат, нервозный променад в сквере.

Софья намотала брезентовый поводок на руку и примостилась на краешек скамейки Первомайского сквера. Вздорный носик, едва не утонувший в рыжих волосах, подброшенных ветром. Карие глаза с едва заметным проблеском беспокойства. Джинсовый плащик. Она взглянула на декоративную вазу с агератумом, стоявшую по правую руку, и поджала губы: розовато-аметистовые цветки невообразимым образом навели на мысли о сексе. Словно пушистые помпоны растения размахрились и разбухли.

НЕНОРМАЛЬНО.

Она поелозила тазом, борясь с неуместным зудом, который так и хотелось достать, смять в руке и кинуть куда подальше – с глаз долой, из лона вон. Перед глазами всплыли лица одноклассниц, кривящиеся в насмешках: «Просто предложи кому-нибудь "поесть киску". Кинь горошинку на язык. Да не будь ты такой стремной целкой! Иначе эти мысли тебя со свету сживут!»

– Не сживут, досужие вы кумушки! Не сживут! – Софья, понемногу сердясь, опять поелозила тазом. Стало малость полегче.

В свои пятнадцать она еще хранила женскую целомудренность, старательно отметая философию ровесниц. Особенно тех, кто за одни только выходные умудрялись побыть стойлом для многих жеребцов. Хотя естество ее, конечно же, бушевало и на свой лад гневалось, требуя мужского внимания.

Господи, как же порой ей хотелось, чтобы ее изнасиловали!

Только напористо и… нежно!

И чтобы у всех на лицах были маски!

На одной лестничной площадке с ней проживал симпатяга Платон – или Платоша, как его называла бабка. Этот девятнадцатилетний студент, обучавшийся в Брянском государственном аграрном университете, появлялся дома лишь на выходных. Как всегда, с сумкой на плече, увешанной значками, и улыбкой на ясном лице. Эти дни всегда проходили для Софьи под знаком желания. Или вернее – ЖЕЛАНИЯ.

Поблизости крутился двухлетний черный лабрадор по кличке Гендальф Слюнявый. Не имея ничего общего с одноименным магом, он тем не менее когда-то представлял собой живой пример слова «слюнявый». Еще в трехмесячном возрасте его выделила из сверстников не особая стать, или окрас, или еще что, а повышенное слюноотделение, совершенно нетипичное для породы. С возрастом это, конечно, прошло, но гравировка на медальоне нет-нет да и напоминала о славных обслюнявленных деньках и занавесках в гостиной.

Прошли пожилые мужчина и женщина. Мужчина кашлял, показывая спутнице носовой платок, то и дело прикрывая им рот. Они спешили домой. Софья бросила взгляд на столбовые часы, располагавшиеся в шести метрах от западного входа в сквер.

Полседьмого.

Приход темноты ознаменовывал собой не только появление зла, прятавшегося днем в подвалах, бойлерных и на чердаках, но и ограничивал время выгула. Теперь оно зависело от границ световых суток, неуклонно сужавшихся по мере приближения зимы. Бедным собакам приходилось всё больше и больше терпеть.

Солнце зловещим желтком тонуло в искривленной линии горизонта.

Софья в нетерпении хлопнула поводком по ладони. Пора. Может, по возвращении заглянуть в душ? Несколько горячих струек, направленных в нужное место, могли бы на время унять беспокойные мысли. Главное, не поглядывать на штукенцию лабрадора. Это уж точно было бы нездорово.

– Генди, мальчик мой, не держи всё в себе. Удобри что-нибудь. И домой-домой – под одеяло на самоизоляцию!

Гендальф скользнул по хозяйке вопрошающим взглядом. Ее изменившийся запах явственно говорил о течке. Пёс огляделся: самцов, желавших устроить свадьбу на манер собачьей, не наблюдалось. Как странно. Неужели люди настолько не разбираются в запахах? Он гавкнул, показывая, что услышал и понял команду. Затем присел за щербатым цветником, что примыкал к каменистой северной тропинке.

Среди облетавших красных кленов потянуло гнилостными миазмами.

– Фу, Генди! Господи! Что это?! – Софья зажала носик. К горлу подступила тошнота, точно мир вокруг заполонили дохлые голуби, как тот, что они видели по дороге в сквер. – Ты знаешь, что твою попу нужно запретить – как оружие массового поражения?

Гендальф, закончив свои дела, обнюхал свежую и гладкую кучку. Нет, его «добро» пахло иначе, привычнее – подтухшей переработанной говядиной. А вот новый запах казался донельзя… противоестественным.

Ветер, будто проклинающая повитуха, зашептал в кронах темнеющих деревьев.

Софью прошиб необъяснимый озноб. Вспомнилось старое поверье, утверждающее, что чувство внезапного холода вызывала чья-то поступь по будущей могиле человека. От этих мыслей стало совсем не по себе.

– Кто здесь? Предупреждаю: у меня собака! Она ваши косточки вмиг перемелет! – Софья покосилась на лабрадора, и у нее перехватило дыхание: Гендальф, поджав хвост и вздыбив шерсть на загривке, рычал.

Раздался тихий всхлип, словно в ответ вздохнули сгущающиеся сумерки.

Гендальф узнал этот душок, этот ни с чем не сравнимый сладковатый аромат разлагающейся плоти, формалина и накрахмаленных клеенок из морга.

Так смердели живые мертвецы.

По ночам, когда хозяйка и ее родители, накаченные феназипамом, спали, он стоял у балконной двери. Вслушивался. Привычный ночной шум, обычно состоявший из гула поливомоечных машин и редких такси, развозивших гуляк по домам, уже давно сменило дьявольское, сосущее безмолвие. Но пугающую тишину то и дело прорезали крики, или трескучий рёв пожаров, или тихий шелест ног, бредущих в полумраке под светом уличных фонарей.

Мертвецы.

Они что-то искали. Охотились. И встревоженный Гендальф запрещал себе лаять, опасаясь привлечь разлагающиеся тела.

Одно из них, судя по всему, ступило в Первомайский сквер.

– Ко мне, Генди! Ко мне! – Лицо Софьи покрыли бисеринки пота. – Домой-домой. Вот молодец.

Убедившись, что собака послушно потрусила следом, девушка сделала шаг по направлению к кованной арке, украшавшей восточный вход в сквер, и налетела на незнакомца. Неизвестный вонял так, словно представлял собой поданный на ужин полужидкий английский сыр «Зловонный Епископ»2020
  Мягкий английский сыр из молока коров глостерской породы.


[Закрыть]. Разило протухшими грушами и таким же тошнотворно гнилым мясом. Как-то отцу Софьи, военному юристу, презентовали подобный сыр, так ее едва не вырвало – прямо в довольное лицо сырного дарителя. То еще воспоминаньице.

Взгляды живого и мертвого встретились.

Софья с надрывом завизжала, наконец-то сообразив, кто находился перед ней. Десятки сравнений, уместных и неуместных, пронеслись в ее голове, так часто сплевываемых матерью при просмотре выступлений политиков.

Мертвец! Монстр! Тварь, проклятая Богом!

Пиджак запыленной плетью болтался на одном плече. Наружу выбивалась рубашка, не имевшая рукавов; популярная уловка похоронных бюро, экономивших на материале сорочек. Изодранные брюки без одной штанины являли взору курчавый сморщенный пах. Открытую плоть, блестевшую черноватым цветом, характерным для гниения, покрывали белейшие опарыши. И лицо. Это ужасное, безразличное лицо, на котором никогда не возникнет интереса даже к твоей боли.

Бескровная длань с одной только манжетой взметнулась и вцепилась в волосы девушки. Отражавшийся в мутных зрачках закат напоминал огни траурного кортежа.

– Гендальф! Фас! Возьми его, мальчик! – Софья уперлась в тощую грудь мертвеца.

Ее правая рука, попав в прореху рубашки, погрузились в топь разлагавшихся органов. Хлюпнуло. Истерия захлестнула девушку, и она снова испустила крик, из которого исчезла вся наивность, уступив место грубому, хрипящему ору.

Гендальф, до этого ни разу в жизни не кидавшийся на людей, прыгнул на мертвеца. В голове лабрадора красной точкой пульсировала одна-единственная мысль: защитить. Укус пришелся на оголенную лодыжку, прорезанную руслом из толстых опарышей. Холодная, загустевшая кровь заполнила пасть Гендальфа; мясные черви ощутимо скользнули в пищевод вместе с неосторожным глотком. Пса тотчас стошнило остатками собачьих консервов.

Труп с равнодушием саданул Софью кулаком по голове, будто вбил гвоздь в крышку гроба. В глазах девушки вспыхнуло, и она обмякла в чуть липковатых руках. Мгновением позже ее поволокли прочь из сквера.

Гендальф задрожал всем телом от страха. Налетел. Укус вызвал очередные рвотные позывы. Он остановился, выдавливая из себя, словно в лихорадке, кашистые последыши желудка.

Труп с Софьей на руках зашаркал по Волхонке на юго-запад, направляясь к центру. Гендальф потрусил следом. Вид хозяйки, безвольно распластавшейся на руках дохлого двуногого чудовища, ранил его. Он с надрывом залаял. Надеялся привлечь хоть чье-нибудь внимание к творящемуся кошмару.

Однако улицы, опыленные багровым закатом, пустовали.

Изредка в окнах домов отодвигались занавески и возникали бледные лица, на которых читались сожаление и мелочная радость: хорошо, что не меня и не моих близких. Гендальф не понимал, почему так происходит, отчего люди не могут быть стаей. Он лаял, как мог громко скулил, с царапаньем просился во всё, что хоть отдаленно напоминало двери.

Без толку: люди – боялись.

Так они миновали Волхонку, пересекли Пятницкую и вышли на Ангарскую. Показался безлюдный перекресток, пересечение Ангарской и Лихоборских Бугров. Именно здесь, в двенадцати метрах от проезжей части, находился спуск в метрополитен, который так и не достроили в 2010 году.

Сверкала огромная буква «М» с застывшей под ней синей табличкой: «Станция "Балтийская"». Первая из десяти станций по единственной ветке протяженностью в тридцать два километра, дававшей под землей крюк по Новому Ивоту. Витки от центра к окраинам.

К подземке стекались фигуры, с трудом переставлявшие ноги, от которых тянулись танцующие, гротескные тени.

Гендальф заскулил. Мертвецы!

Все они, точно дьявольские сборщики подати, тащили оглушенных людей. Жертв объединяла юность и, возможно, что-то еще, чего лабрадор понять не мог. Многих отличали полученные жуткие увечья. Трупы не церемонились. Гендальф окинул носильщиков смерти затравленным взглядом и пристроился за тем, кто тащил его хозяйку. Ее он ни за что не бросит. Никогда.

Вместе с остальными они спустились по гранитным ступеням и прошли сквозь смятую раздвижную решетку, некогда блокировавшую вход в метро. Оказавшись в полуосвещенном вестибюле, гурьбой ринулись через турникеты. Последовал затяжной спуск по двадцатиметровому неподвижному эскалатору. Покойники не спешили: омертвевшие ткани ног плохо подходили для преодоления высот.

Сама станция оказалась довольно узкой и тесной – около шести с половиной метров в ширину. Зато ее длина, рассчитанная на увеличение со временем потока пассажиров, соответствовала всем современным стандартам: сто шестьдесят метров до бронзовых букв «БАЛТИЙСКАЯ» на дальней стене.

По чьей-то зловещей прихоти освещение работало, бросая свет на свод потолка и стены, создавая тем самым иллюзию расширения пространства. На западных путях стоял электропоезд, на три четверти сокрытый туннелем. Устаревшая серо-голубая «ОКА», выпущенная «Метровагонмашем» в 2010.

Мертвецы, полупадая, стаскивали ноши на восточные пути. Старательно избегая контактного рельса, подававшего питание на поезда, они исчезали во мраке. Гендальф спрыгнул и затрусил вместе со всеми. От третьего рельса тянуло озоном. Душный, зловонный ветер порывами бил навстречу, как бы говоря: зазеваешься – и тебя размажет несущийся поезд.

Предупредительные светофоры мерцали красными огнями. Перед «Селигерской», где-то на третьем километре, на участке, позволявшем поездам совершить маневр между путями, покойники липким потоком вливались в северо-западный рукав.

Прошагав в гулкой тишине еще пять минут, Гендальф, подслеповато щурясь, очутился во внушительном подземном депо с отстойно-ремонтным корпусом. Размером с доброе футбольное поле. Двенадцать железнодорожных путей, крайние из которых занимали ветшающие электропоезда. Восточный выезд, ведущий на поверхность, закрывали приваренные к рельсам щиты. Где-то с беспокойством шумела вода.

И сотни, сотни мертвецов – покачивавшихся, словно горелые зерна на стеблях. Все они внимали одинокому мужскому голосу, шедшему из дальнего края депо.

– Так, эта не подходит. Мимо. А этот уже труп. Перестарались. Ладно, пусть будет. К остальным его. Тут у нас тоже не девственник. И эта давалка. А это… – И всё в таком же духе.

Гендальф взобрался на вагон-платформу, предназначенный для перевозки грузов, не требующих защиты от атмосферных воздействий, и увидел говорившего.

Неизвестный носил бордовую худи без рукавов, рваные линялые джинсы и грязные кроссовки. В накинутом капюшоне, стоявшем колом от засохшей крови, будто бильярдный шар, крутилась голова. Выпадающие волосы. Стянутые едва заметным косоглазием серые глаза в рамках синяков. Татуировка глаза на подбородке.

Его руки не имели жил, мышц и даже жира. Они походили на обглоданные, разбитые артритом омерзительные позвонки, произраставшие сразу из плечей. Костяные деревяшки, заменявшие пальцы, со стуком бегали по длинному посоху, высота которого составляла около двух с половиной метров. Сам посох представлял собой невообразимо растянутые мумифицированные человеческие руки, что переплелись между собой. В навершии, образованном из скрюченных кистей, бился мутный зеленый огонь.

Мужчина сортировал добычу. Он принюхивался к принесенным, потом с сипением выдыхал, будто страдая от астмы. Гендальф удивился: неужели страхолюдина, кроме вони, заполонившей депо, может разобрать что-то еще? Но что?

Тех, кто не проходил малопонятный отбор, оттаскивали в сторону и душили прямо на рельсах. Парня в клетчатой рубашке. Подростка, выбежавшего в сумерках на улицу, чтобы расплатиться за неудачный фант. И многих других. Кое-кто успевал прийти в себя – но лишь для того, чтобы напоследок узреть безжизненное и безразличное лицо душителя. Затем огонь посоха вспыхивал зловещим маяком, и убитые вставали. В ряды мертвецов вливались еще свежие, молодые тела, которым предстояло сгнивать прямо на ходу.

Гендальф не знал, кто всем заправляет, зато неизвестный в рваной толстовке полностью отдавал себе отчет в том, кто он.

Когда-то за спиной трепались, что у него повадки эрегированного пениса. Этакое характерное покачивание и подрагивание, словно в предвкушении безраздельной власти над влагалищем. Обычно подобная стойка проявлялась в общении с подчиненными, как бы говоря о его истинном отношении к ним.

Когда-то он получил при рождении имя Пелагей – заготовку для девочки. Только родился страдающий легкой формой косоглазия пацан. Дурацкое имя ему совсем не подходило! Только не ему нынешнему. Однако иное, которое бы соответствовало новому пути, он так и не подобрал.

Когда-то, в прошлой жизни, он наделал немало ошибок.

Проработав на Ивотском стекольном заводе без малого почти всю гребаную жизнь, он, словно варан, взбирающийся по камешкам, добрался до кресла директора по головам. Правда, сладкие девочки и шипучка окружали его совсем недолго.

«ЗОЛА». Чертова «ЗОЛА».

Выкупив контрольный пакет акций, она вышвырнула его вместе с дружками на улицу. Ублюдки нуждались в заводе, тогда как он отчаянно нуждался в деньгах и хорошей жизни. Последующие несколько лет он рвал жилы, пытаясь заново пробиться в люди. Управляющий автозаправки «Лукойл». Старший менеджер «Касперского». И еще черти где. Но характер, предпочитающий мазать дерьмо на других, чем разгребать его, давал о себе знать. И в итоге он вернулся в Ивот, горя желанием пустить «ЗОЛУ» по ветру.

Но как пробраться за частокол, охраняемый лучшими цепными адвокатами? Где притаилась карта, указующая на грязное белье, место которому – под мировой лупой? Чем на скорости под сто двадцать протаранить чужую репутацию?

И ответ нашел его сам.

Глухой мартовской ночью к воротам его коттеджа прибрел довольно скользкий тип. Предложил абсурдное: пойти путем, противным Богу. А напоследок оставил занятную книжицу, содержавшую зловещие ритуалы племен Восточного Камеруна. Колдовство, убийства, призыв демонических начал и всё такое.

И он, черт возьми, увлекся. Да еще как.

Сколотив шайку из таких же, как он, обиженных кретинов, он основал местечковый культ, промышлявший в районе Старого Ивота.

Черное Солнце.

Красивое и идиотское название, подходящее для какого-нибудь бабского коктейля. Он тогда еще не знал, что «ЗОЛА» практиковала создание подконтрольных групп оккультистов и фанатиков. Их, как разменные монеты, швыряли в пасти астральным сущностям и заталкивали в глотки властям. Обычная практика.

Черное Солнце оказалось одной из них.

Просто шуты, сделавшие себе одинаковые татуировки и похитившие восьмилетнего пацана. Настоящие недоумки. Будь они хоть чуть опытнее, у них, возможно, что-нибудь и вышло с тем гребаным призывом какой-то там твари. Но вмешались два молодчика из бюро, занимавшегося расследованием всякого сверхъестественного дерьма. И нанял их не кто иной, как папаша мальца. Только не настоящий, который, кстати, давно сдох, – а приснившийся.

Кошмар, приснившийся ребенку, привел помощь! Возможно ли такое вообще? Но обо всём этом он узнал позже – пока гостевал у «ЗОЛЫ» в застенках.

Лишь немногим тогда удалось унести ноги, когда ожившее сновидение рубило их в том чертовом подвале.

Он опять ощутил на себе давящие тиски одиночества, подкрученные бессильной злобой. Тем же вечером его схватили, но не полиция или эти уроды из бюро, а громилы «ЗОЛЫ».

Себялюбивый мститель примерил пеньюар жертвы.

У него в руках выращивали насекомых, прозванных «кровавиками». Вымерший вид дохристовых времен. Прожорливые жучки питались исключительно живой плотью. В итоге его руки иссохли, став подобием пергаментных ульев, в которых сновали эти мелкие бестии. Потом беспамятство. Очнулся он уже в одной из больниц Нового Ивота.

Без рук.

Но это не помешало дебилам в полицейской форме приковать его к кровати. За сраные ноги. Да что он вообще мог ими сделать?! Пробить пол?! Сплясать чечетку?! Наследить?!

На втором часу после пробуждения он узнал, что спасением жизни обязан тем самым типам из бюро «Канун». Вот тогда-то злоба и бешенство развернулись на полную. Спасли?! Да они просто наткнулись на него, когда пересекали завод, и отрубили злогребучие руки!

Беспомощный калека, который не мог даже поонанировать, – вот кем он стал.

Его лечили, латали, штопали. И ради чего? Чтобы позднее суд раздавил его, а оставшееся от него мокрое место, словно на простыне поутру, предъявил общественности!

На третью неделю реабилитации он услышал перекликавшиеся голоски. Властные. Дрожащие. Напоенные милой злобой.

Забери нас! Покачай! Убаюкай на груди!

Шепот всегда приходил около двух часов ночи, пощипывая мочки ушей. Поначалу это казалось забавным: его, преступника-инвалида, одолевали слуховые галлюцинации. Но мир снаружи на полном серьезе слетал с катушек, и он наконец-то принял собственное безумие.

Он с трогательной вежливостью глотал все эти красненькие и желтенькие таблеточки. Казалось, они просрочены, потому что боли всё так же терзали фантомные конечности, а блеклый аппетит по-прежнему экономил больнице бюджет. После приема лекарств оставалась лишь крепнувшая в животе тяжесть. Так продолжалось, пока он, попросившись в туалет, не избил ногами медсестру. У нее даже что-то хрустнуло в шее. Счастливица: она хоть могла схватиться за место удара.

Голоса, звучавшие в голове писклявым радио, направляли его. Через шахту для сброса белья он добрался до жаркой прачечной, а уже оттуда – до подвала и подземной парковки.

В итоге, растерянный и загнанный, он очутился в углу с герметичными баками. Желто-черные ленты на их синих боках предупреждали: «ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИ ОПАСНО». Здесь оказывались органические операционные отходы, такие как жировые ткани и опухоли, а также – пищевые остатки из инфекционных отделений и живые вакцины, не пригодные к использованию. Раз в неделю их забирали, вывозили и сжигали в крематории на Кетчерской.

Однако источник голосов обнаружился не в самих контейнерах, а за ними.

Вещали его некогда отрубленные руки!

Будто долговязые любовники, они сплелись в иезуитский посох, лежавший в сырой темноте, среди паутины и мусора. Зеленоватый огонь навершия пульсировал мягким нервом. Он знал, чувствовал: непостижимое существо, вторгшееся в Брянскую область, благословило его ампутированные конечности, превратив их – в совершенное орудие мести.

В орудие, которое он, черт побери, не мог взять!

С губ посыпались первые сухие смешки, вестники истерического смеха, – и плечи пронзила чудовищная боль. Из бинтов и обветренных шрамов рвалось нечто. Он упал на грязный асфальт, с воплями собирая телом грязь парковки. Контейнеры с органическими отходами задергались. Когда всё закончилось и неожиданный приступ боли стих, он встал и потер онемевшее от крика лицо.

Почувствовал рельеф черепа под кожей.

Новые руки были прекрасны и совершенны. Вдобавок его стошнило всеми таблетками, что он глотал последние недели. Лекарства вышли непереваренными. Он заглянул в контейнеры и убедился, что мешки с органическими отходами как один сдулись. Посох не только оградил его от приема колес, расплющивающих сознание, но и привел к материалу, послужившему стабильной основой для новых дланей.

А еще он дал ему цель.

Голоса, шедшие из пламени навершия, шептали пропахшие кровью тайны. Он понимал, что занимается чистейшей воды некромантией – крепит власть над мертвыми. И каждый раз он улыбался, когда думал об этом. Потому что отчасти занятия некромантией походили на обязанности, сопутствующие должности директора: ты ни черта не понимаешь, а всё работает.

Как же он ненавидел сраный городок. Ненавидел населявших его людей, особенно сутулых трудяг, пашущих смену за сменой, чтобы кинуть монетку в чужой карман. Ненавидел полноценных и живых. Словом, всех. Своих первых кадавров он воскресил в больничном морге. Патологоанатом, взвешивавший желудок подавившейся за обедом женщины, в итоге остался без своего. Славный обмен любезностями, что и говорить.

Укрытие нашлось в недостроенном метрополитене, куда ни один человек в здравом уме не сунется. Диггеры и всякие бродяжки не в счет.

Потекли ночи террора, когда мертвецы, слоняясь по улицам и проспектам Нового Ивота, выискивали и задирали живых. И всё же мышечная масса мертвой орды нарастала не так быстро, как хотелось бы.

Решение подсказал посох.

По счастливой случайности и инженерному недоразумению именно здесь, в депо, находилось техническое помещение с доступом к водопроводным трубам. Они шли от станции водоподготовки, где воду отстаивали, фильтровали и обеззараживали, до водонасосной, откуда вода уже распределялась по всему городку.

Спор между «Ивотводоканалом» и железнодорожниками о трассе водопроводных труб зародился еще на заре планировки Нового района. Угроза имела обоюдный характер: одним – затопление, другим – загрязнение. Однако компромисс в итоге был найден, и в депо организовали аварийный доступ к трубам, тогда как основную их магистраль, погрузив глубоко в землю, отвели далеко на запад.

Требовалось всего ничего – отравить бежавшую в город водицу.

И травануть ее следовало так, чтобы жертвы после смерти сразу обращались; чтобы не пришлось совершать паломничество в их поисках. В таком случае прирост трупов, по его самым скромным подсчетам, составил бы около двадцати тысяч. И это только за первые двое суток.

Тысячи и тысячи холодных, безжизненных тел, шагающих сами по себе.

На самом деле, он абсолютно не нуждался в крови тех, кто, будучи половозрелым, не имел коитус с противоположным полом. Для ритуала осквернения воды сгодились бы и шлюхи. Главное, чтобы сердца бились. Да, бзик. Да, причуда. Но ему отчаянно хотелось идти по новому пути правильно. Может, он просто старомоден?

Настал черед полуголого чернеющего трупа в опарышах. Мертвец пришаркал к некроманту и, держа за волосы девушку в джинсовом плащике, предъявил ее. На скуле жертвы набухал бордово-венозный синяк.

Пелагей принюхался. Теперь ароматы тел многое ему говорили. Пахнет как детская присыпка с корицей. В яблочко: барыня о сексе только мечтает. Он щелкнул пальцами.

– Приковать ее. Эта последняя. Остальных – в расход.

Гендальф с осторожностью пробирался под электропоездом, стоявшим в восточной части депо, изредка замирая за массивными вагонными колесами. Тоненький скулеж, будто вытягиваемый крючком, то и дело зарождался в глотке. К счастью, зловонные фигуры не проявляли к нему интереса. Они, точно очарованные, не отрывали мертвых глаз от навершия посоха. Некоторые душили притащенных людей. Кое-кого, под истошные вопли, украдкой ели.

Пасть жгло. Похоже, он чем-то заразился, когда попробовал на вкус холодную голень трупа. За всю свою короткую жизнь ему лишь раз понадобилась медицинская помощь. Как-то в апреле он подцепил крохотного клеща, засевшего в складках шеи. Хозяйка удалила насекомое, а ветеринар сделал инъекцию от пироплазмоза2121
  Достаточно серьезное заболевание у собак, вызываемое клещами.


[Закрыть], хотя сам лабрадор проблем со здоровьем не испытывал.

Сейчас же казалось, что на губах, деснах и даже языке поселились десятки клещей. Маленькие жгучие уколы вынуждали держать рот открытым. Слюни срывались пенистыми клубами. В уголках зрения собирались черные мшистые точки. Запахи противоестественно обострились, даже по собачим меркам.

Он прокрался к концу поезда. Обладатель зловещего посоха как раз заканчивал изучать Софью, будто мясную вырезку на рынке. К вящей радости лабрадора, хозяйка чем-то приглянулась страшиле, и ее потащили к семи жертвенникам, представлявшим собой выскобленные и оборудованные кожаными ремнями бетонные блоки.

На расстоянии восьми метров, у северо-восточной стены, находилась комнатушка с обвалившимся входом. Судя по всему, потрудились трупы, снявшие дверь вместе с коробом и кладкой. Внутри, под аварийным освещением, маячили вентили, латуневые манометры, измерявшие давление воды, и массивные, рокочущие трубы, чей диаметр, около тысячи миллиметров, обеспечивал высокую пропускную способность. По одной из труб будто прошлись исполинским консервным ножом. За короной погнутого металла пенился быстрый поток воды.

Шесть из семи жертвенников в основном занимали девушки-подростки. Нашлось место и пареньку, сплошь усеянному угрями. Губы жертв стягивали тонкие красные черви, не давая воли голосу и чувствам. Всё, что оставалось несчастным, – извиваться, будто в припадках, и всхлипывать, ощущая, как во рту скапливается собственная кровь.

Софью определили на свободное место, и Пелагей, мурлыча «Оранжевое настроение»2222
  Песня группы «Чайф». Если кто не знает, начинается она так: «Бутылка кефира, полбатона».


[Закрыть], стянул ее запястья и лодыжки ремнями. Девушка стукнулась головой, и ее глаза открылись. Сперва в них ничего не отражалось, кроме искреннего непонимания. А потом влажным блеском сверкнул страх.

Визг тонким звуковым росчерком взвился к куполообразному потолку. Софья ощутила на себе благодарные взгляды прочих жертв. Пелагей поморщился и наотмашь ударил девушку, словно уличную девку, не умевшую работать ртом. Губы Софьи треснули и онемели. По щекам побежали слезы, за которыми последовали всхлипы.

Наблюдавший это Гендальф едва сдержался. Он не боялся смерти и готов был спасти хозяйку ценой собственной жизни, но даже он, верный и любящий друг, понимал, что не преуспеет. Расчистить путь вряд ли удастся; кончина будет напрасной. Ему требовалась подсказка или хотя бы общее обозначение действий. Может, даже приказ. Что угодно.