Текст книги "Грозное небо Москвы"

Автор книги: Николай Штучкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Старательно изучаем МиГ-3. Преподаватель свой – техник звена Иван Иванович Ермошин. Он только что возвратился с завода, где изучал новую технику. Машина, несомненно, сложная. Но какова она в пилотаже? Строгая? Для летчика это один из важнейших вопросов.

Когда говорят, что самолет очень строгий, не прощает ошибок, это значит, что он, независимо от желания летчика, при его малейшей ошибке, легко срывается в штопор. А штопор опасен, особенно на малых высотах. Но если машина, вращаясь в бешеном ритме, сразу по воле пилота выходит из штопора, она прекрасна. В такой машине пилоты не чают души. За это летчики любят самолет И-16, несмотря на то, что он строг и капризен. Любят и "Чайку". Она проста и послушна, прощает ошибки, а в штопор ее, как говорят, не загонишь. Каков же МиГ-3?

– Идите сюда! – зовет нас Ганя Хозяинов. Встали на плоскость, смотрим в кабину. На приборной доске укреплена памятка летчику для вывода самолета из штопора. Все вроде обычно. "Определить направление штопора. Против вращения ногу. Вслед за ногой – вперед до отказа ручку..." Но последний абзац настораживает: "Если до высоты 2000 метров самолет не вышел из штопора, летчик обязан его покинуть".

– Миша, можем поменяться, – смеется Хозяинов, – ты оставайся в первой, а я уйду во вторую эскадрилью, к Максиму Максимовичу Кулаку.

Ганя смеется, а в глазах печаль: друга его, Мишу Питолина, переводят во вторую эскадрилью. И моего друга – Карасева Федю. Убитый горем, рядом стоит Володя Леонов – его переводят в другую часть. Ничего не поделаешь – служба. В эскадрилью дали только девять "МиГ-3", а пилотов у нас больше. Многие поэтому оказались лишними.

– Не бойся, Ганя, – шутя, успокаивает друга Питолин, – в штопор не упадешь. Для таких вот, как ты, толстокожих, предкрылки придумали. Вот он, спаситель твой. – Миша покачал и ласково погладил предкрылок на левой плоскости "мига". – Верь в него, Ганя, не подведет, предупредит о том, что в штопор срывается.

Шутка шуткой, но "Памятка летчику" нас, конечно, насторожила. Осторожничали. В первом самостоятельном вылете Иван Малолетко, опасаясь глубоких кренов, только с четвертого раза зашел на посадку. Но сел хорошо. И вообще, все вылетали неплохо, несмотря на то, что контрольные полеты получили на самолете Ути-4, учебном варианте истребителя И-16. А что общего между И-16 и "мигом"? Ничего.

В чем же тут дело? В опыте. К началу полетов на "мигах" мы немало полетали на "Чайках", а от этого только польза. Контрольные полеты по кругу каждому дал лейтенант Томилин. Взлет, построение маршрута, расчет на посадку он показал приближенно к полету на новой машине, хотя сам на ней еще не летал и ее пилотажные свойства и особенности знал только теоретически. Для Опытного инструктора этого, очевидно, достаточно. После полета, не вылезая из задней кабины, Томилин каждому из нас говорил: "Отлично, можешь лететь на "миге". Так он выпустил всех, потом вылетел сам и, как это ни странно, при посадке всех удивил: дал такого "козла", что Писанко, находящийся здесь же, на старте, присел, вскочил и, потрясая кулаком в сторону прыгающего самолета, громовым голосом прокричал:

– Вам бы на телеге ездить!

И добавил что-то еще не особо разборчиво, но не менее громко. Повернувшись к группе стоявших пилотов, спросил:

– Кто это там?

– Томилин... – ответил Шевчук, Писанко на секунду смутился; в присутствии подчиненных обругал командира. Но, освоившись, спросил:

– Ну как самолет, хорош?

– Самостоятельный, товарищ майор, – сказал Ганя Хозяинов.

– То есть?

Не моргнув глазом, Ганя пояснил:

– Не считается с рангами.

Все рассмеялись.

Через несколько дней МиГ-3 был испытан в бою с "мессерами". Неожиданно и совершенно случайно.

День стоял яркий, солнечный. Наша эскадрилья летала по кругу для отработки взлета, расчета, посадки. Ходили и в зону – на пилотаж. Чтобы не демаскировать аэродром, в воздух одновременно поднимали не более двух самолетов.

Примерно часов в двенадцать с курсом на запад над нами прошел Пе-2.

– Разведчик, – догадался Томилин.

Минут через пятнадцать, когда мы уже забыли о нем, с запада, со стороны Яропольца, неожиданно послышались гул моторов, стрельба, и на "точку" выскочили бомбардировщик и два истребителя.

– Смотрите! "Миги" гонят Ме-110, – закричал кто-то из летчиков.

Экипаж "мессершмитта" попал в тяжелое положение. Истребитель, зайдя в хвост бомбардировщику, работал будто на полигоне. Второй его прикрывал. Картина наблюдалась в профиль. Самолеты бреющим неслись над северной стоянкой и деревней Суворове.

Меня поразила легкость, с какой маневрировал истребитель около цели. Неглубокий крен в левую сторону, резкий бросок машины вправо и вверх, доворот в сторону цели, короткая, гулкая очередь. И так же опять. И опять.

– Вот как надо летать! – возбужденно крикнул Акимцев, хлопнув меня по плечу. – Но ты не завидуй Научишься! Не боги горшки обжигают...

Между тем, гремящий, стреляющий смерч унесся от нашей "точки" километра на три-четыре, и там, распуская шлейф черного дыма, бомбардировщик метнулся вверх. И сразу на фоне синего неба заколыхались три парашюта. Кто-то радостно закричал:

– Сбили! Сбили! Ура... а-а!

Все захлопали в ладоши, приветствуя победителей.

– Товарищи! – перекрывая всех, начал Акимцев. – Мы были свидетелями мастерства наших пилотов.

– Митингуете? – послышался бас командира полка. В пылу восторга мы не заметили, как он подъехал, остановился сзади нас. – По какому поводу, спрашиваю? Врагу рукоплещете?

Наступила жуткая тишина. Мы поняли. И кому кричали и чьим мастерством восторгались. Выждав, командир негромко сказал:

– "Мессершмитты" сбили Пе-2.

Однако на этом дело не кончилось. Сделав круг над местом упавшей "пешки", "мессершмитты" полезли вверх, в зону, где лейтенант Илья Бочаров осторожно прощупывал новую технику. Что и говорить, для фашистских асов это была находка. Конечно, они не знали, что лейтенант Бочаров еще ни разу не пилотировал на новой машине, но могли догадаться: опытному летчику незачем выполнять мелкие виражи. И еще, что больше всего соблазняло фашистов, советский самолет был один и расправиться с ним не составляло большого труда.

Но Бочарову на этот раз повезло. Да и сам он не оплошал. Увидев пару Ме-109, Илья начал выписывать такие фигуры, на которые в другой обстановке вряд ли отважился. И этим, безусловно, сорвал фашистам план молниеносной победы. Помогло ему и еще одно немаловажное обстоятельство.

"Клюнув" на Бочарова, гитлеровцы не заметили, что на тысячу метров выше и чуть в стороне находился еще один наш самолет – "Чайка", барражирующая над Волоколамском. Ее пилотировал командир звена второй эскадрильи лейтенант Петр Александров – смелый и опытный летчик, бывший инструктор Борисоглебской авиашколы, хороший товарищ Томилина.

Петр Иванович спикировал и дал залп сразу двумя эресами. Снаряды разорвались невдалеке от закрутившейся карусели, и этого было достаточно: фашисты моментально оставили поле боя. Мы не на шутку перепугались, увидев явно неравный Бочарова с парой Ме-109. Успокоились только когда Миг-3 зашел на посадку Красный, будто вышел из бани, Илья с минуту молча сидел в кабине. Потом вылез, с трудом стащил одну за другой промокшие от пота перчатки, перевел дух. Теплый сентябрьский ветер, будто успокаивая, ласково теребил его светлые волнистые волосы.

– Ну как, Илья Иванович? – спросил Максимов.

– Вы же видели, – устало ответил Илья. – О чем еще рассказывать.

Он молча шагнул вперед. Мы расступились. Бочаров отошел в сторонку, сел на траву, достал из кармана блокнот, карандаш, посмотрел в нашу сторону и попросил:

– Пока не подходите ко мне.

Мы недоуменно переглянулись: человек вернулся из боя, едва остался в живых, и вдруг "не подходите к нему". Непонятно.

Напряжение постепенно сошло, можно было и пошутить, посмеяться.

Пока мы балагурили, Бочаров что-то писал. Закончив, позвал нас всех к себе. "

– Вот я подсчитал тут, сравнил вираж Me-109 и "мига", – сказал Илья. – На высоте три тысячи метров "мессер" сильнее, вернее сказать, маневреннее. Но знаете на каком вираже он зашел бы мне в хвост? – Вопросительно глядя на нас, Илья помолчал и сам же ответил: – Только на пятом!

– А если учесть, что ты виражил впервые, – тут же нашелся Ганя, – то, пожалуй, только на шестом или седьмом.

Не обратив на Ганю внимания, Бочаров продолжал:

– На высоте около пяти тысяч метров мы будем бить "мессершмитта" довольно легко. Даже на виражах.

– Какой же вывод? – спросил подошедший Томилин.

– Завязав бой, на средних высотах, надо тащить "мессера" на большую высоту, – сказал Бочаров.

– Логично, – согласился Виктор Матвеевич.

– А если он не захочет? – выразил сомнение Ганя.

Томилин не любит, когда летчики что-то не понимают или, хуже того, не хотят понимать. Не глядя на Ганю, цедит сквозь зубы:

– Кто? И чего не захочет?

– Фашист, говорю, не захочет, – горячится Хозяинов.

Характер Гани явно не соответствует внешности. Невысокого роста, толстый, медлительный Ганя вспыльчив, невыдержан, груб. А вообще, весельчак и шутник. И товарищ хороший, преданный. Питолин теперь в другой эскадрилье, но Ганя часто ему звонит по телефону, старается встретиться с ним при каждом удобном случае, поговорить о своем, сокровенном.

– Не захочет и все, – повторяет он, распаляясь, – "мессер" силен на средних высотах, а "миг" – на больших. Фашист это знает. Ты его наверх потянешь, а он возьмет да и не пойдет. Как тогда? К нему спускаться? А внизу ты – утюг...

– Верно, – недовольно говорит Томилин, – утюгом и останешься, если потеряешь главное преимущество – высоту. Особенно, если еще в вираж встанешь.

– А что делать? Как же все-таки драться с "мессером"? – не унимается Ганя.

– Сверху бить надо. Вот так, – левая рука Томилина опускается ладонью вниз, изображая полет Ме-109, правая от плеча, наискосок режет пространство, настигая воображаемого врага. – Пикируешь. Разгоняешь скорость. Прицеливаешься. Бьешь. Снова уходишь вверх...

Любят летчики работать руками, изображать жестами эволюции самолета в полете. И надо сказать, что это наглядно, доходчиво и весьма динамично. Интересно наблюдать это со стороны, когда не слышишь, а только видишь. И особенно, когда инструктор разбирает ошибки летчика после полета на спарке, как изображает он взлет, полет по маршруту, в зону, фигуры высшего пилотажа. Потом, бросив на землю перчатки, будто посадочный знак, начинает строить заход на посадку, изображая руками крены, развороты и другие маневры.

Позже мне доведется видеть артистов эстрады, изображающих жестами, мимикой рыболова, охотника или кого-то еще, я буду восхищаться их мастерством, легкостью исполнения, но вспомнив инструктора-летчика, его жесты и мимику, невольно подумаю: "Далеко артисту до летчика".

И вот теперь, наблюдая стремительный взлет правой руки Томилина, будто воочию вижу атаку МиГ-3; Нанеся быстрый и точный удар, летчик правым разворотом стремительно уносится вверх, кренит машину влево, следит за противником, готовясь к повторной атаке...

Ничего не скажешь, наглядно. Но Хозяинов все-таки не унимается:

– Не так-то просто попасть в самолет с пикирования!

– Правильно, – неожиданно соглашается Виктор Матвеевич, – поэтому с сего же дня займемся тактикой воздушного боя. А то мы, чего доброго, "мессера" примем за "як", если немцы, не дай бог, звезду на нем намалюют. Будем изучать силуэты машин, размеры, положение их в прицеле... Врага надо уничтожать, а не хлопать в ладошки, когда гибнут наши товарищи. А чтобы уничтожать, надо уметь. Все! – заключил Томилин не терпящим возражения голосом и окинул всех твердым холодным взглядом.

Кто-кто, а я-то знаю его...

Впервые мы встретились с Виктором Матвеевичем в Борисоглебской авиашколе. Среди инструкторов он выделялся и внешностью и характером. Среднего роста, худощавый, подвижный, подчеркнуто аккуратный. Темные гладкие волосы. Бледное, чуть удлиненное лицо, толстые губы. Больше всего меня поразили его глаза: светлые, внимательные, очень холодные. Он казался властным, даже надменным. Я очень боялся попасть в его летную группу. И вдруг в начале этого года он приехал к нам на должность командира звена.

Мы, молодые летчики, размещались в общежитии, и у нас был старшина. Эту нештатскую должность исполнял пилот Сережа Максимов, высокий, рыжий и немного чудаковатый парень. Он очень любил командовать, даже писал приказы. Сам писал и сам зачитывал перед строем на вечерней поверке. Известно, что право писать приказы дано только командиру полка и вышестоящим начальникам. Сережа об этом, конечно, знал, но тем не менее....

По приказу Максимова мы ходили в наряд, дежурили в столовой, по его команде ложились спать. Одним словом, Сережа был нашим ближайшим начальником, непререкаемым авторитетом, сам же признавал лишь командира полка.

Но вот волей судьбы Сережа попадает в звено лейтенанта Томилина. Кто же старший? Томилин, у которого в подчинении только звено, или Максимов, у которого – полк. Максимов решил, что старший, конечно, он, и не преминул показать свою власть: в присутствии летчиков эскадрильи сделал своему командиру звена замечание.

– Встать! – тихо, но жестко сказал Томилин, и Максимов безропотно встал. Я тебе покажу, кто из нас старший. Все время будешь в правом нижнем углу...

– "В правом нижнем углу" – это значит на последнем месте в плановой таблице полетов. Таблица, составленная на летный день, рассчитана с точностью до минуты, но выдержать время до конца летного дня всегда что-то мешает. То погода, то еще что-нибудь. Тем, кто запланирован в последнюю очередь, как правило, в этот день летать не приходится. Зато в другой раз они начинают с утра летного дня. Иначе можно отстать от товарищей, выбиться из колеи подготовки.

Но Томилин сказал: "Все время..." Сказал не предвещавшим хорошего тоном, и Сережа, поняв, что это значит, изменился в лице. Он знал Томилина еще по Воронежскому аэроклубу, где тот был инструктором-летчиком, знал по авиашколе. Томилин на ветер слов не бросал...

Однако Сереже было известно и то, что Виктор Матвеевич любит людей волевых, энергичных и, как сам, независимых. Поправив ремень, гимнастерку, глядя Томилину прямо в глаза, Максимов сказал:

– Виноват, товарищ лейтенант. Прошу извинить.

С минуту Томилин смотрел на Максимова, стараясь понять, чистосердечно ли раскаялся его подчиненный.

Затем угрюмо выдавил:

– Ладно. Впредь не ошибайся.

И все свободно вздохнули. И мы, свидетели этого случая, и Сережа Максимов. Инцидент был исчерпан. Такой он, Виктор Матвеевич.

Итак, лейтенант Томилин сказал, что тактикой воздушного боя займемся с сего же дня. Как сказал, так и сделал. В тот же день мы приступили к работе. На поле недалеко от стоянки врыли столбы, десять в ряд по размаху крыльев Хе-111, самого большого из немецких бомбардировщиков. На метр от земли протянули несколько рядов колючей проволоки. Получилось что-то вроде забора.

– Теперь ты, наверное, объявишь наш замысел? – деликатно осведомился Стунжас, обращаясь к Шевчуку.

– Теперь можно, – ответил Анатолий. – Основная работа выполнена.

Действительно, пока мы не знали, что делаем. А все из-за Гани.

Прямо на старте, разобрав воздушный бой Бочарова, Томилин сказал, что надо подумать, как лучше сделать макет самолета-цели. Загоревшись идеей, Ганя сразу начал вносить свои предложения, начисто отвергая другие. Он шумел, горячился, что-то доказывал и слушать никого не хотел, считая, что лучше его никто ничего не придумает. Томилин сначала сердился, потом, слушая Ганю, смеялся и наконец принял решение:

– Думать будем втроем: Стунжас, Шевчук и я. Через час соберемся вместе.

И действительно, через час приступили к работе, но замысел пока оставался тайной.

– Теперь можно, – сказал Шевчук, – но прежде всего скажу, что автор проекта – Стунжас, а я всего лишь технический исполнитель...

Шевчук посмотрел на Ганю, и тот улыбнулся:

– Сказали бы сразу, и никто не стал бы оспаривать.

Шевчук дал Малолетке и Хозяинову длинный мелованный шнур, и через десять минут на столбах и проволоке появился контур Хе-111: крылья, повисшие на них моторы, между ними овальный, яйцеобразный фюзеляж с наростом внизу радиатором и пикой вверху – рулем высоты.

– Очерченный контур оплетем ветками и силуэт бомбардировщика будет готов, – любуясь работой, говорит Анатолий Шевчук. – Сейчас отсчитаем от него расстояния, обозначим каждую сотню метров...

– Это, конечно, неплохо, но "хейнкель" не единственный бомбардировщик Германии. Есть еще и "дорнье" и "юнкерс"... – говорит Максимов.

– Ты прав, Сережа, – отвечает Стунжас. – Но это легко поправить. Очертания "юнкерса", "хейнкеля" или "дорнье" при ракурсе в ноль четвертей, то есть при атаке в лоб или хвост, почти одинаковы, разница только в размахе крыльев. Поэтому мы сделаем не одну линию расстояний, а три.

– А "мессер"! – восклицает молчаливый Иван Малолетко. – "Мессера"-то забыли...

– И, верно. Мы поместим его на силуэте "хейнкеля", – предлагает Шевчук, внакладку побелим и все.

– Вариант не годится, – возражает Илья Бочаров, – "мессер" уплывет с первым дождем.

– Силуэт "мессершмитта" надо сшить из старых чехлов, – предлагает Хозяинов.

– Лучше, пожалуй, ничего не придумаешь, – соглашается Стунжас, и Ганя сияет от удовольствия.

Наследующий день все было готово. На стоянку принесли тренажер – прицел на треноге, схемы с изображенными на них силуэтами вражеских самолетов с секторами обстрела, "мертвыми" зонами, наиболее уязвимыми при атаке местами...

И учеба пошла полным ходом.

Вскоре мы научились сразу распознавать тип неприятельской машины, брать нужное упреждение для стрельбы, точно "вести огонь", орудуя прицелом с любых расстояний. Оставалось проверить уровень нашей выучки в настоящем воздушном бою.

Случай вскоре представился. С курсом на запад над нами прошел фашистский разведчик. Вдогон взлетело звено: Стунжас, Малолетко, Максимов. Великое дело скорость, если ею умело пользоваться. Истребители настигли врага настолько стремительно, настолько неожиданно для себя, что оказались в крайне невыгодном положении: они неудержимо неслись вперед, а разведчик будто застыл на месте.

Такой самолет, как "Чайка", буквально "ходит за сектором газа". Подавая сектор вперед, летчик видит, как стрелка указателя скорости быстро идет в правую сторону – на увеличение. Убирая сектор назад, видит, как стрелка движется влево – на уменьшение. А на "миге" иначе: сектор газа и скорость работают не так согласованно. Машина тяжелая, инертная, скорость нарастает медленно, постепенно. Так же и гаснет. Но от "Чайки" мы еще не отвыкли, а к "мигу" привыкли еще недостаточно, по-настоящему его не освоили.

Командиру звена надо было заблаговременно уменьшить обороты мотора, уменьшить скорость ровно настолько, чтобы не вырываться вперед, а свободно маневрировать сзади цели, на нужной дистанции. Он и хотел это сделать, но было поздно: "миг", как одержимый, стремительно несся вперед. Для звена сложилась весьма неудачная ситуация. Куда деваться? Уйти вверх – значит влететь в облака, потерять цель, а то и столкнуться друг с другом. Отвернуть вправо, влево? Тоже нельзя: пока погасишь скорость, пока довернешься в сторону "юнкерса", он успеет нырнуть в облака. Убрать обороты мотора – значит выскочить по инерции в переднюю полусферу разведчика и, оказавшись без скорости, превратиться в мишень. Оставалось одно, единственно правильное в той обстановке решение: атаковать, ошеломить экипаж огнем и проскочить мимо него на повышенной скорости.

Наши летчики так и сделали. Правда, открыть огонь успел только Стунжас. Немец тоже послал одну короткую очередь, зацепив при этом руль глубины на машине Максимова. На этом схватка закончилась. Не дожидаясь, пока истребители развернутся и пойдут в лобовую атаку, фашист ушел в облачность.

– Тактика – дело хитрое, творческое, – сказал командир полка на разборе этого боя, – иметь огромную скорость – это еще не все, надо уметь ею пользоваться.

Через день Писанко снова зашел к нам в эскадрилью. Улыбаясь, спросил:

– Может, из вас кто стрелял по "юнкерсу"? Признавайтесь, ругать не буду.

Максимов и Малолетко молча пожали плечами, а Стунжас признался.

– Сколько дал очередей? – спросил командир.

– Одну, коротенькую. Правда, из всех пулеметов.

– А чего же молчал? – нахмурился Писанко.

– А что говорить? Если бы сбил...

– Черт вас возьми, – неожиданно вспылил командир. – Что вы за люди! "Юнкерс", атакованный вами, упал, не долетая до Яропольца. Все получилось, как в сказке. Наземный пост сообщил об этом в Москву. Командир авиакорпуса полковник Климов вызвал к телефону командира полка, спросил:

– Почему не докладываете? Ваши летчики сбили "Юнкерс".

– Где?

– В районе Яропольца.

– Но они никого не сбивали?

– Как не сбивали? С поста наблюдали бой. Три остроносых истребителя атаковали бомбардировщик, он ушел и облака, а когда "миги" развернулись и взяли курс на восток, упал и взорвался.

– Может, это соседи? – предположил Писанко.

– В этом районе и в это время никто, кроме ваших летчиков, не был, сказал полковник и сердито добавил: – Разберитесь получше и доложите. Не знаете, что творится в полку.

Молчит Писанко. Недоволен. И сейчас не может забыть последнюю фразу Ивана Дмитриевича. А что больше всего удручает – он оказался прав. Стунжас тактично пытается загладить свою вину:

– Какая разница, товарищ майор, мы сбили или не мы? Важно, что сбили.

Писанко недоуменно смотрит на нас.

– Да, что вы, товарищи! Огромная разница. Во-первых, по количеству сбитых машин оценивается работа полка Сбиваем – значит воюем. Не сбиваем – значит утюжим воздух, на ветер бросаем народные деньги. А за это спасибо не говорят. И меня уже приглашали в райком партии. Стыдно смотреть людям в глаза. Во-вторых, чтобы хорошо воевать, надо учиться. Как? Анализировать каждую встречу с противником, каждый бой, каждую атаку. Выявлять ошибки свои и ошибки противника. А что получается? Кохан сбил – и молчит. Стунжас сбил, и молчит. Почему? Не убедились. Не видели. Вроде бы проявление скромности, а на самом деле – недисциплинированность. Не доложили о проведенном бое, не рассказали, как заходили в атаку, как из нее выходили, как прицеливались, с какой дистанции открывали огонь. Взяли и скрыли. Скромность – дело хорошее, но она здесь ни к чему. Прошу понять это, товарищи.

Командир помолчал, подумал, глядя в окно штабного автобуса, спросил:

– Знаете что нескромно? – И сам же ответил: – Не видеть, а сказать, что видел. Не сбить, а сказать, что сбил. Надеюсь, среди вас не будет таких...

Поднялся, шагнул к двери. Вспомнив, остановился, протянул Стунжасу руку:

– Извини, Ульяныч, чуть не забыл. Поздравляю с первой победой. И надеюсь, не с последней.

Уже с подножки автобуса повернулся и погрозил пальцем:

– Учтите. Хорошо то, что хорошо кончается...

Под городом Белым

2 октября. Ясное осеннее утро. Летчики собрались на командном пункте. Капитан Топтыгин стоит у карты района. С минуту он молчит, будто от него зависит, сказать или не сказать нам о новом тревожном событии. Немецко-фашистские войска прорвались в районе города Белый. Большая колонна мотопехоты идет по шоссе. Советское командование создало специальную авиагруппу, насчитывающую около ста самолетов различных типов

– Пе-2, И-16, И-153, МиГ-3. В нее вошли и две эскадрильи нашего полка – 22 экипажа "Чаек". Боевая задача: помочь своим наземным войскам закрыть брешь в обороне, нанести по колонне мотопехоты штурмовой удар.

– Нанести штурмовой удар, – повторяет капитан Топтыгин.

Каждый из нас невольно задумывается. До этого мы охраняли железные дороги и станции, переправы и населенные пункты, прикрывали аэродромы, дрались с бомбардировщиками и разведчиками. А теперь вот штурмовки... Для нас, истребителей, – новое, необычное дело. Встает капитан Боровский, покашливая, подходит к карте. Евгений Францевич немного волнуется. В первом вылете на штурмовку ему поручено быть ведущим: он теперь заместитель командира полка.

Евгений Францевич подробно объясняет порядок взлета, полет по маршруту до полевой площадки в районе Ржева. Он называет ее аэродром "подскока". Здесь надо подвесить "эрэсы", там – бомбы и дозаправиться горючим и маслом. Боровский называет фамилии летчиков, вошедших в состав группы, объясняет порядок действий экипажей и звеньев над целью, схему самой атаки.

Говорит он доходчиво. По крайней мере мы теперь ясно представляем, что такое штурмовка. По сравнению с ней патрулирование выглядит прогулкой. Даже воздушный бой и то вести, пожалуй, легче. Там можно, используя облачность или солнце, незаметно подкрасться к врагу и ударить внезапно. Здесь не схитришь. Звук мотора ничем не заглушишь. Его услышат еще до твоего подхода к цели, и тебе придется прорываться сквозь огонь зениток. А до этого могут напасть "мессершмитты". Отражать их атаки очень трудно, если твой самолет нагружен бомбами. Мужество и железная воля штурмовику нужны, пожалуй, даже больше, чем истребителю. И все-таки завидую летчикам Михайлову, Карасеву и Питолину, уходящим на такое задание. Смотрю на них, стараюсь поймать их взгляд. Куда там! Даже не повернутся. Сидят гордые, серьезные. Еще бы: идут на большое дело.

Когда Боровский объяснял боевую задачу, Писанко не проронил ни слова. Но мы-то знаем, что он тщательно продумал весь полет от начала до конца. Дело это для него не новое: в 1939 году он штурмовал японцев у реки Халхин-Гол. За собой командир полка оставил только последнее слово – напутствие перед вылетом.

– Самое главное, – говорит он, – осмотрительность.

Не думайте, что если нас много, то "мессеры" не решатся напасть. Скорее наоборот: учтут слабую сторону большой группы – неповоротливость. Особенно надо опасаться охотников – отдельных специально подготовленных пар. Действуют они хитро: внезапный удар и быстрый уход. Как правило, атаку не повторяют, сбивают с первой. Могут подловить на маршруте, а скорее всего при атаке цели.

Майор Писанко говорит спокойно, неторопливо, держится так, будто все полетят, а он останется на земле, и никто по нему не будет стрелять. Спокойствие командира передается " сидящим рядом со мной пилотам.

– Пикируя на цель, – продолжает командир полка, – надо зорко следить за впередиидущим: не крадется ли к нему "мессершмитт"... Выходя из атаки боевым разворотом, посмотри, нет ли в хвосте у тебя фашиста. Завершение штурмовки еще не конец опасностям. Скорее – напротив: оказавшиеся поблизости фашисты не упустят момента связать нас боем, зная, что горючее на исходе...

Писанко нас не пугает. К чему скрывать: враг силен и коварен. Его хитрости надо противопоставить свою, силе – мастерство и отвагу, взаимную выручку.

– Нет страшнее момента, – продолжает наставлять командир, – когда самолет подбит, а летчик не знает, куда идти, чтобы выбраться на свою территорию. От умения ориентироваться нередко зависит жизнь. И последнее – считайте, что это закон: лучше быть убитым, чем попасть в плен.

Писвнко сказал все, что надо для "первого случая". Теперь он начинает давать вводные, стараясь максимально приблизить их к настоящей боевой обстановке. Он хочет проверить, как летчики будут действовать в тех или иных сложных условиях, как они в конце концов соображают.

– В районе цели линии фронта нет, – говорит командир полка, – противник движется узким клином. Вас подбили в момент перехода в атаку. Куда отвернете? – Сделав небольшую паузу, чтобы люди подумали, он вызывает: – Младший лейтенант Питолин!

Питолин моментально встает и кратко отвечает:

– Вправо, на север.

Правильно он решил: севернее – наши войска.

– Молодец, соображаешь быстро, – хвалит его Писанко и дает "новую вводную: – По какой-то причине ты оторвался от группы. Ориентировка потеряна, компас разбит. Решение? Младший лейтенант Михайлов.

Встает наш Аркадий Григорьевич. Как и Стунжаса мы взываем его по имени-отчеству. Большинству из нас по девятнадцать – двадцать лет, а ему двадцать шесть. Окончив аэроклуб, мы сразу пошли в военные школы а он еще был инструктором, учил курсантов. Когда его призвали в армию, летал в одной из частей на Востоке, в авиашколу поступил только в 1937 году.

Михайлов – парень серьезный, остроумный, начитанный. до воины мы служили с ним в одной эскадрилье Молодежь очень часто обращалась к нему по различным вопросам. Отвечал он всегда вдумчиво, толково.

Поправив светлый волнистый чуб, Михайлов говорит:

– Развернусь на север по солнцу. Во второй половине дня оно будет слева и сзади. Этим курсом выйду на железную дорогу и дальше – по шпалам

– Правильно, – согласно кивает Писанко. – А если погода плохая и солнца не видно?

– У меня есть наручный компас, – отвечает Михайлов.

– Хвалю! – восторгается Писанко. – У кого еще есть компасы?.. Ни у кого нет, жаль... Начальник штаба! Позвоните на базу, пусть привезут компасы на всех немедленно, до вылета. И последнее, что хочу сказать вам, товарищи, заключает командир. – Помните и никогда не забывайте: штурмовка или воздушный бой – дело творческое. Ум, хитрость, находчивость – оружие не менее грозное, чем пушки и пулеметы. Думайте. Анализируйте каждый полет. Тактика не любит шаблона. Разнообразие боевых приемов – это внезапность. А внезапность половина победы. И еще – о противозенитном маневре. Чтобы попасть в самолет, зенитчику надо определить его скорость, курс, высоту, рассчитать упреждение... На это он потратит, по крайней мере, секунды и то при условии, что цель будет двигаться по прямой. А если летчик не пойдет прямо, а начнет все время менять курс, скорость и высоту? Сможет ли в таком случае зенитчик прицелиться? Нет! Если даже и сумеет, то весьма приближенно.

Вторая половина дня. Позади – аэродром подскока, впереди – цель. Высота полторы тысячи метров. Первым идет звено Боровского, за ним следуют звенья Сергея Нечаева, Петра Федотова, Максима Кулака, Геннадия Бабенко, Виктора Косарькова и Петра Карамышева. Замыкающее звено имеет задачу – подавить зенитные средства противника.

Над колонной, с превышением в 300-400 метров барражирует Писанко. Иногда он, увеличив скорость, идет впереди боевого порядка, словно увлекает за собой. Это вдохновляет пилотов, придает им силы и уверенность.

Цель близка. Уже виден дым пожарищ. Воздух пропитан гарью. Вот они, следы фашистских злодеяний. По команде капитана Боровского ведущие увеличивают дистанцию между звеньями, чтобы во время атаки не поразить впередиидущих.

Но цель найти нелегко. Немцы умеют маскироваться. Летчики напряженно следят за командиром полка. Писанко выходит вперед. Резко перекладывает машину с крыла на крыло: "Вижу!" Короткий клевок самолета, пулеметная очередь, уход вверх. Это сигнал: "Можно работать, я прикрываю".