Текст книги "Дело Ансена"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Дактилоскопия и хлеб

Ни у Кручинина, ни у Грачика почти не было сомнений в том, что на сковородке они нашли отпечатки пальцев Оле. Эти отпечатки сошлись с отпечатками на кастете, но зато не имели ничего общего со следами на клеёнке. Это служило новым доказательством тому, что ещё кто-то – сообщник Оле, пособник или предводитель – участвовал в убийстве шкипера.

Грачик пошёл в своих предположениях и дальше: не является ли след на кастете случайным и вообще является ли кастет орудием данного преступления? Где уверенность, что именно кастетом был нанесён смертельный удар Эдварду Хеккерту? Ведь кастет не носил следов удара… Почему?

– Одним словом, не являются ли следы на клеёнке следами убийцы? Не появился ли кастет на месте преступления только для того, чтобы навести следствие на ложный путь?.. – Черты Грачика приобрели просительное, почти заискивающее выражение: уж очень ему улыбалась мысль о невиновности Оле. – Ведь если допустить, что я прав, – нерешительно проговорил он, – наш Оле…

– Наш Оле?! Рано, Сурен, слишком рано! – с дружеской укоризной сказал Кручинин. – Когда наконец я приучу тебя к тому, что не следует столь громогласно и с такой самоуверенностью делать предположения!

– Кажется, я ещё ничего не сказал, – заметил Грачик.

– Ах, Сурен Тигранович, а твой более чем выразительный вздох? Разве он не выдал всё, что было у тебя на уме? Право, не стоит, не только в присутствии других…

– Тут же никого, кроме нас.

– Но я-то ведь не ты. А выражать, да ещё столь громко, свои эмоции не следует даже наедине с самим собой. В особенности, когда эти эмоции необоснованны. И вообще ты должен иметь в виду, что преждевременная радость столь же вредна, как и преждевременное разочарование: они размагничивают волю к продолжению поисков.

– А как их узнать, как отличить – преждевременны они или своевременны?

– А ты пережди малость, проверь свои ощущения, убедись в выводах не сердцем, а рассудком.

– Ох, Нил Платонович, дорогой! Всегда рассудок и только рассудок! А как хочется иногда пожить и сердцем! Поверьте мне, друг, сердце не худший судья, чем мозг.

– Только, брат, не в наших делах.

– Значит, вы отрицаете…

Кручинин рассмеялся и не дал Грачику договорить.

– Ради бога без темы о чувствах, об интуиции и прочем! Ведь условились жить по доброй пословице «семь раз отмерь»? Вот ты и мерь теперь: сошлись, не сошлись…

– Любит, не любит, плюнет, поцелует… – насмешливо огрызнулся Грачик.

– Нет, брат, мы не цыгане. – Кручинин похлопал себя по лбу. – Ты вот этим местом должен отмерять. Вот и отмеряй, что может означать сходство одних следов и несходство других… Если допустить твою мысль, будто Оле невиновен, то нужно найти другого убийцу. Он должен быть такого же большого роста.

– Пастор! – вырвалось у Грачика.

Он готов был пожалеть об этом восклицании, но Кручинин одобрительно глядел на него, ожидая продолжения.

– Или… Кассир Хеккерт, – сказал Грачик, – он почти так же велик ростом. Правда, он ходит согнувшись, но… если его выпрямить…

– То он сможет через стол дотянуться до жертвы?

– Да… уж если разбирать все варианты, так разбирать.

– Конечно, – согласился Кручинин. – Но думаешь ли ты, что этот согбенный старик достаточно силён?

– Может быть, и не так силён, как Оле, но слабеньким я бы его не назвал. В нем чувствуется большая сила, настоящая сила.

– Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба эти субъекта?

– Даже скорее кассир, чем пастор, – в раздумье сказал Грачик.

– Брат?! Это было бы ужасно! А впрочем, чего не бывает?!

– Да… чего не бывает, – повторил за ним Грачик. – Этот Видкун мне так антипатичен, что…

– Ну, это, братец, опять твои эмоции! – рассердился Кручинин. – Для дела они малоинтересны. Если изучать, так изучать все. Короче говоря: нам нужны отпечатки того и другого – пастора и кассира. Добыванием их придётся заняться тебе.

Прежде чем Грачик успел спросить Кручинина, как тот советует это сделать, не вызывая подозрений, в комнату постучали: хозяйка звала к завтраку.

За столом уже сидели пастор и кассир. Завтрак проходил в тягостном молчании. Хозяйка время от времени тяжело вздыхала. Её снедало любопытство, но скромность мешала задавать вопросы, а пускаться в рассуждения ни у кого из сотрапезников не было охоты.

Грачик ломал себе голову над тем, каким способом заставить соседей без их ведома выдать свои дактилоскопические отпечатки.

Пастор, казалось, вовсе и не замечал присутствия гостя. Он в задумчивости мял в руке хлебный мякиш. Через стол Грачик видел, что на хлебе остаются чёткие отпечатки кожного рисунка пасторских пальцев – указательного и большого. Грачик решил, что пастор, помимо собственного желания, подсказывает выход из затруднений, и ему непреодолимо захотелось протянуть руку и взять этот хлебный мякиш. Но тут пастор стал раскатывать свой шарик по столу лезвием столового ножа. Шарик сделался гладким и перестал интересовать Грачика. Противное ощущение, будто священник знал его намерения и ловко обвёл его, не давало Грачику покоя и заставило даже рассматривать пастора под каким-то новым, критическим углом зрения. Впрочем, решительно ничего, что могло бы опровергнуть прежнее благоприятное впечатление, произведённое на Грачика этим сильным, собранным человеком, он не обнаружил и в душе выбранил себя за легкомыслие. Он уже готов был встать из-за стола и признать свою несостоятельность, когда заметил, что пастор снова, глядя куда-то поверх голов сидящих, взял мякиш и стал его разминать.

– Я покажу вам фокус, – негромко проговорил пастор. – Пусть кто-нибудь из присутствующих, хотя бы вы, господин Хеккерт… под столом, так, чтобы я не мог видеть, сомнёт кусочек хлебного мякиша, и я скажу, какой рукой это сделано.

Кассир, сохраняя свой мрачный вид и, кажется не задумываясь над тем, что делает, послушно скатал под столом шарик и протянул его пастору.

– Нет, нет, – сказал пастор, – раздавите его между пальцами так, чтобы образовалась лепёшка.

Кассир протянул пастору раздавленный мякиш. Достав из кармана маленькую, но, по-видимому, очень сильную лупу, пастор внимательно изучил кусочек хлеба и с уверенностью произнёс:

– Левая.

Кассир ничего не сказал, но по его глазам Грачик понял, как тот поражён: пастор угадал! Но кто мог ответить Грачику на вопрос, было ли это случайностью или пастор разбирался в дактилоскопии? Ведь для того, чтобы, не выписав формулу, вынести столь безапелляционное решение по небольшому отпечатку, не проявленному с достаточной чёткостью, не увеличенному и, может быть, не полному, нужно было быть артистом этого дела.

Мысли сменяли одна другую в мозгу Грачика. Откуда у пастора лупа? Зачем? Почему он так хорошо знаком с дактилоскопией?

Тут же родился план:

– Может быть, и я смогу? Сожмите-ка мякиш! – сказал он пастору.

Пастор с улыбкой опустил руки под скатерть и через мгновение протянул Грачику сдавленный в лепёшку довольно большой кусочек хлеба; узор папилярных линий выступал на нём с достаточной яркостью и полнотой.

К этому времени в кулаке у Грачика уже был зажат другой кусочек хлебного мякиша. Он взял оттиск пастора и, делая вид, будто ему нужно больше света, отошёл к окну.

Через минуту он вернулся и, разминая хлеб в пальцах, разочарованно сказал:

– Не понимаю – как вы это делаете?

Пастор рассмеялся. Поверил ли он тому, будто Грачик действительно надеялся проделать то же, что проделал он сам, или принял все это за шутку, это уже не имело значения. То, что было нужно Грачику, – оттиск пасторских пальцев, – находилось у него.

Под первым удобным предлогом Грачик ушёл к себе. Работать приходилось быстро. Увеличение было сделано, проявлено и положено в закрепитель. Теперь следовало найти повод для возобновления игры с хлебом, чтобы получить отпечаток Хеккерта.

Кручинин и пастор непринуждённо беседовали у окна.

По-видимому, молодость служителя бога брала верх над положительностью, к которой его обязывала профессия. Грачику казалось, что священник охотно махнул бы рукой на кассира, наводящего на него тоску, и совершил бы хорошую прогулку. Впрочем, пастор, видимо, тут же вспомнил о том, что сан обязывает его по мере сил утешить старика, и принялся развлекать его безобидными шутками. Он довольно чисто показывал фокусы с картами, с монетой, ловко ставил бутылку на край стола – так, чтобы она висела в пространстве.

Кассир мрачно глядел на все эти проделки; водянистые глаза его оставались равнодушными, а тонкие губы были плотно сжаты.

Мысль Грачика непрерывно работала над тем, какую бы вещь из принадлежащих кассиру взять для изучения его дактилоскопического паспорта. Но, как назло, он не видел у него ни одного подходящего предмета. И тут Грачику пришла мысль, которую он и поспешил привести в исполнение.

– Мне все же очень хочется понять, – сказав он пастору, – как вы определяете, какой рукой сделаны отпечатки? Попросим теперь господина Хеккерта зажать между пальцами хлеб, и вы на примере объясните мне. Можно?

– Охотно, – сказал пастор.

Он взял кусочек хлеба, тщательно размял его и, слепив продолговатую лепёшку, прижал её к тарелке ножом так, что поверхность хлеба стала совершенно гладкой, даже блестящей. После этого он подошёл к кассиру и, взяв три пальца его правой руки, прижал их к лепёшке.

Грачик волновался, делая вид, будто замешкался, закуривая папиросу, когда пастор сказал:

– Теперь идите сюда, к свету, я вам поясню.

Не спеша Грачик подошёл к окну и выслушал краткую, но очень толковую лекцию по дактилоскопии.

– Дайте-ка сюда этот отпечаток, – сказал он пастору, – я поупражняюсь сам.

Грачик торжествующе посмотрел на Кручинина и, встретившись с его улыбающимися глазами, зарделся от гордости.

Немало труда стоило ему сдержаться, чтобы не броситься сразу к себе в комнату для изучения своей добычи. Он был от души благодарен Кручинину за то, что тот наконец поднялся, поблагодарил собеседников за компанию и, взяв своего молодого друга под руку, увёл.

Когда вся тщательно проделанная подготовительная работа была закончена, Грачик торжественно разложил на столе серию дактилоскопических карт.

– Вы проверите формулы? – спросил он Кручинина.

К его удивлению, Кручинин, зевнув, равнодушно заявил:

– Закончи сам, старина, а я сосну.

Криминалистика и воображение

В задумчивости стоя над картами, Грачик поглаживал пальцем свой тоненький ус, как делал обычно в минуты волнения. И тут его внимание привлёк лёгкий запах ацетона. Грачик принюхался: запах исходил от его пальца. Где же это он притронулся к ацетону?.. На память ничего не приходило. Он один за другим перенюхал все предметы, побывавшие у него в руках, – напрасно. И вдруг, когда он уже собрался было подойти к умывальнику, чтобы разделаться с неприятным запахом, на глаза ему попались лепёшки из хлебного мякиша, прилепленные к дактокартам. Одну за другой он поднёс их к носу и с удивлением заметил, что хлеб, побывавший в руке пастора, пахнет так же, как его палец. Несколько мгновений Грачик думал над этим, но решил только, что нужно будет обратить внимание на руки пастора: не делает ли он маникюра?

Мысль казалась нелепой, но ничто другое не приходило на ум.

Помыв руки и стоя с полотенцем, Грачик наблюдал за Кручининым и думал о возможной причине равнодушия, так внезапно овладевшего его учителем. Грачик достаточно хорошо знал его, чтобы понять, что дело перестало его интересовать. Но что же случилось? Раз Кручинин мысленно «покончил» с этим делом, значит у него были к тому веские основания. По-видимому, вопрос о непричастности пастора и кассира к убийству шкипера был для Кручинина решён каким-то другим путём.

Грачик молча наблюдал, как Кручинин укладывался спать, как блаженно закрыл глаза. С досадой вернувшись к столу, он лишь по привычке доводить до конца всякое исследование взял дактилоскопический отпечаток кассира. И вот тут словно кто-то толкнул его: узор отпечатков кассира на хлебном мякише дал ту же формулу, что и следы, обнаруженные на кастете.

Братоубийство?!.

Кажется, было из-за чего броситься к Кручинину, но Грачик сдержал себя: ведь в свою очередь следы на кастете сошлись со следами на сковороде! Как же так?.. Выходит, что следы на сковороде принадлежат кассиру?!. Но этого не могло быть! Никак не могло быть! Грачик уселся за проверку карты. Он знал, что если в работе содержится малейшая ошибка, эта ошибка послужит предметом, может быть, и очень поучительной, но достаточно острой и неприятной беседы. Кручинин не терпел скороспелых выводов и не упускал случая использовать промахи ученика для предметных уроков. Грачик никогда никому не признавался, сколько болезненных уколов его самолюбию было нанесено дружеской насмешкой учителя. Но, по-видимому, средство воздействия было избрано Кручининым верно. Его снисходительная ирония или скептически заданный вопрос подхлёстывали ученика больше, чем скучная нотация. Они заставляли мысль Грачика работать с такой интенсивностью, что решение поставленной задачи почти всегда приходило. Стоит заметить, что, при всей ироничности кручининских уроков, они никогда не были оскорбительными. И когда Кручинин от души радовался верному выводу Грачика, то делал это так, что сам Грачик готов был приписать свой успех не чему иному, как силе собственного интеллекта, который почему-то называл воображением.

Кстати, о слове «воображение», допущенном Грачикой в применении к такому делу, как криминалистика. По всей вероятности, ведомственные специалисты нападут на подобный вольный термин. О каком воображении, скажут они, может идти речь там, где всё должно быть скрупулёзно точно, где господствует только наука? Приверженцы официально-аппаратного способа работы (а следовательно, и мышления) считают, что следователь, криминалист, розыскной работник, будучи адептами науки, должны в своём деле идти путями, заранее определёнными в учебниках и инструкциях. А был ли не прав Грачик, полагая, что хороший следователь, криминалист и розыскной работник должны обладать и хорошо работающим воображением? Воображение в сочетании со способностью к психоанализу и с хорошей наблюдательностью – вот что вкладывалось в термин «интуиция», столько времени служивший предметом беспредметного спора. Богатство и гибкость воображения совершенно необходимы следователю. Составление верной картины совершённого преступления – работа глубоко творческая. Только человек, сочетающий гибкость и смелость воображения со знаниями юриста, криминалиста и психолога, может стать победителем в нелёгком споре с преступником. И в самом деле, что такое версия преступления, как не плод творческого воображения следователя? Подразумевает ли картина, созданная воображением, отсутствие точности? Конечно, нет! Только точно работающее воображение, то есть воображение, работающее на основании научных посылок, в свою очередь вытекающих из такого же точного анализа фактов, может найти ту единственно правдивую картину, которая является неопровержимой.

Идти по следу правонарушителя с уверенностью, что он будет настигнут и изобличён, – значит воссоздать ясную и единственно верную картину его действий в процессе замышления и совершения преступления и в ходе попыток преступника замести следы содеянного им, избежать заслуженной кары. Достаточно ли для этого одной науки? Конечно, недостаточно. Без творческого вдохновения следователь не может ничего достичь, так же как ничего не достигнет писатель, художник или актёр, пытаясь воссоздать образ или картину, воспроизвести действие или мысль задуманного героя без вдохновения, довольствуясь одной только теорией.

Некоторые возражали, что-де аналогия между следователем и работником розыска, с одной стороны, и работником искусства – с другой, не только не показательна, но даже незакономерна. Они утверждали, будто работник искусства находится в более простых условиях работы. Он-де свободен в выборе черт, мыслей и действий своих героев, а следователь вынужден воспроизводить образ, мысли и действия реально существующего, но неизвестного ему героя лишь по характеру его мыслей и действий. При этом забывалось, что путешествие по жизни вместе с героями может рассчитывать на успех лишь при наличии и у автора и у следователя правильного понимания явлений, способности к психоанализу и достаточно богатого воображения. Непременно воображения! Именно воображение, и только оно, может преодолеть узость границ, какие сам себе ставит следователь, как и писатель, если глядит на жизнь из-за забора параграфов. Свобода одарённого творческого ума следователя – вот залог успеха в построении любой версии в любом деле…

Было бы ошибочно думать, будто подобного рода мысли высказывал или тем более внушал своему молодому другу Кручинин. Напротив, он не уставал повторять Грачику, что в их деле, как и во всяком другом, нужны знания и снова знания. А самым главным, необходимым следователю, розыскному работнику, криминалисту, как и всякому другому творческому работнику, является знание жизни…

Закончив проверку дактокарты, Грачик подошёл к постели Кручинина и негромко, как можно равнодушнее, сказал:

– Как вы это находите?

Тот рассеянно поглядел на отпечатки. Сел в постели, пригляделся внимательней.

– Что, по-твоему, нужно теперь сделать? – спросил он.

– Пока прибудут законные власти и можно будет арестовать старика, нужно принять меры к тому, чтобы он не скрылся.

– По-моему, он и не собирается скрываться.

– Вы так думаете? А я бы всё-таки за ним приглядел. Пастору удобней, чем кому-либо другому, оставаться около Хеккерта.

– Правильно придумано, – согласился Кручинин. – Иди и скажи это пастору… Расскажи ему все.

– Быть может, лучше бы вы сами?

– Чтобы сказал ему я сам?.. Ну что же… Пожалуй, ты и прав.

И тут, уже собравшись было идти, Кручинин вдруг остановился. Он подошёл к окну и, глядя на собиравшиеся в небе тучи, нахмурился. Не понимая причины этой внезапной нерешительности, Грачик молчал.

– Мне пришла на ум противная мысль, – проговорил Кручинин. – Из-за чего мы тут хлопочем?.. Действительно ли нас с тобою так волнует эта смерть и мы готовы, как бескорыстные охотники за правдой, искать её виновника только потому, что нас возмущает факт преступления? Не маячит ли где-то там глубоко в нашем с тобой сознании мыслишка: смерть шкипера, наступившая, возможно, от руки Ансена, приведшего нас сюда, – не имеет ли она какого-нибудь отношения к делу, ради которого мы сидим здесь?..

– Не понимаю вас, – удивился Грачик. – Не понимаю этих самых… мыслей?

– Конечно, тебе-то все ясно! – усмехнулся Кручинин. И, глядя Грачику в глаза, строго сказал: – А тебе никогда не приходила мысль о том, что, при всех разговорах о ценности человеческой жизни, именно её-то мы иной раз и ценим куда меньше, чем следует. Особенно теперь, быть может, под влиянием войны, мы меньше считаемся с утратами… Можно подумать, что мы забыли: ведь утрата человеческой жизни, в отличие от материальной ценности, как бы велика она ни была, невозместима!.. Невозместима! – повторил он как мог внушительно. – В наше острое время, как изволит говорить пастор, из-за остроты борьбы мы готовы драться за материальное, преследовать за его разрушение, убивать – да, даже убивать! – за причинённый ущерб. Но это же страшная нелепость: покушение на банку государственного варенья волнует нас едва ли не так же, как посягательство на жизнь человека.

– Да к чему вы?!

– К тому, что я пойду сейчас к пастору не потому, что брат поднял руку на брата, нет! Я пойду потому, что подозрительный кассир, в чьих руках, по-видимому, и зажата нить от интересующих нас фашистских тайников, убрал опасного для себя человека – шкипера… Я спрашиваю себя, а что бы я сделал, если бы не было этого тайного подозрения?.. Если бы просто брат убил брата – и только ?..

Грачик с удивлением смотрел на друга.

Когда Кручинин сказал пастору об ужасном открытии, тот казался настолько потрясённым, что долго не мог ничего произнести.

– Боже правый, – проговорил он наконец… – Господи, прости ему… – Он несколько мгновений стоял, уронив голову на грудь и молитвенно сложив руки. – Вы уверены в том, что здесь нет ошибки? – спросил он.

– Законы дактилоскопии неопровержимы, – ответил Кручинин. – Впрочем… мне кажется, что вам это хорошо известно…

– Да, да… Но иногда хочется, чтобы наука была не так беспощадна… Братоубийство! Разве это слово не заставляет вас содрогнуться?!

Рагна и Оле

После обеда приехал наконец фогт. Он совершил несложные формальности и ещё раз подтвердил Кручинину официальную просьбу властей помочь им разобраться в этом деле.

К удивлению Грачика, Кручинин ни словом не обмолвился о вероятной виновности старого кассира. Благодаря этому прежняя версия о виновности Оле приобретала уже официальный характер. Обнаруженный на месте преступления кастет и бегство проводника казались представителям власти достаточными уликами. Был дан приказ изготовить печатное объявление, о розыске преступника Оле Ансена; все жители призывались содействовать властям в задержании преступника.

В течение дня Грачик несколько раз перехватывал вопросительный взгляд пастора, устремлённый на Кручинина. Священник как будто тоже не понимал причины молчания Кручинина.

Перед ужином Кручинин собрался на прогулку. Было уже довольно темно. Друзья шли узкими уличками городка к его южной окраине. Кручинин подошёл к освещённому окну какой-то лавки и, развернув карту, стал её внимательно изучать. Он разогнул одну сторону листа и проследил по ней что-то до самого края. Ничего не объяснив Грачику, сунул карту обратно в карман и молча зашагал дальше. Так дошли они до последних домов, миновали их; светлая лента шоссе, уходившего на юго-запад, лежала впереди. Кручинин остановился и молча глядел на дорогу. Грачик подумал было, что его друг кого-нибудь ждёт. Но тот, постояв некоторое время, отошёл к обочине и сел на большой придорожный валун. Грачик последовал его примеру. Тьма сгустилась настолько, что уже трудно было различить лица даже на том коротком расстоянии, на каком они находились друг от друга.

Вспыхнула спичка, и зарделся огонёк папиросы.

– Там граница, – односложно бросил Кручинин, и взмах его руки с папиросой прочертил огненную дугу в направлении, где исчезла едва светлеющая лента шоссе. Помолчав, добавил: – Тот, кому нужно скрыться, пойдёт туда.

Теперь Грачику стала понятна цель этой рекогносцировки: они искали следы Оле.

Кручинин поднялся. Они обогнули скалу, и открылась ночная панорама городка. Почти тотчас же перед ними возник силуэт человека. Фигура была неподвижна. Приблизившись, они увидели женщину.

– Я жду вас, – послышался глухой голос. Лицо незнакомки было укутано платком. Заметив движение Грачика, она поспешно сказала: – Нет, нет, не нужно света.

Это было сказано так, что Грачик испуганно отстранил руку, будто фонарь, который он держал, мог вспыхнуть помимо его воли.

– Я – Рагна Хеккерт, – сказала женщина.

Кручинин выжидательно молчал.

Она тоже ждала, что они заговорят первыми.

– Я знаю, почему убили дядю Эдварда, – сказала она наконец.

– И, может быть, знаете, кто убил? – спросил Кручинин.

– Нет… этого я не знаю… Хотите знать, почему его убили?..

И вот что они услышали.

Отец Рагны – Видкун Хеккерт – оставался в должности кассира ломбарда и во время пребывания тут немцев. Немцы ему доверяли. По каким-то соображениям они не вывезли в Германию наиболее ценные вклады – золото, серебро. Когда стало ясно, что нацисты будут изгнаны, жители снова потребовали возвращения вещей, и тогда-то все услышали, что ценности исчезли – будто бы гитлеровцы увезли их в Германию. Но Видкун Хеккерт не только знал, что ценности остались у них в стране. Он знал и место, где они спрятаны. Немцы под страхом смерти приказали Видкуну хранить тайну и обещали явиться за ценностями при любом исходе войны. Недавно Видкун поделился тайной с братом Эдвардом. Он боялся этой тайны, не знал, что с нею делать, не знал, как поступить – ждать прихода немцев или открыться своим властям? Эдвард осудил поведение Видкуна и сказал, что если кассир не сообщит все властям, то шкипер сделает это сам. Рагна знает, что отец ещё с кем-то советовался, но с кем – сказать не может. Ей кажется, что об этих разговорах отца с дядей Эдвардом пронюхала оставшаяся в стране гитлеровская агентура. Рагна уверена, что по приказу этой-то агентуры и убили шкипера, прежде чем он выдал тайну брата-кассира. Если бы знать – с кем отец ещё советовался?

– Если бы знать, куда ушёл Оле! Он, наверно, все знает! – воскликнула Рагна.

После некоторого размышления Кручинин мягко сказал:

– Я не уверен в том, что Оле убил шкипера, и могу сказать: завтра мы будем знать убийцу, кто бы он ни был.

Восклицание радости вырвалось у девушки и заставило Кручинина умолкнуть.

– Но, – продолжал Кручинин, – если вы скажете кому-нибудь о том, что виделись со мной, я ни на секунду не поручусь за жизнь вашего отца.

– Да, да, я буду молчать!.. Конечно, я буду молчать… Я так и думала: нас никто не должен видеть вместе. Поэтому и пришла сюда… Я с утра слежу за вами.

– Идите. Пусть ваша догадливость и труд не пропадут напрасно из-за того, что кто-нибудь увидит, как мы вместе возвращаемся в город.

– Помоги вам бог, – прошептала Рагна, и её силуэт быстро растворился в темноте. Не было слышно даже шагов – по-видимому, она была в обуви на каучуковой подошве.

– Предусмотрительная особа, – негромко и, как показалось Грачику, иронически произнёс Кручинин и опустился было на придорожный камень, но тут же вскочил, словно камень был усыпан шипами.

– Сейчас же верни её! – бросил он торопливым шёпотом. – Верни её!

За две минуты, что прошли с момента её исчезновения, Рагна не могла уйти далеко, а между тем, пробежав сотню шагов, Грачик её уже не нагнал. Он ускорил бег, но напрасно; метнулся влево, вправо – девушки не было нигде. Ни тени, ни шороха. Грачик исследовал обочины, отыскивая тропинку, на которую могла свернуть девушка, – нигде никаких поворотов.

Грачик вернулся к учителю с таким чувством, словно был виноват в исчезновении Рагны. Кручинин молча выслушал его. В темноте вспыхнула спичка: он снова закурил. Его молчание тяготило Грачика.

– Зачем она вам понадобилась? – спросил он.

– Чтобы исправить свою оплошность… На этом случае ты можешь поучиться тому, как важно не поддаваться первому впечатлению и в любых обстоятельствах сохранять выдержку. На работе нужно забывать о чувствах, нужен только рассудок, способный к вполне трезвому расчёту.

– О чем вы? – нетерпеливо спросил Грачик.

– Я, как мальчишка, впервые вышедший на операцию, обрадовался неожиданному открытию: убийство совершено для сохранения тайны немецкого клада! А о главном забыл: убедиться в правдивости этой версии и предотвратить исчезновение преступников. То, что они удерут вместе с кладом, я смогу пережить, но документы, документы…

– Вы уверены, что там хранится и архив?

– Они не могли организовать тут несколько тайников. Архив хранится вместе с ценностями, прибережёнными для оплаты агентуры.

– Значит, вы не верите в то, что этот архив сожжён?

– Если наци и сожгли, то скорее книги ломбарда, чем эти документы. Архив должен быть в этом тайнике!

– Если Рагна скажет вам, где он…

Кручинин молча отбросил в сторону недокуренную папиросу.

И тотчас же с той стороны, где в темноте исчез огонёк окурка, раздался выстрел. В последовавшей за ним тишине Грачик услышал, как упало на землю тело Кручинина. Издали донеслись тяжёлые шаги убегавшего человека. Гнаться за ним в темноте по незнакомой, заваленной камнями местности было бесполезно. Грачик бросился к другу.