Текст книги "Заколдованная буква"

Автор книги: Николай Носов

Соавторы: Фазиль Искандер,Лев Кассиль,Леонид Пантелеев,Виктор Драгунский,Владимир Железников,Михаил Зощенко,Ирина Пивоварова,Радий Погодин,Анатолий Мошковский,Андрей Некрасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Дым в рюкзаке

В субботу днём моя мама опять привезла из Москвы к нам на дачу моего двоюродного брата Мишку.

Вероятно, об этом приезде и папа и Наташка узнали заранее, потому что ещё за час до Мишкиного появления они начали прятать в доме всякие кожаные вещи и предметы. Всё это складывалось на веранде в окованный железом бабушкин сундук.

А я сидел безучастно на лестнице и переживал трагическую гибель своих любимых ботинок.

Мои грустные мысли от нечего делать как-то сами собой складывались в сообщение, которое обычно печатают на последней странице газеты в чёрной рамочке. Эти сообщения называют, кажется, некрологами.

«4 июля сего года, – сочинялось в моей голове, – скоропостижно скончались ботинки Валентина Громова (правый и левый). Они родились на обувной фабрике «Восход» и должны были прошагать по туристским тропам… не один десяток километров… Но глупая и преждевременная смерть вырвала их из наших рядов. Все, кто знал эти чудесные спортивные ботинки, сохранят о них светлую память… Выражаем своё искреннее соболезнование… их владельцу… Валентину Громову.

Группа товарищей».

– Папа! – закричала Наташка, выходя из сарая. – А мы с тобой охотничьи сапоги забыли! Они тоже ведь кожаные!..

– Неси их сюда! – крикнул папа.

Наташка демонстративно проволокла по лестнице папины сапоги и даже на секунду задержала их под самым моим носом. Назло мне. Как будто не знала, что я, после того как съел свои ботинки, не могу переносить даже запаха кожи.

Я сидел не дыша до тех пор, пока Наташка не сжалилась и не утащила эти вонючие ботфорты на веранду.

Нет, какая жестокость! Сыпать, как говорится, соль на мои незажившие раны!..

В это время звякнула калитка, и на дворе в сопровождении моей мамы с рюкзаком за плечами возник мой двоюродный брат Мишка.

При виде его я испытал в душе два совершенно противоположных ощущения: чувство радости и чувство ужаса. Поодиночке эти чувства, конечно, мне приходилось испытывать и раньше, но одновременно я испытывал их в первый раз.

Наташка с сапогами застыла на пороге веранды. А папа побледнел и, приложив одну руку к сердцу, опустился в плетёное кресло. А мама платком вытерла лоб и почему-то виновато улыбнулась. А я как сидел, так и закрыл глаза, чтобы не видеть Мишку. Но в темноте перед моими глазами закрутились в кипящей воде мои ботинки… То левый выплывает, то правый!.. Поэтому я сразу же открыл глаза. Лучше видеть Мишку, чем…

– А к вам Мишенька приехал! – сказала моя мама как бы радостным и вместе с тем тревожным голосом. – Аня вечером дежурит, поэтому просила, чтобы Мишка погостил у нас…

Папа улыбнулся кисло-прекисло, а мама, вероятно, для того, чтобы хоть немного его обрадовать и развеселить, сказала:

– Я взяла три билета в театр, так что потихонечку будем собираться… и поедем… А Валя с Мишей покараулят дачу…

При слове «поедем» Наташка запрыгала и захлопала в ладоши, папа почему-то вздрогнул, осмотрел меня с ног до головы и вытянул у меня из брюк кожаный ремень. Потом он подошёл к Мишке и, указав пальцем на его ноги, обутые в кожаные ботинки, сказал:

– Снимай!

Мишка разулся, не сводя глаз с моих новых суконных ботинок на резиновом ходу.

А я не сводил глаз с Мишкиного рюкзака. Я на него сразу обратил внимание. Не понимаю только, почему этот загадочный рюкзак не заинтересовал моих родителей. Ну, мама, наверно, приняла Мишку за обыкновенного туриста. А папа? А папа, наверно, кроме съедобной кожи, в присутствии Мишки больше ни о чём не мог думать. А я сразу понял, что этот рюкзак означает… Он означает, что… «подготовка к отважным путешествиям продолжается…» и надо «ждать указаний».

Пока папа гремел на веранде крышкой сундука и замком, Мишка подтянул лямки и, шатаясь под тяжестью рюкзака, направился молча на берег Москвы-реки, на то самое место, где мы с ним так безжалостно расправились с моими ботинками. Я, конечно, уверенно… и в то же время неуверенно зашагал вслед за Мишкой. С трудом сбросив с себя на траву рюкзак, в котором при этом что-то лязгнуло и громыхнуло, Мишка повалился без сил на берег. А я опустился на траву поближе к рюкзаку и незаметно потрогал его рукой. На ощупь в рюкзаке, по-моему, было что-то очень круглое и очень железное. Но что? Как назло, Мишка всё время молчал. Он достал из-за пазухи какую-то зачитанную книжку и уткнулся в неё носом. Называлась книжка непонятно: «Мои друзья из племени нанкасе».

Решив, что это название мне пока ничем не грозит, я опять было затосковал о ботинках, даже не предполагая, что ровно через полчаса Мишка подвергнет меня таким испытаниям, по сравнению с которыми гибель моих ботинок будет выглядеть жалким и незначительным событием.

– Когда там, в театре, начало? – спросил Мишка, бросив нетерпеливый взгляд на часы.

– В шесть тридцать, – сказал я.

Видимо, эта цифра Мишку вполне устраивала, потому что он как-то вдруг подобрел и сказал своим хриплым и ужасным голосом:

– В конце концов, там… – Мишка бросил взгляд в жуткую даль… – там надо будет уметь не только есть всякие кожаные вещи и предметы…

В кустах раздался лёгкий треск.

Мишка замолчал и огляделся подозрительно по сторонам. Я замер.

– Там надо будет уметь делать, например, кое-что и потруднее…

– Что, например, потруднее? – спросил я, насторожившись.

– Ну, например… например, – сказал Мишка, – уметь читать дым…

Сказав это. Мишка ударил несколько раз рукой по рюкзаку. Раздался металлический треск, как будто кто-то прошёлся по железной крыше.

– Это как же – читать дым? – спросил я.

– Очень просто! – сказал Мишка. – Тебе, скажем, нужно в джунглях передать мне секретно свои мысли на расстоянии. Ты зажигаешь костёр с дымом, сидишь и думаешь о своих секретных мыслях, а я сижу от тебя, скажем, за тридцать километров и секретно читаю дым… то есть не дым, а твои секретные мысли.

– Без радио? – спросил я.

– Конечно! – сказал Мишка.

– Не может быть! – сказал я.

Тогда Мишка раскрыл зачитанную книжку под названием «Мои друзья из племени нанкасе» и стал шёпотом читать:

– «…Но больше всего меня удивил случай в Африке среди племени нанкасе. Заметив на горизонте дым, я указал на него проводнику Мзинга и сказал: «Пожар!» Мзинга всмотрелся в даль и сказал: «Нет! Это наши люди сообщают, что охотятся у реки и упустили газель, но убили антилопу…»

В это время за нашими спинами затрещала сирень, и из кустов высунулось лицо моей сестры Наташки. Она подозрительно посмотрела на нас с Мишкой, поправила левой рукой причёску, сделанную специально для театра, и сказала:

– Читаете? Ну, ну!.. Читайте! Читайте!.. – и скрылась.

Мишка дождался, когда затихли её шаги, и сказал:

– Так что ты давай!

– Что давай? – спросил я.

– Готовься! – сказал Мишка.

– К чему? – спросил я.

– Как – к чему? – сказал Мишка, – К чтению твоих и моих мыслей с помощью дыма.

Хуже этого испытания Мишка, пожалуй, тоже ничего не мог придумать. Мало ли какая недостойная отважного путешественника мысль может вдруг мелькнуть у меня в голове! У меня, может, вообще в голове не мелькает ничего такого достойного.

Я тут же представил, какая может разыграться на этом несчастном для меня берегу сцена, если Мишка действительно сумеет (Сумеет! Сумеет!) при помощи дыма прочитать мои мысли. Сначала к небу пойдёт жидкий дым, потом туда же вместе с дымом повалят мои жалкие мысли. Мишка их, конечно, сразу прочитает (Прочитает! Прочитает!) и заорёт, конечно, на весь дачный посёлок.

«Как! – заорёт Мишка. – Что я вижу? Он всё ещё жалеет о том, что мы съели его ботинки! И мечтает о какой-то кожаной курточке на «молниях»?! И думает, как бы ему познакомиться с какой-то Танечкой из соседней дачи?! Боже мой! И я эту скареду, этого пижона и донжуана хотел взять с собой в отважное путешествие!..»

Нет, надо сейчас же отговорить Мишку от этой ужасной затеи.

– Слушай, Мишка, – сказал я, – а почему бы нам не поучить с тобой азбуку морзе?.. С её помощью тоже ведь можно передавать мысли на расстоянии.

– Азбуку морзе? – прошипел Мишка, испепеляя меня взглядом. – Да наши радиопередатчики давно утонули при переправе через горную речку!

– Тогда, может, можно будет передать мысли при помощи тамтамов?.. Я читал про такие барабаны… Или ещё я читал про слоновьи бивни, – сказал я. – Если в них погудеть, то тоже можно передать мысли на триста километров.

– «Барабаны»! «Бивни»! – сказал Мишка. – Тебе же нужно секретно передать секретные мысли, а не барабанить и не гудеть по секрету всему свету!

Я подумал, какую бы мне ещё найти отговорку:

– А штраф-то как же?

– Какой ещё штраф? – удивился Мишка.

– Десять рублей… постановление Моссовета… в дачной местности нельзя разводить огонь…

– Огонь нельзя, – сказал Мишка. – А дым можно!

– Так ведь дыма без огня не бывает?

– А это что, по-твоему? – спросил Мишка, подмигивая мне и хлопая рукой по рюкзаку.

– А что это такое? – спросил я.

– Дым без огня! Вот это что такое!

Мишка развязал рюкзак и, оглядываясь по сторонам, вытащил из него круглую металлическую коробку с ручкой, похожую на кассету для кинолент, только потолще, и поднёс её к моему носу.

– «Шашка нейтрального дыма, – прочитал я на этикетке, морщась от неприятного запаха. – По спецзаказу «Мосфильма».

– На киностудию за ними специально ездил, – сказал Мишка. – Три часа пиротехника уговаривал. Еле-еле уговорил.

«Ну, всё, – подумал я про себя. – Не пройдёт и получаса, как я на глазах у Мишки погорю со всеми своими жалкими мыслями».

– Слушай, Мишка, – сказал я, – а почему бы нам с тобой…

Но Мишка меня не стал больше слушать.

– Конечно, – сказал Мишка, – есть ещё такие горе-путешественники, которые и дыма боятся как огня… и для которых штраф в десять рублей дороже интересов всего человечества! И которые могут придумать миллион отговорок, только чтобы…

С этими словами Мишка повалился на песок и стал изо всех сил переживать мою трусость и скупердяйство.

А я?.. Разве я мог перенести, чтобы Мишка принял меня за какого-то труса путешественника? Нет, я не мог этого перенести. Поэтому я встал и сказал.

– Хорошо, Мишка, – сказал я, – я согласен читать дым. Только давай не с помощью шашек, а с помощью папирос…

Я думал, что от папирос будет мало дыма, и поэтому Мишка не сможет узнать мои мысли.

– Никаких папирос! Только шашки! – заорал Мишка.

Как раз в это время из кустов неожиданно вышел папа. Он подозрительно осмотрел нас с ног до головы и спросил:

– Какие шашки?

– Ну, шашки! – сказал Мишка.

– Ах, шашки, – сказал папа. – Ну, шашки – это хорошо… – сказал папа, глядя на обложку Мишкиной книжки… – И книжки – это хорошо… – добавил он. – И шахматы… тоже хорошо… а шашки у вас есть?

– Есть, – сказал Мишка, – в рюкзаке!

– Очень хорошо! – сказал папа. – Одним словом, мы уже уходим… дача пустая… я надеюсь… я надеюсь…

Я пошёл проводить наших до калитки, а когда вернулся обратно на берег, там уже всё было готово к чтению дыма.

Две шашки были уже извлечены из рюкзака и положены на землю недалеко друг от друга, рядом с кирпичами для сидения. Шашки оставалось только зажечь, что Мишка и сделал сразу же при моем появлении. Стоя на коленях спиной ко мне, он чиркнул спичкой, и тотчас же из-за его головы словно бы вылетела стайка чёрной мошкары. Мишка обернулся, посмотрел на меня и потёр руки.

– Сейчас… – сказал Мишка. – Сейчас мы узнаем, чем ты дышишь…

Я присел с закрытыми глазами на кирпич и, чтобы Мишка не узнал, чем я «дышу», стал как попугай, твердить: «Мне не жалко, что мы съели ботинки… мне не жалко, что мы съели ботинки…»

Дым лез мне в глаза, поэтому я продолжал жмуриться и морщить свой нос.

– Глаза открой! – закричал Мишка. – Дым читают с открытыми глазами!

Я открыл глаза и увидел, что из моей шашки идёт дым какого-то подозрительного чёрного цвета. При одном виде этого дыма я первый раз за всё время перестал думать о своих ботинках.

«Ой, ой, ой, – подумал я, – какой-то уж больно страшный дым… как бы пожара не было…» И ещё я подумал, что сейчас Мишка как посмотрит на мой дым, как прочитает его и как, вероятно, заорёт: «Что я вижу? Из шашки идёт обыкновенный дым, а этот неврастеник думает о пожаре! Трус! Ничтожная личность! И этого слабака я ещё хотел взять с собой в путешествие!..»

Но вместо этого Мишка почему-то закричал совсем другое.

– Слушай! – закричал Мишка. – А почему это у тебя такой жидкий дым?

Я посмотрел в первый раз на Мишкин дым. Действительно, по сравнению с Мишкиным дымом мой дым представлял жалкое зрелище. Из Мишкиной шашки дым валил, как из пароходной трубы, а из моей поднимался какой-то жалкой струйкой.

– Э-э-э! – закричал Мишка. – Да ты, наверное, ни о чём не думаешь!

– Как это не думаю?! – закричал я. – Я думаю!..

– А почему же у тебя такой жидкий дым? – не унимался Мишка.

Я хотел сказать, что, вероятно, какие мысли у человека в голове, такой у него и дым, но удержался и только раскашлялся, потому что дым продолжал лезть мне в глаза, в нос и в рот.

– Придётся тебе ещё одну шашечку добавить! – сказал Мишка, тоже кашляя.

С этими словами он достал из рюкзака ещё пару шашек и запалил их. Одну шашку Мишка оставил себе, другую подставил мне под самый нос и стал её раздувать. Из второй шашки повалил не только дым, но и полетели искры. При виде искр мысли о пожаре вспыхнули в моей голове с новой силой, и я стал думать о том, что будет, если дача и вправду загорится. Всё, наверное, сгорит. И даже бабушкин железный сундук, в который папа с Наташкой сложили всю кожаную обувь. И Мишкины ботинки, кстати, сгорят: они ведь в сундуке, а сундук в даче… И ещё я подумал, что если Мишка сейчас прочитает мои мысли, то это даже будет не так уж плохо. В конце концов, пусть лучше погорю я со своими мыслями, чем дача со всем нашим имуществом.

– Мишка, – сказал я, кашляя, – ну ты хоть одну мою мысль уже различил в дыму?

– Нет ещё, – ответил Мишка, тоже чихая и кашляя.

«Что же делать? – подумал я. – Пока Мишка сумеет различить мои мысли, пройдёт, может быть, час, а может быть, и больше, а дым идёт всё гуще, и искры летят вовсю, и в воздухе уже запахло чем-то палёным…»

А Мишка шепчет:

– Сейчас узнаем, о чём он думает!

Я уже, чтобы помочь Мишке, начинаю шёпотом вслух мыслить.

– Я, – говорю, – думаю о том, Мишка, как бы пожара не было.

А Мишка и не слушает мой шёпот. Он мне сам орёт:

– Сидишь неправильно! Далеко от дыма сидишь! Так, конечно, никакие мысли не прочтёшь!

– Далеко!.. И так дышать нечем.

– Надо в самом дыму сидеть! – кричит Мишка. – Чтобы мысли дымом пропитались, а дым – мыслями. Вот как надо!..

С этими словами Мишка сунул запросто свою голову прямо в дым, подержал немного и вытащил обратно. Белое Мишкино лицо после этого сразу же превратилось в негатив. А по щекам его побежали слёзы. Затаив дыхание я повторил Мишкин манёвр и тоже тихо про себя разревелся.

– Так, – сказал Мишка, плача, – теперь глотни его! Глотни!

Я глотнул. Мне уже было всё всё равно, лишь бы Мишка скорее прочитал мои мысли про пожар.

– Так, – сказал Мишка, чихая, кашляя и плача, – Теперь другое дело! Теперь гораздо лучше!

Не знаю, может быть, Мишке стало и лучше, но, когда я сунул голову в дым и потом ещё глотнул его, мне сразу стало гораздо хуже. Я тоже зачихал и закашлял, а по щекам у меня потекли «тройные слёзы» (одни из-за того, что дым ел глаза, другие оттого, что мне стало жалко нашу дачу, а третьи потому, что Мишка и после глотания дыма не прочитал ни одной моей мысли). А дым над нами стоял уже как над морской эскадрой, и спину уже почему-то пекло. Я хотел обернуться, посмотреть на дачу, а сам боюсь: вдруг она действительно горит?

А Мишка всё бормочет:

– Сейчас узнаем, о чём он думает!..

«Узнаем! Узнаем!» А сам всё опять не узнаёт. Тогда я не выдержал и просто заорал.

– Не знаю, – кричу, – о чём ты, Мишка, думаешь, но я лично думаю о том, что дача наша уже горит и нам с тобой, Мишка, надо не дым читать, а тушить пожар!

А Мишка кричит:

Что ты мне про свои мысли кричишь! Ты мне про мои мысли кричи!

– А я кричу:

– Свои мысли ты и сам знаешь! А мои не можешь прочитать! Не можешь!

А Мишка кричит:

– А я почему не могу их прочитать? Потому что мой дым перепутался с твоим, и я не могу отличить свои мысли от твоих!

А я кричу:

– Мои мысли о том, что надо звонить по 01! А все остальные, – кричу, – это твои, Мишка, мысли!

И тут, вместо того чтобы сказать мне спасибо за помощь, Мишка вдруг как рассердится на меня.

– Некоторые типы говорят слова, чтобы скрыть свои мысли, но эти штучки у них не пройдут! Нас не собьёшь!

К этому моменту я уже так наглотался дыма, и почувствовал себя так неважно, и так мне вдруг стало всё равно, что подумает обо мне Мишка, что я перестал помогать ему читать мои мысли. Я быстро обернулся, смотрю сквозь дым – все окна нашей дачи такие, как будто в комнатах кто-то проявляет пластинки при красном свете. Тут уж я просто завопил:

– Пожар! Пожар! Горим! Горим!

Вероятно, мои мысли о пожаре если не Мишке, то кое-кому всё-таки удалось прочитать. Потому что, когда я закричал, над нашей дачей остановился в воздухе вертолёт. А со стороны речки, преодолевая дымовую завесу, к берегу стал подруливать катер речной милиции. А в глубине дыма за оградой раздались громкие голоса и вой пожарной сирены.

Как мама и папа наткнулись на нас с Мишкой в чёрном тумане, из-за чего мама упала в обморок, что кричал командир пожарных, когда обнаружил дымовые шашки и не. обнаружил никакого пожара, и что после этого началось, как реагировали на всё это наши соседи, почему милиционер катера записал наш телефон, чем пригрозил брандмайор моему папе и как мы себя чувствовали всё это время – я рассказывать не буду!

Всё, что я перечислил, мы с Мишкой перенесли мужественно и героически. Как и полагается всё переносить настоящим путешественникам. Только один раз наши ряды с Мишкой дрогнули и пришли в замешательство: это когда приехавший на «скорой помощи» врач установил у нас обоих отравление угарным газом, правда, не очень тяжёлое. Достав две кислородные подушки, он заставил нас с Мишкой дышать кислородом. Потом он заставил нюхать нашатырь, потом он заставил раздеться и растёр с ног до головы, потом хотел обложить нас грелками… Уж против чего, а против грелок Мишка просто взбунтовался. А за ним взбунтовался и я.

Мишка орал, что он нигде ещё не читал, чтобы путешественникам, которые читали дым и мысли с помощью дыма, давали после этого нюхать нашатырь и обкладывали грелками.

– Во-первых, – сказал папа, – вы дым не читали, а вы просто его нюхали… Во-вторых, – сказал папа, – для того чтобы читать мысли на расстоянии, надо иметь не только расстояние, но и мысли…

По-моему, папа хотел сказать нам с Мишкой ещё что-то «в-третьих», и «в-четвёртых», и «в-пятых», но доктор сказал, что нам с Мишкой необходимы тишина и полный покой. После этого все ушли. И мы с Мишкой остались одни в тишине и в полном покое.

Если не считать нашего покашливания, то мы с Мишкой лежали молча.

Судя по выражению Мишкиного лица, он опять обдумывал что-то просто невероятное. А я, убедившись, что Мишка ни с дымом, ни без дыма пока не может прочитать мои мысли, я, как всегда, но почему-то с ещё большим наслаждением, предался своим ничем не выдающимся размышлениям.

Сначала я думал о Танечке с соседней дачи, потом о модной курточке на «молниях» и, наконец, о своих съеденных ботинках… Причём на этот раз я думал о них как-то по-новому, без тоски, что ли, и без грусти. Я, например, думал: «Не так уж плохо, что ботинки съели, а как хорошо, что дача не сгорела…»

И уснул. А когда проснулся, было утро и Мишки в комнате уже не было. Тогда я сунул руку под подушку и, как в прошлый раз, обнаружил там записку.

«Всё в порядке! – писал Мишка, – Подготовка к отважным путешествиям продолжается… жди указаний!..»

– А у него действительно температура всегда тридцать шесть и девять? – донёсся из-за стены папин голос.

Мама подтвердила этот невероятный факт.

– Так, может, ему незаметно дать что-нибудь жаропонижающее?.. Аспиринчику, например?..

Радий Погодин

Кирпичные острова

На задний двор редко заглядывали взрослые. Там высились кучи дощатых ящиков, валялись бочки с налипшим на бурые бока укропом. Лежали груды извёстки и кирпича.

В марте, когда с крыш сбросили снег, задний двор превратился в недоступную горную страну, которую с криком штурмовали альпинисты, отважные и драчливые. Самыми бесстрашными среди них были Мишка и Кешка.

Вскоре горная страна стала оседать. Острые пики обвалились. А в конце апреля задний двор превратился в громадную лужу.

Ребята уже не заглядывали сюда. Девчонки– кидали в начерченные на тротуарах квадраты жестяные банки из-под гуталина, именуемые странным словом «Скетишь-бетишь», и без устали прыгали на одной ноге. Мальчишки, вытирая на ходу носы, гонялись друг за другом по всем правилам новой воинственной игры– «Ромбы». И только Сима из четвёртого номера остался верен заднему двору. Он выстругал из дощечек, отломанных от ящика, остроносые корабли. Приладил им клетчатые паруса из тетрадки по арифметику и пустил свой флот в далёкое плавание.

Плывут корабли, садятся на известковые рифы, причаливают к кирпичным островам. А адмирал Сима бегает по узкой полоске суши у самой стенки дома.

– Право руля!.. Паруса крепи!.. – Но нет у него сил помочь потерпевшим крушение. Лужа глубокая, а башмаки…

Заглянул на задний двор Кешка. Оглядел Симу с головы до ног, сказал, как говорят взрослые:

– Сима, у тебя здоровье хлипкое, а ты вон вымок весь. Подхватишь грипп – опять свалишься…

Сима насупился. А Кешка присел на корточки, стал смотреть. Один кораблик на суше лежит с поломанной мачтой; другой – к кирпичу приткнулся; третий – зацепился за что-то посреди лужи и медленно поворачивался на одном месте.

– Сима, чего это корабль крутится?

– Это его гигантский кальмар щупальцами схватил…

Кешка захохотал.

– Ой, Сима… Да это же гнилая стружка, в какую яблоки упаковывают.

– Ну и что же? – тихо возразил Сима. – Всё равно. – Сима сжал губы, нахмурил лоб и сказал убеждённо: – Нет, кальмар. И экипаж корабля сейчас с ним сражается.

Кешка присвистнул, засмеялся ещё громче.

– Если б ты моторный корабль сделал, я понимаю. А это… – Он сплюнул в лужу и пошёл под арку, но на полпути передумал, вернулся. – Знаешь что, Сима, я всё-таки с тобой побуду, ладно?

– Как хочешь, – ответил Сима равнодушно, взял дощечку и стал, как веслом, разгребать воду. От дощечки пошли волны по всей луже. Кораблик, приткнувшийся к кирпичу, закачался, задрал нос и поплыл дальше. Корабль, что в стружке запутался, подскакивал на волнах, но стружка держала его крепко. Он кренился, палубу ему заливало водой.

– Пойду домой, – наконец решил Сима.

– А корабли?..

– Они в плавании. Им ещё далеко плыть.

Кешка покачал головой.

– Чудной ты!.. Брось, не ходи. Давай лучше полежим на ящиках, просушимся.

Они сняли пальто, разложили их на досках. А сами залезли в ящики из-под яблок. Лежат на спине, смотрят в глубокое, как Тихий океан, небо и молчат.

Солнышко пригревает хорошо. От Симиного пальто поднимается лёгкий пар. Кешка повернулся, стал смотреть на лужу. В воде отражается небо, и лужа от этого голубая. Если прищуриться да ещё загородить глаза ладошкой, чтобы не видеть стен дома и сараев, то на самом деле кажется, будто лежишь на берегу спокойного утреннего моря.

– Сима, а ты на море бывал?

– Нет. Где я раньше жил, только речка была.

Кешка скривил губы:

– А ещё корабли строишь. А я, кроме Балтийского, ещё на Чёрном был. Вот там да!.. А ты в луже каких-то кальмаров выдумал.

Сима обиделся, хотел уйти, но тут на заднем дворе появились двое: седой сутулый старик без шапки и кругленькая старушка с розовым лицом. Они вместе несли ковёр.

Старушка посмотрела на лужу, сказала расстроенно:

– Вот видишь!.. Безобразники, не могут люк прочистить.

– Будет тебе, Катя! – хрипло забасил старик. – Тебе, конечно, лужа. А может, для кого – океан. – Он кивнул на Симины корабли, – Ты вообще воды, кроме чая с лимоном, не признаёшь, а здесь дело тонкое… – Старик пошире расставил ноги, опёрся о толстую бугроватую палку. Слегка затуманенные, как талые льдинки, глаза его смотрели на Симин флот, на кирпичные острова, на известковые мели. Потом он поднял палку и показал ею на острые обломки, торчавшие из воды.

– На острова Зелёного Мыса похожи. Голое, дрянное место… А вон подальше, – старик наклонился вперёд, видишь, вроде проливчика, горловинка… Гибралтар будто. А чуть южнее – Танжер. Я тебе этот ковёр из Танжера привёз. – Старик снова облокотился на свою палку и замер. Лицо его стало задумчивым.

– Ну, хватит, – тронула его за рукав старушка. – Пойдём.

Старик вздохнул.

– Да, да… Ты, Катя, ступай домой, а я ковёр вот здесь на ящиках выколочу.

Старушка помогла мужу разложить ковёр на куче ящиков и ушла в подворотню. Старик проводил её немного и вернулся.

Он огляделся по сторонам, как мальчишка, который хочет созорничать, подошёл к луже. Он нагнулся, подобрал! Симин кораблик, поправил мачту, клетчатый парус и легонько пустил его на воду. Кораблик побежал к кирпичным островам. Старик разгребал палкой воду, как это делал Сима, и, нагоняя кораблик, по луже катились волны.

Сима вылез из ящика, взял своё пальто и подошёл к старику сзади. Услыхав его сопение, старик вздрогнул, оглянулся.

– Ух ты!.. Думал, жена… – смущённо улыбнулся он и тронул всей пятернёй обкуренные усы. – Понимаешь, не любит она моря… хоть ты что… Это твой флот, что ли?

– Мой, – кивнул Сима.

По щекам старика разошлись глубокие складки, плечи он выпрямил. Теперь палка казалась ненужной в его руках.

– Чего это шхуна у тебя дрейфует?.. Вон та… На рифы села?

– Нет, – покачал головой Сима, – это её гигантский кальмар схватил.

Кешка подумал: «Засмеёт сейчас Симу».

Но старик ничего, не засмеялся, лишь озабоченно нахмурил лоб.

– Кальмар, говоришь?.. Вот тресковая смерть. Кашалота бы сюда. Против кашалота ни один кальмар не выстоит… Я, брат, на кашалотов охотился и на финвалов. Ты вот про единорога что-нибудь знаешь?.. Нарвал называется… Бивень у него метра три длиной впереди из носа торчит. Шлюпку он, словно шилом, протыкает…

– Будет тебе, будет!.. – раздался из подворотни тихий голос.

Старик покраснел, спрятал глаза в насупленных мохнатых бровях. Под аркой, прислонившись к стенке, стояла его жена.

– Да вот, видишь, Катя, моряка встретил. Поговорить надо.

Старушка поджала губы и критически осмотрела Симу.

– Вымок-то весь, как утёнок… Пойдём, что ли, чаем напою с вареньем… с малиновым.

– Греби, греби, – подтолкнул Симу старик. – Она только с виду сердитая. Она моряков уважает.

Сима оглянулся на ящики, хотел, наверно, позвать Кешку, но Кешка запрятался поглубже, чтобы его не заметили. Ему было очень грустно.

Когда двор опустел, он вылез из ящика, подошёл к луже.

В луже отражались облака. Они бежали по опрокинутому небу. Кешке казалось, что он медленно плывёт ho волнам… Мелькают острова, потрескавшиеся от солнца. Над водой дерутся поморники и альбатросы. В морской пене хищно шныряют единороги. Что-то щекотное и тёплое подступало к Кешкиному горлу, как подступают слёзы, когда смотришь хороший кинофильм с хорошим концом.