Текст книги "Нежнее неба"

Автор книги: Николай Минаев

«Сразу видно он – Морской…»

 
Сразу видно: он – Морской!
Что ни строчка, то водица,
Веет нудью и тоской
И ни к черту не годится.
 

1927 г. 10 января. Понедельник.

Москва

«Погнавшися за мировою славой…»

 
Погнавшися за мировою славой,
В одной литературной мастерской,
Нас щедро полил собственной «Полтавой»
Пиита по прозванию: Морской.
 
 
Хоть труд его огромен по размерам,
Но автор и с терпением таким
Ни Пушкиным не будет, ни Гомером,
А навсегда останется Морским.
 

1927 г. 10 января. Понедельник.

Москва

П. А. Радимову («Я для тебя, Радимов Павел…»)

 
Я для тебя, Радимов Павел,
Средь суматохи городской,
В «Прохладу» эти строки вставил
«Своею собственной рукой».
Скажу тебе: Гекзаметр древний
С твоими темами в ладу
И пахнет русскою деревней
Твой гимн крестьянскому труду.
И мне всегда приятна встреча
С тобой, в котором столько лет
Живут, друг другу не переча,
И живописец, и поэт.
 

<1927 г. 15 января. Суббота.

Москва>

«Ты пришла несвоевременно…»

 
Ты пришла несвоевременно
И обиделась к тому ж,
Но ведь в том, что ты беременна
Виноват не я, а муж!
 

1927 г. 21 января. Пятница.

Москва

«Было ясно мне, что Шурочка…»

 
Было ясно мне, что Шурочка —
Патентованная дурочка,
А сейчас скажу я хмуро:
Александра дочь Никифора —
Беспатентная кикимора
И не дурочка, а дура!
 

1927 г. 21 января. Пятница.

Москва

«К родной поэзии влеком…»

 
К родной поэзии влеком,
Поет восторженный нарком
Свой очередный панегирик:
– «Иосиф Уткин, вот сатирик,
С войной гражданскою знаком,
Владеет русским языком
И вообще изящный лирик!..»
 
 
Читатель, ты ему не верь:
Москва не Тула и не Тверь,
Здесь знают внемлющие чутко
Хотя бы голосу рассудка,
Что средь лирических тетерь
Сей Уткин – как его не мерь —
Лишь поэтическая утка!
 

<1927 г. 27 января. Четверг.

Москва>

Сон и явь («Писатель Свирский видел сон…»)

 
Писатель Свирский видел сон,
Что он не он, а Петерсон, —
О незабвенное виденье! —
Что уж не Герценовский Дом,
Сей литераторский содом,
А тихий Кремль его владенье.
 
 
Но, пробудясь, почтенный муж
Сообразил, что это – чушь
И стал от гнева фиолетов,
И пальцем тыкая в меню,
Решил: «Сегодня ж прогоню
Из этих стен Союз Поэтов!..»
 
 
А так как сам он стар и слаб,
То подрядил на подвиг МАГШ,
Ведь МАГШ ему кой-чем обязан…
О где ты, правда, на земле,
За то, что Свирский не в Кремле
Союз Поэтов так наказан!
 

<1927 г. 28 января. Пятница.

Москва>

А. Ф. Струве («Ах, Александр Филиппыч Струве…»)
Надпись на книге

 
Ах, Александр Филиппыч Струве,
Надолго память уловила
Из Вашей азбуки игру «ве»,
Где вместе Вава и Вавила.
 
 
Плывет на Вас моя «Прохлада»
Не по низинам и канавам,
И пусть приятней шоколада
На вкус покажется она Вам.
 

1927 г. 25 февраля. Пятница.

Москва

Разговор редактора с поэтом («Был четверг… Зимний день в дымных сумерках мерк»)

 
Был четверг… Зимний день в дымных сумерках мерк…
Кегельбан мрачно гмыкал один из романсов,
А Некрасин не ведал чем горек четверг
И зашел разузнать о судьбе своих стансов.
 
 
Он явился сегодня в пятнадцатый раз,
Он четырнадцать раз приходил за ответом,
И все той же шаблонной коллекцией фраз
Издевалась судьба над наивным поэтом.
 
 
Кегельбан каждый раз ему в ухо шипел:
– «Что торопитесь так, гражданин, в самом деле?
Я был занят, стихов просмотреть не успел,
Загляните на следующей неделе!..»
 
 
А сегодня поэт: – «Я давал Вам стихи…»
Кегельбан: – «Гм!.. Фамилия Ваша?» – «Некрасин…»
– «Не пойдут!.. – «Отчего же?» – «Формально плохи,
А идеологически смысл их не ясен…»
 
 
– «Но позвольте…» – «Прошу Вас не перебивать,
В них одна поэтическая водица;
Мы не можем рабочим рекомендовать
То, что им безусловно читать не годится!..»
 
 
На лице Кегельбана заерзал испуг,
Он поправил усы, что беспомощно свисли,
И, желая блеснуть красноречием, вдруг
Начал вслух излагать глубочайшие мысли:
 
 
– «Я Вам выскажу полностью и целиком
На поэзию послеоктябрьскую взгляды:
Не пишите, во-первых, таким языком,
Что нам ваши Венеры, Камены, Наяды?!.
 
 
Во-вторых, почему у вас Рим, а не Тверь?
Почему Нил и Ганг, а не Днепр и не Волга?
Коль хотите быть в литературе теперь,
Так забудьте об этом всерьез и надолго!..
 
 
В-третьих, знайте, никак невозможно сейчас
Быть ни рыбой, ни мясом, ни красным, ни белым,
Ну а главное – больше давайте для масс
Оптимизма и бодрости в общем и целом!..»
 
 
Тут он сочно чихнул, вытер наскоро нос,
Очевидно тирада его взволновала,
Выпил чай и, поставив стакан на поднос,
Продолжал рассуждать как ни в чем не бывало:
 
 
– «Вы глядите на жизнь как бы через окно,
Сочиняете разные там триолеты,
Всё о чем-то печально вздыхаете, но,
Не забудьте, у нас есть иные поэты.
 
 
Вот, к примеру, поэт Павсикакий Растать,
Обратите вниманье, тамбовский крестьянин,
Пишет так, что почти невозможно читать,
А, пожалуй, почище чем ваш Северянин!
 
 
Я, признаться, его исключительно чту,
Это первый знаток деревенского быта,
Впрочем, что говорить, я Вам лучше прочту,
Называется «Песнь избача». Знаменито!..
 

Песнь избача

 
Хорошо в лугу с девченкой,
Месяц словно как козел,
Он трясет всё бороденкой
Над избами красных сел.
 
 
Сон сошел на всех трудящих
С той поры как помер день,
Только я счастья прикащик
Лишь не сплю средь деревень.
 
 
Да и ты, моя Матюха,
Тоже будто бы не спишь,
И мы слышим чутким ухом,
Что плывет ночная тишь.
 
 
А вокруг звезд как наседок,
Облака как есть толпа;
Ах, ты мать твою разъедак!..
Ах, ты мать твою разтак!..
 
 
А на утро спозаранки,
Чуть зажгется пыл лучей,
Мы сыграем на тальянке
И поладим вообче.
 
 
От земли пойдет дух клейкий,
Ты взглянешь ко мне в глаза,
И мы явимся в ячейку
Политграмоту чесать.
 
 
И над всем советским краем,
Чтоб наука шла в дома,
Мы свет знания пымаем,
Без него всем нам ведь тьма!..
 
 
Вы заметили образы: месяц – козел,
Звезды словно наседки, куда тут Орешин!
Правда, слог кое-где еще слишком тяжел,
Но ведь в этом и Пушкин подчас не безгрешен!..
 
 
Ну, а рифмы какие: чесать и глаза,
Спишь и тишь… Замечательно, ярко и ново!
С первой строчки, подлец, козыряет с туза,
Он смекнул в чем поэзии нашей основа.
 
 
Если Вы возразите: Растать-то один,
Это, мол, исключенье, других назови-ка?
Я скажу: А Ерема Болыпой-Нескладин!
А Иван Удалой! А Никифор Чивика!
 
 
А Драчейко! А Хватов! Да мало ли их?
И у каждого, это нам дорого вдвое,
Свой язык, своя тема, свой собственный стих,
Вообще что-то чувствуется живое!..
 
 
Ну, а Ваши стихи? Про любовь, про зарю,
Философствуете на избитые темы…
Нет, товарищ, решительно Вам говорю:
Не нужны в наше время такие поэмы!
 
 
Я не так еще стар, не дурак и не пьян,
И к тому же мой опыт порукою в этом:
Даже в жадной до лирики гуще крестьян
Не найти потребителя вашим сонетам!..»
 
 
Он умолк и подумал: О, как я умен!
Будь хоть Бальмонт сам тут и его развенчаю;
И, почесываясь, зычно крикнул: – «Семен,
Принеси-ка еще мне с лимончиком чаю!..»
 

<Март 1927>

И. С. Рукавишникову («Иван Сергеич, милый! Не жалей…»)

 
Иван Сергеич, милый! Не жалей,
Не предавайся праздничной кручине,
Что нынче твой справляют юбилей:
Прими сие как следует мужчине.
 
 
Пускай тебе в напыщенности фраз
Звучит хвала, что многим прозвучала,
Ведь мир несовершенен, в нем для нас
Всегда всё повторяется сначала.
 
 
Ты долго пел, а это – подвиг петь,
Когда вокруг и слушать не желают,
Когда гремит проржавевшая медь
И моськи поэтические лают.
 
 
И я за то, что Музу возлюбя,
Ты принял жизнь высокую и злую,
Ямбическими строфами тебя
Приветствую и братски поцелую!..
 

<1927 г. 7 марта. Понедельник.

Москва>

A.M. Чачикову («Александр Михайлыч Чачиков…»)
Надпись на книге

 
Александр Михайлыч Чачиков,
Пусть не зная неудач
Прыгнет выше прочих мячиков
«Чай-Хане» твой резвый мяч.
 
 
Я же с медленной «Прохладою»
И во сне и наяву
Не взлетаю и не падаю,
А уверенно плыву.
 

1927 г. 23 марта. Среда.

Москва

К. Н. Лавровой («Товарищ Клавдия Лаврова…»)

 
Товарищ Клавдия Лаврова,
Смотри с восторгом на Китай,
Пиши стихи и будь здорова
И Н. Минаева читай!
 

1927 г. 2 апреля. Суббота.

Москва

Л. В. Кирьяковой («Госпожа Кирьякова!..»)
Надпись на книге

 
Госпожа Кирьякова!
Не читайте всякого,
          Чтоб не знать тоски;
Муз казенных шалости
Немощны до жалости
          Поэтически.
Из меню подобного
Чересчур уж сдобного
          Даже я не ем,
Кушать же «руду» мою
Вы должны, я думаю,
          С удовольствием!..
 

<1927 г. 5 апреля. Вторник.

Москва>

«Не далекая и не чужая…»

 
Не далекая и не чужая,
Ты моя в этот благостный час,
Я ласкаю тебя, обнажая
И для губ, и для рук, и для глаз.
 
 
Я вчера ощущал до предела
Неудовлетворенности гнет,
А сегодня желанное тело
К моему с женской пылкостью льнет.
 
 
И пьяня поцелуями щедро,
Упоительным мигом маня,
Ты в свои сокровенные недра
В первый раз принимаешь меня.
 

1927 г. 9 мая. Понедельник.

Москва

С. А. Апраксиной («Для безмозглой головы…»)

 
Для безмозглой головы
Здесь нужна философия: —
И Сергей Мятежный – Вы
И Апраксина София!
Это многим повод вслух
Толковать о небылицах;
Для меня ж под видом двух
Вы едины в разных лицах.
И взобравшись на Парнас,
За радушие в награду
Эти строки я для Вас
От руки вношу в «Прохладу».
 

1927 г. 22 мая. Воскресенье.

Москва

«Я не сдаю в архивы Госиздата…»

 
Я не сдаю в архивы Госиздата
Свои стихи, что резвою гурьбой
Бегут из-под пера и кандидата
В Гомеры увлекают в равный бой.
 
 
Меня пьянит сегодняшняя дата,
Пусть вечер серый, а не голубой;
Я бредил женским обликом когда-то,
А ныне, Муза, брежу я тобой.
 
 
Вздыхает Пяст, сурово смотрит Мина,
Увы! здесь нет уютного камина,
Но раньше всех я кончу свой сонет;
 
 
Ах, мне желанна теплая подушка,
Но как тут быть, когда подушки нет,
И я шепчу своей соседке: «Душка!..»
 

1927 г. 29 мая. Воскресенье.

Лианозово, Моск. обл.

«Мы – советские работники…»

 
Мы – советские работники
Честно ходим на «субботники».
 
 
А сейчас без опасенья
Мы справляем воскресенье.
 
 
На душе тепло и розово,
И в поселке Лианозово
 
 
Мы во славу всей России
Пьем в гостях у Евдоксии!..
 

1927 г. 29 мая. Воскресенье.

Лианозово, Моск. губ.

«Вопреки ленивым толкам…»

 
Вопреки ленивым толкам,
В одиночестве забвенья,
По лирическим проселкам
Веет ветер вдохновенья.
 
 
Он дождем благоухает,
Он томит тревогой сладкой,
И ритмически вздыхает
Над раскрытою тетрадкой.
 
 
И звенят без проволочки
Рифма вслед за рифмой четкой,
И кокетничают строчки
Поэтической походкой.
 
 
Бьет в виски прибоем милым
Кровь от вымыслов хмельная,
И торопится по жилам
Для чего сама не зная.
 
 
И не смеешь удивиться
Тайной близости Эрота,
И нельзя остановиться
У крутого поворота.
 
 
И в беспутьи непролазном,
От избытка нервной влаги
Мысль охвачена соблазном
Передать себя бумаге.
 

<1927 г. 17 июня. Пятница.

Москва>

«Так просто все: сначала…»

 
Так просто все: сначала
          В тумане золотом
Мечта меня качала
          Над жизнью, а потом
 
 
Когда в момент паденья
          Замкнулся мысли круг,
Мне без предупрежденья
          Явилась Муза вдруг.
 
 
Она как бы затмила
          Собой сиянье дня,
И близостью томила
          Как женщина меня.
 
 
Меж нами крепли узы,
          Сквозь полузабытье
Я слышал вздохи Музы,
          Я чувствовал ее.
 
 
И в творческой отваге,
          Проворна и легка,
За рифмой по бумаге
          Зарыскала рука.
 
 
Пусть сладко нам обоим,
          Но мы должны прикрыть
Эпическим покоем
          Лирическую прыть.
 

<1927 г. 14 июля. Четверг.

Москва>

«Пусть мило улыбнулась ты сначала…»

 
Пусть мило улыбнулась ты сначала,
В приветственном пожатии руки
Почувствовал я взору вопреки,
Что прежде ты теплей меня встречала.
И нервной дрожью, острой как кинжал,
Вдруг холодок по телу пробежал.
 
 
В каком-то раздвоении жестоком
Я уж не мог быть с чувством заодно,
Когда в венецианское окно
С заката солнце хлынуло потоком,
И лава драгоценного луча
У твоего расплавилась плеча.
 
 
Я наблюдал, как словно загорая
Смуглела кожа в золоте густом,
И с нежностью подумал я о том,
Что и она – любовь моя вторая —
Носила то же имя, что и ты:
Классическое имя красоты.
 
 
Сгущался в сумрак тихий вечер летний,
Прощальный свет, рассеиваясь, гас;
Я у тебя был только в третий раз,
Но этот третий, может быть, последний: —
Я избалован участью иной
И мало мне любезности одной.
 
 
И все равно забудешь о поэте
Ты или снова позовешь меня,
Я, в памяти прекрасное храня,
За строфы элегические эти
И ту великолепную зарю
Тебя, участница, благодарю!..
 

<1927 г. 11 августа. Четверг.

Москва>

«Увяла роза данная тобой…»

 
Увяла роза, данная тобой,
          Мое томленье убывает,
А этот вечер тускло-голубой
          Воспоминанья навевает.
Я ожидал ответа на вопрос,
          Когда, отдавшаяся зною,
Ты в белом вся с букетом красных роз
          Предстала вдруг передо мною.
В тот день лишь сном душа была жива,
          Я только с Музой жаждал встречи,
Но полуоткрывали кружева
          Твои пленительные плечи.
Но пенистое золото волос
          Над лбом сгущалось понемногу,
И вот в крови броженье началось,
          Переходящее в тревогу.
Я чувствовал, что это неспроста,
          Что мне легко пойти навстречу,
И что тринадцатое августа
          Я розой в памяти отмечу.
 

<1927 г. 27 августа. Суббота.

Москва>

«Эта ночь – ее я не забуду!..»

 
Эта ночь – ее я не забуду! —
Разожгла мое воображенье,
Августовские сырые звезды
Как-то неестественно мерцали;
Несмотря на полное затишье
Подозрительно скрипели сосны,
И непроницаемая темень
От меня лицо твое скрывала.
 
 
Мне казалось, этой ночью с нами
Необыкновенное случится:
Может быть, запутанные лешим,
Забредем мы к старой ведьме в гости;
Иль русалки, мелодичным пеньем
Затуманивая нам сознанье,
Нас заманят в озеро глухое,
Чтобы там защекотать со смехом.
 
 
Или рыцари большой дороги
В романтических плащах и шляпах,
Выскочив со свистом из оврага,
В сердце поразят меня рапирой,
А тебя, дрожащую от гнева,
Унесут в глубокую пещеру,
Где заставят приготовить ужин
И по очереди быть женою.
 
 
Но вернулись мы благополучно,
И не только нечестии поганой,
Даже энергичных безработных
В эту ночь – увы! – не оказалось.
И когда постель была готова,
Сбросив незатейливое платье,
Ты ко мне прижалась теплой грудью
И меня поцеловала в губы.
 
 
В тот же миг почувствовал я сразу:
Все, чего я ожидал сегодня —
Только поэтические бредни,
Плод моей фантазии горячей.
Ах, какой я, в самом деле, странный!
Ну, зачем журавль мне нужен в небе,
Если у меня в руках синица —
Маленькое комнатное счастье?!.
 

<1927 г. 3 сентября. Суббота.

Москва>

Ф. Н. Кашинцеву («Пишу сие за кружкой пива…»)

 
Пишу сие за кружкой пива
В столовой «Литособняка»:
Нас часто жизнь несправедливо
Тревожит из-за пустяка.
 
 
Но будет к Вам она безгневна
И за серьезные грехи,
Когда начнете ежедневно
Читать Минаева стихи.
 

1927 г. 9 сентября. Пятница.

Москва

Н. С. Гринвальд («Ты целый день в Мострикотаже…»)

 
Ты целый день в Мострикотаже
Проводишь, спишь спокойно ночь,
Живешь в двух комнатах и даже
Имеешь маленькую дочь.
 
 
Не спорю, это все приятно,
Всех благ твоих не перечесть,
Но все же и на солнце пятна
И в этой жизни скука есть.
 
 
Чтоб жить на свете не скучая,
Ты вместо всякой чепухи
Читай на службе после чая
Мои хорошие стихи.
 
 
Прочтешь – и свежестью повеет,
И ты впадешь в особый раж,
И в тот же миг подешевеет
В Москве советский трикотаж.
 

1927 г. 17 сентября. Суббота.

Москва

С. Д. Федоровой («Я сегодня вместо роз…»)

 
Я сегодня вместо роз
Вам, одной из именинниц,
С поздравлением принес
Поэтический гостинец.
 
 
В нем сиянье звезд дрожит,
Ветер лирики в нем реет;
Он коль жарко освежит,
Если холодно – согреет.
 

1927 г. 30 сентября. Пятница.

Москва

«Я вижу, я чувствую, я сознаю…»

 
Я вижу, я чувствую, я сознаю, —
Мне был этот привкус особенный ведом,
Любовь взбудоражила душу мою,
Ее переполнив томленьем и бредом.
И бьется у сердца горячий прибой,
И кровь в лихорадке от зноя и гула…
Любовь улыбнулась мне вместе с тобой,
Твоими глазами в глаза мне взглянула.
 

<1927 г. 21 октября. Пятница.

Москва>

«В наше время катастроф…»

 
В наше время катастроф
Прозябать в Европах что-там?!.
Я хочу – мой план здоров —
Жизнь наладить готтентотам.
 
 
В день отъезда я бы здесь
Распростился с нудным сплином,
И намазался бы весь
Самым лучшим гуталином.
 
 
А приехав, напрямик,
Не точа напрасно лясы,
Я бы начал в тот же миг
Призывать к восстанью массы.
 
 
Коль там есть еще цари,
От которых жить не сладко,
Я бы их недели в три
Уничтожил без остатка.
 
 
И стальным большевиком,
На погибель высшим кастам,
Власть бы отдал целиком
Пролетариям губастым.
 
 
Несмотря на тьму невзгод,
С непосредственностью детской,
Я бы сделал через год
Готтентотию советской.
 
 
Я б к культуре черных баб
Приобщил и, между прочим,
Буржуазный баобаб
Стал бы деревом рабочим.
 
 
Я б для тамошней комсы
Произвел себя в Адамы,
И в свободные часы
Сочинял бы стиходрамы.
 
 
И талант мой оценя
Тонким нюхом пролетарским,
Называли бы меня
Африканским Луначарским.
 
 
Вообще по мере сил,
Углубленный в труд свой мирный,
Я бы пользу приносил
Революции всемирной.
 
 
Но – увы! – в родной стране,
Не учтя моей сноровки,
Не дают упорно мне
В Африку командировки!..
 

<1927 г. 25 октября. Вторник.

Москва>

Самодержец («Париж пленен чарльстоном и туманом…»)

 
Париж пленен чарльстоном и туманом…
Консьержи спят… Бессмертные творят…
На страже Фош… В Палате говорят,
А действуют Пуанкаре с Брианом.
 
 
Всю ночь по мировым кафешантанам,
На зависть безвалютных сибарят,
Американцы золотом сорят,
А он – увы! – бывает редко пьяным.
 
 
– «Да, денег нет и сердится Вики,
В России варвары-большевики,
Доколе нам нужду терпеть, доколе?
 
 
Придется вновь… Почисть-ка ментик, Жан!..»
И шествует занять у дяди Коли
Сей самодержец русских парижан.
 

<1927 г. 6 ноября. Воскресенье.

Москва>

Б. А. Садовскому («Вам, поэт-нижегородец…»)

 
Вам, поэт-нижегородец,
В память нашего знакомства,
Книгу-первенца «Прохладу»
Отдает поэт-москвич.
 
 
Я заранее уверен,
Что она у Вашей Музы
Встретит искренний и нежный
Поэтический прием.
 
 
И поэтому надеюсь,
Что к пенатам возвратившись,
Вы ее не отдадите
На съедение мышам,
 
 
А поставите на полку
Рядом с Брюсовым и Блоком,
Чтоб она в любое время
Находилась под рукой.
 

1927 г. 20 ноября. Воскресенье.

Москва

А. И. Худяковой («Вы средь дешевой канители…»)

 
Вы средь дешевой канители
Мою лирическую нить
По-настоящему сумели
Почувствовать и оценить.
 
 
Так пусть за это как награда,
В передгрозовый душный час
Моя спокойная «Прохлада»
Провеет в комнате у Вас.
 

1927 г. 27 ноября. Воскресенье.

Москва

Пленум ЦК ВКП (б) («Являя миру новые манеры…»)

 
Являя миру новые манеры,
Впав в социалистический задор,
С имуществом полдюжины Пандор,
Идут ва-банк оппозиционеры.
 
 
Здесь явью называются химеры,
На цифрах здесь базируется вздор,
И в каждой фразе слово «термидор»
Склоняется без смысла и без меры.
 
 
В борьбе за власть нелепица и бред,
Здесь бывший пред ИККИ и с ним полпред,
С французским смешан здесь нижегородский;
 
 
И под свистки партийного райка,
Под крик: «Шпана!..» с трибуны сходит Троцкий…
Так заседает ленинский ЦК.
 

<1927 г. 28 ноября. Понедельник.

Москва>

А. А. Чумаченко («Да, милая Ада Артемьевна, да!…»)

 
Да, милая Ада Артемьевна, да!..
Я в книгу вношу амфибрахии эти,
Чтоб Вам они напоминали всегда
Об авторе их – правоверном поэте.
 
 
Я здесь заявляю без всяких прикрас,
(Мне кажется шаг этот вовсе не ложен,)
Что я с легким сердцем бываю у Вас
И по настоящему к Вам расположен.
 

1927 г. 2 декабря. Пятница.

Москва

С. А. Богадуровой («Скажу Вам правды не тая…»)
Надпись на книге

 
Скажу Вам правды не тая:
Я вовсе завистью не ранен,
Что я не Игорь Северянин,
А Николай Минаев – я.
 
 
Я горожу свой огород,
Мне дорога своя монета,
Поверьте на слово, что это
Не плохо, а наоборот!
 

1927 г. 4 декабря. Воскресенье.

Москва

Дизе Худяковой («Чтобы жизнь была конфеткой…»)
В альбом

 
Чтобы жизнь была конфеткой,
А не кашей и лапшой,
Надо быть хорошей деткой,
То есть паинькой большой.
 
 
Если будешь ты упряма,
Непослушна и гневна, —
Загрустим и я и мама
И Раиса Дмитревна.
 

1927 г. 11 декабря. Воскресенье.

Москва

К. К. Барсову («Передо мной встает картина…»)
Надпись на книге

 
Предо мной встает картина:
Ночь в Рублеве… Снег и мгла…
Константин сын Константина
С этой книгой у стола.
 
 
И пускай бушует вьюга,
Пусть глухая ночь темна,
Книга – лучшая подруга,
Если по-сердцу она!
 

1927 г. 14 декабря. Среда.

Москва

Б. А. Садовскому («Не говори: «Печальный дан..»)

 
Не говори: «Печальный дан
Мне жребий!..» И жалеть не надо,
Что утащили чемодан,
В котором пряталась «Прохлада».
 
 
Четырехстопный ямб простой
Сегодня я отполирую
И вышлю вместо книги той,
Сию, такую же, вторую.
 
 
Надеюсь, что на этот раз
Не украдут ее в дороге,
И что в традиционный час,
Слегка помявшись на пороге
 
 
И попросив на питие
Почтарь Иван, а может Павел,
Тебе, поэт, вручит ее
По всем статьям почтовых правил.
 

1927 г. 15 декабря. Четверг.

Москва

М. В. и Н. Ф. Шемшуриным («Пусть исчезли те года…»)

 
Пусть исчезли те года,
Пусть те радости иссякли,
Все же в памяти всегда
Ваши детские спектакли.
          Беспечально время шло,
          Горизонт казался чистым,
          Было ясно и тепло
          Режиссерам и артистам.
И театр ваш оценя,
Детвора смеялась звонко
Видя с яствами меня
В славной роли поваренка.
 

1927 г. 19 декабря. Понедельник.

Москва

Б. А. Садовскому («Вам, дядя Сони, Вам, поэт…»)

Б. А. Садовскому

Из коллективного письма

 
Вам, дядя Сони, Вам, поэт,
Когда в моих глазах лилово,
Я шлю лирический привет
Из подмосковного Рублева.
 

1927 г. 25 декабря. Воскресенье.

Рублево, Моск. обл.