Текст книги "Нежнее неба"

Автор книги: Николай Минаев

«Я уклада жизни не нарушу…»

 
Я уклада жизни не нарушу,
Не пойду наперекор судьбе,
Обновлю я комнату и душу
И совсем забуду о тебе.
 
 
Мне не нужно к прошлому возврата,
Я случившегося не кляну,
Разве это горькая утрата:
Потерять фальшивую жену?
 
 
Ты ушла – и скатертью дорога!
Мы впотьмах блуждали наугад,
Наша встреча – ложная тревога,
А любовь – дешевый суррогат.
 
 
И давно предвиденным прощаньем
На мгновенье сердце опаля,
Просиял мне ярким обещаньем
Этот день – восьмое февраля.
 

1932

Москва

«Берегись! Играешь ты с огнем!…»

 
Берегись!.. Играешь ты с огнем!..
В моем сердце скоро будет чистка,
Ты лишиться места можешь в нем,
Канительщица и формалистка.
По тебе я месяц уж томлюсь,
Ты же тянешь, тянешь без предела;
В делопроизводстве это плюс,
А любовь совсем другое дело!
Не мешало бы тебе понять,
Что в любви не требуется фальши,
Если ты дала себя обнять,
Значит нужно двигаться и дальше.
Ну а ты в теории – Париж,
А на практике какой-то Китеж:
Молвив а, ты бе не говоришь
И до визы Загса волокитишь.
А ведь каждый профсоюза член
Знает, что для нарсуда и Жакта
Загс отнюдь не обязателен,
С них вполне достаточно и факта.
Верить в загсовскую благодать —
Правоуклонистская замашка,
Что тебе, подумай, может дать
Лишняя за номером бумажка?
Ведь она в саду твоей любви
Не прибавит роз и незабудок;
Ради Бога, быстро изживи
Этот буржуазный предрассудок.
А не то в два счета разлюбя, —
Формулирую свой вывод кратко, —
Я из сердца вычищу тебя,
Волокитчица и бюрократка!
 

1932

«Юная кокетка и нарядница…»

 
Юная кокетка и нарядница
Кровь мою сумела всколыхнуть,
У нее пленительная задница
И очаровательная грудь.
Но сия классическая грация
Волокитой длительной грозит: —
С ней необходима декорация
И в античном стиле реквизит.
Тут прямолинейно-откровенному
Быть нельзя в стремлениях мужских,
Ей не скажешь кратко, по-военному:
– «Раз, два, три!.. Даешь и никаких!..»
Нужно с ней разыгрывать идиллию
На аркадный этакий фасон,
Поднести то розу ей, то лилию,
При луне вздыхать с ней в унисон.
Говорить, что сердце разрывается
От тоски, что жизнь – пустой мираж,
Вообще создать, что называется,
Соответствующий антураж.
В результате антуража этого,
Приблизительно недели в две,
Будет лиловато-фиолетово
У нее в крови и в голове.
И она, забыв об осторожности,
Прелестей созревших благодать
Мне сама при первой же возможности
Пожелает полностью отдать.
Так, талантливо и без апатии
Проведя всю эту канитель,
Я путем высокой дипломатии
Залучу красавицу в постель.
 

1932

«Я только мельком вижу Вас…»

 
Я только мельком вижу вас,
Всегда на миг, всегда случайно,
И для меня цвет ваших глаз,
Как и улыбка ваша – тайна.
Прекрасный плод нередко гниль
Таит и лгут у женщин лица,
Хочу узнать вас, чтобы иль
Приблизиться иль отдалиться.
Еще томленья в сердце нет,
Но ожидание тревожит: —
Что это, лживый пустоцвет,
Или росток любви быть может?..
 

1932

«Перестань кокетничать со мною…»

 
Перестань кокетничать со мною,
Изощряться в женском обаяньи,
Ни небесной страстью, ни земною
Я пылать к тебе не в состояньи.
 
 
У тебя движенья угловаты,
Шея цвета блекло-голубого,
Руки неизящны как ухваты,
А физиономия дубова.
 
 
На успех тут шансы очень плохи,
Так зачем же тратить по-пустому
Эти неестественные вздохи,
Эту бутафорскую истому.
 
 
Брось вокруг да около крутиться
И платок безжалостно не тискай,
Ведь тобою может восхититься
Лишь мужчина с временной пропиской.
 

1932

Москва

««Поцелуй!..» молил Фоменко…»

 
«Поцелуй!..» молил Фоменко
Афанасьеву Аннет,
Но Аннет сказала: «Нет!
Я ведь полька, не бушменка!..»
          Тут – так сообщает Тасс —
          От решительного вето
          Сей нахал, не взвидев света,
          Впал в особенный экстаз.
И как тигр при виде лани
Зарычав что было сил,
Непокладистую пани
За ланиту укусил.
 

1932

Москва

«Добывай по степени уменья…»

 
Добывай по степени уменья,
Что ты можешь – славу или щи,
Только среди женщин современья
Совершенства тела не ищи.
 
 
Для чего напрасно лезть из кожи,
Если первый встречный подтвердит
Что в наш век гражданки не похожи,
К сожалению, на Афродит.
 
 
Там в осанке грация величья,
Стан, что вместе нежен и суров,
Здесь в движеньях суетливость птичья
И телосложение коров.
 
 
Где ж очароваться тут поэту
Девушкой, замужней иль вдовой,
Коль взглянув на ту или на эту
Только покачаешь головой.
 
 
Рост как рост, манеры как манеры,
И лицом как будто не урод,
А фигура или из фанеры,
Или уж совсем наоборот.
 

10 января 1933 г. Вторник.

Москва

«Папа, папа, не кляни, не сетуй..»

 
– «Папа, папа, не кляни, не сетуй,
Пред тобой с повинной дочь твоя;
Там… вчера… на вечеринке этой…
Потеряла… ах!.. невинность я…»
– «Ну и задала ты мне тревогу?..
Страх мой – тьфу не сглазить! – был нелеп;
Говоришь – невинность, слава Богу!..
Я уж думал карточку на хлеб…»
 

<1933 г. 2 февраля. Четверг.

Москва>

«Я был смущен три ночи и три дня…»

 
Я был смущен три ночи и три дня,
Услышав о супружестве Мачтета;
Я откровенно признаюсь, что это
Подействовало очень на меня.
 
 
Сия лампада брачного огня
Должна быть здесь в столице, а не где-то
Приветствуема нами и воспета,
Бутылками и рифмами звеня.
 
 
Тарас! Рассеялись твои печали,
Тебя восторги страсти укачали,
Ты пьешь блаженство ведрами, а мы
 
 
Запутавшись в угрюмой чаще леса,
Глядим, зубами щелкая, из тьмы
В туман твоей любви, где все белесо…
 

1933 г. 3 марта. Пятница.

Москва

«От флирта с тобой и валютной еды…»

 
От флирта с тобой и валютной еды
Ты хочешь, чтоб я завертелся как белка,
И вот приглашение в недра среды
Насквозь буржуазной с приставкою «мелко».
Хоть вылазка в дебри такие не грех,
Особенно если причина невинна,
Но я раскусил уже этот орех
И мне не по вкусу его сердцевина.
Поэтому я в экстатический раж
Не склонен впадать, словом, и до визита
Я знаю до тонкости твой антураж
И каждую вещь твоего реквизита.
Два-три беспартийных по части острот,
Полдюжины дев специально для фона,
И традиционные джаз и фокстрот
И голос Вертинского из патефона.
Средь завов и замов различных мастей,
Ты в шелковом платье под цвет апельсина,
И поровну электризуют гостей
Твое обаянье и блага Торгсина.
В присутствии Сержей, Мишелей и Мить,
Ты будешь со мной грациозно-жеманной,
Меня продолжая весь вечер кормить
Горячими взглядами – кашкою манной.
Они обещают – такие глаза —
В дальнейшем почти неземное блаженство,
В них все 100 % не против, а за
И все достижения техники женства.
Но я не желаю тянуть канитель
И ради талантливых глаз киевлянки
И экспортных килек в мороз и метель
Тащиться на Красную Пресню с Землянки.
 

<1933 г. 5 июля. Среда.

Москва>

Е. И. Фроловой («Мое вступительное слово…»)

 
Мое вступительное слово
И кратко и без громких фраз,
И Вы, Евгения Фролова,
Его усвоите зараз.
 
 
Обещанного ждут три года,
Но ожиданье это нудь,
Да и хорошая погода
Мне подсказала не тянуть.
 
 
И ровно через две недели
По точному календарю,
Не на словах уж, а на деле
Я эту книгу Вам дарю.
 
 
Пусть будет Вам вдвойне милее,
Устав от дум, забот и дел,
Дышать «Прохладой» в той аллее,
Где вместе с Вами я сидел.
 

<1933 г. 5 августа. Суббота.

Москва>

Разговор по телефону («3–17–04…»)

 
3–17–04…
          Ты?.. Алло!..
Холодно у нас в квартире,
          Иль тепло?
 
 
Самочувствие сынишки
          Каково?
Залатала ли штанишки
          У него?
 
 
Из райкома прямо еду
          Я домой,
Приготовь-ка все к обеду
          Ангел мой!
 
 
Там у нас картошки много,
          Есть ирис…
Но проворней, ради Бога,
          Шевелись!
 
 
Ведь едва окончим дружно
          Мы обед,
Мне опять поехать нужно
          В Моссовет!..
 

1933 г. 26 ноября. Воскресенье.

Москва

«Плотный, маленького роста…»

 
Плотный, маленького роста,
Но занозист и зубаст,
Он на вещи смотрит просто,
Ибо он энтузиаст.
 
 
На редакцию сердито
Нападает он врасплох,
И по мнению Файнблита
Все вылавливает блох.
 
 
И отстаивая стойко
На бумагу свой лимит,
Он руками машет бойко
И безжалостно шумит.
 
 
Как вулкан он многолавен
И горяч, но кто же он?
Наш завбум товарищ Славин
Соломоныч Соломон.
 

1934 г. 27 апреля. Пятница.

Москва

«То скептически, то радуясь…»

 
То скептически, то радуясь,
То уверенно, а то нет,
Он заходит к нам в декаду раз
И с апломбом баритонит
 
 
И – свидетелей имея в нас,
Как при входе он «левеет», —
Эстрин Софья Еремеевна
От смущенья розовеет.
 

1934 г. 20 мая. Воскресенье.

Москва

М. И. Евменову («Не в субботу, не во вторник…»)
Надпись на книге

 
Не в субботу, не во вторник,
И не в среду а в четверг,
В час, когда закат померк,
В мир явился этот сборник.
 
 
И, любезнейший М. И.,
Я поведаю Вам с жаром,
Что явился он недаром,
Ибо в нем стихи мои.
 

1934 г. 1 июня. Пятница.

Москва

«Моисей Соломоныч Фанблит…»

 
Моисей Соломоныч Файнблит
Перегружен работою очень,
Он всегда чем-нибудь озабочен
И кому-нибудь «завтра» сулит.
 
 
У него свыше тысячи дел,
Из которых сверхспешных две трети:
Ах, зачем существует на свете
Производственный этот отдел!
 
 
И со всех погоняем сторон,
(Полуян и Чичко и Памфилов
С целым выводком балансофилов,)
По издательству носится он
 
 
Словно сенсационная весть,
И весь день хлопотливо как птица
Убеждает, грозит, суетится,
Успевая однако поесть.
 
 
И хотя его сердце болит,
Но и в зной и во время морозов
Как упитанный юноша розов
Моисей Соломоныч Файнблит
 

1934 г. 7 июля. Суббота.

Москва

Ю. Д. Гиттерман («Нет, не на берегах Невы…»)

 
Нет, не на берегах Невы,
Не у истоков Меты и Камы,
Опять блаженствуете Вы
Среди красот Одессы-мамы.
 
 
Там, расточая Вам хвалы,
Родные в Вас души не чают,
А черноморские валы
В своих объятьях Вас качают.
 
 
Там хорошо у волн вздремнуть,
И на закате, вероятно,
Пройтись под ручку с кем-нибудь
Вдоль по Чичеринской приятно.
 
 
О, обольстительнейший юг!
О, несравненная Одесса!
В ней без сомненья Ваш супруг
Забыл об ОСТ’ах ВКС’а.
 
 
А я средь каменной Москвы,
В шумливом Рыбном переулке,
Стандартизирую – увы! —
Колеса, ободы и втулки.
 

1934 г. 23 августа. Четверг.

Москва

С. Е. Эстрин («Среди редакционного труда…»)

 
Среди редакционного труда,
Питаясь прозой Сиротенок,
Вы можете утратить навсегда
Свой поэтический оттенок.
 
 
А так как это не по вкусу мне,
Я на работе, выпив чаю,
А не в Крыму у моря при луне,
Свою «Прохладу» Вам вручаю.
 
 
Пусть Вас она слегка расшевелит,
Чуть-чуть заденет за живое; —
Ведь нас с приставкой маленькою «лит»
Во всем издательстве лишь двое…
 

17 декабря 1934

Москва

Кому в издательстве жить хорошо («Товарищи и граждане…»)
монолог главбуха

 
Товарищи и граждане,
Сейчас я вам поведаю
Кому у нас в издательстве
Живется хорошо,
Кто пользуется благами
И всякими поблажками,
К кому начальство высшее
Весьма благоволит.
 
 
Бурыкин, Эстрин, Толстиков
Владимир Афанасьевич,
Минаев с Осиповичем,
И Шрайбер и Файнблит,
Как в масле сыр катаются,
Им вместе всем и каждому
Не жизнь – а удовольствие!
Малина – а не жизнь!
 
 
Читают, редактируют,
Вычеркивают, вписывают,
Вычитывают, считывают,
А деньги им гони,
И пухнут их бумажники
Невиданными темпами,
А их счета текущие
Час-от-часу растут.
 
 
Как тут не позавидовать,
Как здесь не подосадовать,
Когда Фортуна глупая
Неведомо за что
Мостит их путь алмазами,
Когда на долю выпало
Им адское везение,
А мне – наоборот!
 
 
Они у нас в издательстве
Осыпаны червонцами,
А я зубами щелкаю
На заработки их;
За что судьба коварная
Меня возненавидела,
Зачем я не в редакции,
А в первом этаже?!.
 

1934 г. 24 декабря. Понедельник.

Москва

Е. К. Фофановой-Устиновой («Альбом раскрыт… О, Муза, помоги!…»)
В альбом

 
Альбом раскрыт… О, Муза, помоги!
Здесь промах мне едва ли извинится;
Скорей за дело, вот тебе страница,
По ней легко и быстро пробеги.
 
 
Ты мне сейчас обязана помочь:
Ты знаешь ведь, что этого альбома
Владелица – не дочка управдома,
А Константина Фофанова дочь!
 

1935 г. 27 сентября. Пятница.

Москва

«Ты, бесспорно, среди Дусек, Марусек и Таток…»

 
Ты, бесспорно, средь Дусек, Марусек и Таток
Выделяешься внешностью, в этом твой плюс,
Но зато у тебя есть большой недостаток,
На который всегда я особенно злюсь.
 
 
Ты – ну, честное слово! – настолько наивна,
Точно только сегодня свалилась с луны,
Ты – ей Богу! – как старорежимная гривна
Между гривенниками советской страны.
 
 
Это я поэтически и джентельменски
Выражаюсь и точки не ставлю над и,
А другой грубой прозою, по-безыменски,
Аттестует наивные мысли твои.
 
 
В наше время наивность и с Яузу – минус,
А твоя словно Зондский пролив глубока,
Я в нее ни за что добровольно не ринусь,
А поэтому, как говорится, пока!..
 

1935 г. 8 октября. Вторник.

Москва

«Вся – истома, вся – томленье…»

 
Вся – истома, вся – томление,
Ты, как знойный день над нивой,
Производишь впечатление
Апатичной и ленивой.
 
 
Но откуда-то таинственно,
Вероятно из домкома,
Слух прошел, что ты воинственна
И к агрессии влекома.
 
 
Что прибыв из Евпатории,
Ты в товарища с бородкой
На нейтральной территории
Запустила сковородкой.
 
 
В результате это мужество,
Подогретое экстазом,
Все надежды на замужество
У тебя убило разом.
 
 
Ибо все твои поклонники,
Даже самый здоровенный,
Оказались не сторонники
В женах доблести военной.
 
 
И на все четыре стороны,
С целью самообороны,
Разлетелись словно вороны,
Иль, вернее, как вороны.
 
 
К ним ты чувствуешь презрение,
Времена клянешь и нравы,
Но с житейской точки зрения
Ведь они, ей Богу, правы!
 
 
Кто прельстится долей этою: —
Состоять в законном браке
Не с Татьяной, не с Джульеттою,
А с какою-то Араки!..
 

1935 г. 1 ноября. Пятница.

Москва

«Слишком долго ждать нам солнца вешнего!..»

 
Слишком долго ждать нам солнца вешнего!..
Чтобы успокоить нервы Ваши
Едемте сейчас в Покровско-Стрешнево,
Только, ради Бога, без мамаши.
 
 
С нею ездить – сущее мучение:
Ведь она в трамвае словно детям
Всем начнет читать нравоучения,
Разжигая ярость граждан этим.
 
 
А отсюда – шаг до коалиции,
За которой горькая расплата:
Либо отделение милиции,
Либо склифасовская палата.
 
 
Это первое… Но кроме этого
Я хотел бы с Вами, чаровница,
Стильно выражаясь, tet-a-tet'oво,
То есть без мамаши объясниться.
 
 
Все переоценивая заново,
Мы начнем с помещичьей России,
И, коснувшись метода Стаханова,
Вспомним о фашистской экспансии.
 
 
А когда из глаз исчезнут домики
И пейзаж поманит к восхищенью,
От политики и экономики
Перейдем мы к личному общенью.
 
 
Трепет чувств… Волненье неизвестности…
А вокруг кустарник поределый,
Хвойный бор, пустынные окрестности…
Тишина… Что хочешь, то и делай!
 
 
Нас увидит только небо синее…
Время проведем мы знаменито…
Что дрожите?!. Вы – не Абиссиния,
Да и я ведь не сеньор Бенито!..
 

1935 г. 1 декабря. Воскресенье.

Москва

Керенский («В Москве, на фронте, в Ставке, в Петрограде…»)

 
В Москве, на фронте, в Ставке, в Петрограде,
Палеологу с Бьюкененом в тон,
Шесть месяцев ораторствует он,
Захлебываясь в пламенной тираде.
 
 
Актер на политической эстраде,
Тепличной революции бутон,
Любимец дам, подстриженный Дантон,
Он держится у власти Христа ради.
 
 
Но бывший царь отправлен за Урал,
В подполье загнан Ленин, генерал
Корнилов, как мятежник, под арестом,
 
 
И, взятыми со сцены напрокат,
Осанкой, позой, пафосом и жестом
Кокетничает душка-адвокат
 

<1936 г. 20 июля. Понедельник.

Москва>

Е. И. Фроловой («Дом Отдыха, Женюрочка…»)

 
Дом Отдыха, Женюрочка,
Едва-едва не рай:
Живи в нем словно курочка,
Ешь, пей, да отдыхай.
 
 
Лапши, борщи, рассольники
Уписывай там ты,
Чтобы прибыть в Сокольники
С прибавкой полноты.
 
 
Животные ли, птицы ли
В еде не разбирай,
Ешь рябчиков и шницели
Коль уж попала в рай.
 
 
Гуляй и спи, Женюшенька,
Побольше и, ей-ей,
Спокойней будет душенька,
А тело здоровей!..
 

1936 г. 4 августа. Вторник.

Москва

М. Н. Ямпольской («Легкой поступью хорея…»

 
Легкой поступью хорея
Их слегка посеребря,
Сказки Белого Андрея
В день двадцатый ноября
Отдает тебе на Бронной,
В честь прошедших именин,
Неизменно благосклонный
К вам обоим гражданин.
Я не зря иду на это:
Ведь чуть-чуть не до небес
Превознес сего поэта
Благоверный твой – А. С.
 

<1936 г. 20 ноября. Пятница.

Москва>

«Все женщины – разные!…»

 
Все женщины – разные!
Ведь нужно учесть,
Что есть безобразные
Итак себе есть.
 
 
Но есть и красивые
От глаз до ногтей,
Есть рыжие, сивые
И прочих мастей.
 
 
Одни разухабисты,
Другие зато
Скучны как акафисты,
Пресны как лото.
 
 
У этих сложение
Почти что Венер,
У тех достижения
По части манер.
 
 
Та любит художества,
Та шелк-полотно,
А эти – их множество —
Фокстрот и кино.
 
 
Той радость великая
Молчать словно пень,
А эта, чиликая,
Проводит весь день.
 
 
Той мыслить – бессмыслица:
В мозгах ее тьма,
За этою числится
Немного ума.
 
 
Вот эта – жеманница,
А эта проста,
Та – пошлости данница,
Та – лгунья, а та —
 
 
Рабыня приличия…
Однако – увы! —
Все эти различия
Для нашей братвы
 
 
В итоге – безделица,
А главное там,
Где женщины делятся
На дам и не дам.
 

1936 г. 30 ноября. Пятница.

Москва

«Ночь… Мороз… Безветренно и сухо…»

 
Ночь… Мороз… Безветренно и сухо…
Двое за нуждой зашли во двор,
И до моего донесся слуха
Продолжающийся разговор:
 
 
– «Лучше б, так сказать, царю поэтов
Позже-бы родиться на сто лет…
Жалко, что в Республике Советов
Пушкина живого с нами нет!
 
 
Уж поверь мне, жизненны и ярки
Были бы у нас наверняка
Образы стахановки-доярки
И орденоносца-горняка…»
 
 
– «Ах, чудак!.. Побольше реализма,
Ты витаешь где-то в облаках:
Ведь живя в стране социализма,
Был бы он давно уж в Соловках!..»
 
 
Так вооруженный диаматом,
Пусть он далеко не эрудит,
Даже не обкладывая матом,
В прениях любого победит.
 

<1937 г. 8 февраля. Понедельник.

Москва>

Происшествие на даче («Гражданин в пуху и вате…»)

 
Гражданин в пуху и вате
Сладко грезил на кровати;
Вдруг к нему не чуя ног,
Прибежал его сынок.
 
 
Растолкал и крикнул: «Слышь-ка,
Вышла книжка, пап, малышка!
Надевай-ка сапоги-с
И кати скорей в Могиз!..»
 
 
Застегнув рубашки ворот,
Покатил папаша в город,
Не почтя сие за труд:
Опоздаешь – разберут!
 
 
И забрав одним ударом
Двадцать штук почти-что даром,
(Двадцать книжек два рубля,)
Он запел: «Тра-ля-ля-ля!..»
 
 
Ловко выполнив задачу,
Возвратился он на дачу,
И улегшись спать сиял
Из-под пары одеял.
 

<1937 г. 18 августа. Среда.

Москва>

«День безрадостен и матов…»

 
День безрадостен и матов,
Холод, дождик и туман…
Не спеша вещает Шагов,
Что-то мямлит Вексельман.
Редко Немов молвит слово
И щебечут так легко
Соколова и Орлова —
Птички певчие РИКО.
 

1937 г. 1 октября. Пятница.

Москва

Игорь Северянин в Москве («Не Кантов и Бетховенов, не Байронов и Мариев…»)

 
Не Кантов и Бетховенов, не Байронов и Мариев,
Во дни двадцатилетия, в слепительные дни,
Я славлю, а потомственных советских пролетариев,
И всех, кто с ними классово, и всех, кто им сродни.
 
 
Стахановцы-рабочие, ударники-колхозники
И ты, не прежний дрябленький, а наш интеллигент,
Вы в темпах – сверкудесники, в масштабах – грандиозники,
Вы в жизни воплощаете легенду из легенд.
 
 
Вам чужды колебания, противны чувства низкие,
Во всем вы предприимчивы: в труде, в любви, в борьбе,
Вы в мужестве воспитаны, питомцы большевистские,
Вы героизмом вскормлены, птенцы ВКП(б).
 
 
Привет мой вам, могильщики всемирной буржуазии,
Светила путеводные трудом забитых масс,
В Европе и Америке, в Австралии и Азии
И даже в недрах Африки гремит молва о вас.
 
 
Вам жизнь не волчья ягода, а крепкая миндалина,
Вам будущее солнечно и розово без призм…
Вперед за дело Ленина, вперед за дело Сталина
К заре коммунистической через социализм!
 

<1937 г. 7 ноября. Воскресенье.

Москва>

За счастие родины – на выборы все! («Побольше энергии, порыва, движения…»)

 
Побольше энергии, порыва, движения
И дружно на выборы в Верховный Совет!
Пора демонстрировать свои достижения,
Каких никогда еще не видывал свет.
 
 
Цветущие девушки, счастливые матери,
Отважные юноши, отцы и мужья,
Кто в небе на аэро, кто в море на катере,
Стахановцы трактора, станка и ружья,
 
 
Все словно один к избирательным ящикам,
За счастие родины вложить бюллетень,
Пусть каждый для каждого послужит образчиком
В такой исторический знаменательный день.
 
 
Долой равнодушие, халатность, медлительность
Привитые в прошлом попом и царем,
Не надо беспечности, проявимте бдительность
И лучших из лучших в Совет изберем!
 
 
Мы – первая социализма проталина!
Мы – сила, мы – молодость, мы – радость, мы – свет!
Да здравствует партия Ленина – Сталина!
Да здравствуют выборы в Верховный Совет!..
 

1937 г. 12 декабря. Воскресенье.

Москва

Пушкину («В лихолетье брошенный судьбою…»)

 
В лихолетье брошенный судьбою,
Я устал, все валится из рук;
Дай-ка побеседую с тобою,
Лучший поэтический мой друг.
 
 
Со страниц, прижатых к изголовью,
На меня ты смотришь как живой,
Человек с такой горячей кровью
И такой разумной головой.
 
 
В эти дни тебя восславят хором
И сиропом будут поливать
Наши культуртрегеры, которым
На литературу наплевать.
 
 
А за ними станут лезть из кожи,
В рамках разрешенных тем и фраз,
Те, кому печной горшок дороже
Всей твоей поэзии в сто раз.
 
 
Знаю, жизнь тебя встречала строго: —
В двадцать лет была невесела
На Екатеринослав дорога
Вскормленнику Царского Села.
 
 
Знаю, косность и непониманье
Над тобой жужжали стаей мух,
И от августейшего вниманья
Иногда захватывало дух.
 
 
Но зато, наполнив пуншем чары,
И вольнолюбивы, и лихи,
И конногвардейцы, и гусары
С увлеченьем слушали стихи.
 
 
Но зато на жесткой службе царской,
Средь субординации большой,
Состояли Инзов и Лепарский —
Люди с человеческой душой.
 
 
Но зато не лез квартальный пристав
В мир цезур, метафор и идей,
И среди десятков журналистов
Был один-единственный Фаддей.
 
 
Это счастье, что тебе на свете
Довелось не в наше время жить:
Мог ли ты служить в Политпросвете
И своему гению служить?
 
 
Мог ли ты с покорностью барана,
По команде разевая рот,
Возглашать под грохот барабана: —
«Лишь у нас!.. Да здравствует!.. Вперед!..»
 
 
И с холопским рвением и потом,
Мог ли ты, на все махнув рукой,
Славить по одним и тем же нотам
И во здравье и за упокой?!.
 
 
Только на благоприятном месте
Зреет плод в благоприятный час…
Если б ты родился с нами вместе
Не было бы Пушкина у нас!..
 

1937