Текст книги "100 великих загадок истории"

Автор книги: Николай Непомнящий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 59 страниц)

Подобно тому, как многие политики и обозреватели – ввиду желанных для них выводов, сделанных в документе, безоговорочно признали отчёт ещё до того, как прочитали его, так и критики, придерживавшиеся совсем иной точки зрения, вынесли свой вердикт, даже не удосуживаясь проверить отчёт. Так поступил, например, английский философ Бертран Рассел. Согласно достоверным сведениям, он, даже не читая отчёт, назвал его «жалким и негодным» и заклеймил как «постыдную махинацию». Он прислушивался лишь к мнению нью-йоркского адвоката Марка Лейна, который считал Освальда невиновным и по просьбе матери Освальда пытался доказать его невиновность.

В июне 1964 г. по инициативе 92-летнего философа и противника атомного оружия Рассела в Англии был образован комитет, получивший название «Кто убил Кеннеди?». В этот комитет вошли ведущие интеллектуалы Великобритании, например, Д.Б. Пристли, писатель Майкл Фут, член парламента, Джон Арден, Виктор Голланч и лондонский театральный критик Кеннет Тинан. В декабре 1964 г. в английской воскресной газете «Санди таймс» появилась статья, написанная в поддержку комитета и принадлежавшая перу профессора новейшей истории Оксфордского университета Хью Тревора-Ропера.

Тревор-Ропер сомневался в достоверности отчёта, подготовленного комиссией Уоррена; он указывал на ряд противоречий и несообразностей. Однако позволял себе не считаться с фактами, приведёнными в отчёте, и самовольно искажал их, причём весьма существенным образом. Например, он утверждал, что полиция уничтожила бумажный пакет, изготовленный Освальдом: завернув винтовку в этот пакет, Освальд пронёс её в здание склада школьных учебников; позднее же полицейские собственноручно изготовили пакет, его стали считать важнейшей уликой и предъявлять свидетелям для последующего опознания. Однако Тревор-Ропер заблуждался. Впрочем, полицейским действительно пришлось изготовить новый пакет, поскольку подлинный пакет после проведения различных лабораторных тестов вылинял и потому предлагать его для опознания свидетелям событий было уже нельзя. Однако подлинный пакет, на котором полиция обнаружила отпечатки пальцев и ладоней Освальда, не был уничтожен.

Ещё одна поправка, внесённая Тревором-Ропером, касается допроса. Освальда допрашивали в общей сложности двенадцать часов. Однако никаких записей не сохранилось (не говоря уже о магнитофонных записях). Поэтому Тревор-Ропер писал: «Если в распоряжение комиссии не удалось предоставить никакого протокола, то случившемуся можно дать лишь одно объяснение: протокол уничтожен ФБР или полицией, а комиссия Уоррена, проявляя преступную халатность, даже не потрудилась расспросить о причинах его отсутствия». Тревор-Ропер полагал, что американская полиция «даже в самых тривиальных случаях автоматически фиксирует протокол допроса», однако потом уже, задним числом, он узнал, что американские полицейские очень редко составляют протоколы допросов, делают это лишь когда дело доходит до признаний подозреваемого или уличающих свидетельств.

Профессор Тревор-Ропер позволил себе подправить ещё один факт – он исказил мнение одного из оперировавших врачей о характере ранений президента, поэтому критическую статью, написанную оксфордским историком, сочли необоснованной. И более того: раз уж в «сочинении легенд» уличили довольно известного профессора, то отмести возражения прочих критиков, оспаривавших выводы комиссии, было ещё легче. Всех прочих критиков можно было счесть «неисправимыми скептиками» – или даже «левыми или правыми радикалами», или же коммунистами, и, уж конечно, все они были «бессовестными журналистами, любителями сенсаций».

Вот ещё штрих, дополняющий картину трагедии: дискуссия об обстоятельствах преступления и его подоплёке велась с ужасающей необъективностью. Это относится прежде всего к сторонникам отчёта, которые объявляли – в лучшем случае – фантазёром любого, кто осмеливался усомниться хотя бы в том, что в цепочке улик не было никаких пробелов.

Вот что писал в своём предисловии издатель и комментатор полного немецкого издания отчёта Роберт М.В. Кемпнер, бывший заместитель главного американского обвинителя на Нюрнбергском процессе: «Так называемые „тайны“ остались лишь для тех персон, которым по каким-либо личным, политическим или иным соображениям нужна завеса таинственности вокруг убийства. Каждый объективный наблюдатель современной истории, будь то политик, юрист, „простой человек с улицы“ или азартный читатель криминальных историй, обязан считать… результат расследования доказанным». Конечно, эти или подобные им утверждения нелепы, ведь они с самого начала исключают любое возражение или же объявляют его подозрительным, ведь они прямо-таки хотят запретить любое сомнение.

Тот, кто объявляет доказанным результат – «приговор», – к которому пришла комиссия Уоррена, заходит слишком далеко. Так, английский юрист, лорд Девлин, однозначно стоявший на стороне комиссии, принял участие в дискуссии, задавшись вопросом: «Был ли виновен Освальд?» Вот какое заключение он сделал: «Если бы Освальд был заочно приговорён к смертной казни, то следовало бы сказать лишь одно: он осуждён на основании улик, которые кажутся неопровержимыми».

Разумеется, лорд Девлин считает, что любой адвокат оказался бы в отчаянном положении, решись он истолковать в пользу Освальда все те факты, которые были выдвинуты против него. Однако можно полагать, что защитник, выступая перед судом, не стал бы просто соглашаться с фактами и свидетельствами очевидцев, собранными в отчёте комиссии Уоррена. Он мог бы оспаривать их, и, естественно, он попытался бы опровергнуть достоверность высказывания того или иного свидетеля обвинения.

Вопрос о достоверности свидетельских показаний ставился и комиссией, впрочем, ставился не всегда, а преимущественно в тех случаях, когда высказывания свидетелей давали почву для каких-либо предположений, которые не согласовывались с выводами, сделанными ещё полицейскими, задержавшими Освальда.

Так на допросе Освальд сказал, что в момент убийства президента он обедал в служебной столовой; затем, взяв бутылку «кока-колы», вышел на улицу и – так написано в отчёте комиссии Уоррена, – поговорив минут пять-десять со старшим рабочим Биллом Шелли, пошёл домой. Освальд заявил, что ушёл с работы, потому что Билл Шелли сказал ему, что в этом здании сегодня работать уже никто не будет. Далее в отчёте имеется лишь следующее примечание: «Шелли отрицал, что видел Освальда после 12 часов; он вообще не видел его после покушения».

Вопрос, насколько показания Шелли достовернее, нежели слова Освальда, вообще не ставится. Вряд ли стоит удивляться тому, что полиция не поинтересовалась этим, но комиссия обязана была задуматься над подобным вопросом и дать на него ответ. Полицейские с самого начала считали Освальда убийцей и все его показания объявляли недостоверными – а тем более уверения в своей невиновности. Члены комиссии поддержали мнения полицейских и написали в отчёте: «Поскольку из независимых источников явствовало, что Освальд не раз открыто лгал полиции, комиссия не придавала большое значение тому, что он отрицает свою вину».

Здесь мы затрагиваем определённый фактор, на который указывал в своей критике и Тревор-Ропер, и за это оксфордского профессора уже нельзя упрекнуть. Это принципиальный и решающий вопрос о методе расследования. Тревор-Ропер порицает комиссию за то, что она недостаточно критично отнеслась к сведениям, представленным далласской полицией. Действительно, изучая отчёт комиссии, не всегда можно понять, почему члены комиссии с такой уверенностью используют информацию, добытую полицией Далласа, и хотя поясняют, что проверили показания полицейских, они не доказывают это.

Отсюда вытекает другой принципиальный вопрос: нужно ли верить комиссии, если она заявляет, но не доказывает? Если отвечать утвердительно, то следует отказаться от отчёта, представленного комиссией, и довольствоваться – как многие на практике и делали – одним лишь результатом работы комиссии. Но ведь комиссия могла что-либо просмотреть или проверить не всё, что было проделано полицией или другими ведомствами.

Особенно характерно отношение к результатам проведённых полицейскими допросов. Как уже говорилось, Освальда допрашивали в общей сложности двенадцать часов. Однако никаких записей не сохранилось. Конечно, комиссия была уведомлена о допросах. И всё же в этом 900-страничном отчёте поразительно мало информации о допросах: всего семь страниц. Это уже не объяснишь одним отсутствием протоколов. Ведь в памяти тех, кто на протяжении двенадцати часов допрашивал человека, с самого начала подозревавшегося в убийстве президента Соединённых Штатов, должно было сохраниться всё-таки побольше информации. Кроме того, допросы проходили в присутствии сотрудников уголовной полиции, детективов из ФБР и представителей службы безопасности. Следовательно, можно было расспросить немалое количество людей и, может быть, разузнать немало любопытных подробностей.

Теперь же читатель узнает лишь отдельные детали происшедшего, а в целом будет вынужден довольствоваться общими фразами: «Во время допроса Освальд мало что рассказал. Однако ему то и дело приводили факты, которые он никак не мог объяснить, и потому прибегал к заведомо ложным высказываниям».

В другом месте цитируются слова капитана Фрица, руководившего допросом: «Вы знаете, мне было с ним совсем не тяжело. Когда мы спокойно с ним разговаривали, как сейчас с вами, то всё шло гладко, пока я не задавал ему какой-нибудь существенный вопрос; всякий раз, когда я задавал ему существенный вопрос, он тотчас заявлял, что не собирается пускаться в разъяснения. И он, кажется, догадывался, о чём его хотели спросить».

Специальный агент Джеймс У. Бокхут, представлявший на большинстве допросов интересы ФБР, сказал: «В принципе можно сказать, что он всякий раз отказывался отвечать, когда ему задавали вопрос, имевший немаловажное значение для следствия».

Это замечание кажется чересчур общим, чтобы комиссии стоило им довольствоваться. Следовало бы, по крайней мере, привести какие-то примеры, чтобы подкрепить это высказывание.

Один из четырёх директоров «Фонда мира Бертрана Рассела», Ральф Шенман, американец, живший в Англии, совершенно справедливо писал: «В действительности, при выяснении многочисленных факторов и причин комиссия… зависела от секретной службы, от ЦРУ, ФБР и далласской полиции… Однако все названные ведомства сами были втянуты в происходящее, и обстоятельства убийства имели важное значение для них, ведь этим ведомствам не удалось предотвратить гибель президента, и они несут ответственность за арест Освальда, за сделанные им признания и за то, что он, в свою очередь, был убит. Можно ли их назвать независимыми и беспристрастными?»

Шенман даже даёт отвод комиссии: её тоже нельзя назвать беспристрастным органом; ведь её члены слишком тесно связаны с «правительственной верхушкой». Конечно, не стоит думать, что подобная комиссия не станет действовать в интересах страны. Однако в этой связи Шенман указывает на «отчёт Робертса», появившийся после нападения японцев на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г.

Тогда президент Рузвельт поручил выяснить обстоятельства трагедии специальной следственной комиссии под председательством Оуэна Ф. Робертса, члена Верховного суда США. На основании «подробных расследований и расспросов» появился обширный отчёт, получивший тогда же очень высокую оценку и полностью соответствовавший политической линии правительства. Сегодня нет никакого сомнения в том, что в «отчёте Робертса» были скрыты существенные факты, касавшиеся событий, предшествовавших бомбардировке Пёрл-Харбора, и известные комиссии. Об этом на страницах «Нью-Йорк таймс» писал профессор Дональд Г. Браунлоу: «В то время общественность была заинтересована скорее в том, чтобы найти козлов отпущения, а не отыскать истину. Судья Оуэн Р. Робертс поддался этим желаниям».

Естественно, нельзя автоматически делать вывод, что с «отчётом Уоррена» всё обстояло так же, как и с «отчётом Робертса». Шенман и не делает такой вывод. Однако он напоминает, как Эрл Уоррен уже в начале работы комиссии заявил на пресс-конференции: «По-видимому, обвинительный материал так и не будет опубликован при вашей жизни; я говорю об этом совершенно серьёзно». А на последовавшие вопросы он заявил: «Это – дело национальной безопасности».

Защитники «отчёта Уоррена» говорили, что смешно и абсурдно утверждать, что комиссия сознательно скрывала какую-либо важную информацию, и вообще такую возможность вряд ли стоит рассматривать даже теоретически – скрыть какие-либо факты было бы чрезвычайно трудно, поскольку о них известно чересчур многим людям, представлявшим самые разные ведомства. Однако этот аргумент не выдерживает критики. Пусть сокрытие фактов можно считать делом невероятным, но невозможным считать его нельзя. К тому же речь могла бы идти не о «сокрытии фактов», а лишь о возможности кое-что утаить.

Действительно, комиссию упрекали в этом. 12 октября 1964 г. в американской газете «Нью лидер» появилась статья двух молодых социологов Джорджа и Патриции Нэш; статья называлась «Другие свидетели». В ней говорилось, что комиссия не учла показания многих очевидцев убийства Типпита. Один из этих свидетелей, разысканный социологами, утверждает, что видел, как преступник, совершив убийство, подбежал к оставленному поблизости автомобилю – небольшому старому «плимуту» серого цвета – и затем уехал на нём. Очевидно, что этот мужчина не мог быть Освальдом, поскольку Освальд не умел водить автомобиль.

Однако подобным свидетельствам не стоит чересчур доверять, как, например, поступил журналист Иоахим Йестен, автор очень обстоятельной статьи, напечатанной в швейцарской «Вельтвохе». Йестен, опираясь на целый ряд подобных свидетельств, а также обращаясь к сведениям, добытым комиссией Уоррена, сложил из них, как из камешков мозаики, совершенно иную картину. Он говорит о «лже-Освальде», заявляет, что президента застрелил не Ли Х. Освальд, а некий другой человек, выдававший себя за Освальда и даже внешне похожий на настоящего – ни в чём не повинного, ни о чём не подозревавшего – Освальда. Этот неизвестный преступник действовал по поручению группы заговорщиков и уже за несколько дней до покушения начал вполне сознательно «оставлять» улики, надеясь – и надежды его оправдались, – что подозрение падёт на подлинного Освальда.

Разумеется, гипотеза Йестена вызывает ещё больше вопросов, нежели сам отчёт. Многие детали здесь подогнаны, многое выглядит очевидной натяжкой, о многом автор умолчал. Когда Йестен говорит, что сам «отчёт Уоррена» доказывает невиновность Освальда («как ни странно это звучит, это всё-таки верно: отчёт Уоррена раскрыл всю правду об убийстве Кеннеди и в результате возвестил совершенно противоположное»), он выходит далеко за пределы возможного.

Впрочем, можно констатировать, что в «отчёте Уоррена» всё-таки есть пробелы, хотя сторонники комиссии считают совсем иначе, да и на первый взгляд всё выглядит по-другому. Конечно, следует признать, что собрано и обработано прямо-таки колоссальное количество материала, однако противоречия остались, и комиссия не пыталась их объяснить. При этом нельзя забывать, что комиссия располагала огромными средствами и полномочиями.

Невыясненными оказались расхождения в описании преступника. Рональд Фишер, один из свидетелей, находившихся на улице и видевших мужчину в том самом окне складского здания, откуда раздались выстрелы в президента, говорил, что «ему была видна верхняя часть тела мужчины – от середины груди до макушки – и в тот момент, когда он поглядел на окно, мужчина находился в правой нижней части окна и, „казалось, сидел, наклонившись вперёд“. Мужчина был одет в светлую рубашку, оставлявшую шею открытой, это была либо спортивная рубашка, либо фуфайка: у него были каштановые волосы, узкое лицо со светлой кожей; по-видимому, ему было 22–24 года. Человек, стоявший у окна, был белым…»

Свидетель наблюдал за мужчиной в течение десяти-пятнадцати секунд, прежде чем появился кортеж президента. Вскоре после убийства – примерно через 2–2,5 минуты – Освальда видели на втором этаже складского здания; видела его одна из служащих, миссис Рейд; она сказала, что Освальд был в фуфайке. На фотографиях Освальда, сделанных в далласской полиции, видно, что он одет в белую фуфайку с круглым вырезом ворота и короткими рукавами.

Примерно через семь-восемь минут после того, как миссис Рейд видела Освальда, он вошёл в автобус. В автобусе его узнала Мэри Блэдсоу, пожилая женщина, у которой он за шесть недель до этого в течение нескольких дней снимал комнату. Она описывала Освальда так: «Рукава у него были выпущены… Рубашка у него была неряшливой… Там виднелась дырка, дырка, и рубашка была грязной, и я не стала на него глазеть. Я не хотела показывать, что заметила его… У него было такое злое лицо, и всё оно было перекошено… Дырка у него на рукаве, прямо здесь».

Далее в отчёте говорится: «С этими словами госпожа Блэдсоу показала на свой правый локоть. Когда Освальда задержали в кинотеатре „Техас“, на нём была коричневая спортивная рубашка; на её правом рукаве, возле локтя, имелась дырка. Госпожа Блэдсоу идентифицировала эту рубашку как ту самую, которую носил Освальд…»

На фотографиях, сделанных сразу после задержания Освальда, он одет в спортивную рубашку, которая, как сказано в отчёте, состояла «из тёмно-синих, серо-чёрных и красновато-жёлтых хлопчатобумажных волокон». Это – как и слова госпожи Блэдсоу – противоречит высказываниям Фишера и миссис Рейд: по их словам, Освальд носил фуфайку или светлую рубашку.

Комиссия не пыталась разрешить это противоречие, а наоборот, постаралась его устранить. Вообще комиссия придала большую роль утверждению, что Освальд был одет в коричневую рубашку не только при задержании, но и во время покушения. Объясняется это очень просто. Коричневая рубашка, объявленная комиссией «вещественным доказательством № 150», собственно говоря, не только доказывает, что Освальд ехал в автобусе, но и – что гораздо важнее – связует Освальда и винтовку, найденную через несколько минут после покушения в здании склада школьных учебников и послужившую орудием убийства президента.

В отчёте, озаглавленном «Волокна на винтовке», говорится следующее:

«В щели между гранью приклада винтовки и деревянным ложем находился клок из многочисленных хлопчатобумажных волокон тёмно-синего, серо-чёрного и красновато-жёлтого оттенков. 23 ноября 1963 г. эти волокна были исследованы Полом Стомбо, специальным агентом, работавшим в лаборатории ФБР и занимающимся идентификацией волос и волокон. Он сравнивал их с волокнами рубашки, которая была надета на Освальде в момент его задержания в кинотеатре „Техас“.

В этой рубашке тоже имелись тёмно-синие, серо-чёрные и красновато-жёлтые хлопчатобумажные волокна. Стомбо удостоверил, что волокна, свалявшиеся в комок и найденные впоследствии на винтовке, по цвету, оттенкам и материалу совпадали с волокнами, обнаруженными на рубашке Освальда.

Стомбо пояснил, что – в отличие от идентификации отпечатков пальцев и огнестрельного оружия – при анализе волокон нельзя абсолютно точно сказать, что данный небольшой фрагмент волокон принадлежит такой-то определённой детали одежды, поскольку микроскопические характеристики волокон не позволяют этого сделать, – поэтому исключить другие предположения нельзя. Можно говорить лишь с той или иной степенью вероятности, что зависит от характера и количества совпадений. Эксперт подвёл итог: „Я не сомневаюсь, что эти волокна могли бы принадлежать этой рубашке. Однако нельзя исключить возможность того, что эти волокна были вырваны из другой, аналогичной рубашки“.

После того как комиссия выслушала Стомбо, она пришла к выводу, что волокна, найденные на винтовке, по всей вероятности, принадлежали рубашке, которая была надета на Освальде в момент его задержания и что утром в день покушения Освальд носил именно эту рубашку. Марина Освальд сказала следующее: она полагает, что её муж, отправляясь на работу, надел эту рубашку. Однако, что касается лиц, видевших Освальда после убийства, то их показания относительно цвета его рубашки неубедительны; правда, Мэри Блэдсоу, бывшая домохозяйка Освальда, видела его примерно через десять минут после убийства в автобусе и опознала затем рубашку, которую носил Освальд, причём убедила её в этом дырка на правом локте. Кроме того, в момент задержания Освальда в его сумке всё ещё лежал билет на пересадку, полученный им при выходе из автобуса. Хотя после убийства Освальд вернулся в пансион, где снимал комнату, и, как он заявил полиции во время допроса, поменял рубашку, материалы, собранные следствием, указывали на то, что на нём по-прежнему была надета та же самая рубашка, которую он носил всё утро и в которой был в момент задержания. В связи с этим комиссия Стомбо дополнительно рассмотрела вопрос, как давно эти волокна попали в щель приклада винтовки. Хотя Стомбо не сумел определить, давно ли волокна забились в эту щель, он всё же отметил, что волокна „были чистыми, имели яркую окраску, следы жира на них отсутствовали, волокна не были истрёпаны. Они выглядели так, словно только что были отделены от одежды“. Итак, вид у волокон был довольно свежим, это убеждало, что они попали на винтовку утром в день убийства или накануне вечером. Ведь Освальд в течение десяти дней не появлялся в доме Рут Пейнс (Ирвинг, Техас), где хранилась винтовка, и побывал там лишь накануне убийства.

Кроме того, по мнению комиссии, отсутствовали какие-либо надёжные аргументы, доказывающие, что Освальд пользовался винтовкой в период с 23 сентября – дня, когда он доставил её из Нового Орлеана, – и до 22 ноября, дня убийства. Поскольку утром в день убийства Освальд надел ту самую рубашку, волокна которой, по всей вероятности, пристали к винтовке, и поскольку волокна были довольно свежими, это несомненно доказывало, что они попали сюда именно в этот день, ведь в течение двух месяцев, предшествовавших дню покушения, Освальд вряд ли пользовался этим оружием (если вообще имел повод воспользоваться им).

С другой стороны, Стомбо указал на то, что волокна могут сохранить свежий вид, если после того как они попали в винтовку, никто „не брал её в руки“.

Винтовка, использованная для убийства, вероятно, в течение восьми недель – вплоть до 22 ноября – лежала, завёрнутая в чехле. Поскольку относительно свежий вид волоком можно объяснить тем, что винтовка всё время хранилась в чехле, комиссия была не в состоянии сделать какой-либо точный вывод и сказать, когда конкретно волокна попали в винтовку. Однако комиссия смогла заключить, что волокна, по всей вероятности, принадлежали рубашке Освальда. Этот факт подкрепляет уверенность комиссии в том, что оружие, применённое при покушении, принадлежало Освальду и он пользовался им».

Весь этот отрывок без каких-либо сокращений заимствован из четвёртой главы отчёта. Он демонстрирует – как, впрочем, и любой другой отрывок – стиль, в котором составлен отчёт, и делает очевидным метод, взятый на вооружение членами комиссии. Имеет смысл ещё раз повнимательнее вглядеться в этот отрывок.

Итак, на винтовке были найдены волокна. Специалист из ФБР сравнивает их с волокнами той самой рубашки, «которая была на Освальде в момент его задержания в кинотеатре». Специалист делает вывод: «Я не сомневаюсь, что эти волокна могли бы принадлежать этой рубашке».

После того как комиссия оценила ответ эксперта – ничего более конкретного не сообщается, – она уже с большей уверенностью, нежели специалист, заявила, «что волокна, по всей вероятности, принадлежали рубашке Освальда».

Здесь возникает вопрос, была ли эта рубашка на Освальде в момент покушения на президента. Комиссия настаивает, что да, опираясь на свидетельство жены Освальда: «Марина Освальд сказала следующее: она полагает, что её муж, отправляясь на работу, надел эту рубашку».

Но поскольку она лишь «полагает», это всё же мало о чём говорит; к тому же в другом фрагменте отчёта сообщается, что госпожа Освальд ещё лежала в постели, когда её муж утром 22 ноября пошёл на работу, и она не видела его и не разговаривала с ним. Строго говоря, комиссия должна была бы объяснить, на чём в данном случае основывается предположение Марины Освальд.

Вместо этого комиссия довольствуется тем, что дезавуирует показания всех свидетелей, утверждавших, что Освальд носил «светлую» или «белую» рубашку или фуфайку: «Однако, что касается лиц, видевших Освальда после убийства, то их показания относительно цвета его рубашки неубедительны».

Этот поразительный вывод ни в коей мере не обоснован. Между тем к числу лиц, видевших Освальда после убийства, относится и миссис Рейд, а её свидетельствам авторы отчёта придавали большое значение. Очевидцы, видевшие Освальда сразу после убийства Типпита (их показания, кстати, были сочтены очень важными), тоже говорили о белой рубашке. А как же с показаниями того самого Рональда Фишера, который видел Освальда в окне всего за несколько минут до покушения? Его признания тоже считаются очень весомыми – исключая лишь (безо всякого основания) сведения о том, какую рубашку носил Освальд.

Конечно, комиссия могла бы разъяснить это противоречие. Тем более что имелись два свидетеля, видевших Освальда непосредственно после покушения, причём видевших, можно сказать, в упор: речь идёт о Рое Трули, управляющем зданием, и о полицейском Мэррионе Л. Бейкере. Полицейский Бейкер был одним из тех мотоциклистов, что сопровождали кортеж. Когда раздались выстрелы, Бейкер увидел стайку голубей, взлетающих с крыши склада. Поэтому он заключил, что стреляли, очевидно, из этого здания. Он тотчас поехал туда, вошёл внутрь и встретил управляющего, вместе с которым они взбежали вверх по лестнице – все лифты как раз находились наверху.

На втором этаже они наткнулись на Освальда, который намеревался пройти в столовую, где сразу после этой встречи (во время которой, кстати, он держался спокойно и не выказывал почти никакого изумления) он купил бутылку «кока-колы». Бейкер нацелил на него пистолет и спросил управляющего, знает ли он этого человека. Когда Трули ответил, что Освальд работает на этом складе, Бейкер оставил его. Позднее Трули сказал, что Бейкер фактически приставил пистолет к телу Освальда. Итак, Бейкер и Трули могли бы, наверное, сказать, была ли в тот момент – всего через пару минут после того, как раздались выстрелы – на Освальде коричневая спортивная рубашка? Однако комиссия, очевидно, не поинтересовалась этим.

Комиссия опиралась в первую очередь на показания Мэри Блэдсоу, узнавшей Освальда в автобусе. Когда во время допроса тот заявил, что поменял дома рубашку, члены комиссии этому не поверили. Буквально несколькими фразами ниже говорится, что «в день убийства Освальд носил именно эту рубашку» – это звучит как «неоспоримый факт».

Это превращение возможности в вероятность, а затем в «твёрдо установленный факт» граничит с фальсификацией. Ведь из всего вышесказанного можно лишь с определённой степенью вероятности заключить, что Освальд ещё утром надел ту самую рубашку.

Хотя окончательный вывод, который комиссия делает на основании этого (как она считает) «факта» – волокон, обнаруженных на винтовке, – по всей видимости, не очень весом (так как лишь «подкрепляет» уже сложившуюся у комиссии уверенность), но всё же и он служит дополнительным доказательством виновности. В случае, если бы были опровергнуты какие-либо другие факты, свидетельствовавшие о том, что Освальд пользовался этой винтовкой – например, факт её покупки Освальдом; отпечатки пальцев на стволе; фотографии, на которых он был запечатлён вместе с подобной винтовкой, – то ведь оставалась такая улика, как волокна его рубашки.

Конечно, можно возразить, что эта улика всё же довольно второстепенная. Но она со всей очевидностью демонстрирует метод, использованный комиссией. Именно так комиссия действовала во многих случаях. Так, например, она выстроила цепочку улик – впрочем, вместо улик в отчёте всегда говорится о «доказательствах» – которые кажутся возможными или, во всяком случае, вероятными и которые свидетельствуют о том, что в апреле 1963 г. в Далласе Освальд пытался застрелить отставного генерал-майора Эдвина А. Уокера. Однако комиссия превращает это возможное событие в твёрдо установленный факт. А «факт» оценивает как «доказательство» способности или готовности Освальда застрелить, в конце концов, и самого президента. Эта готовность, так сказать, заменяет недостающий мотив преступления.

Пробелы в цепочке доказательств вовсе не дают право объявить отчёт Уоррена целиком и полностью фальшивым. Ведь всё могло происходить именно так, как описывает комиссия: в 12 часов 30 минут Освальд мог произвести выстрелы из комнаты, расположенной на шестом этаже склада школьных учебников, затем мог спрятать среди картонок винтовку «Манлихер-Каркано» калибром 6,5 мм, снабжённую оптическим прицелом; далее он спустился по лестнице; непосредственно перед входом в столовую (второй этаж) был ненадолго остановлен полицейским и управляющим зданием Трули; затем вошёл в столовую, где взял в автомате бутылку «кока-колы»; служащая, миссис Рейд, видела, как он (с бутылкой в руке) пошёл, очевидно, к парадной лестнице; далее он вышел из здания склада незадолго до того, как здание оцепили полицейские; направился к автобусной остановке, расположенной неподалёку (следовало миновать несколько зданий), проехал немного на автобусе, причём Мэри Блэдсоу узнала его, вскоре вновь вышел, сел в такси и доехал до пансиона, где ему навстречу попалась домовладелица, затем накинул куртку, снова вышел из дома и через пятнадцать минут – ровно через 45 минут после покушения на президента Кеннеди – застрелил на улице полицейского Типпита, окликнувшего его из своего полосатого автомобиля.

Так могло быть. Комиссия располагает множеством улик – и это возбуждает подозрения. Вполне может быть, что и Освальд, и убивший его Руби действовали в одиночку, на свой страх и риск. Однако комиссия доказывает лишь одно – что Освальд мог совершить убийство, но не убеждает, что он его совершил.

Политические убийства непременно порождают кривотолки и домыслы – в особенности, когда их обстоятельства не удаётся до конца прояснить. Это очень характерно и для случая с покушением на Кеннеди. И тут имеется немало причин. В основе домыслов лежит следующий факт: у Ли Х. Освальда не было никакого убедительного мотива, чтобы убивать президента Соединённых Штатов Америки. Этот вопрос комиссии Уоррена также не удалось разрешить. Поначалу считалось, что Освальд – человек необщительный, то и дело терпевший в жизни неудачи – хотел заставить говорить о себе, хотел стать знаменитым. Но это не слишком вяжется с его упорным стремлением отрицать свою причастность к происшедшему.