Текст книги "Нежнее неба"

Автор книги: Николай Минаев

Девочке – воспитательница («При поддержке бога Брамы…»)

Дизе Худяковой – Р. Д. Фиксен

В альбом.

 
При поддержке бога Брамы,
Дизя, милый мой дружок,
И по просьбе твоей мамы
Сочиняю я стишок.
И хотя мне трудновато
Мысль высказывать стихом,
Я душой мягка как вата
И пишу тебе в альбом.
Мне бы легче было прозой
Изложить свои мечты: —
Будь же ты прекрасной розой
В блеске чудной красоты!..
 

1928 г. 9 января. Понедельник.

Москва

Б. А. Садовскому («На эти строки нежно глядя…»)

 
На эти строки нежно глядя,
Прими почтительный поклон,
Мой новоиспеченный дядя —
«Нижегородский Аполлон!»
 
 
Да будет благостен и светел
Твой поэтический удел,
Хотя ты к фраку страсть заметил
Во мне, а к Соне проглядел.
 
 
Твоей поэмой мы пленяли
Друг другу уши и умы,
Но если бы тебя не знали
Могли обидеться бы мы.
 
 
Мы на тебя зубов не точим,
Настолько пламенна любовь
Нас всех к тебе, но, между прочим,
Поговорим о фраке вновь.
 
 
Кому он в наше время нужен?
Ну, посуди, какой в нем прок,
Когда на самый «тонный» ужин
Прийти в чем хочешь не порок.
 
 
Когда на «пышном» юбилее
Тому на ком изящный фрак
Придется быть лицом алее
Чем молодой вареный рак.
 
 
И даже – это факт! – для брака
Теперь в нем надобности нет:
Я «окрутился» и без фрака
С твоей племянницей, поэт!
 

1928 г. 10 января. Вторник.

Москва

«Ее стихи не ерунда…»

 
Ее стихи не ерунда,
Они один из твердых знаков
Конструктивистского «труда,
Который всюду одинаков».
 

1928 г. 12 января. Четверг.

Москва

«Слегка полна, чуть-чуть томна…»

 
Слегка полна, чуть-чуть томна,
Ланиты пудрит, красит губки;
По виду женщина она,
А по стихам – Есенин в юбке.
 

1928 г. 12 января. Четверг.

Москва

Разговор за шахматами («Пальмы… Пенистая брага…»)

 
Пальмы… Пенистая брага…
И ехидно молвив: «Шах!..»
Улыбнется Федорага
Как афганский падишах.
 
 
И прикинувшись тихоней,
Он прибавит: «Здесь, Ник-Ник,
Ваш роман с лошадкой Соней
На глазах моих возник.
 
 
Мной, не кем иным, он начат,
Вспомним, правды не тая,
Познакомил я вас, значит
Ваше счастье это – я!..
 
 
И поэтому за эту,
Прямо молвлю, благодать,
Потрудитесь-ка поэту
Что-нибудь такое дать!..»
 
 
Что в смущеньи я отвечу
Матерому рифмачу?
Чем ему за эту встречу
Я достойно отплачу?
 
 
И спустя две-три минуты,
Отогнав его коней,
Я воскликну: «Фу-ты, ну-ты!
Иль забыли Вы о ней?!.
 
 
Иль не Вы любовью сладкой
Упивались как вином
На Страстном бульваре с Адкой?!.»
И возьму ладью слоном.
 
 
«Так какой еще награды
Вы хотите от меня?
Вы должны быть очень рады
Жару Адского огня!
 
 
Впрочем, так как Вы мой ближний
И солидное лицо,
Я для Вас мгновенно в Нижний
Накатаю письмецо.
 
 
Я велю вернуться Адке,
И она моим словам
Вняв, сейчас же без оглядки
Прилетит в объятья к Вам!..»
 
 
Но над ходом понатужась,
Неестественно лилов,
Федорага в дикий ужас
Вдруг впадет от этих слов.
 
 
Точно кто-то вместо пива
Напоил его водой,
Затрясет он некрасиво
Знаменитой бородой.
 
 
Что-то буркнет он невнятно
И вздохнет как автомат,
Ну, а я ему, понятно,
В этот миг устрою мат.
 

1928 г. 14 января. Суббота.

Москва

Воспоминания Н. Н. Минаева («В будке теплой от трамвая…»)

 
В будке теплой от трамвая
Я с брюнеточкой сидел.
Жить – живу я, не зевая,
В ней красу я усмотрел.
 
 
          Тип красивый, носик тонкий,
          Глазки ласково глядят,
          Голос милый, порой звонкий,
          Щечки, ротик всех манят.
 
 
Я сидел, все уверяя,
В чем – не помню я теперь,
Все трамваи пропуская,
Я твердил: «Мой друг, поверь,
 
 
          Ты одно очарованье,
          Никуда мы не уйдем,
          Помутила мне сознанье,
          Счастье вместе мы найдем».
 
 
Наступила ночь и звезды,
Все трамваи уж прошли,
Улетели птицы в гнезда
Наш мы путь вдвоем нашли.
 

Москва 16 января 1928

Охотный ряд 7 ч. 50 мин. вечера

«Знаю, что не сбыться по весне и…»

 
Знаю, что не сбыться по весне и
В этот год мечте моей давнишней:
Вместо экзотической Гвинеи
Я поеду в пролетарский Нижний.
Чтоб по специальному заказу,
При знакомстве более коротком,
Показать свою особу сразу
Теще, бабушке, дядьям и теткам.
 
 
Там не разойтись моей натуре,
Там конфликт получится не мелкий,
Если в споре о литературе
Запущу я в дядюшку тарелкой.
Иль экзальтированную тетку,
Умилив галантностью сначала,
Я поволоку заткнув ей глотку
Чтобы благим матом не кричала.
 
 
Нет, там участь ждет меня такая: —
Свято чтить семейственный обычай,
Никогда ни в чем не допуская
Даже минимальных неприличий.
Делать то, что все найдут полезным,
Привыкая к частым переменам,
Быть со всеми приторно-любезным,
То есть образцовым сверхджентльменом.
 
 
Видеть только то, что мне покажут,
Отвечать почтительно и чинно,
И тогда все родственники скажут: —
«Он – очаровательный мужчина!..»
Заживу я там без огорченья,
Кой-какой принакоплю излишек,
И для тещиного развлеченья
Заведу полдюжины детишек.
 
 
Стану рассуждать о профсоюзах,
О пайках и о дороговизне,
И забуду навсегда о музах
Да, пожалуй, кстати и о жизни.
А в Москве друзья собравшись вместе,
Молвят: «Нижний это, брат, не Ницца!
Да «погиб поэт, невольник чести»,
Угораздил черт его жениться!..»
 

<1928 г. 23 января. Понедельник.

Москва>

Дизе Худяковой («Меня ты, Дизя, не кори…»)
Надпись на книге

 
Меня ты, Дизя, не кори
За именинный мой подарок,
Коль будут в нем лишь дикари
И не окажется дикарок.
Зато здесь правда, а не ложь;
Но если ты в словах быть может
Чего-нибудь здесь не поймешь,
Раиса Дмитревна поможет.
Она присевши отдохнуть,
Простыми русскими словами
Тебе расскажет что-нибудь
О мокасинах и вигваме.
 

1928 г. 27 января. Пятница.

Москва

С. А. Минаевой («Ты не будь девчонкой гадкой…»)

 
Ты не будь девчонкой гадкой,
Милой девочкою будь:
Не води знакомства с Адкой
И про «ужины» забудь.
Одурманивайся в меру
Театральною игрой,
И в антрактах кавалеру
Глазки томные не строй.
Больше спи и кушай слаще,
С первым встречным не болтай,
На меня смотри почаще
И стихи мои читай!
 

1928 г. 31 января. Вторник.

Москва

«Не Нельдихен он даже по уму…»

 
He Нельдихен он даже по уму,
И по таланту даже не Адуев,
Он только – Оболдуев и ему
Не выкарабкаться из оболдуев.
 

1928 г. 1 февраля. Среда.

Москва

Е. И. Шадек («О, мадам-товарищ Шадек!..»)

 
О, мадам-товарищ Шадек!
          Знайте: в книге сей,
Как в пространстве, все – порядок,
          Все – вокруг осей.
 
 
Пусть плетут, что для поэта
          Хаос это плюс,
Я – увы! – не верю в это
          И на это злюсь.
 
 
И даря Вам как лекарство
          Исповедь души,
Я надеюсь, – о, коварство! —
          Что она в тиши
 
 
В час, когда мечта на страже
          И душа чиста,
Будет Вам милее даже
          Вашего кота!
 

<1928 г. 7 февраля. Вторник.

Москва>

«Милая девочка! Радость моя…»

 
Милая девочка!.. Радость моя!..
Я как и ты в темноте ожиданья,
Вместе с тобою мечтаю и я
О предстоящей минуте свиданья.
 
 
Оба томимся мы, оба грустны,
Лишь друг от друга крылатые вести
Нам утешенье, но солнце весны
Нас приласкает не порознь, а вместе.
 
 
Будет прекрасен и сладок вдвойне
Час нашей близости после разлуки;
Ты улыбнешься и на-плечи мне
Вскинешь полуобнаженные руки.
 
 
И у вскипающей крови в плену,
Стиснув порывисто тело хмельное,
Я, моя девочка, жадно прильну
К нежным губам твоим, жгучим от зноя.
 

<1928 г. 13 февраля. Понедельник.

Москва>

A. А. Альвингу («Алексеевич Арсений…»)

 
Алексеевич Арсений,
Вам на «Наденьку» в ответ
Отдает без опасений
Книгу лирики поэт.
 
 
Пусть как свежим дуновеньем
В эти дни стихов для масс,
Неказенным вдохновеньем
Опахнет «Прохлада» Вас.
 

1928 г. 1 марта. Четверг.

Москва

«Был вечер как вечер… Закат – как закат…»

 
Был вечер как вечер… Закат – как закат…
Смеркалось, а я в золотой лихорадке
Навстречу потемкам, почти наугад,
Пером расторопным скользил по тетрадке.
 
 
Горячая мысль начинала кипеть,
Я был под напором девятого вала,
Рука не могла за строкою поспеть
И рифма оформиться не успевала.
 
 
В такие минуты мы только горим,
До низменной жизни какое нам дело!..
Но Муза промолвила: «Поговорим»…
И с легким укором в глаза поглядела.
 
 
Я резким движеньем перо отшвырнул,
Досада во мне с любопытством боролась,
Я голову поднял, глубоко вздохнул
И слушал знакомый взволнованный голос.
 
 
Он нервно вибрировал, нежно звеня,
Он креп и слабел, словно ветер, в движеньи:
– «Для женщины ты забываешь меня,
Ты, клявшийся мне в неизменном служеньи!
 
 
В тот вечер – ты помнишь? – с тобой я была,
Тебя эта девочка сразу пленила;
Она улыбнулась, плечом повела
И этим с дороги меня отстранила.
 
 
Пусть глаз ее просинь ясней синевы
И грация не переходит в жеманство,
Ты знаешь, что женское сердце – увы! —
Является символом непостоянства.
 
 
Сегодня она безраздельно твоя,
А завтра, быть может, отдастся другому;
Так созданы женщины, друг мой, а я
Останусь верна своему дорогому.
 
 
Я буду твоею рабой и судьбой,
Я лаской тебя окружать не устану,
Я даже на гибель пойду за тобой
И вместе с тобою дышать перестану.
 
 
Ты был от меня вдохновеньем согрет,
Ты чувствовал свежесть лирической дрожи,
Ты сам убедился, что творческий бред
Любовного бреда острей и дороже.
 
 
Зачем же ты слишком увлекся игрой?
Зачем по капризу соперницы милой
Из первой любимой я стала второй,
К которой приходят с растраченной силой?!.
 
 
Она замолчала… Погасла заря…
В соседней квартире шумели невнятно,
И на стену с улицы от фонаря
Ложились косые дрожащие пятна.
 
 
Мне сердце сдавило тоскою хмельной,
Я мыслить не смел о своем оправданьи,
А Муза, как совесть моя, предо мной
Стояла в отчаяньи и в ожиданьи.
 
 
Я вымолвил только: «Прости…» и затих,
Но теплые руки мне шею обвили,
И знойные губы коснулись моих
И творческим жаром меня оживили.
 
 
Я лампу зажег и шарахнулась мгла,
И вновь торопливо скользя по тетрадке
Рука за строкою поспеть не могла
И нежилась кровь в золотой лихорадке…
 

<15 марта 1928>

М. И. Гиттерману («Михаил Гиттерман…»)
Надпись на книге

 
Михаил Гиттерман,
В поэтическом раже
Я не прячусь в туман
И в сплошные миражи.
 
 
Я не груб, не речист,
Не взъерошен как ельник,
Ибо я – акмеист,
А не стихобездельник!
 

1928 г. 21 марта. Среда.

Москва

B. В. Вольтман («Ах, мимо дровяного склада…»)

 
Ах, мимо дровяного склада
И чайной с запахом котлет,
Плыви, плыви, моя прохлада,
За пылким Чачиковым вслед,
 
 
Чей шаг стремителен и гулок,
Кто страшен в качестве врага,
Туда, в Уланский переулок,
Где раздевают донага.
 
 
Где от отечественных бошей —
О, возмущенье, о, скандал! —
Тарловский Марк поэт хороший
Едва-едва не пострадал.
 
 
И там, во имя дружбы старой,
Дыханьем липовых ветвей
Ты над Васильевной Варварой
Успокоительно провей.
 

1928 г. 31 марта. Суббота.

Москва

«Милая, та ночь, когда мы будем…»

 
Милая, та ночь, когда мы будем
Вместе вновь, не склонит нас ко сну,
Я прижмусь к твоим горячим грудям
И к губам пылающим прильну.
 
 
И в очаровательном томленьи,
Ощутимой близостью дразня,
Ты, моя желанная, колени
Разомкнешь покорно для меня.
 

1928 г. 3 апреля. Вторник.

Москва

М. И. Гиттерману («Скажу я Вам, пятная лист…»)
В альбом

 
Скажу я Вам, пятная лист: —
С Берлинским мы не коммунисты,
Но все-таки мы оба «исты»:
Он – шахматист, я – акмеист!
 

1928 г. 4 апреля. Среда.

Москва

C. А. Минаевой («Ты очень любишь лошадей…»)

Надпись на открытке

 
Ты очень любишь лошадей,
Так пусть ни валко и ни шатко
От разных теток и дядей
Умчит тебя сия лошадка.
 
 
А главный дядя Садовской
Борис, увидев дно бокала,
Махнет в отчаяньи рукой
И мрачно молвит: «Ускакала!..»
 

1928 г. 12 апреля. Четверг.

Москва

С. А. Минаевой («Не сердись, моя Сонюра…»)

 
Не сердись, моя Сонюра,
Не жалей и не грусти,
Что сырое небо хмуро
И заносит снег пути.
 
 
Это – верь мне – ненадолго,
Улыбнется вдруг весна,
И пойдут Ока и Волга
Пробужденные от сна.
 
 
Сад пахне́т цветущей вишней,
И по-прежнему любя,
Я к тебе приеду в Нижний
Из Москвы, обнять тебя.
 
 
И с твоих горячих губок,
Утоляя жажду, вновь
Осушить пьянящий кубок,
Где шампанское – любовь!
 

1928 г. 20 апреля. Пятница.

Москва

«О, хлебороб и пролетарий…»

 
О, хлебороб и пролетарий,
В коммунистический азарт
Впадите вы: герои Зарт —
Отцы Паисий и Нектарий.
 
 
За что ж с Буденным вы ходили?
За то ли, чтоб в конце концов
Духовных пастырей-отцов
Совбеллетристки выводили?!.
 

1928 г. 21 апреля. Суббота.

Москва

М. Н. Кюнерту («Здесь на Сретенском бульваре…»)
В альбом

 
Здесь на Сретенском бульваре,
После двух бутылок пива,
Я мечтаю не о Варе,
Что колюча как крапива,
Нет, в лирическом фасоне
Вспоминаю я о Соне!..
 

1928 г. 24 апреля. Вторник.

Москва

О Соне и Тане, их нежной дружбе, нижегородском сердцееде, судьбе-злодейке и проч. («Хоть подруги Соня с Таней…»)

 
Хоть подруги Соня с Таней,
Но во всем они различны:
Соня до самозабвенья
Дышит воздухом кулис,
Таня медленно и верно
Все «грызет гранит науки»,
Удивляя очень Соню
Прилежанием таким.
 
 
И когда они гуляют,
Длинной стаей кавалеры
Бродят с топотом за ними
И клянутся им в любви
Небывалой, невозможной,
Вечной и неугасимой,
Нежной словно вздох левкоя
И горячей как огонь.
 
 
И средь этой пышной стаи
Самый главный Королевич,
Сердцеед нижегородский,
Знаменитый донжуан;
Он такой неотразимый,
От него без исключенья
Старые и молодые
Сходят женщины с ума.
 
 
Иногда же Соня с Таней,
Чтоб узнать, что ждет их в жизни,
Занимаются гаданьем
Или просто мирно спят;
Вообще живут счастливо,
День прошел и слава Богу!..
Так бы милые подруги
Жили много-много лет.
 
 
Но – увы! – судьба-злодейка
Иначе распорядилась:
В Балахну поедет Таня
Массам оспу прививать;
Соне ж ехать невозможно:
Как уедешь, коль, во-первых,
Травиатный и аидный
Начинается сезон?
 
 
Во-вторых, к ней в это время
Прибывает из столицы
Тот, кого она пленила,
То есть автор этих строк…
Но, прекрасные подруги,
Не отчаивайтесь слишком,
Снова будете вы вместе,
Да притом еще со мной!
 

1928 г. 12 мая. Суббота.

Москва

Ю. Д. Гиттерман («Из Нижнего легко и прытко…»)
Надпись на открытке

 
Из Нижнего легко и прытко,
Как поэтический товар,
Лети в Москву, сия открытка,
Где есть Рождественский бульвар.
И там в ленивый полдень летом,
Рассеяв комнатный туман,
Ты очутись с моим приветом
В руках Юдифи Гиттерман.
Пусть рифмам улыбаясь юно,
Она промолвит в тот же миг:
«Не хуже самого Кан-Фуна
Владеет ямбами Ник-Ник!..»
 

1928 г. 22 мая. Вторник.

Нижний Новгород

И. П. Сидорову («Из столицы прикатив…»)
Надпись на книге

 
Из столицы прикатив
К Вам в деревню Королево,
На свой собственный мотив
Я скажу такое слово:
 
 
– «Целиной ведя свой плуг,
Иль в саду копая грядки,
Не сердитесь вовсе, друг,
На советские порядки.
 
 
Пусть болтают ерунду
Исполкомовские рожи,
Коль уж жить в таком аду
Так уж жить без нервной дрожи.
 
 
И не стоит волновать
Вам больного сердца нити,
Вы скажите: «Наплевать!..»
И на все рукой махните.
 

<1928 г. 3 июня. Воскресенье.

Нижний Новгород>

С. Л. Забалуеву («В земном блаженствуя раю…»)
Надпись на книге

 
В земном блаженствуя раю,
Вам, мастер ягодной наливки,
Я во владенье отдаю
Свои лирические сливки.
 
 
Они нежны на вкус и взгляд,
Они свежи прохладой ровной,
И если надо исцелят
От всякой немощи духовной.
 

1928 г. 9 июля. Понедельник.

Нижний Новгород

Песня («Мы мало дорожили…»)
С. А. Минаевой – в альбом

 
Мы мало дорожили
Сохранностью сердец;
Семь месяцев мы жили
И вот пришел конец.
 
 
Мы в церкви не венчались
И Богом не клялись,
В Москве мы повстречались,
А в Нижнем разошлись!
 

1928 г. 10 июля. Вторник.

Нижний Новгород

А. А. Богадуровой («Настя Богадурова…»)

 
Настя Богадурова,
На досуге в Сормове
Не ищите хмурого
В стихотворном «кормове».
 
 
Не содержит книжица
И крестьян с рабочими,
В ней все стройно движется
Рычагами прочими.
 
 
Здесь моя одна вина:
Вникнув в дело папино,
Я забыл Канавино,
Не воспел Растяпино.
 
 
И промолвив в комнате: —
«Это не вина его!..»
Вы сейчас же вспомните
Москвича Минаева.
 

1928 г. 10 июля. Вторник.

Нижний Новгород

Надпись на портрете («Взглянув со вздохом на портрет…»)

С. А. Минаевой

 
Взглянув со вздохом на портрет,
Меня являющий искусно,
Ты молвишь: «Где ты, мой поэт?..»
И головой поникнешь грустно.
 
 
Твой резвый взор затмит слеза,
И с теплой нежностью участья,
Ты вспомнишь серые глаза
И кратковременное счастье.
 

1928 г. 10 июля. Вторник.

Нижний Новгород

Ю. Д. Гиттерман («Любуйтесь южною луною…»)

 
Любуйтесь южною луной,
Дышите влажным ветром с моря,
И вообще не знайте горя
В краю Одессщины родной.
 
 
Согласен я, что дачный срок —
Непоэтическая зона,
Зато к открытию сезона
Вас ждет кан-фуновский «пирог»!..
 

1928 г. 13 июля. Пятница.

Москва

«Как бы и куда бы я ни шел…»

 
Как бы и куда бы я ни шел,
Жизнь моя не сделается краше,
Потому что я произошел
Не от пролетарского папаши.
 
 
Не держал он молот у огня,
Признавал воротнички и мыло,
Да к тому ж и мать моя меня
Не за жатвой на поле вскормила.
 
 
Правда, в этом я не виноват,
Но – увы! – кому какое дело,
Что я вышел только розоват,
Что судьба за мной не доглядела.
 
 
Будь она внимательней ко мне
Был бы я теперь советским Дантом,
И, пожалуй, к будущей весне
Я затмил бы Уткина талантом.
 
 
И родной поэзии колосс,
С выразительностью тараканьей,
Я махал бы «лирикой волос»,
Вызывая гром рукоплесканий.
 
 
А сейчас, пока еще в пальто,
Я брожу как некое виденье,
Мелкобуржуазное ничто
Без надежд и без происхожденья.
 
 
Что моя лирическая власть?
Ведь и с ней бескрылая я птица…
Чтобы в рай хоть как-нибудь попасть
Мне придется перевоплотиться!..
 

<1928 г. 20 июля. Пятница.

Москва>

Рассказ о культурном помзамзаве, о невежественной машинистке и о необычайном происшествии в Горсовнархозе или Торжество культуры («Я начну свое повествованье…»)

1

 
Я начну свое повествованье
Не спеша, куда мне торопиться:
Я, во-первых, не пожарный, славы,
Во-вторых, не очень жажду, в-третьих,
Умирать пока не собираюсь.
И к тому ж скажу вам откровенно:
В наши дни культурных достижений
Вообще спешить писать не надо.
 

2

 
Тише пишешь – дальше будешь! Это
Для меня как дважды два четыре.
Потому то и неторопливым
Метром, именуемым хореем
Пятистопным, белыми стихами,
Но заметьте, это очень важно,
Хоть без рифм, но все-таки не прозой,
Я спокойно к делу приступаю.
 

3

 
Жил да был – начну традиционно —
В городе районного масштаба,
В наше героическое время,
Капитон Мартыныч Застреляев.
Был он сладок, лыс и беспартиен,
Одинок, не стар, но и не молод,
И как значилось в его анкете,
Был он трудовым интеллигентом.
 

4

 
Он пристроился в Горсовнархозе,
Занимая по заслугам место
Пятого помощника замзава;
Всех одиннадцать их было прежде;
А сейчас их там в связи с режимом
Экономии всего лишь десять,
Что по-моему совсем немного
Для солиднейшего учрежденья.
 

5

 
Вот и всё, что я могу, пожалуй,
Вам поведать о своем герое;
Впрочем, нет, еще есть, извините,
Я забыл сказать о самом главном,
Именно: пред чем благоговел он,
И чему с таким энтузиазмом
Отдавал и в праздники и в будни
Сто процентов своего досуга.
 

6

 
Капитон Мартыныч Застреляев
Птицами ужасно увлекался,
Это первое, второе был он
К языку богов неравнодушен.
И хотя соседи говорили,
Что не только галки от вороны,
Отличить он будто бы не может
Даже страуса от попугая.
 

7

 
Автор этому не хочет верить,
Мало ль что в провинции болтают,
Да еще из зависти, герою ж
Моему завидовали: служит,
Комнату отдельную имеет,
Никому не платит алиментов
И с собою носит постоянно
Свой объемистый мешок пайковый.
 

8

 
О его литературном вкусе
Я не буду здесь распространяться,
Я замечу лишь, что из поэтов
Всех времен и всех народов, выше
Всех он ставил по «красотам слога»
И «глубинам мысли» не Шекспира
И не веймарского олимпийца,
А из наших одного пиита.
 

9

 
Увидав портрет его в журнале,
Застреляев с пафосом воскликнул:
– «Сразу видно, что поэт хороший,
Даже гениальный безусловно,
Это вам не Сологуб, не Бедный,
Не Ратгауз и не Антокольский!..
Ишь какой на-редкость волосатый
И фамилия такая птичья.
 

10

 
Мой герой любил блеснуть цитатой,
И на этой безобидной почве
С ним история однажды вышла,
Кончившаяся по-счастью с пользой
Для него, но всё же по району
Вызвавшая много кривотолков
И не угодившая в газету
Лишь благодаря весенней вспашке.
 

11

 
Дело было так: Пред окончаньем
Трудового дня в Горсовнархозе,
В комнату, где пятый помзамзава
Протирал двенадцатые брюки,
Забрела одна из машинисток —
Гурия Овидиевна Фазик,
Чтобы взять на всякий случай справку,
Что она действительно пишмашка.
 

12

 
Капитон Мартыныч был в ударе:
Только что ему приснился дятел,
Он встал с места, повернулся к Фазик,
Принял угрожающую позу
Неестественно мигнул глазами,
Руку к лысине воздел и зычно
Крикнув: «Что же дали Вы эпохе,
Живописная лахудра?!.» плюнул.
 

13

 
Слабое перо мое бессильно
Вам изобразить, что тут случилось,
Но поскольку автор я мне нужно,
Если не для вас, так для потомства,
Попытаться дать сию картину:
Фазик прыгнула и с диким воплем
Рухнула в истерике у шкафа,
Как подстреленная антилопа.
 

14

 
Мой герой вспотев и рот разинув,
Превратился сразу в изваянье,
Остальные в панике мгновенно
К двери бросились, давя друг друга,
С громом опрокидывая стулья
И так яро топая ногами,
Что внизу в общественной столовой
В щи посыпалися тараканы.
 

15

 
Чтоб понять как следует всё это,
Нужно знать, что завом учрежденья
Был партиец с восьмилетним стажем —
Ветер Пантелеймоныч Епоха.
Он как человек с железной волей,
Ни одной минуты не промешкав,
Отстранил обоих от работы
Впредь до выяснения конфликта.
 

16

 
И три дня с утра до поздней ночи,
В тесном помещении месткома,
Пили чай, курили, брали слово,
Возражали и голосовали.
Прежде попросили Г. О. Фазик;
Председатель пальцем ткнув в бумагу,
С удовольствием икнул и буркнул:
– «Ну-с, товарищ Фазик, докладайте!..»
 

17

 
Фазик доложила: Застреляев
Обозвал ее при всех лахудрой,
Да притом еще и опорочил
Имя доброе ее, придумав,
Что она товарищу Епохе
Будто бы дала чего-то, это —
Клевета и сплетни, потому что
Застреляев – бюрократ и склочник.
 

18

 
И потом прибавила с апломбом:
– «Я служу уже четыре года,
Поведенье всем мое известно,
До сих пор я девушка и в Мопре
Состою я с самого начала,
И в Осоавиахиме тоже,
И примазавшемуся к соввласти
Оскорблять себя я не позволю!..»
 

19

 
Молвила и гордо посмотрела
На портрет Буденного, изящно
Высморкалась, бедрами вильнула
И весьма демонстративно вышла.
Застреляев отскочил от двери,
Но она его не удостоив
Даже взглядом, вдоль по коридору
Проплыла как ледокол «Малыгин».
 

20

 
После небольшого перерыва
Пригласили моего героя.
Он вошел и потирая руки,
Вразумительно и деловито,
Объяснил почтенному собранью,
Что здесь вышло недоразуменье,
Он ничем гражданку не обидел,
Ибо он достаточно культурен.
 

21

 
– «Граждане страны социализма!..»
Продолжал он воодушевляясь:
«Где же и какая здесь обида?
Я продекламировал две строчки
Нашего советского поэта.
Он вам всем известен, полагаю,
Это – Уткин, он по направленью
Мапповский символик романтизма.
 

22

 
Даже сам нарком по просвещенью
Анатоль Васильич Луначарский,
Терпсихору этого поэта
Одобряет и рекомендует;
Он не так давно в газетной прессе
Похвалил его: Изящный лирик,
Говорит, и языком владеет
И знаком с гражданскою войною!..
 

23

 
Всем известно, что нарком наш скупо
Хвалит литераторов, к примеру,
Из поэтов нынешних, ей Богу,
Он не похвалил и половины!
Значит, если он похвалит, можно
Быть уверенным, что не напрасно:
Это вам не буржуазный критик,
Ведь подход-то у него марксистский!..»
 

24

 
Пораженные таким конкретным
Доказательством, зашевелились
Заседавшие, а комсомолец
Секретарь, облизывая ручку,
Заявил: «Ах, Уткин! Как же, знаю,
Я его всю книжку проработал,
Так сказать, поэт на ять, что надо!
Классик пролетарского Парнаса!..»
 

25

 
Председатель промычал: «Чего же
Взбеленилась данная гражданка?
Эти женщины народ отсталый,
Особливо на культурном фронте,
В голове у них лишь шуры-муры;
Нет бы, чтоб поинтересоваться
Романом каким иль сочиненьем,
Мало ли у нас теперь талантов?!.
 

26

 
Вы, товарищ Застреляев, правы,
Я сочувствую вам полным сердцем,
Но скажите нам, хотя, конечно,
Целиком мы это понимаем,
Что имел в виду писатель Уткин,
Помянув в стихе своем Епоху,
И в каком-таком особом смысле
Вы поняли это выраженье?..»
 

27

 
Капитон Мартыныч улыбнулся
С видом превосходства и сейчас же
Самыми доступными словами
Изложил свои соображенья.
Он изрек: «Эпоха, это значит,
Что ли время, то же и период!
Разные у нас эпохи были,
Иль как раньше выражались эры.
 

28

 
Например: в истории известна
Ледниковая эпоха в мире:
Было холодно тогда всё время,
Лета вовсе не было, морозы
В сорок градусов весь год стояли.
А теперь – советская эпоха,
И у нас бывает очень жарко!..
Вот на это намекнул и Уткин.»
 

29

 
– «Так», заметил председатель, «верно!
Наш Епоха вовсе не причем тут…
А теперь еще вопрос, товарищ,
Почему поэт из вдохновенья
Величает женщину лахудрой?
Что названье это означает?
Может быть действительно обидно
Девушке услышать эту кличку?..»
 

30

 
– «Что вы, что вы!.. В высших кулуарах
Говорят, что по происхожденью
Уткин – сын рабочего испанца;
Ясно, что ему довольно трудно
Позабыть свой диалект природный,
Потому-то иногда и в стих свой
Он вставляет что-нибудь такое.
Ведь лахудра по-испански – дева!..»
 

31

 
Резолюция гласила: Фазик
Порицанье вынести, вменив ей
Крепко политграмоту освоить
И в кружке рабкоров заниматься.
Застреляеву за культработу
Благодарность объявить и выдать
К первомаю, как пример для прочих,
Месячный оклад за счет месткома.
 

32

 
Уткина признать поэтом, всё же
Указав ему, чтоб он в дальнейшем
Выражался лишь по-русски, ибо
Родину его без передышки
Гнет в дугу лакей капиталистов,
Враг трудящихся, фашист известный,
Золотопогонник и сообщник
Муссолини – Примо де Ривера.
 

<25 июля. Среда – 2 августа. Четверг.

1928 года. Москва>