Текст книги "Джек Восьмеркин американец (ил. В.Гальдяева)"
Автор книги: Николай Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Глава вторая
Начинается весна– Короче! – сказал редактор по старой привычке: он услышал, что кто-то вошел в кабинет.
Полное молчание. Только рука протянулась над столом и положила два червонца. Следом за червонцами на стол лег брусок масла в пергаментной бумаге.
Редактор поднял голову. У стола стоял удивительно знакомый человек. Кто бы это мог быть?
Человек улыбнулся, и редактор сейчас же узнал его и даже вспомнил фамилию. Это был Джек Восьмеркин, постаревший на два года. Лицо его возмужало, он весь стал плотнее и солиднее.
– Садись, – сказал редактор ласково. – Это что за штуки?
– Долг возвращаю, – ответил Джек.
– А масло?
– Продукция нашего колхоза. Там на другой стороне прессом отжато: «Новая Америка»… Вот.
– Значит, ты есть уже больше не хочешь?
– Нет, не хочу.
– Отлично. Посиди пять минут молча, а потом мы с тобой поговорим.
Джек сел на диван, положил ногу на ногу, оглядел кабинет. Комната изменилась за два года: новые обои, шкафы. Стекло на столе редактора. Но стол прежний. Джек вспомнил, что на углу этого стола он обедал два года назад. Ел щи и кашу. Воспоминания заставили улыбнуться, вызвали краску на лице.
Редактор кончил просмотр статьи, позвонил курьерше, отправил рукопись в набор.
– Ну, Восьмеркин, – сказал он, подсаживаясь к Джеку, – очень приятно тебя видеть коммунаром. Летний мне много рассказывал. Говорил, что ты на помещице женился. В чем дело?
– Так вышло… Она хоть и помещица, но из трудовой семьи. Ее отец ученый моряк был, его и Советская власть оценила: усадьбу им оставила. И она сама работница хорошая.
– Однако, когда дубы решили рубить, она возражала.
Джек посмотрел на редактора с удивлением: откуда он все знает?
– За дубы заступалась, – сказал он со вздохом. – Но мы их все-таки порубили частью. Они нам службу сослужат.
– Так, так. Ты зачем в Москву-то приехал?
– Начинается весна, – ответил Джек и улыбнулся. – Ну конечно, много чего нужно. На месте не все достанешь.
– Небось насчет трактора беспокоитесь?
– А то как же? Без него земли не поднимем. За тем отчасти и приехал.
– И напрасно. Трактор на ваше имя в губернском складе забронирован. Известят вас, когда получать.
– «Фордзон»? – спросил Джек, и голос его почему-то дрогнул.
– Нет, похоже, что «Интернационал».
– Здорово… По плану динамка нам еще нужна.
– Ну, брат, всего сразу нельзя. Ведь не одна ваша коммуна в СССР.
– Это я понимаю.
– Тебе еще придется отчет перед нами держать. И планы на будущее рассказать.
– Это можно, – ответил Джек и вытащил из кармана записную книжку. – Земли у нас…
Редактор засмеялся.
– Подожди, подожди… Прошли те времена, когда мы с тобой за чайком беседовали. Отчет ты должен сделать на общем собрании. Ты представитель колхоза, мы – шефы… Сумеешь все рассказать?
– Сумею.
– На днях соберем собрание.
– Угу.
– Ты где остановился-то?
– Пока нигде. Прямо с вокзала сюда пришел. Думаю у товарища Летнего пожить. Он звал.
– Можешь и у меня, если хочешь. Диван у меня еще стоит.
– Спасибо. Только вы мне все-таки объясните, как к товарищу Летнему пройти.
– Объясню. Знаю, что вы с ним сдружились. Он уж о вашей коммуне очерк писал.
Редактор подошел к столу, достал из ящика журнал, подал Джеку. Тот прочел заголовок очерка «Новая Америка». Вдруг как-то забеспокоился, заерзал на месте.
– Марки у вас загородной не найдется?
– А что?
– Письмо надо в коммуну написать. Про доклад и про очерк. Они меня писать почаще просили.
Редактор дал Джеку марку, конверт и бумагу. Тот примостился на углу стола и начал сосредоточенно писать. Доехал благополучно. Трактор забронирован на складе. В журнале был очерк Летнего. В очерке описаны Бутылкин, Николка Чурасов и Чарли, все под своими именами. Журнал привезет с собой – в конверт его не всунешь.
В письмо Джек вложил отдельную записочку для Чарли, просил приятеля понаведаться на склад, узнать там о тракторе и приготовить место для машины в сарае. В общем, писать пришлось много, столько сразу Джек давно не писал.
– Теперь я пойду, – сказал он, заклеив конверт.
– Ладно. Приходи завтра сюда в это время, о собрании договоримся.
– Пока.
Джек вышел из редакции и начал искать почтовый ящик. Нашел, опустил письмо и тут же рядом с ящиком заметил телеграф. Не выдержал искушения, зашел на телеграф, дал телеграмму Николке:
ИНТЕР ЗАБРОНИРОВАН ГУБМАШЕ ПРИМИТЕ МЕРЫ ПОЛУЧЕНИЮ.
Потом пошел бродить по Москве.
Он шел, собственно, к Егору Летнему, но по пути отклонялся в стороны, останавливался у витрин, заходил в магазины. Купил несколько книжек о куроводстве, разведении гусей и изготовлении кирпичей.
Шел по улице и все разглядывал рисунки в книжках.
Джек в МосквеЛетний жил на Арбате, и Джек без особого труда отыскал нужный дом и квартиру. Только позвонил он не три раза, как надо было, а раз, и ему открыл дверь не Летний, а какая-то старуха. Джек справился о писателе. Оказалось, что тот дома. Джек постучал в его комнату. Оттуда раздался громкий собачий лай, а потом и Летний отозвался:
– Войдите!
Джек открыл дверь, и сейчас же на него бросилась невзрачная собака среднего роста, злая-презлая.
– На место, Барсук! – закричал Летний неистово. Потом протянул руки: – Здорово, Яша!
Они обнялись и поцеловались. Джек оглядел комнату.
Книги у Летнего лежали прямо на полу, у стены, в рост человека. На столе тоже были набросаны книги. Газеты же были везде: и на стульях, и на подоконнике, висели и на крюках по стенам.
– А я и не знал, что вы в библиотеке живете! – сказал Джек удивленно.
– Да это не библиотека, а просто беспорядок, Яша. Книг тут немного.
– А все-таки… Неужели все прочли?
– Пока не все. Читаю. Такое наше дело, Яша. Много читать приходится, чтоб немножко написать. Ну, садись и рассказывай.
Летний усадил Джека на диван и начал расспрашивать его решительно обо всем, словно вчера только уехал. Спрашивал он о мастерской, пионерах, Петре Скороходове и старике Громове.
Джек отвечал на все вопросы кратко. Всякий раз, как он хотел рассказать что-нибудь поподробнее и поднимался с дивана, невзрачная собака вскакивала и зловеще рычала. Летний кричал на нее, она укладывалась у окна и оттуда следила за Джеком пристальным взглядом. Джек чувствовал, что она может укусить в любой момент, и больше глядел на собаку, чем на Летнего.
– Прямо не знаю, что с ней делать! – пожаловался писатель. – Приятель у меня умер, и эта собака у него осталась. Я ее сюда привел, думал, что куда-нибудь пристрою, да никто не берет. Хочу объявление в газете дать. Неудобно мне с ней: хлопот много. Да и в квартире обижаются: детей пугает. А прогнать жалко.
– Уж очень безобразна! – сказал Джек.
Собака действительно была некрасива. Ноги длинные, как на смех вытянутые; тело небольшое, все покрытое каким-то пухом желтоватого цвета. Уши мягкие, вислые, не длинные, не короткие. Таких собак любят рисовать карикатуристы в юмористических журналах.
– Эта собака замечательная, – произнес Летний с гордостью, – Не смотри, что некрасива. Умница.
– А какой породы?
– Эрдельтерьер. Английская военная собака. Она и раненых отыскивает, и телефонный провод занести может, и письмецо стащит на передовую позицию. Ты обрати внимание, цвет-то у нее какой – защитный! Ее из Берлина привезли. Немцы несколько штук в плен на войне взяли, ну и развели породу. Эта по военной части не обучена, ее по другой специальности пустили: ищейка. Если на след напала, ничем ее не собьешь. Хочешь, сейчас платок в окно выкину, она принесет.
Джек помолчал.
– Егор Митрофанович! – сказал, он вдруг умоляюще. – Продайте нам собаку в рассрочку.
– На что она тебе?
– Очень нужна. Кто-то ходит у нас по двору ночью. На сарае написали углем: «Берегитесь, друзья». Несколько раз чужие следы в саду находили. Нам проследить надо, кто это балует. Дворняжка у нас есть, да с нее толку мало. А если это ищейка, мы дело сделаем.
– Считай, что твоя собака! – воскликнул Летний. – Задаром вам ее отдам и еще поблагодарю. Какие могут быть разговоры? Мне она только обуза, а вам, может, и правда пригодится.
– Вот спасибо! – сказал Джек радостно. – И название какое подходящее: «Барсук»! А я ее буду звать Боби Снукс. Она и не заметит перемены. Мы с Чарли еще в Америке мечтали собаку завести и Боби Снукс назвать.
– Больно длинно, – сказал Летний. И сейчас же закричал собаке: – Боби Снукс!
Пес поднялся и, стукая когтями по полу, подошел к Летнему.
– Отзывается! – закричал Джек.
«Хрр», – зарычал Барсук.
– Ничего, – сказал Летний. – Ты сколько времени в Москве пожить думаешь?
– С неделю.
– За неделю она к тебе привыкнет. Надо только, чтобы ты ее кормил. Сперва она брать не будет: из чужих рук ни крошки не берет. А потом начнет брать. Значит, считай, что с собакой домой поедешь. А сейчас обедать пойдем.
Летний отвел Джека в Дом печати, и они там пообедали. Потом вернулись домой, вскипятили чайник и начали разговаривать. Не видались они только четыре месяца, но разговорам конца не было.
Джек привез с собой сигары из свежего табака. Дым плавал в комнате пластами, и по всей квартире запахло сигарами. Обсудили доклад, с которым Джек должен был выступить на собрании шефов; несколько раз возвращались к воспоминаниям о первом знакомстве – в поле, под дождем. У Летнего была походная кровать, он расставил ее для Джека, а сам лег на диване.
Потушили лампу, начали уже дремать, как вдруг Летний снова заговорил:
– Яша, а электричество-то у вас будет?
Джек сел на кровати.
– Обязательно будет. Проводку мы сделали. Сто шестьдесят возов камня на плотину перебросили, да полсотни дубков, да хворосту. Сейчас за динамо задержка. У нас план такой. В феврале затопили теплицу, огурцы высеяли. Я уезжал, уже цвести кончали. В апреле продавать начнем, не меньше тысячи выручим. Ведь ранние. На эти деньги динамо купим.
– Здорово спланировали! С удовольствием бы я весной к вам подъехал, в работе бы помог.
– Приезжайте, Егор Митрофанович.
– Видно будет. Ну, завтра подробно поговорим. Спи.
На другой день за утренним чаем Джек вступил во владение собакой: начал ее кормить хлебом с маслом. Но Боби Снукс ничего не брал из его рук, хотя уже больше не рычал, как раньше.
– Не беспокойся, привыкнет, – обнадеживал Летний. – Я его теперь кормить больше не буду совсем, ты будешь. И гулять тоже води.
Но у Джека не было времени гулять с собакой: надо было побывать в разных местах, прежде всего у редактора. Он уговорился с Летним опять обедать вместе в четыре часа. И не спеша пошел по Арбату.
Трамваи и автомобили обгоняли его, обгоняли и люди, и собаки, похожие на волков, которые шли тут же по тротуару. Джек остановился у витрины. Вдруг по водосточной трубе полетел лед и с шумом высыпался на тротуар в виде пыли и мелких кусочков.
Ага, значит, на крыше тает, начинается настоящая весна. Сев не за горами! Пожалуй, что не стоит больше останавливаться без дела.
И Джек побежал.
Этот день и следующий промелькнули незаметно, словно были они длиной с воробьиный нос. Джек не успел как следует подготовиться к своему докладу, а время доклада подошло, через четверть часа начнется собрание. Клуб при редакции полон незнакомыми людьми, и только редактор и Летний с эстрады улыбаются по-приятельски. Остальные сидят в зале серьезно, многие в очках, равнодушно читают газеты и переговариваются. И Джеку показалось, что все эти незнакомые люди обязательно будут ему возражать и «Новой Америке» не поздоровится.
Редактор позвонил в колокольчик, зал затих. Были утверждены порядок дня, регламент, и Джек получил слово.
Он хотел начать свой доклад с обзора земель и имущества коммуны, но вместо этого неожиданно заговорил об Америке, о фермерском хозяйстве и условиях работы батраков. Сейчас же он понял, что не ошибся, любопытство появилось на равнодушных лицах, в зале начали пересаживаться ближе к эстраде. Джек посмотрел на редактора, тот улыбался. Значит, правильно он сделал, что заговорил об Америке.
От Америки он легко перешел к коммуне, рассказал о первых шагах ее, о трудностях, заботах и новых планах. Теперь похоже на то, что хозяйство окрепло, коллектив спаялся; надо ставить дело образцово, превратить коммуну в показательную. Если помогут шефы, так оно и будет.
Джек кончил говорить, в зале захлопали. Джек заулыбался, повернулся к редактору и увидел, что тот сидит, нахмурившись, над бумагой, сплошь покрытой записями.
Начались вопросы. Редактор первый спросил:
– А скажите, товарищ Восьмеркин, кулаки в окрестных деревнях у вас есть?
– А то как же! – ответил Джек. – И кулаки есть и подкулачники. Этого добра везде много.
– А что делает коммуна по части разоблачения кулаков среди крестьянской массы?
Джек рассказал все, что делала коммуна по этой части. Он упомянул о красном обозе, об организации артели «Кулацкая гибель», об устройстве читальни. Не забыл рассказать даже о том, что злейший враг коммуны – старик Скороходов – заболел от политических споров с коммунарами.
– А сын его Петр? Как, здоров? – спросил редактор.
– Петр здоров, – ответил Джек серьезно. – Он в артели «Умная инициатива» председательствует.
– Что же коммуна до сего времени разоблачить его не могла?
– Больно увертлив. Он все законы знает, газеты читает. Середняки за него держатся: верят ему.
– Так, так, – произнес редактор. – Я по этому поводу в прениях выскажусь.
Были и другие вопросы, и Джек всем отвечал как умел. Но когда начались прения, ему туго пришлось. Редактор прямо заявил, что работа коммуны с крестьянством никуда не годится. Здесь «Новая Америка» должна подтянуться, и как можно скорей.
– Хорошее дело – образцовое хозяйство строить, – говорил редактор, – но надо понять, что нельзя этого делать изолированно. Надо весь район за собой вести. Иначе и самой «Новой Америке» плохо придется. Чуть промахнетесь, покажут вам кузькину мать кулаки. А мужики Скороходовых поддержать могут, раз им верят.
Джек пытался возражать. Он говорил, что кулаки не страшны коммуне, что коммунары к отпору готовы. Но вслед за редактором выступили другие ораторы и тоже все говорили о кулаках. Даже Егор Летний не поддержал Джека, а кое-что прибавил к речи редактора, ссылаясь на свою ночевку у Скороходова.
Прения закончились, единогласно была принята резолюция: хозяйственная деятельность коммуны одобрялась, но работа с окрестной крестьянской массой была признана неудовлетворительной.
Резолюцию занесли в протокол. Джек совсем растерялся. Пока небольшой доклад о культнуждах коммуны делал Летний, Яшка потихоньку нацарапал телеграмму на имя Николки Чурасова:
ДОКЛАД СДЕЛАЛ ХОЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОДОБРЕНА РАБОТА ПО БОРЬБЕ КУЛАЧЕСТВОМ ПРИЗНАНА СКВЕРНОЙ НАДО ПОДТЯНУТЬСЯ.
Этой телеграммы Джек не показал ни редактору, ни Летнему. Он послал ее потихоньку, возвращаясь с собрания домой.
Все последующие дни Джек занимался хозяйственными делами.
По совету Летнего он съездил за пятьдесят километров от Москвы в образцовую коммуну «Герольд» и на это потратил целый день. Председателем коммуны был американец, и Джек разговаривал с ним по-английски. Он осмотрел хозяйство коммуны: прекрасный светлый коровник на сто голов, высокие силосные башни, парники. Особенно заинтересовал Джека птичник и большой инкубатор на восемь тысяч яиц. Коммуна разводила исключительно леггорнов, изящных белых кур с красными гребнями. Куры эти были выписаны из Англии и очень хорошо неслись. Джек долго смотрел на них, и ему захотелось развести таких же кур у себя. Ему продали пять дюжин яиц и в премию дали корзину, в которую он аккуратно уложил яйца, пересыпав их мякиной. С большими предосторожностями довез Джек корзину до Москвы, а с вокзала пошел пешком: все боялся, что в трамвае яйца растрясет. В комнате у Летнего он подвесил корзину к потолку, чтобы Боби Снукс не добрался до нее. О яйцах написал открытку Чарли, просил подготовить инкубатор.
Помимо яиц, Джек закупил в Москве огородные и цветочные семена, разные руководства, книги для записей по хозяйству, башмаки для Татьяны и много мелочей. На все эти вещи Джек тратил свои деньги – ведь у него оставались еще сбережения от того времени, когда он продал табак. Из коммуны на поездку ему дали пятьдесят рублей, и он уж давно истратил их. О своих расходах Джек решил в коммуне ничего не говорить: думал, что это пройдет незаметно.
Хотя время в Москве быстро летело, Джек начал скучать по «Новой Америке» на четвертый день к вечеру. Сперва он помалкивал об этом, но потом как-то ночью сказал Летнему, что завтра собирается домой. Писатель уговаривал его побыть еще в Москве хоть три дня, сходить в театр к Мейерхольду, но Яшка только рукой махнул: какой там Мейерхольд, когда до пахоты считанные дни остались!
Для Боби Снукса Джек соорудил особый ящик с решеткой. Купил новую лейку и в нее уложил мелочи. Остальные вещи сунул в ифкинский черный чемодан, с которым приехал.
Нагруженные, как верблюды, явились на вокзал Джек и Летний. Ящик с Боби Снуксом сдали в багаж, корзину с яйцами осторожно поставили на верхнюю полку. После этого Джек пошел на телеграф и дал в коммуну свою последнюю телеграмму. Просил, чтоб за ним выслали лошадь, а в сани положили побольше сена: он боялся, что яйца леггорнов промерзнут на снегу.
Плакали зеленые огурцыПоезд приходил на станцию в полдень. Джек проснулся в шесть и стал у окна. А с десяти начал увязывать багаж. Одновременно с этим он составил план, каким образом вынести вещи поскорее и поудобнее. Поезд стоял на станции мало, а надо было еще получить по квитанции Боби Снукса.
За все время пребывания в Москве Джек не получил из коммуны ни одного письма, и теперь ему начали мерещиться всякие беды, хотелось как можно скорее приехать. И Джек, как маленький, сердился на паровоз за то, что тот слишком медленно тянет вагоны.
Наконец, с опозданием на сорок минут, поезд остановился у долгожданной станции. Джек задом выскочил на платформу и прежде всего вытащил корзину с яйцами, закутанную сеном и газетами.
В это время сзади закричали:
– Яша, Яша!..
Это был голос сестры Кати. Джек на миг оглянулся и увидел, что за сестрой в отдалении следуют Чарли и Николка.
От одного вида Николки у Джека мурашки побежали по спине. Он прекрасно понимал, что Николка не поедет на станцию для развлечения. И почему вид у него такой мрачный? Значит, все-таки что-то случилось!
– Ну? – спросил Джек, вытаскивая последнюю вещь – лейку.
Катя ответила только одним словом:
– Огурцы…
Джеку некогда было расспрашивать – надо было получить еще Боби Снукса. Он попросил Катьку посмотреть за вещами, а сам помчался к багажному вагону. «Огурцы, огурцы! Что же с огурцами?» – думал он, пробегая вдоль поезда.
– Скорей получайте! – закричал кладовщик из раскрытого багажного вагона.
Джек начал вынимать ящик.
– Поросенка, что ли, привез? – спросил Николка, подбегая.
– Нет, собаку.
– Тоже добро…
Ящик с Боби Снуксом спустили на землю. Поезд ушел.
– Ну, что с огурцами? – спросил Джек нарочно поспокойнее.
– Вымерзли они все, – ответил Николка и отвернулся.
Джек не стал больше спрашивать, все было ясно. Вымерзли огурцы – значит, коммуна осталась без электричества. Погибли все планы, все надежды. Джек наклонился к ящику и выпустил Боби Снукса.
– Батюшки мои! – закричала Катька пронзительно. – Вот так собака! Неужели во всей Москве лучше не нашлось?
– На кой нам черт этот пес шелудивый нужен? – спросил Николка.
– Мне его Летний подарил, – ответил Джек виноватым тоном. – Некрасивый – верно, но ученый он. По следу идет.
– Врешь!
– Говорю тебе. Он ищейка, спецы его учили. И зовут его, Чарли, Боби Снукс.
– Ищейка! – сказал Николка недоверчиво и посмотрел на собаку, – Тогда молодец, что привез. Ведь огурчики-то наши не своей смертью померли. Враг их погубил. Теперь доищемся.
В санях на полпути в коммуну выяснились все подробности несчастья с огурцами. Вот как было дело.
Николка, получив от Джека телеграмму, что борьба с кулачеством признана шефами неудовлетворительной, разволновался и ушел в Чижи. Там он попал как раз на собрание артели «Умная инициатива». Попросил слова. Рассказал о планах коммуны, о мастерских, похвастался и огурцами, даже пригласил чижовцев зайти в воскресенье в теплицу, посмотреть, как ранние огурцы растут. Все это прошло гладко. Но к концу начал Николка доказывать, что «Умная инициатива» должна объединиться с «Кулацкой гибелью». Петр Скороходов возражал. Тогда Николка предложил отстранить Петра Скороходова от председательствования. Собрание проголосовало против, даже выкрики начались, что Николка не в свое дело суется и прочее. Таким образом выступление Николки кончилось ничем. Вернее, результаты этого собрания сказались позже.
Ночью, накануне возвращения Джека, кто-то побил кирпичами рамы в теплице. На дворе температура была девять градусов ниже нуля. В теплице никто не ночевал, и поэтому никаких мер вовремя не приняли. А когда пришли утром, то оказалось, что все огурцы померзли. На этом Николка кончил свой рассказ.
Джек спросил:
– На кого думаешь?
– Ясное дело, кто-нибудь из скороходовских друзей. И дернул меня черт на собрании рассказать, что огурцы цветут! Ведь уж огурчики со спичку, Яша, были. Во как подгадали, гады, а! На путь террора явно становятся.
– Никого они не запугают, – сказал Джек. – Сейчас следы осмотрим и Боби Снукса пустим. Может, он нам укажет, кто стекла побил. Ведь я пса нарочно на такой случай у Летнего выпросил.
– Так и сделаем, – согласился Николка. – Только ты, Катя, никому не говори, что собака – ищейка.
В коммуне Джека встретили радостно. Но каждый сейчас же с печалью принимался рассказывать повесть о погибших огурцах. Джек махал руками: ладно, мол, знаю.
Его спрашивали, когда он сделает доклад о поездке.
– Завтра, завтра! – кричал Джек. – Сегодня не могу, голова с дороги болит.
Забежал в светелку, передал Татьяне башмаки, поговорил немного, а потом пошел к Николке, который жил вместе с Маршевым и Чарли в кабинете старика Кацаурова. Совещались недолго, затем вышли, и все, плюс Боби Снукс, направились к теплице.
