Текст книги "Святое озеро"

Автор книги: Николай Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Окончил.

– Как же ты это обломал-то его?

– Читай и увидишь, – ответил Петр Никитич, вынув из портфеля, не менее ветхого, как и бывший на нем нанковый сюртук, общественный приговор.

Харитон Игнатьевич внимательно, но тоже, повидимому, безучастно осмотрел приложенные к приговору печати волостных начальников, номер, каким был помечен приговор, прочитал про себя и самый приговор и рапорт, при котором он представлялся в казенную палату, и молча подал его Петру Никитичу.

– Чего ж теперь далее-то будет? – спросил он.

– Завтра сдам его в палату, и если кто хочет взять озеро, то нужно только подать в палату прошение, и ему беспрекословно отдадут его в пользование, – ответил Петр Никитич.

– Ну, давай бог… Шибко я рад за тебя… все ж хоть кусок ты будешь иметь по гроб жизни. Не докуда тебе мыкаться без приюта на свете, пора и своим домком пожить, по-людски, отдохнуть от нужды да горести, – произнес Харитон Игнатьевич, сникая пальцами нагар со свеч.

– А за себя-то что ж ты не радуешься: ведь, кажется, озеро-то общий наш кусок, а? Что ж ты себя-то выделяешь? – спросил Петр Никитич, прищурившись и пристально глядя на него.

– Не-е-ет… меня уволь, – расслабленным голосом ответил он. – Я передумал и касательства не хочу к озеру иметь.

– А-а… неужели? – каким-то неопределенным тоном спросил Петр Никитич.

– Лета, друг, ушли, – тем же голосом ответил Харитон Игнатьевич. – Где уж мне этакими делами орудовать… да и то опять скажу тебе: у меня, слава тебе господи, есть хлеб, не голодую; за что я буду у тебя половину дохода отнимать, в два-то горла хватать? Владей уж ты им один… поправляйся!

– Спасибо тебе, Харитон Игнатьевич, что ты облегчил мою совесть! – громким, радостным голосом прервал его Петр Никитич, вскочив с сундука. – А я, признаться, ехал к тебе… и не знал, как приступить… как сказать тебе…

– Про что это? – спросил он, не глядя на него, хотя по движению головы было заметно, что его как будто что-то кольнуло. –

– Совесть мучила меня, – продолжал Пехр Никитич, быстро ходя по комнате, – ну, думал, выгонит меня Харитон Игнатьевич и наругается досыта. И стоило бы, стоило, не похвалю себя.

– За что мне тебя бранить? Живем любовно, пакостей друг другу не делали, одолжались еще.

– Я ведь порешил с озером-то, продал его Калмыкову, знаешь ли ты это? – спросил Петр Никитич, остановившись против него.

– Ка-а-ак? – протянул Харитон Игнатьевич, меняясь в лице.

– Ныне приехал он в волость к нам, – продолжал Петр Никитич, будто не замечая перемены в лице и голосе своего собеседника, – затем, чтобы скупать, по обыкновению, у крестьян рыбу и посуду, зазвал меня к себе… подпоил меня, братец, бутылки две мадеры мы высидели с ним в вечер-то, разговорились о том да о сем… Черт меня и дерни разболтать ему про озеро-то… А парень ведь он, сам знаешь, разбитной, на все руки, и пристал ко мне; отдай да отдай ему озеро… а то, говорит, открою мужикам весь твой умысел… На пятнадцати тысячах и сладились.

– Сла-а-адились? – повторил глухим голосом Харитон Игнатьевич.

– Задаток уж взял! На другой день я только опомнился… а-а-ах да о-р-ох… да уж чего… сделано – не воротишь! Просто не знал, как к тебе глаза показать… И так ты теперь облегчил мне душу своим отказом от озера, что не внаю, какое и спасибо тебе говорить… Ехал-то я к тебе…

– Напрасно ехал-то, заодно бы уж и воротил мимо… – весь бледный, дрожащим голосом прервал его Харитон Игнатьевич.

– Все же сказать нужно было тебе.

– Какими же мне теперича глазами глядеть на тебя, скажи ты мне, а-а? – сжимая кулаки, спросил он.

– Ругай, ругай, как знаешь, кругом виноват пред тобой!

– Ругай! Да разве слово-то прильнет к тебе?

– Ну, плюнь мне в глаза, все же мне легче будет глядеть на тебя.

– Оботрешься… да такой же станешь, – дрожащим голосом сквозь зубы процедил Харитон Игнатьевич. – Вишь, какая совесть-то у тебя, а-а? – захлебываясь, заговорил он, не скрывая более своего волнения. – Меня-я, человека, что тебя нищего призревал, поил… кормил… ты сменял на первого попавшегося тебе на глаза, а-а-а?

– Спьяна поддел он меня, Харитон Игнатьевич, каюсь, спьяна! – жалобным голосом и с сокрушенным видом оправдывался Петр Никитич.

– Что ты теперича сделал со мной, а? Ведь я, в надежде на озеро-то, подряда лишился, что тыщи бы дал мне… – вскочив в свою очередь с сундука, говорил он. – Ведь я залоги, что внес, обратно взял… подлая душа твоя… знаешь ли ты это?

– Неужели! А-ах, боже мой, боже мой! – повидимому с ужасом произнес Петр Никитич. – Прости ты меня, бога ради. Вот что я наделал с тобой за твою-то хлеб-соль… А все вино… все это оно, проклятое!

– Ну, что я теперь делать буду?! – всхлопнув руками, произнес Харитон Игнатьевич. – И ты, подлый, еще в дом ко мне глаза казать приехал… – со слезами в голосе уже говорил он, – и тут еще, уж зазнамо обокравши меня… хлеб мой ел, вино мое пил!

– Отплачу, бог даст!

– Отплатишь! Знаю теперь твою-то расплату! Ну, помни же, Петр Никитич, – продолжал он, с азартом стуча кулаком по столу, – буду и я тебе друг… помни ты это… Я тебе это озеро поперек горла поставлю… уж коли не мне… так и никому оно не достанется! Помни!.

– Но ведь тебе же не нужно озера, ты сам сказал!

– Когда я говорил тебе это? Разве уж не решено было меж нами, что озеро будет обчее наше, а?

– Сейчас говорил ты мне! Припомни свои слова, не волнуйся! Минуты не прошло еще, как ты сказал мне, что и лета тебе не дозволяют этим делом орудовать… и что тебе не хочется меня обижать – брать половину дохода себе!.. чтоб я владел озером один, а тебя уволил… что ты и касаться к нему не хочешь!

– А… а… если… я, может быть… того, пытал твою душу, говоря эти слова, – заикаясь ответил он.

– Милый друг, ты и не сердись на меня, – переменяя тонна суровые ноты, заговорил Петр Никитич, – я когда продавал озеро Калмыкову, то так и думал, что ты согласился взять озеро за себя ради шутки, просто только испытывая меня. Вишь ведь ты какое чадо: у тебя на дню семь пятниц, ты сейчас скажешь слово, да тут же и отопрешься. Мог ли я надеяться, посуди, что, когда уж все дело будет обделано, ты снова не откажешься от озера? Оно так и вышло! Вот почему, когда подвернулся подходящий покупатель, я и согрешил пред тобой – продал его… прости!

– Разорил ты меня… разорил… Помни ты это! – опустившись в изнеможении на сундук, хриплым голосом ответил Харитон Игнатьевич.

– Чем я тебя разорил? Разве деньги ты дал мне, а?! Ты и векселя не хотел давать, вспомни-ко хорошенько!

– Я б те наличными выдал.

– Так бы и говорил тогда, когда я предлагал тебе озеро, а ты тогда только без пути ломался надо мной. Шутки шутил да ругал меня… а?

– Ладно, коли ты со мной так поступил, так и я тебе друг буду, услужу… не увидит твой Калмыков озера! – снова вскочив с сундука, крикнул Харитон Игнатьевич.

– Почему не увидит? Ведь ты читал приговор… Теперь уж все кончено, теперь уж озеро в моих руках.

– Завтра же в волость поеду… и все твои умыслы мужикам раскрою, – горячился Харитон Игнатьевич, то садясь на сундук, то снова вскакивая с него и поминутно поправляя поясок на рубахе, который, казалось, стеснял его.

– О-о-о! Поезжай, голубчик, и говори, что хочешь… Тебя ведь знают там! Спроси-ко прежде, кто еще твоим словам веру даст, а?

– Мы и повыше пойдем… уши-то и у начальства есть.

– Иди! Я не больно боюсь, не из трусливых! Только кто про кого более поведает начальству, посмотрим! А я тебе вот что скажу, Харитон Игнатьевич, – отрывисто и бледнея продолжал Петр Никитич, – ты со мной так не разговаривай, я не люблю… Ты, брат, помни, что коли дело на ссору пойдет, то мне стоит только сказать кой-кому два-три словца, и ты затанцуешь на аркане. Слышал?

– Ты… ты… ты… что ж это взъелся-то на меня? Разве… я… я… обидел тебя чем? – заикаясь и бледнея, произнес Харитон Игнатьевич. – Я… я… кажись, любовно с тобой…

– Если любовно жить хочешь со мной, так и делай любовно, а обидных намеков да шуток не выкидывай! Я ведь уж не ребенок… школ-то много прошел, а ты еще не учен, помни это! Если ты мне когда-то кусок хлеба бросал, как собаке, так уж я тебе втрое за него заплатил, и мы квиты… Слышал?

– Я… я… я… я, вот те Христос! Да ты выпей мадерцы-то, полно… полно тебе. С чего ты взъелся? Да я… первый друг… Неуж ты не знаешь меня?

– Знаю!

– Слава тебе господи, какие дела-то обоюдно вершили с тобой, вспомни! Нам ли ссориться, да выпей ты, ну… ну… Экой какой ведь ты кипяток: я с тобой в шутку, а ты все в щеть да в щеть.

– Пиши сейчас вексель на пятнадцать тысяч!

– Писать? А Калмыков-то как же?

– Пиши, если говорят тебе! Если ты со мной шутил, так и я с тобой пошутил! – сердито ответил Петр Никитич, подавая ему заранее приготовленный им вексельный лист.

– Хе-хе-хе-е! Так вот оно что, ты пошутил! А я-то было испугался. Ах ты боже мой, даже ровно душу-то захолонуло! Ну… ну давай напишем! А не то, может, завтра бы утречком написали, а? Теперь бы поговорили на мировой-то, а? Да выпей ты. Ну, поцелуемся не то.

– Для чего же целоваться-то?

– Ну… ну, уважь, я вот хочу закрепиться с тобой!

– Умойся поди прежде, а то посмотри на лицо-то, точно его кто в масле поджаривал, – насмешливо ответил Петр Никитич.

– Вот уж ты и грубишь! Позволь тебе только на ноготь наступить, так уж ты всю ступню отдавишь, сейчас зазнаешься! – обидчиво отозвался Харитон Игнатьевич, отирая лицо полотенцем. – На себя-то бы прежде оглянулся, хорош ли! Дай-ко вот тебе капитал-то, хе-хе-е… нос задерешь превыше Ивана Великого.

– Оба хороши будем, нечего сказать! Пиши же вексель, – настойчиво повторил Петр Никитич.

– Что так приспело тебе? Не убежит! Я вот еще подумаю, писать ли, кабы еще какого обману не вышло.

– Харитон Игнатьевич, я не шутя говорю тебе: брось ломаться! Слышишь? – крикнул, выходя из себя и поднимаясь с сундука, Петр Никитич. – Не доводи меня до греха.

– Оо-о! Ну, а что ты сделаешь мне, что ты стращаешь-то меня?

– Даешь вексель или нет?

– Хе-хе… а ты вот испей мадерцы-то, побалуй меня, старика. Ведь я тебе в отцы гожусь по летам-то, – ты бы это вспомнил, Петр Никитич. Мне уж, коли чего я не по ндраву сделаю, и простить бы можно. Ну, ну, уж коли ты неотвязный такой – изволь, напишу. Где у нас чернильница-то? Перо-то еще есть ли? – говорил он, вставая и намереваясь выйти из комнаты.

– Сиди, не хлопочи, у меня все есть, – ответил Петр Никитич, вынимая из портфеля глухую дорожную чернильницу и гусиное перо, вложенное в пакет, в котором лежал приговор.

– Запасливый же ты, хе-хе… – ответил Харйтон Игнатьевич, надевая круглые очки в толстой серебряной оправе.

Писание векселя под диктовку Петра Никитича шло очень долго. Харитон Игнатьевич поминутно облизывал перо губами; выводя буквы, поводил и языком по направлению пера, кряхтел и вздыхал, точно нее на плечах тяжесть, превышавшую его силы. Лоб и щеки его лоснились от пота. Наконец, окончив писать, он вздохнул и, поплевав на пальцы, потер руку об руку.

– Теперь все по форме? – спросил он, когда Петр Никитич, прочитав вексель, бережно сложил его и опустил в карман.

– Все по форме, – ответил Петр Никитич. – Только завтра утром сходим засвидетельствовать его к маклеру.

– Ну и слава богу, что он управил нас! Теперь уж, стало быть, мы неразрывны с тобой? – спросил он.

– Не отцепишься, если б и захотел! – с иронией ответил Петр Никитич.

– И отцепляться надобности не вижу… Ну, выпьем же для почину дела… Давай нам бог жить без греха… любовно… да добра наживать… – торжественно произнес Харитон Игнатьевич. Они крепко обнялись и поцеловались, завершая дело. Харитон Игнатьевич позвал и Дарью Артамоновну, одетую ради приезда гостя в шелковый шугай, и заставил ее тоже поцеловаться с Петром Никитичем. Заздравная рюмка обошла их поочередно. За ужином развеселившийся Петр Никитич рассказал собеседникам о проделке своей с крестьянами. Харитон Игнатьевич хохотал, слушая его, и время от времени острил, ио под конец задумался.

– Проворный же ты, ай-ай! – произнес он, покачав головою, – Неуж в Расее-то у вас все такие?

– Есть и почище, – самодовольно улыбаясь, ответил Петр Никитич. – Есть такие, тузы, что миллионы мимоходом проглатывают и не давятся.

– И сходит с рук?

– Сходит! Мелюзга-то попадается подчас, а кто покрупней, так не бывало еще примера.

– Ну и кра-а-й! – удивленно произнес Харитон Игнатьевич. – Вот бы где пожить, ума-то бы понабраться! А впрочем, нечего скучать, – с раздумьем продолжал он, – теперь и сибирскую-то пашенку так уназмили привозным-то из Расеи добром, что урожай-то со сторицей пошел! Скоро, поди, отборную-то фрухту уж из Сибири в Расею повезут… А все, брат, скажу, хошь бы одним глазком посмотреть, как это у вас там миллионы-то глотают!

-

На другой день, часов в десять утра по узенькой лестнице двухэтажного деревянного здания, стоявшего около базарной площади, в верхнем этаже которого помещалась контора маклера, поднимались Петр Никитич и Харитон Игнатьевич, надевший на себя на этот раз лисью шубу и высокую бобровую шапку, отчего вся наружность его представляла сплошной мех, разнообразный только по цвету и густоте шерсти. Раздевшись в смрадной передней, они вошли в контору. Помолившись на икону, висевшую в переднем углу, Харитон Игнатьевич подошел к маклеру, сидевшему у стола за грудой бумаг и книг и не обратившему даже внимания на вошедших.

– Вексёлек бы мне требовалось, Матвей Степанович, засвидетельствовать; за большое бы это одолжение счел, – обратился к маклеру Харитон Игнатьевич, подавая вексель.

Маклер молча взял из рук его вексель и, внимательно прочитав его, осмотрел к свету.

– Ого-го-о! Пятнадцать тысяч! – с удивлением произнес он, посмотрев на Харитона Игнатьевича. – Ты на что же этакую страсть денег занимаешь? – более мягким и даже радушным голосом спросил он, окинув в то же время своим насупленным взглядом Петра Никитича, стоявшего у порога, в стороне от них.

– По делу понадобилось: новое дело завожу, Матвей Степанович! – ответил Харитон Игнатьевич,

– Какое?

– Ругаться будете, коли сказать-то вам… Да оно, пожалуй, и следует обругать меня… Ну, да уж коли фундамент заложил, так волей-неволей, а дом выводи, – говорил он, разводя руками. – Кожевенный завод сооружаю, слыхали ли?

– А-а… что ж, это дело хорошее, выгодное, только смотри, пойдет ли? – предупредил маклер.

– В этом-то и задача вся! Про себя-то полагаю, что надо бы пойти ему, – задумчиво говорил Харитон Игнатьевич, – а за все прочее никто как бог!

– Хорошее дело… похвально… Пора тебе за ум взяться, не докуда хламьем торговать. Человек вы оборотистый… наперед скажу: маху не дадите… Поздравляю… рад… рад… – и маклер, протянув ему руку, дружески пожал широкую с коротенькими сучковатыми пальцами длань Харитона Игнатьевича. – В мещанах уж не останетесь… гильдию внесете? – спросил он.

– Уж как ни пойдет дело, а гильдии не минуешь!

– Видней… видней будет… почету будет более, – убедительно говорил маклер, то хмуря, то приподнимая свои густые брови. – Очень рад за вас, давай вам бог… может быть, еще и послужим вместе, кто знает, – заключил он. – Только… только… – произнес он, искоса осмотрев Петра Никитича. – Ведь это, кажется, тот самый Болдырев, что писарем в X-ой волости? – вполголоса спросил он. – Поселенец, что несколько лет тому назад шлялся по городу в опорках и рвани… с поздравительными стихами по купцам ходил, а-а?..

– Он самый, – улыбаясь и так же тихо ответил ему Харитон Игнатьевич.

– Неужели он за несколько лет службы в писарях нажил такое состояние? – удивленно спросил маклер. – Пятнадцать тысяч под вексель дать… это ведь… ой-ой!

– Хе-хе-хе! Полноте-с! Где ему до этаких денег дожить; у него, чай, и пятиалтынного-то в кармане нет! – успокоил его Харитон Игнатьевич. – Он ведь подставное лицо, – шепнул он на ухо. – Только вексель-то на его имя, во избежание огласки.

– Подставное-е-е… от кого? – удивленно спросил маклер.

– Отца Пимена знаете? Б-го благочинного…

– Знаю, как не знать!

– Я у него деньги-то занял! Вексель-то он на свое имя боится делать: опасается, чтобы по духовенству не разнеслось, до архиерея бы не дошло… А этот-то гусь кум ему будет. Счеты меж ними какие-то да дела ведутся… Бог их разберет! В большой они приязни живут, Ну, для отвода он и велел сделать вексель-то на его имя.

– А-а, вот что-о! Ну, теперь понятно, – ответил маклер. – Пимен-то богатый человек, знаю.

– Богатый, первеющий по округе.

– Богатый, богатый человек, – подтвердил маклер… Так вот оно что-о… Архиерея боится… ха-ха-ха! Да, строгонек он у них, поблажки не дает! Ну, теперь понятно, а то уж я подумал: откуда у Болдырева такие деньги взялись? Как так вдруг разбогател, что по пятнадцати тысяч под вексель дает… Оно точно, волость богатейшая… но все же… Ну, а Пимен-то и тридцать отсыплет да не почешется, бога-а-ат!

Процедура засвидетельствования векселя и внесения его в маклерскую книгу продолжалась не более часу. Маклер, холодно встретивший Харитона Игнатьевича, теперь не только проводил его до дверей, но даже сам отворил ему дверь и, почтительно пожимая руку его, пригласил его к себе в гости в ближайший праздник. От маклера приятели отправились в казенную палату, и Петр Никитич в присутствии Харитона Игнатьевича, зорко следившего за ним, сдал пакет с рапортом и общественным приговором дежурному чиновнику, под расписку его в разносной книге волости. Когда они вышли из палаты, Харитон Игнатьевич, сняв шапку, набожно перекрестился.

– Надоть бы, Петр Никитич, для почину дела молебен отслужить, – сказал он.

– Служи… я не прочь, – ответил Болдырев.

– Пойдем-ко! Мы бога не забудем, так и он взыщет нас своею милостью, – произнес с умилением Харитон Игнатьевич.

Обедня окончилась и священник вышел из собора, стоявшего против здания присутственных мест, когда на паперть вошли Харитон Игнатьевич и Петр Никитич. Остановив, священника, Харитон Игнатьевич попросил его отслужить молебен.

– С божьей бы помощью надоть дельце сеорудить… ваше благочиние, – ответил он на вопрос священника, по какому поводу он служит молебен. Все время молебна Харитон Игнатьевич стоял на коленях, осеняя голову и грудь широкими крестами и кладя земные поклоны.

– Ровно оно легче на душе-то, свободней стало! – сказал он Петру Никитичу, выходя из собора и оделяя нищих грошами и копейками из длинного кожаного кошелька.

Через несколько дней, ранним утром, Харитон Игнатьевич подошел к воротам нищенского деревянного дсма, стоявшего в пустынной улице одного из предместий города, называвшегося Солдатской слободкой. Рядом с домом, на обширном пустыре, обнесенном плетнем, высился недостроенный деревянный дом на каменном фундаменте. Широкие окна дома, еще без рам, были завешены рогожами, на крыше высились одни стропила. Груды накатанных бревен и квадратами сложенный кирпич загромождали почти всю улицу. Низенький покосившийся домик и строившийся дом-щеголь принадлежали начальнику хозяйственного отделения казенной палаты, Андрею Аристарховичу Второву. Войдя во двор, Харитон Игнатьевич прошел сначала в людскую, и через несколько минут чистенько одетая горничная ввела его в кабинет Андрея Аристарховича. Присев на плетеный стул, Харитон Игнатьевич с любопытством осмотрел письменный стол, заваленный бумагами и уставленный различными дорогими безделушками и серебряными и бронзовыми пресспапье в форме легавых собак, бегущих лошадей, изящных женских ножек и т. п. Стены кабинета были увешаны картинами, выражавшими вкус и наклонности Андрея Аристарховича. Широкое маслившееся лицо Харитона Игнатьевича сложилось в сладострастную улыбку при взгляде на обнаженную нимфу, готовившуюся спуститься в прозрачные струи ручья. Он до того увлекся созерцанием роскошных девственных форм нимфы, что не слыхал, как из соседней комнаты, дверь в которую была завешена шелковой портьерой, вошел в кабинет Андрей Аристархович, низенький толстый человек, казавшийся еще толще от широкого, халата, свободно охватывавшего его выхоленное тело.

– Харитон Игнатьевич, добро пожаловать! – приветливо встретил его Андрей Аристархович, протянув ему два пальца. – Вот, как нельзя кстати подошел ты ко мне… Правду пословица-то говорит, что на ловца и зверь бежит! А я только что на днях собирался ехать к тебе, – говорил он, опустившись в кресло и предложив ему стул напротив себя.

– Нешто дельце какое встретилось для меня? – спросил Харитон Игнатьевич, заворачивая полы своего суконного длиннополого сюртука и осторожно присаживаясь на кончик стула.

– С постройкой замучился, только что одно закупишь – другое требуется. Не рад, что и затеял: деньги так и тают! – пожаловался ему Андрей Аристархович.

– Эфто точно-с, на мелочи эфти невидимо деньги идут. А я, признаться, шедши к вам, осмотреть обновку-то вашу полюбопытствовал.

– Что ж, как находишь?

– Отлично, хорошо… краса!

– Дом будет хороший, правда твоя… Средств не жалею. Все по возможности делаю в современном вкусе: и ванна у меня будет и звонки электрические… И самый наружный вид…

– Патрет касательно наружи, если взять, – прервал Харитон Игнатьевич.

– То есть, как это портрет? Чей? – с удивлением спросил Андрей Аристархович.

– Картина, говорю-с, – поправился сконфузившийся Харитон Игнатьевич, откашливаясь в руку, – первеющее, можно сказать, сооружение в городе…

– Да, да… мне и то завидуют многие.

– А что бы вам от меня потребовалось, что изволили собираться пожаловать ко мне? – спросил Харитон Игнатьевич, когда разговор пресекся.

– У тебя, я слышал, все можно достать, – ответил Андрей Аристархович. – Остряки: говорят даже, что и птичье молоко есть… а-а? Правда это? – усмехнувшись, спросил он.

– Хе-хе-хе-е… Придумают же чего сказать: птичье молоко…

– Что ж, нет, его, а-а?

– Не-е-ет-с… Эфтаких мануфактур еще не пытались закупать, – смеясь, ответил он. – А остальное прочее, кому чего требуется, милости просим, по силе возможности завсегда можем снабдить.

– Кровельное железо есть у тебя, а?

– Как не быть, целые сараи навалены. Года два тому назад, когда здания упраздненных этапов с аукциону продавали, так мы запаслись им. И хорошее железо, плотное и нисколько не мятое, потому мы бережно с эфтими вещами обращаемся,

– О-отлично! Ну, а болты к ставням, гвозди, скобы для дверей, конечно не комнатных, – те я из Екатеринбурга выписываю, – а так, для людских пристроек, тоже найдутся, а?

– Сколько требуется, предоставить можем!

– Хорошо, право хорошо, что ты зашел ко мне. Я тебе, Харитон Игнатьевич, списочек дам нужных мне вещей, и ты уж одолжи меня ими; да, кстати, скажи мне: дорого ты возьмешь с меня за весь этот хлам, а?

– Сочтемся, хе-хе-хе… что вы это утруждаетесь!;

– Однакож?

– Полноте-с! Совсем это пустой-разговор вы затеяли! Свои люди-то, все друг о друге, а бог за всех!

– Нет, ты скажи. Не даром же, наконец, ты дашь мне, да я и не возьму!

– Сколь положите, всем будем довольны… Признаться, ведь и мне до вас, Андрей Аристархович, просьбица есть: помогите и вы мне соорудиться!

– Тоже строишься, что ли? – спросил Второв.

– Строюсь, да на другой манер! – ответил Харитон Игнатьевич, бесцельно, передвигаясь с одного стула на другой. – Затеял, признаться, теперича дело, да уж не знаю, как и быть с ним, ровно и не рад. Хлопот, беготни, езды не оберешься… Всю душу вымотал, – с тоской в голосе говорил он. – Завод ведь я кожевенный сооружаю, Андрей Аристархович, выругайте вы меня на склоне лет моих!

– За что же ругать? Дело хорошее! У нас во всей губернии нет такого завода. Смешно сказать, из Сибири везут сырые шкуры в Россию, и потом уж мы получаем оттуда выделанные кожи, готовые сапоги и платим за все это втридорога!

– И я вот тоже смекаю, что надоть бы ему пойти, что на мель не сяду. А в ину пору, как пораздумаешься, такая тоска изнимет, что руки бы на себя наложил! – жаловался Харитон Игнатьевич каким-то особенным певучим голосом.

– Пустяки! Дело затеял ты хорошее, не сомневайся! Завод пойдет у тебя, и бойко пойдет, только энергии нужно поболее, энергии! – ободрил его Андрей Аристархович.

– Не покладаю ровно рук, во всем свой глаз.

– Где же строить его хочешь?

– За эфтим к вам и пришел: пособите вы мне, обладьте дельце! Сунулся было с первоначатия на Т-е строить его, так крестьяне не допустили. "Ты, говорят, у нас своими кожами всю воду отравишь".

– Это правда, согласись, ведь шкуры снимают с больного и здорового скота, – заметил Второв.

– Как неправда, правда, – согласился Харитон Игнатьевич. – Вот я и наметил теперь местечко, доложу вам, в X-ой волости здешнего округа. Волость эта всего верстах в шестидесяти от города, в лесах и в болотах, в такой это трущобе, что не доведи господи. Есть озеро там, большое озеро, да бросовое, по пословице: велика Федора, да дура! Святым зовется. Лежит оно в удалении от жилых мест. От города будет, пожалуй, верст сто, может – и более.

– Я что-то слыхал про это озеро или читал где об нем, что ли… дай бог память! – приложив палец ко лбу и почесывая его, прервал Андрей Аристархович. – Ну, ну, продолжай! – произнес, наконец, он.

– Статься может, что в бумаге читали, – подхватил Харитон Игнатьевич, – потому ныне я был в этой волости, так мужики сказывали мне, что их собирали в волость на сходбище и спрашивали: не надо ли им это озеро в аренду, что бумага получена из палаты и что озеро отбирают в казну. Ну, так мужики-то от него, скажу вам, руками и ногами открещивались. Бог, говорят, о ним, кому надо это пустоплесье? Кабы рыба была в нем какая-нибудь, так можно бы еще, а то в нем, говорят, кроме червя да пиявки, ничего нет… Разве, говорят, кому леших топить потребуется.

– Ха-ха-ха! Это в Святом-то озере леших топить?

– Да ведь у них, сударь вы мой, что ни лужа, то и святое место. Старца, сказывают, на нем какого-то, светлого ликом, видели, ну так со страху и озеро-то назвали Святым!

– Удивительно! Сколько еще суеверия в нашем народе, – с сожалением в голосе произнес Андрей Аристархович.

– Суеверства этого у мужиков – избави господи сколько, Андрей Аристархович! – качая головой, подтвердил Харитон Игнатьевич. – Насмотрелся я досыта на ихнее невежество! Так вот, говорю, услыхавши это от мужиков, – продолжал он, – я кинулся к писарю, – знакомый он мне: точно ли, спрашиваю, есть бумага из палаты, что озеро берут в казну? "Есть, говорит; у нас уж, говорит, и общественный приговор постановлен крестьянами, что они не хотят озера брать за себя!"

– Вспомнил теперь, верно, верно! Этот приговор на днях вступил в палату, и я читал его, – прервал его Андрей Аристархович. – Только одно мне кажется странным; кажется, ведь это богатое, рыбное озеро. Я сам не знаю местности Т-го округа, никогда не бывал в нем, но слыхал, и слыхал от многих об этом озере, и самому иногда доводилось покупать рыбу на рынке, особенно карасей, – такой крупный карась, так и называется святозерским.

– Это вы смешали, Андрей Аристархович, – ответил, нисколько не смутившись, Харитон Игнатьевич. – Точно, есть такое озеро, Святым же называется, так оно лежит совсем в другой стороне, вниз по Оби, бога-а-атое озеро, первеющее, можно сказать, по Сибири! Это озеро вы и за тысячу рублев не купите: клад – и мужики стерегут его как зеницу ока!

– А-а, ну это дело другого рода… Я и не знал, что их два в одном округе!

– Их и не два по округе-то!

– Как, и еще есть Святое озеро?

– Есть! Это ежели теперича от Т-а по дороге к Т-ре ехать, так, почесть на полпути, лежит озеро, и тоже большое озеро, рыбное, тоже крестьяне-то Святым зовут!

– Однакож сколько Святых-то озер! – с удивлением произнес Второв.

– Говорю вам, сударь, что у мужиков что ни лужа, то и святое место… страсть суеверства сколько между ними!

– Так ты на этом озере и хочешь завод строить?

– На эфтом самом! Крестьяне же и надоумили меня… Бери, говорят, за себя наше-то озеро. Мы, говорят, тебе за зиму завод-то вымахаем, ты и не услышишь… Все же, говорят, хлеб нам дашь этим заработком… Поехал я по ихним словам, осмотрелся… вижу: место самое подходящее к моему планту. Первое дело, удаленное, никому ли в чем препятствия нет. Кругом леса, дубу мужики сулятся надрать мне хошь запруды пруди, потому – им заработок дорог. Правда, что дороги к озеру нет, кругом болото, ну да со временем, бог даст, и дорожку сладим. Подумал я… подумал… перекрестился и порешил взять его за себя. Благословите теперича меня эфтим озерком, ваша милость, Андрей Аристархович, – произнес Харитон Игнатьевич, вставая и кланяясь ему, – отдайте мне его в аренду!

– С готовностью! Это такие пустяки, что даже и просить не о чем! Тебе прошение нужно подать в палату.

– Я, признаться, надеялся на ваше снисхождение ко мне… и сготовил его, получите-с, – произнес он, вынув из кармана вчетверо сложенное прошение на гербовой бумаге. – Только лета, на сколько можно взять его в аренду, я не проставил без вашего наставления.

– Пиши на двенадцать лет.

– Благословите уж на тринадцать.

– Нельзя! Отдать казенную оброчную статью в арендное пользование свыше двенадцати лет может только министерство… Ты возьми теперь озеро на двенадцать лет, а потом войди с ходатайством об отдаче его на более продолжительный срок… Мы даже рады будем этому случаю… Тут, собственно говоря, с моей стороны и услуги нет… Озеро совершенно бездоходное, все равно: если б ты не изъявил желания взять его, так оно лежало бы даром, а теперь все-таки хоть какой-нибудь доход принесет казне.

– Это справедливо-с… Уж много я вам благодарен буду!

– Пустяки-и, не за что! Действительно, мы нынче собираем сведения, где есть озера и рыбные пески, которые бы можно было обратить в оброчные статьи и отдавать в аренду. Всё хлопочем об увеличении государственных доходов, – с иронией произнес Андрей Аристархович. – Только тебе ведь скора этого дела нельзя будет обделать, предваряю, – заметил он.

– Желательно бы поспешить, Андрей Аристархович, потому мне много еще хлопот, время-то дорого, а к весне бы уж соорудить хотелось заводец-то.

– Ну, недели две-три все-таки пройдет, но не более! Мы зачислим озеро в оброчную статью, пропечатаем в губернских ведомостях объявление о вызове желающих на торги; желающих, конечно, не явится, – можешь быть уверен в этом, потому что ведомости, кроме редактора их, никто не читает; а одновременно с тем, единственно для того, чтоб соблюсти узаконенные формы, мы пошлем предписание X-му волостному правлению о вызове крестьян на торги… Оно бы, собственно говоря, по закону-то следовало бы и самые торги произвести в волостном правлении, ну, да раз крестьяне представили приговор, что озеро им не нужно, то греха не будет, если для выигрыша времени мы избегнем излишней формальности и обделаем это дело по-домашнему, в палате…

– Не требовалось бы и публикации-то слать в волость, Андрей Аристархович; потому ведь опчественный приговор у всех в видимости, – заметил Харитон Игнатьевич.