Текст книги "Джек Восьмеркин американец (ил. В.Гальдяева)"
Автор книги: Николай Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
В теплице побитые рамы были уже заложены досками. Но внутри было холодно. Темные, подмороженные плети огурцов безжизненно висели, как опаленные огнем. В некоторых растениях еще теплилась жизнь. Но и их листья были вялые. Сколько трудов было положено, чтобы вызвать к жизни зимой всю эту зелень, довести до цветения! Сколько дров пожгли! И сразу все погибло, в одну ночь…
Джек прошелся вдоль ящиков, потрогал листья руками, тяжело вздохнул и вышел во двор.
Кругом теплицы снег уже подтаял, а дальше в саду сильно опустился и затвердел. У деревьев он был рыхлее. Маршев, Николка и Чарли пошли бродить под яблонями, все время нагибаясь. Они искали следов врага. Джек стоял с собакой у теплицы. Вдруг Николка крикнул:
– Поди-ка, Яша, сюда!
Джек подбежал и увидел у яблони глубокий след от валенка.
– Не иначе, как здесь он стоял, – прошептал Николка. – Высматривал, должно быть, из-за дерева. На сторожа нарваться боялся.
Маршев и Чарли подошли к яблоне и начали внимательно осматривать все кругом. Чарли шагах в четырех от дерева поднял сложенную во много раз газету – так ее складывают, чтобы отрывать кусочки бумаги на папироски. Газета была изодрана по краям и немного просалена.
Джек дал Боби Снуксу понюхать газету, потом ткнул его носом в след валенка и сказал:
– Ищи, ищи…
Собака старательно заработала носом и двинулась по снегу дальше. Следов на снегу не было, но Боби Снукс чуял, в какую сторону пошел человек, и двигался вперед уверенно.
Николка с восторгом прошептал:
– Вот это ищейка так ищейка! Как след-то легко взяла… Идем за ней, ребята.
Коммунары пошли за собакой, нагибаясь под яблонями и приглядываясь к каждой ямке. Но снег был твердый, блестящий, как лаком покрытый, и держал человека свободно. Только иногда можно было различить слабое подобие следа. Но и этого достаточно было: ясно, что идут правильной дорогой.
За собакой ребята вышли к пруду. От пруда Боби Снукс повернул к Чижам.
– Так вот и выходит, – пробормотал Николка. – Из Чижей он.
– Запутается пес на дороге, – сказал Маршев с сожалением. – Ведь сколько народу тут за день прошло!
Но Боби на дороге не запутался. Правда, он двигался медленнее, чем по саду, чаще останавливался, внюхивался в снег, но все-таки двигался вперед. У самых Чижей собака повернула на задворки. Ребята обрадовались.
– Здесь лучше пойдет, – уверенно сказл Маршев. – Здесь меньше нахожено.
По задворкам тянулась узкая пешеходная дорожка, и пес побежал быстрее. Ребята едва поспевали за ним. Все они шли согнувшись, стараясь скрыться за плетнями огородов, чтобы их не увидели из Чижей.
Вдруг Боби тихонько взвизгнул и шмыгнул под плетень направо. Джек свистнул, собака повернула назад.
– Зачем ты ее позвал? – зашептал Николка. – Пусть к самому дому подведет.
– Подожди. Надо узнать, чей это огород.
Ребята начали соображать. В сумерках уже трудно было ориентироваться. Маршев прошел по дорожке вперед, вернулся и сказал испуганно:
– А ведь это Антона Козлова огород…
– Быть не может! – заволновался Николка.
– Говорю я тебе… Его огород. Я вон по той вербе узнал.
Ребята прислонились к плетню, задумались.
– Ну ладно, была не была! – сказал Николка решительно. – Пускай, Яша, собаку. Если она нас к избе Козлова подведет, мы и его допросим – не терял ли он раскурки у нас в саду.
Джек пустил Боби, и следом за ним ребята полезли под плетень. Собака прошла немного козловским огородом и потом снова юркнула в пролом плетня на соседский двор. С этого двора перебралась на следующий, опять через лазейку. Здесь начала старательно нюхать след и пошла к улице.
– А это чей двор? – спросил Николка.
– Скороходовский, – ответил Маршев. – Самого Пал Палыча.
– Ну вот, это другое дело, – сказал Николка облегченно. – Подержи-ка, Яша, собаку, а я к Пал Палычу на минутку зайду.
Джек схватил Боби за ошейник и вместе с Чарли спрятался за сараем. А Маршев и Чурасов пошли к избе Скороходова.
У Скороходова хлев был построен отдельно от избы, и из сеней было два выхода – на улицу и во двор. Ребята вошли в избу со двора и сейчас же наткнулись на двух девок, дочерей Скороходова. Те громко завизжали и заохали, будто от испуга. Николка строго сказал:
– Бросьте дурака ломать, девки! Пропустите нас к отцу, – и из сеней прошел в избу.
Девка успела крикнуть в дверь:
– К тебе гости, папаша, из коммуны!
– Кто такие? – раздался тихий голос Скороходова из-за перегородки.
Николка зашел за перегородку и увидел Пал Палыча. Он лежал на широкой деревянной кровати, обложенный подушками. Рядом, на столе, горела лампа и топорщилась смятая газета. Сам Скороходов в очках читал толстую книгу, раскрытую посредине. Николка обратил внимание, что на полу, недалеко от кровати, стоял гроб, накрытый полотенцем. На гробе висел замок, продетый в два кольца.
– Не вижу кто, – сказал Скороходов, приглядываясь.
– Николай Чурасов из коммуны! – ответил Николка резко.
Скороходов состроил улыбку.
– А, Николка, – сказал он приветливо. – Ну вот, спасибо, что пришел. Садись, садись, вот на гробик садись, не бойся. Во, Никола, как ты меня грохнул. Шестой месяц сдвинуться с места не могу. Только вот к рождеству язык вернулся…
В этот момент девки, рядом в комнате, заревели и начали причитать тонкими голосами, как плачут в деревнях по покойнику. Николке стало не по себе.
– Я на тебя, Никола, не серчаю, – продолжал Скороходов ласково. – Лежал здесь, много думал. Что же, правда ваша: только через коммуны крестьянство к свету придет. Так рассудил: ежели помру, лошадь вам передам. Мало у вас коней в хозяйстве. А корова с телкой к дочерям отойдут; они к Петру в артель запишутся и будут сыты. Я теперь от нечего делать вот Библию читаю с научной точки зрения. Интересная книжица. Там и про тракторы есть, не думай. Сказано: выедут в поле железные кони, в огне и дыму. Во… просто смех! И про коммуны есть, и про комсомол. Ты почитай, когда время будет. Посмеешься.
– Хорошо, почитаю, – сказал Николка угрюмо.
Он понял, что старика не подловишь и допрашивать его не стоит.
– Значит, если услышите, что помер, за лошадью присылайте, – сказал Скороходов и сладко зевнул. – А вы зачем сейчас-то пришли?
– Сынка твоего ищем, – ответил Николка смущенно. – Хотим о делах поговорить.
– Нет его в деревне. Слышал я, что в город он поехал вчерась утром. Все по артели хлопочет. Мельницу на Миножке ставить вздумал. А с тобой это кто?
– Сергей Маршев.
– Ну что ж, хорошо. Может, чайку похлебаете, ребятки? Самоварчик моментально можем сообразить. И водочка найдется.
– Нет, спасибо. Дальше идти надо. Пока, Пал Палыч.
Николка и Маршев вышли не во двор, а на улицу: девки их провожали и идти во двор было неудобно. Но когда отошли от избы шагов сто, Николка остановился и сказал:
– Беги за Яшкой, Серега! Пустим опять собаку. Может, она нас дальше поведет. Не иначе как подучил кого-нибудь старик.
Сережка тихо прошел через двор Козлова к скороходовскому сараю, за которым спрятался Джек. Шепотом растолковал, что старик лежит без ног и хорошо бы снова пустить собаку. Джек расстегнул ремень. Собака повертелась на дворе, а потом выскочила на улицу.
– Идем за ней, – сказал Маршев. – Сейчас она нам злодея укажет.
Но Боби носился по улице без всякого толку – видимо, он потерял след. Джек свистнул, собака вернулась к нему. Все старания направить ее вновь по следу ни к чему не привели. От пролома в стене Боби бежал на улицу и здесь беспокойно бегал, словно чутье ему изменило.
– На санях уехал человек, – сказал Джек, – не иначе.
– Может, Петр? – предположил Маршев.
– Может, и он, – согласился Николка. – Ну-ка, Серега, добеги до Петра, узнай, что он делает.
Маршев пошел и скоро вернулся с известием, что Петра в деревне нет, действительно в город уехал.
– Давно ли? – спросил Николка.
– Жена сказала, что вчера утром.
– Вот ты тут и разберись… Зайдем на минутку в сельсовет, ребята, с Зерцаловым поразговариваем.
В сельсовете, несмотря на поздний вечер, еще толпился народ, но уж не по делам, а так. Зерцалов, сидя за столом у лампочки под абажуром из ведомости, рассказывал крестьянам об империалистической войне, о том, как рота их попала в газ и еле спаслась.
В комнате было полутемно, и со стен глядели плакатные лица мужчин и женщин, призывающих хорошо работать и все делать вовремя.
Николка выждал, когда Зерцалов кончил свой рассказ, и подошел к столу. Крестьяне расступились. Николка начал было говорить о разгроме теплицы, Зерцалов прервал его:
– Слышал, други. Что ж нам теперь делать?
– Так вот ты в Совете сидишь, ты и решай, – сказал Николка.
– Ничего решить невозможно, други. Дело уголовное, тайное. Кабы виновник известен был, мы бы ему хвост подкрутили. Раз мы орган диктатуры на месте, церемониться не станем. Только вот виновника нет.
– Ведь на тысячу рублей огурцов, – сказал Джек. – Больше, чем от пожара, убыток.
– Верю. И только одно могу посоветовать: заведите сторожей. У вас добра в коммуне много, надо осторожность оказывать. А так что я могу сделать?
Николка начал горячиться, доказывать, что дела оставить так нельзя, и тут заметил, что Зерцалов подмигивает ему глазом. Николка замолчал. Заговорил Зерцалов:
– Что бы ты на моем месте, Чурасов? Ты говоришь – злодейство. Я говорю – злодейство. Тайное? Тайное. Вот тут-то и запятая. Кабы явное, мы б с тобой в пять минут сговорились.
Потолковали еще немного. Посторонние мужики начали расходиться. Тогда Зерцалов зазвал коммунаров за шкаф с отчетностью и сказал тихо:
– Вот что, други. Тут сразу ничего не сделаешь: не поймали на месте – конченое дело. Здесь надо помаленечку браться. Я поговорю кой с кем, вы поговорите – может, что и узнаем. А пока что – ша! Будто все забыли. Поняли? Во!
– Хороший ты мужик, Зерцалов, – сказал Николка, – да борзости в тебе мало. Вот кабы Козлова тебе на придачу дать, тогда в самый раз бы вышло.
– А что ж, я не отказываюсь. Козлов – мужик лихой. Осенью выборы будут, выбирайте Козлова.
Ребята возвращались в коммуну тихо, по весенней, талой дороге. Вечерний ледок звенел под ногами, как побитое стекло.
– А ведь верно, значит, редактор говорил! – вдруг сказал Джек.
– А что он говорил? – спросил Николка.
– Говорил, что кулаки до нас доберутся, если мы их не раскроем. Вот и добрались. Даже огурцов вы́ходить не дали.
– Я это дело обдумал, – произнес Николка внушительно. – Зерцалов верно советует – помаленечку браться. Надо будет с отдельными середняками сговориться, помощь им какую-нибудь оказать. Смотришь, к осени Петя кверху тормашками и полетит.
– До осени спалить нас могут пять раз, – вставил свое слово Маршев.
– Не спалят, – возразил Николка. – Дежурства устроим во дворе с наганом. Колючей проволокой всю усадьбу оплетем. Будем как в крепости сидеть, пока с врагами не разделаемся.
– А электричество, значит, прости прощай? – робко спросил Маршев.
– Урожай соберем, тогда посмотрим.
Джек как раз в это время думал, как покрыть недостачу денег. Несколько проектов промелькнуло у него в голове.
– Подожди, Николка, отчаиваться, – сказал он с хитростью в голосе. – Может, и летом дело справим. Ведь камень-то у нас на плотину вывезен, колесо слажено, проводка есть…
– А динаму где возьмем?
– Должны достать. На общем собрании потолкуем.
– Толкуй сколько хочешь, денег не натолкуешь.
– Козырей коммуны, Николка, недооцениваешь, – сказал Джек ядовито, как говорил ему раньше сам Николка.
Николка захохотал: никогда не приходилось ему слышать таких вещей от Джека. Похоже было на то, что Яшка за год здорово вырос.
Мобилизация внутренних ресурсовО погибших зеленых огурцах снова вспомнили дней через десять.
Старуха почтальонша, которая обслуживала кольцевую почту, встретила в поле Николку Чурасова и передала ему почту для коммуны – шесть газет. Три были московские, а три – здешние, краевые.
Николка засунул пять газет в карман, а шестую начал проглядывать на ходу. И прямо напоролся на объявление:
Динамо-машина исправная продается за 1000 руб., ул. Баррикад, Коробочная фабрика.
Никаких других сведений о динамо в объявлении напечатано не было, очевидно, из экономии. Но цена – тысяча рублей – волновала. Конечно, таких денег в коммуне не было, но они могли бы быть, например, осенью.
Николка, чтоб не расстраивать коммунаров, решил скрыть газету и отложил ее в боковой карман куртки. Но за обедом он забыл о своем решении и неожиданно для себя самого крикнул через стол Джеку:
– Яша, тысячи рублей у тебя не найдется?
– А что?
– А вот динама продается в городе. На коробочной фабрике.
– А сколько киловатт?
– Не сказано.
На этом разговор кончился, и Джек начал молча есть кашу. Николка подивился, что он так легко успокоился. Но Яшка и не думал успокаиваться. Сейчас же после обеда он взял у Николки газету, уединился с Чарли к окну и потолковал с ним немного. Потом они пошли в контору к председателю и казначею Капралову, который сидел за счетами и сотый раз проверял расходы коммуны за март.
– Сколько у нас электрических денег, Вася? – спросил Джек очень ласково, когда Капралов кончил считать.
Капралов открыл стол и достал оттуда синюю тетрадку, на которой было написано: «Счет электричества». Записи были только на первой странице. Капралов поиграл пальцами на счетах и сказал:
– На сегодняшнее число: пятьсот девяносто рублей сорок копеек.
– Мало, – пробурчал Яшка. – Посмотрим на других страницах – нет ли еще?
Капралов замотал головой и показал чистые страницы.
– В других книгах посмотри.
– Нигде остатков нет.
Тогда Яшка подсел к нему как искуситель и начал нашептывать, что нельзя упускать динамку с коробочной фабрики. Такие объявления попадаются в газетах не каждый день. Надо сейчас же слать в город депешу, что коммуна оставляет динамо за собой.
Василий Капралов не на шутку испугался. Ему померещился перерасход, и он с жаром начал доказывать, что коммуна не может сейчас покрыть тысячу. Даже сотни лишней нет. Лучше и не разговаривать.
Джек послушался его совета и не стал разговаривать. Он ушел из конторы, но скоро вернулся с Николкой Чурасовым. Капралов услышал, как Джек говорил в коридоре:
– Почти что шестьдесят процентов у нас в наличности, Николка. Какая же мы коммуна, если сорока остальных не натянем?
– Подожди, подожди.
Николка подошел к капраловскому столу и задумался. Он уже жалел теперь, что заварил все дело. Ведь электрические деньги были запасным фондом коммуны, всерьез никто не верил, что скоро придется их потревожить.
– Значит, пятьсот девяносто фактически есть? – спросил Николка Капралова.
– Фактически, – ответил тот со вздохом.
– А больше ниоткуда не натянешь?
– Не натяну.
– А я натяну, – вдруг сказал Николка уверенно. – Внутренние ресурсы потревожить придется. Бери, Яша, гонг, лупи что есть мочи! Соберем сейчас летучее собрание. Посмотрим, оправдает ли себя коммуна, доросли ли до электричества.
Гонг заревел на крыльце не позже как через минуту. Будто медная волна залила весь двор. Над садом галки поднялись с деревьев, закружились и долго не решались садиться.
Коммунары посыпались к конторе со всех сторон. Доильщицы пришли с ведрами, полными молока. Саня Чумаков прибежал из конюшни с вожжами. Ему показалось, что пожар.
Джек на крыльце торопил коммунаров занимать места, говорил, что дело очень срочное.
Расселись на лавках, на подоконниках, на полу.
Николка открыл экстренное собрание, прочел объявление и предоставил слово Джеку.
Тот рассказал, сколько коммуна произвела уже расходов на электричество. Напомнил про колесо, про камни на плотине, показал и на проводку по стенам. Неужели напрасно средства загубили? Ведь остается только приналечь – и загорится электричество.
Мильтон Иванович, заведующий мастерской, выступил вслед за Джеком с небольшим заявлением: электричество даст возможность поставить круглую пилу в мастерской, и это облегчит работу.
– Это я так, к сведению, – сказал Мильтон Иванович. – Примечание…
– Понимаем! – закричал Бутылкин с полу. – Пользу энергии понимаем. Вы нам доложите, за чем дело стало.
– Само собой понятно, за деньгами, – сказал Капралов. – Машина тысячу стоит, а у нас пятьсот девяносто в фонде. Надо разницу изыскать.
Старик Громов захохотал на всю контору, а потом закашлялся. Кашлем у него всегда кончался смех.
– Да нешто мы, коммунары, четыреста десять покрыть можем? Откуда такую силищу взять? Кабы сорок…
– Подожди, – сказал Джек и вышел на середину комнаты.
Он торжественно полез в боковой карман и вытащил оттуда серенькую сберегательную книжку. Положил ее на стол и сверху рукой прихлопнул.
– В чем дело? – закричал Курка.
– Вношу свои сбережения.
– А много их?
Капралов развернул книжку и прочел:
– Остаток на сие число сто двадцать один рубль.
– От прошлого года деньги остались, – пояснил Джек. – Табак я тогда продал.
– Понимаем, – сказал Бутылкин. – А у кого табаку не было, то как?
Сейчас же с места заговорил Чарли Ифкин. Английского говора его никто не понял, но жестикуляция показывала, что американец решил раскошелиться. Он вытащил из бокового кармана пачку длинных темных кредиток с портретами и передал их Капралову.
– Чарли жертвует сорок долларов! – закричал Джек. – Американские деньги!
– Не примут американские на коробочной фабрике нипочем, – сказал Курка авторитетно. – К черту пошлют с такими деньгами.
Джек разъяснил, что Госбанк за каждый доллар платит два рубля и беспокоиться Курке нечего. Старик Громов недоверчиво рассмеялся, махнул рукой и вышел из комнаты. Дверь сильно хлопнула за ним, и все посмотрели вслед старику. Николка от имени брата Дмитрия и Капралова заявил, что вносит шестнадцать рублей – все, что оказалось у троих в наличности. На этом поступления прекратились.
Василий подсчитал взносы на счетах и тяжело вздохнул. Оглядел собрание и вздохнул еще раз: больше рассчитывать было не на что.
– А ведь не доросли до электричества! – горько сказал Николка. – Рвать со стен проводку придется…
Он подошел к стене и схватился за электрический провод, как бы собираясь дернуть. Стало тихо.
– Позвольте мне, – сказал Мильтон Иванович.
Этот седой старичок в очках, у которого был такой тихий голос, начал на этот раз неожиданно громко:
– Товарищи!..
Коммунары притихли от выкрика, а Мильтон Иванович, сделавши маленькую паузу, продолжал еще громче:
– Как собирали мы на оружие в девятьсот пятом на заводе Ноблеснера? Просто карманы выворачивали дочиста. А теперь какое наше оружие? Машины наше оружие и энергия… – Мильтон Иванович опять остановился – очевидно, ему трудно было говорить. – Да что там! – вдруг закричал он. – Вот… Вот… – Он выложил на стол все содержимое своих карманов. – Денег здесь, может, и немного, а рублей двадцать будет. Только вот документы разрешите назад взять.
Он взял со стола несколько бумажек и отошел к стене.
Николка громко захлопал, его поддержали.
– Во как пролетариат к делу подходит! – восторженно закричал Маршев.
Старик Громов (он уже успел вернуться в контору) шустро подошел к столу. Высыпал из тряпки серебряные полтинники перед Капраловым.
– Тут у меня более девяти рублей должно быть, – сказал он и закашлялся. – На одну вещь, конечно, берег. Но раз у нас теперича мастерская, думаю, похоронят меня товарищи без денег по первому разряду. А я при электрической лампочке поживу. – Потом старик низко поклонился собранию: – Вызываю на пожертвование товарища Бутылкина и остальных.
Бутылкин поднялся с пола, состроил гримасу, поддернул штаны, полез в карман. Вытащил немного мелочи и со звоном положил на стол.
– А червонец по окончании заседания принесу…
Собрание расшевелилось. За Бутылкиным стали выходить остальные коммунары. Даже ребята жертвовали по двугривенному из каких-то неизвестных источников.
Только Татьяна ничего не вносила на общее дело. Она сидела насторожившись, краснела и бледнела, и все смотрели на нее, как бы ждали ее слова. Дальше молчать было уже неудобно. После ребят Татьяна подошла к столу.
– У меня нет денег, товарищи, – сказала она тихо, как бы стыдясь своих слов. – Но вот гонг… которым собирают на работы. Может быть, продать его?
– А что за него дадут? – спросил Маршев.
– Отец привез его из Китая, он заплатил за него сто долларов. В нем много серебра, и я думаю, что сто рублей за него дадут. В музей могут взять или в театр…
– А как без него на работы подымать? – спросил Чумаков.
– В сковородку бить будем, – ответил Джек. – Разбудим, не беспокойся. В крайнем случае, электрический колокол заведем.
– Приплюсуй гонг, Капралов, – сказал Николка. – Считай из осторожности семьдесят пять рублей.
– Сколько всего? – спросил Джек.
– Триста семьдесят пять с копейками.
– Прошу слова для заявления, – сказал Джек.
– Вали.
– Товарищи! – начал Джек с подъемом. – Что же, выросла наша коммуна за зиму, возражать не приходится. Осенью не собрали бы на рамы сотни. А теперь только малость до четырехсот не добрали. Но прямо говорю: доберем. Ночь просидим здесь, а доберем. Поэтому предлагаю сейчас срочно слать верхового на станцию, пусть телеграмму на фабрику пошлет, что динамо за собой «Новая Америка» оставляет. Кто поедет?
С пола поднялся вечно сонный Чумаков, конюх. Заговорил он не лениво, как всегда, а с азартом:
– Я, братва, всего полтинник дал, нет у меня сейчас денег. Зато телеграмму одним махом на станцию свезу. Пишите пока что, а я лошадь заседлаю.
Минут через пять Чумаков уже скакал на станцию. Собрание продолжалось.
– По второму кругу пойдем, – сказал Джек и положил на стол рубль.
Еще два червонца наскребли по мелочам: несли медь, последние копейки. Немного не дотянули до четырехсот, больше денег ни у кого не было.
Тут встал Капралов и заявил, что, если возражений собрания не будет, он из общего фонда может выдать недостачу. Есть в кассе небольшая сумма денег, отложенная на непредвиденные расходы.
– Да нешто это непредвиденные? – запротестовал Бутылкин. – Мы электричество в плане предвидели, уж год о нем говорим.
Бутылкина подняли на смех, деньги из запасного фонда отпустить разрешили. За машиной в город постановили командировать Капралова и Якова Восьмеркина.
Чумаков прискакал со станции, сказал, что подал депешу.
Капралов смахнул все деньги в мешок из-под овса, туда же положил гонг. Ехать решили сейчас же, с вечерним поездом. Николка срочно дал указания, как действовать в городе: куда лучше обратиться с гонгом, где доллары менять. Машину наказал покупать не иначе как при участии инженера Кольцова.
– А потом, Вася, – сказал Николка Капралову секретно, – надо нам обязательно два круга колючей проволоки достать. Сад от поля отгородим. А то украдут еще нашу динаму.
Дал несколько записочек и объяснил, к кому обращаться в городе насчет проволоки.
Капралов молча кивал головой и записывал все адреса в синюю тетрадку: «Счет электричества».
Булгаков Глеб подал к подъезду сани. Все высыпали на крыльцо. Капралов с мешком, в котором медяки звякали о гонг, уселся первым. За ним полез Джек.
– Завтра лошадь высылайте к вечернему! – закричал он, когда Булгаков тронул сани. – К ночи машина здесь будет.
На другой день на станцию с подводой выехал Маршев.
Прошел час после этого. Николке Чурасову не терпелось. Вместе с ребятами он вышел на аллею, постоял немного, послушал, а потом уселся на поваленном дубе. Рядом с ним сели ребята.
Сюда же без зова, один за другим, начали подходить коммунары, молча подсаживались, тихо покуривали и смотрели на конец аллеи, откуда должна была показаться лошадь. Не переговаривались, но думали об одном и том же и ждали. Всем хотелось поскорей увидеть и ощупать машину, какой, может быть, никто из них до этого не видел.
Вдруг Николка встал и сделал вперед несколько шагов. Все тихо поднялись вслед за ним, но он махнул рукой:
– Ша, товарищи.
– Едут, что ли?
– Нет, не едут. Что-то мне показалось, будто гонг…
Все начали напряженно слушать, стараясь не дышать. Далеко где-то за полем, у Чижей, словно и взаправду колотили в гонг. Или, может быть, это только казалось? Никому не хотелось верить, что возвращается гонг обратно и все жертвы были ни к чему. Но уже трудно было сомневаться в этом: все громче и громче ревело серебро за дубами, как будто тигр шел с полей на коммуну.
– А ведь просыпалось дело, – сказал Бутылкин и высморкался на землю. – Не продали гонга – значит, сорвалось электричество.
– Только чур, ребята, денег не разбирать, – произнес Булгаков. – Пусть фонд электрический остается.
– По мелочам разойдутся, не пролежат лето, – безнадежно прохрипел Громов.
Опять все замолчали. А звуки гонга приближались с непостижимой быстротой и наплывали так задорно и бодро, что грустные мысли бежали прочь.
– А ведь с машиной едут! – вдруг сказал Николка. – Не стал бы Яшка так зря играть. Это он нам знак подает.
И сейчас же всем коммунарам стало понятно, что Николка прав, и, не сговариваясь, сначала ребята, а потом взрослые бросились бежать по аллее к полю, к гонгу, к машине. Старик Громов сначала отстал из-за кашля, но потом отплевался, понатужился и обогнал многих.
Вот и сани показались в конце аллеи. Слышны были уже голоса едущих, гонг замолчал.
– Везете? – закричал Николка, сложивши руки рупором.
– А то как же! – ответил Капралов.
Лошадь сразу остановилась, и коммунары, толкая друг друга, полезли к саням.
Там в сене стояла машина, похожая на навозного жука, увеличенного в тысячи раз. Она была гладкая, холодная, черная. Несколько рук сразу прикоснулись к ней.
Все теперь знали денежную цену электричества. Но не каждый представлял себе, что вместе с этой черной машиной коммуна приобрела длинные зимние вечера, спайку, какую-то частицу культуры, страховку от пожара и право на гордость за общее дело.
– А гонг-то почему назад! – вдруг спросил Николка.
– Уступили нам семьдесят пять, – пояснил Капралов и засмеялся. – Как директор узнал, что мы имущество продавать хотим, махнул рукой и говорит: «Оставьте себе гонг, ребята. Под него вставать, наверно, хорошо».
– А проволока где?
– За ней послезавтра приезжать велели. Только, братцы, тут новое дело заварилось: «Умная инициатива» ставить мельницу решила и на наше место заявление подала.
– Ну, это они ошибаются! – сказал Николка уверенно. – Наших камней и дубов с места никто не сдвинет. Теперь-то мы уж Миножку в работу возьмем!
На дворе динамо заколотили в ящик и поставили в каретный сарай, под охрану Чарли. А через неделю между усадьбой и всем остальным миром появилась изгородь из колючей проволоки.
