Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Николай Михин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
В ожидании машины волновались все: мать, сестры, молодая жена Николая Лиля (полное имя Лидия), красивая и, как все красавицы, не совсем серьезная женщина. Перевозить их должен был по случайному совпадению тот же шофер, зять Витьки Лебедева, который перевозил Наумову семью. Машина подъехала к коридорному окну барака, через которое удобнее было грузить немудреную мебель и другие нехитрые пожитки. Неожиданно в окне появилась улыбающаяся физиономия Наума.
– Привет!.. А ты как здесь?..
– Да вот, приехал сопроводить друга на новое место жительства. Ты же меня провожал... Помнишь?
– Конечно, помню. Но как ты узнал-то?
А узнал Наум совершенно случайно. Встретил на улице машину Лебедева зятя. Тот ему и рассказал, что перевозит друга на улицу Маршала Говорова. Разумеется, согласился взять Наума с собой. Вот он и явился.
Настроение было радостное. И все-таки было немножко грустно. Ведь на Даче Долгорукова прожита значительная часть их жизни. Весь переходный период, от подростка до взрослого человека...
Дом, в который въезжала семья Александры Николаевны, частично уже был заселен. В первой парадной, где была их квартира, уже жили Галка Бычкова с матерью, бывший управдом Шабасов с семьей, гитарист Васька Данилов с женой и маленьким сынишкой и множество других, так хорошо знакомых по Даче Долгорукова людей. Выгружались быстро, оперативно. Да и выгружать-то было особенно нечего. Вновь прибывших встречали новые соседи – все старые знакомые.
Наум рассказывал бывшим соседям по Даче Долгорукова, как они живут на Лесном. Искренне удивлялся:
Это надо же, прожить два года почти в тюрьме. Нам все же повезло, выехали раньше.
– Если уж откровенно говорить, – это Иван Титов, то я не два, а все восемь лет прожил, как в тюрьме.
А Кедык его поддержал:
– У нас в неметчине тоже такие бараки были. Даже планировка похожая. И плита такая же на кухне, и умывальники...
– Тогда, выходит, я пятнадцать лет отмотал? Семь – в крытой и восемь в дачинских бараках?.. – заржал Карась, маленький и крепко скроенный мужичок. Из-за него когда-то его будущая жена Тоська (Карасиха) бросалась под поезд и ей отрезало руку, за что получила и второе прозвище – Анна Каренина.
Карась заржал так заразительно, что засмеялись все.
– А я, – высказался вдруг молчавший все время пятидесятидвухлетний тесть Николая Михаил Гаврилович, не судимый и никогда не живший на Даче Долгорукова, – сорок пять лет прожил в тюрьме.
И никто не засмеялся. Может быть не поняли смысла сказанного. На
дворе стоял май 1962 года.
ЖЕНЬКА МАЛЫШЕВ И ДРУГИЕ
1
Приехали Малышевы в Саперную из далекой Вологодской деревни Верхоглядово, что в трех километров от районного центра – Череповца. Деревня состояла из тридцати дворов, расположенных на берегу безымянной речушки.
Не в ту Саперную, что финскими домиками протянулась вдоль Шлиссельбургского шоссе возле железнодорожной станции Саперная, а в ту, что шла вглубь от шоссе к самой Неве. Поселок раскинулся на небольшом пространстве неподалеку от разрушенных войной высоких кирпичных зданий. Здесь военнопленными немцами был построен асфальто-бетонный завод (АБЗ) и рядом с заводом барачный поселок. Кроме асфальто-бетонного завода в поселке функционировали автоколонна и дорожно-эксплуатационный участок (ДЭУ). Из жилых строений не барачного типа были несколько частных домиков на берегу Невы, каменное здание ДЭУ и так называемый "собачник". Ранее в этом домике жили солдаты-кинологи. Они ухаживали за собаками, готовили для них пищу, кормили их. С 1955 года в "собачнике" поселились дедушка с бабушкой Женькиного друга Кольки.
В детстве Женька воспитывался без отца, меньше с матерью, чем с бабушкой и дедушкой. Когда они с матерью приехали в Саперную, то с дедом и бабкой оставались Женькины младшие брат и сестра. После смерти бабушки и они приехали к матери. Своих потомков изредка навещал дед Маркел, невысокий, но крепкий, жилистый мужик. Женька любил деда и скучал по нему. И вообще он первое время здорово тосковал по своей деревне и по маленькой безымянной речке.
В Саперной же, под самым, как говорится, носом, протекала Нева. В этом месте ее ширина составляла около километра. Налево по Неве – в Ленинград, направо – в Ладогу. Направо – против течения, идти трудно. Особенно трудно грести, когда проходишь Ивановские пороги. Там
течение... Если ляжешь на спину у берега, то понесет с такой скоростью, что кусты над тобой только мелькают, о них руки в кровь издерешь, но не остановишься.
Лодка являлась единственным средством переправы на другой берег. А там уже был Всеволожский район – область, поселок Овцыно. В овцынский магазин добираться из Саперной было ближе, чем в Понтонную или в Корчмино. Свой же функционировал плохо. Выбор продуктов был невелик. Переправлялись через реку и на работу туда и обратно, а также в гости, за грибами и на танцы. Не дай Бог запоздать малость после танцев, имелись все шансы заночевать на берегу. Перевозчика и без того приходилось ждать очень долго, тем более становилось обидно, когда на твое отчаянное "Лодку!" с родного сапернского берега чего только не посулят тебе в "глотку".
На лодке по весне ходили почти до Ладожского озера за черемухой.
Вот и тогда, ясным весенним утром, Женька отчетливо помнит, как ребята отправлялись за черемухой, а он не мог поехать, помогал матери заниматься подсобными работами на АБЗ. А вечером по поселку разнесся слух, что утонул один из близняшек Назаровых.
Кому пришла в голову мысль привязаться к попутной барже, никто не знает. Короче, ребята привязались, но не к последней барже, а к предпроследней. Случилось, буксир ли затормозил, еще ли что, но задняя баржа догнала лодку и так ее стукнула, что дно лодки вывалилось. Один из ребят сразу сумел ухватиться за борт баржи и тем спасся, а трое ушли под воду. Вскоре Вовка Старухин, самый старший из них вынырнул с маленьким братишкой Колькой. Его он тоже высадил на баржу, успел, а сам нырнул, чтобы избежать удара надвигающейся другой баржи. Позднее он рассказывал, что несколько раз пытался вынырнуть, но постоянно ударялся головой в деревянное днище баржи. Уже легкие требовали вдоха и в голове стучало громко-громко, когда он, наконец, вынырнув, успел ухватиться за корму уходящей последней баржи. А Назаров-близнец так и пошел ко дну. Через несколько дней его выловили в районе Володарского моста.
Первыми из ребят, с кем Женька познакомился в Саперной, были Старухины, Козловы, Шорины, Славка Мидин. Старухиных было много. По возрасту Женьке подходили Толька (помоложе его) и Вовка (чуть постарше). Это была дружная трудолюбивая семья. Спокойные, деловитые, несуетливые. Козловы, наоборот, были задиристые и отчаянные, не зря Козлами звали. Толька Козел был постарше Женьки, немного приблатнялся, носил "лондонку", верх тогдашнего шика, много рассказывал о целине, куда на целый год ездил с первыми добровольцами. Ребята восхищались его рассказами, завидовали ему. Шорины были, как и Старухины, хозяйственны и трудолюбивы. Их было двое: Витька и Колька. Витька учился в десятом классе, а Колька был еще совсем пацан. Витька больше дружил со Славкой Мидиным, они были одноклассниками.
Несколько позже – другие знакомства: Валерка Михайлов, дяди Феди ряболысова (так звали Валеркина отца, который был и рябой, и лысый) сын; Вовка Николаев (Никола); непостоянный житель Саперной (проводил каникулы у бабушки с дедушкой) Колька из "собачника"; Ваня Осипов.
Еще позже приехали Толя Петров с братом Борисом (хрусть чем-нибудь); Володя, брат завклубом, и другие ребята.
Валерка учился играть на баяне и трубе. Получалось неплохо. Особенно мелодия: "Раз пчела в теплый день весной..." Была у него сестра, позднее – красавица девка.
У Николы тоже была сестра Люся, постарше его. Они жили с матерью в каменном здании ДЭУ. Никола часто к месту и не к месту криво улыбался, как будто с пренебрежением, надменно и хитро, за что его еще звали косоротым.
Борис с Толей поселились в бараке их сестры Нины, которая проживала с мужем Иваном Владимировичем Семиным и сыном Колькой. Муж был старше ее намного. Насупленный, он казался соседям нелюдимым, но это впечатление было обманчивым. Он со всеми сходился довольно быстро. В компании любил выпить. Людей же притягивало к нему то, что он был мастер на все
руки, а главное – первоклассный печник.
У Семиных ребята иногда коротали ненастные дни, слушали хорошую музыку – у Нины был проигрыватель и много пластинок.
В хорошую погоду чаще ходили на озеро. Озеро было чистое и просторное. Там можно было вволю поплавать, понырять, позагорать. На озере был хороший вид, и друзья любили там фотографироваться. Фотографировал обычно Толя.
Больше всего Женька сдружился с Колькой и Иваном. Иван приехал в Саперную примерно на полгода позже Женьки из Псковской области и был моложе его почти на три года. Это их дружбе не мешало. Иван жил с семьей старшей сестры Клавдии (Клавди, как говорили в Саперной). Она ему была, словно вторая мать. Женьку Иван еще притягивал к себе тем, что тоже играл на гармошке. Да как играл?!. Не только лучше его, но и лучше многих саппернских взрослых гармонистов.
Часто ребята собирались у Клавдии, играли в подростковые настольные игры. Это на первых порах их дружбы. Иногда ходили в недалекие походы. Любили ходить в гости к цыганам, которые раскидывались табором на пологом берегу Невы, в устье ее умершего притока, не доходя до противотанкового рва. Нравились ребятам костры, шатры, цыганские песни. Иногда оставались ночевать в таборе. Позднее ходили в гости к солдатам стройбата, подразделения которых располагались в поселке. А чаще всего просто сидели на берегу Невы, у лодочной переправы и, глядя на могучий разлив реки, на суда, идущие по ее мощной водной глади, слушали игры и песни тех, кто по праву считался и назывался молодежью. К ним относился и Славка Мидин, Женькин ровесник, так как он был всегда при баяне, и местные женихи и невесты считали его совсем взрослым.
2
Светлый июньский вечер был ясен и тих. Все обещало отличную погоду на завтра. А завтра – воскресенье. Впрочем, нашим героям было все равно. Всем работающим – другое дело. К воскресенью готовились все. Большинство после окончания рабочего дня успели навести дома порядок, постирать, выкупаться в заводской бане, в Неве, где обычно полоскали белье, или в озере, там и вода теплее, и течения сильного нет. Завтра люди намеревались отдыхать: одни с утра, другие после физической зарядки на небольших огородиках на окраине поселка.
По пыльной дороге, бегущей вдоль Невы, по направлению к городу со стороны Ивановских порогов шли четверо ребятишек: Женька, братья Шорины и Колька из "собачника". За их плечами висели за день изрядно похудевшие рюкзаки. Лица ребят были усталые и загорелые, обувь, одежда и волосы – в придорожной пыли. Они возвращались из туристического похода. Поход был расчитан на двое суток. Планировалось разбить палатку на берегу старого Ладожского канала...
Но прошли только четверть пути. Погода стояла такая солнечная, а небо было такое чистое и светлое, и все вокруг так пело и плясало радостью, что "четверка дружная", не успев даже по-настоящему устать, остановилась у Ивановских порогов. Сначала просто решили искупаться и перекусить. После перекуса было окончательно решено именно здесь разбить палатку и не ходить дальше.
Купались, загорали, бегали взапуски... Продуктов заготовлено на два дня. Но первый же обед отправил в четыре проголодавшиеся от активного отдыха глотки добрую половину всех запасов. Остальное доели за ужином.
К вечеру похолодало. Для туристов, почти целый день не вылезавших из воды, похолодание было особенно ощутимо. Сказывалась усталость, полученная за день. Романтика ночевки в палатке поблекла. Затосковалось по дому.В обратный путь двинулись с чувством облегчения: ночевать будем дома! Но в следующий раз обязательно договорились дойти до Ладоги.
Сначала шли с песнями. Немного поустав, пошли молча, позевывая. При
подходе к Саперной снова взбодрились (мало ли кто увидит) и запели снова: "Шел отряд по берегу..."
Пели проникновенно, видимо, представляя свою четверку отважным щорсовским отрядом.
На берегу Невы, напротив мидинского дома – множество народа: и молодежь, и пожилые. Наши туристы остановились, решили посидеть, послушать. Так сказать, последний привал.
Славка Мидин играл на баяне. Парочки танцевали прямо на траве. Девчата пели. Затем Славка стал импровизировать. Это он умел! Он пел сочиненные им стихи на мотив куплетов Курочкина из кинофильма "Свадьба с приданым". Каждый слушал и смеялся, впрочем, ожидая, что очередной куплет может быть и про него.
– Что вы, девки, загордились,
Нас сменяли на Лаум, – Лаум – это другое название поселка Корчмино.
– Пред лаумскими завились
За конфеты "Кара-Кум"?
Или:
– Есть в Понтонной мальчик Веня,
Он по росту – просто гном.
Но за этим самым Веней
Девки ходят табуном. – И Веня, понтонновский ухажер, до того хохотавший едва ли не громче всех, смолкал, и даже в сумерки было видно, как густо он покраснел. Но это было безобидно.
– Завивает Нина кудри,
Чтобы Веня полюбил.
Ну, а Тоня носик пудрит,
Чтоб Первак не изменил, – продолжал Славка.
И снова – смех.
Славка еще в школе проявил свои незаурядные способности песенникапародиста. Он даже на экзаменах отвечал стихами. А про президента Вильсона он сочинил экспромт: "Ах, Вильсон, Вильсон, Вильсон.
Вильсон ходит без кальсон".
Сейчас он пел вдохновенно, выговаривая каждое слово, и все задерживали дыхание, чтобы услышать это слово, и разражались взрывами смеха во время проигрыша.
Про Нину с Тоней было несколько куплетов. Нина и Тоня сестры. Их мать, чрезвычайно полная дама, была известна в Саперной как "толстая Маша". Именно так и величал ее Славка в своих куплетах. Но когда он обнаруживал, что толстая Маша находится среди слушателей, он заменял слово "толстая" на "тетя", и получалось:
"Только девки тети Маши
Очень сильно любят их..." – и так далее.
Юрка Иванов (по-местному Иванес) стоял по привычке весь перекосившись, и притоптывая ногой в такт музыке, слушал Славкин концерт. Этой привычке Юрка был обязан приобретению второго (хоть и менее распространенного) прозвища – Кила.
Как взрослый ребенка, слушал Славку Никола, снисходительно скривив губы. А веселый куплетист после небольшого проигрыша вдруг с куплетов Курочкина перешел на мелодию песни: "Сорвала я цветок полевой".
– Что, Никола, скривил ты свой рот?
Иль в компании нашей невесело?
Посмотри, как у Юрки кила
На бок левый совсем перевесила.
И, словно во время салюта, при очередном фейерверке, всплеск голосов над Невой. Люди, уставшие за день, отдыхали. Люди готовились к воскресенью.
3
Болезнью игры в войну наверное переболели все подростки той поры. Женькина компания из этой игры несколько выросла. Сам он в Саперной в войну вообще не играл. За оружием ходил одно время. Но и это было давно. Ребята вырастали.
А оружия п присапернских лесах было очень много. И днем, и ночью из лесу доносились звуки взрывов – саперы уничтожали обнаруженные мины и снаряды. В Саперной в редкой семье, где жил подросток, не нашлось бы какого-нибудь карабина или автомата. Поискать – нашлись бы и пулеметы. А уж о патронах к ним уж и говорить не приходилось. Они были у каждого пацана. Любимым занятием мальчишек было уйти на бережок Невы, сесть у какого-нибудь голыша и разбивать на нем другим камнем капсюли патронов. Пули от выстрелов улетали куда-то в небо или через Неву во Всеволожские леса.
Лучше бы играли в настольные игры... Или в кинофильмы... Сегодня
вечером Женька решил всех обыграть. Со всего барака собрал газеты и сложил их в комнате. После всех домашних дел он намеревался выписать из репертуаров, что на четвертых страницах газет, все фильмы на отдельный листок, и – выигрыш обеспечен.
С утра он разгружал на территории АБЗ вагон со щебнем. Платили не ахти как. Но прибавка к материной зарплате была не лишней. После работы он зашел к Кольке (было по пути), но тот был в магазине. Ждать Женька не стал. В "собачнике" на столе он увидел тоже целую кипу газет и догадался: хорошие мысли приходят не в одну голову.
А с приходом домой Женька узнал, что кому-то на Неве оторвало кисть руки. Выяснилось, что это был его друг Ваня Осипов. Позже они с Колькой видели следы крови на асфальтовой дорожке, ведущей через деревянный мостик на болотце к медпункту. Говорили, будто Вовка Никола слышал взрыв и видел плачущего Ивана с оторванной кистью, но испугался и убежал.
А было до противного просто...
Выбрав хороший валун на берегу Невы, Иван приготовил несколько патронов и стал один за другим разбивать капсюли, то есть производить выстрелы в никуда. Среди патронов попался запал от противотанковой гранаты. Удар, взрыв, проходящий пароход в дыму от взрыва запала и ощущение песка на зубах. Так запомнился самому Ивану тот страшный момент. Оторвало правую кисть почти начисто, она еле держалась на связках и коже. Придя в себя, Иван пошел в медпункт (хорошо, что догадался), придерживая оторванную кисть левой рукой. В медпункте, уже в ожидании скорой помощи, потерял сознание.
Женьку и других Ваниных друзей потряс этот несчастный случай. Бывали случаи подобного рода с другими пацанами, и не раз. Об этом они слышали, обсуждали это... Но тут – случай произошел с другом. А это совсем другое дело.
Четыре месяца пролежал Иван в больнице. Потом долго привыкал к протезу, а ребята – к нему, новому, без кисти. Друг оставался с ними, но одним гармонистом стало меньше.
4
Игра в карты намного безопасней, хоть и считается азартной. Ребята так полагали: на деньги – азартная, просто так – не азартная. В подкидного дурачка играли, не прячась.
Женьке светила явная перспектива на этот раз остаться в дураках. Он уже хотел было расстроиться, как неожиданно над головами картежников раздался голос Бориса Ильича, завклубом поселка:
– Ну, что, молодежь, соревнование на лучшего дурачка? Ребята
смешали карты, и Женька расстроиться не успел. – А что, если бы
вам полезным делом заняться? – продолжал Борис Ильич. Да нет, я знаю, что вы не бездельники: и дома помогаете, и вагоны, бывает, разгружаете. Вижу по своему брательнику. – Он кивнул на одного из игроков. – Претензий никаких. Однако, и свободное время не за картами же проводить. Я давно наблюдаю за вами: хороший бы клубный актив получился. Из вас кто-нибудь занимался в самодеятельности? А может быть кто из вас музыкант, поэт, художник?
"Музыкантами" были все: каждый, кто как мог, пиликал на гармошке. У Женьки выходило неплохо. Все, конечно, поняли, что Борис Ильич имел ввиду. Речь шла о хорошей, грамотной игре на каком-либо инструменте, пусть даже на гармошке или балалайке. Поэтому они, попросту говоря, скрыли свои музыкальные таланты.
Участвовать в самодеятельности доводилось одному Кольке, он-то и попался на "крючок" завклубом. Хотя в Саперную Колька приезжал только на каникулы. Другие ребята не захотели становиться "активом клуба". Танцы их не прельщали, биллиарда в клубе еще не было. А рисовать и сочинять стихи вообще никто не умел.
Все же Борис Ильич не напрасно беседовал с ними. Они согласились вступить в Добровольную народную дружину и помогать ему в проведении клубных мероприятий и поддержании общественного порядка на должном уровне во время их проведения.
В основном беседовал Женька. Среди ребят он был старшим, закончил ФЗУ при мясокомбинате и уже знал, что его распределяют работать на второй колбасный завод, на Лиговке. Кроме того, у него по причине прерванной игры поднялось настроение, он шутил, и первый согласился вступить в ДНД.
Ему и было поручено заняться организацией группы при клубе для поддержания общественного порядка из числа желающих. Друзья в знак солидарности записались все. Толя помогал Женьке. Он буквально загорелся этим делом, недаром после службы в армии пошел на работу в милицию. Они записали данные Кольки и Володи, взяли с них по фотокарточке и по характеристике-рекомендации из их школ.
С документами организаторам пришлось работать впервые. Не обошлось и без ошибки. Из-за отчеств. Отчеств-то друг друга ребята не знали. С Володей было проще, у него брат – Борис Ильич, значит, и он – Ильич; а Колька уехал в Ленинград и отчества не оставил. Женька написал ему свое: Павлович. Так и ходил Колька с удостоверением на имя Николая Павловича. Да и кто там проверять бы стал? Сходило все время. Позже на дежурствах они уже не по имени друг друга величали, а по фамилии (официальнее) или по имени-отчеству (значимее). В этом, первом их, по-взрослому серьезном деле, все же был элемент игры. Особенно, когда дело касалось Володи, брата завклубом. перед тем, например, как вывести из клуба "клюкнувшего" и хорохорящегося мужичонку, рассуждали:
– Надо бы удалить из зала этого петушка-забияку. Как вы полагаете, Владимир Ильич?
– Пойдемте вместе. Архисквернейший мужичок в поселке. Но ничего, батенька, ничего. Не с такими справлялись.
5
Со временем беззаботных дней у ребят становилось все меньше и меньше. Друзья понемногу взрослели. Женька уже работал. К тому же, его сильно стал интересовать противоположный пол. А девчонки в Саперной были что надо. Женька больше других интересовался рыженькой шуструшкой, голенастой полячкой Ядзей. Он и сам ей нравился. Даже посторонним было видно, что она к нему "неровно дышит", как говорили в Саперной. С Ядзей встречались недолго.
Лебедью из "гадкого утенка" становилась Люська Титова. Они с Тонькой толстой Маши часто ночевали в сарае, на сеновале, и мальчишки иногда лазали к ним, рискуя быть замеченными кем-либо из жителей. Лазали далеко не все, а только те, кому был адресован девичий призывный свист с сеновала, когда ребята проходили мимо сараев. Домой в таком случае возвращались, когда добрые люди уже готовились просыпаться. Хорошо, что и сами летом ночевали в сараях – никому лишнего беспокойства.
У каждого из Женькиных друзей была своя симпатия. Словно магнитом притягивала парней своей свежей юностью Оля, племянница Музы Петровны, руководительницы местной художественной самодеятельности. Муза и сама была молода и красива и являлась желанным объектом ухаживаний самодеятельных артистов, большинство из которых были солдатами.
Все это было не совсем в Женькином вкусе. Его внимание привлекла еще очень молоденькая чернявая девчушка Нина, старшая из многодетной семьи Кулиничей. Но к ней он сначала не смел и подступиться. Она была еще совсем юной, а он уже имел опыт "общения с девушками". Несмотря на усталость (работа на колбасном заводе не из легких, да и дорога не близкая) он старался не пропускать таких мероприятий, как танцы, на которые раньше, бывало, и не затянешь. Причем, если в клубе по какой-либо причине танцев не было, ездил в Ивановское, Никольское, Отрадное, ходил в Корчмино или даже перебирался на другой берег Невы, в Овцыно. Нужны были не сами танцы, а новые впечатления, новые знакомства и встречи со старыми знакомыми.
Одному было ходить скучно да и не безопасно. Ходили по два-три человека. Когда возвращались домой по железной дороге, напрмер, из Ивановского, то часто приходилось прыгать на ходу поезда, так как не все поезда останавливались в Саперной. Из Корчмино возвращались обычно с песнями.
Однажды Женька пригласил Кольку в Корчмино на танцы. А танцев почему-то не было, и они пошли к Женькиной знакомой Вале. Родителей у Вали дома не оказалось, но оказалась подруга из Ленинграда, тоже Валя. И была приготовлена закуска: салаты, огурчики, колбаса, тушеное мясо и другие вкусные вещи. Было много спиртного. Женька понял, что танцев не предвиделось, а приглашали его под видом танцев на запланированную, как он стал догадываться, вечеринку. Ему знакомые давно говорили, что Валька его хочет "захомутать". Он же решил, что в "хомут" лезть не обязательно, а погулять не грех.
Валька была завлекательна. Но о молодых людях, которые ходили к ней, соседи высказывались с неодобрением. Про нее же все говорили, что она – "оторви да брось". Об этом чуть позже Женька узнал и сам. А подруга ее ему не понравилась. Но подруга-то предназначалась не ему, а Кольке. Женька нет-нет, да поглядит на друга: улыбается, значит, все нормально. Хотя может быть – из вежливости.
Пили, ели, веселились... Слушали музыку и сами пели. "Расцвела сирень в моем садочке" сменялась "Красной розочкой", "Розочку сменяло: "Кап,
кап, кап, кап, каплет дождик...", затем – "утки кря-кря-кря..." и так далее.
Валька Женьку совсем замучила. Сначала она вела себя сдержанно, потом в танцах стала всем телом тереться о него, а когда он, стесняясь, старался отстраниться, вдруг зло бросала его и бежала разбивать другую пару. Женька тянулся к ней и боялся ее. Он-то мог сдерживать свои порывы, а Валька – нет. Она заваливала его на диван, несколько раз укусила... Отбиваясь, Женька видел, что у друга с его дамой все идет нормально, спокойно. А Валька постепенно, потихоньку возбудилась до такой степени, что вот-вот с ней случится истерика. И она случилась. Уже ближе к утру темпераментная хозяйка утащила Женьку в другую комнату и стала насильно его раздевать, дрожа всем телом, целуя его и со стоном кусая. Женька сопротивлялся из последних сил. А Валька дошла до бешенства, и когда из соседней комнаты раздался дружный дуэт: "Кап, кап, кап, кап, каплет дождик", – она остервенело заорала:
– У кого там закапало, так вашу мать!?.
С Валькой началась истерика.
Больше Женька к ней не ходил. И вообще два месяца избегал женщин.
6
Лучше все же танцевать в своем клубе, чем ездить к черту на кулички за поцелуями, а иногда за синяками. Тем более, что Женька как дружинник должен быть в клубе во время танцев, среди танцующих. Мало ли кто, особенно в нетрезвом виде, начнет себя вызывающе вести, угрожать или просто мешать окружающим. Женька всегда дежурил в клубе с удовольствием. С ним, как всегда, дежурили его друзья. И делом занимаются, и отдыхают. Вон танцует стройный, подтянутый Толя. Вон Борис, его брат, что-то рассказывает девчатам, а те смеются. Борис мастер рассказывать смешные истории с самым серьезным выражением лица, что больше всего и смешило собеседника. Он мог закатывать глаза, как у покойника. Но главное – он мог хрустнуть любым суставом. Хрустел пальцами, кистями, ключицами, шеей. Причем, громко. Часто подходили к нему любопытные: "Боря, хрустни чем-нибудь". И он хрустел. Отсюда и прозвище: "Хрусть чем-нибудь". Он не обижался. В походе зп грибами он собирал цветы. Любил декламировать стихи. Пробовал сочинять и сам, но лучше, чем "Я сижу средь зеленых ветвей" придумать ничего не мог. Любил говорить в рифму. Встречая, например, Кольку, вместо обычного "Привет!" говорил: "Келя, ты откеля?" Он был невозмутим. Даже в азартной картежной игре, в то время, когда его ход, он мог пространно о чем-то рассказывать. Как-то один из партнеров не выдержал:
– Ну, чего ты сидишь? Дергайся!
Борис посмотрел на него, спокойно отложил карты в сторону и начал дергаться. Всем телом. Вот и сейчас, он смешил народ.
Вон Витька Шорин танцует с какой-то нездешней и все не может никак обойти пьяного Колю Карандаша.
– Во, пенек! – сердится Витька. А Коля и впрямь похож на пенек: коренастый, кряжистый. А прозвище – Карандаш, что тоже верно. Он наверное поругался со своей супругой Машкой Рыжей. Она приехала с Охты, завлекла Карандаша и женила на себе. А до него была гулящей, даже на учете в милиции стояла. А разве сразу перестроишься? Родила она Кольке девку. Сначала материнское взяло верх. Она нежно баюкала дочку, пеленала, кормила грудью. Бывало, при всех во время кормления наставит грудь на соседок и давай их поливать молоком, как из спринцовки. А сама смеется:
– Ага! А говорили, что Машка и родить не сможет, и молока, мол, у нее не будет... А это что?!.
В полгода отняла дочь от груди и загуляла. А Коля стал выпивать с горя.
Пары кружились в вальсе. А у сцены Колька из "собачника" разговаривал с Борисом Ильичем, вероятно о стихах. Заразил-таки завклубом поэзией Женькиного друга. Последнее время Кольку как подменили: он ходил рассеянным, словно во сне, что-то шептал про себя. Часто бегал к Борису Ильичу. Тот давал ему всякие книжки о стихотворчестве. Женька помнит, как друг выступал на концерте со своим стихотворением о Саперной. Оно начиналось лирически: "Рассвет голубой над Невою встает". Но потом шла сплошная критика сапернского быта: условия работы на заводе, нехватка продуктов в магазине, пьянство рабочих. Ему тогда аплодировали стоя. Борис Ильич цвел: первое Колькино стихотворение было написано с его помощью. Друзья поздравляли Кольку с успехом. Взрослые отнеслись к выступлению по-разному: участковый врач Гельчинский, полковник в отставке, заведующая детским садом Лидия Павловна и ее ухажер бухгалтер Донов, хвалили Женькина друга. А десятник Андрей Иванович назвал стихи антисоветскими и вредными, а Колькина деда обозвал английским шпионом. Женька хотел ему тогда сказать: "Дурак!", но передумал и почему-то продекламировал: "Грабили нас грамотеи-десятники..." Андрей Иванович обиделся и отошел. Ну и пусть.
Женькино внимание вновь привлекла уже повзрослевшая Нина Кулинич. И судя по тому, что танцевала она с разными кавалерами, ухажеров у нее не было. Женька только отошел от своих любовных приключений в Корчмино. Он пригласил Нину на танец. Потом еще. Потом проводил домой. Так оно начиналось.
В Саперной своими силами (дорожно-строительный район все же) строили кирпичные четырехэтажные дома. Из бараков старожилы перебирались в эти дома, а бараки заселяли вновь прибывшие. Женькина семья одной из первых въехала в новый дом. В гости к ним приехал его дедушка Маркел. Деду квартира понравилась, и вообще поселок понравился. Вот только парикмахерская работала через пень-колоду. На время приезда деда она как раз не работала по "техническим причинам". А дед все рвался подстричься. Женьке необходимо было везти его в Понтонную, вот он и сказал деду, что, мол, Колька подстригает лучше всякого мастера, хотя тот в жизни никого ни разу не подстригал. Но Женька строго предупредил друга, что ломаться не надо, а то дед обидится. Он не поверит, что Колька не умеет стричь. Конечно, не боги горшки обжигают. Колька подстриг деда Маркела. Подстриг, не высказав ни взглядом, ни вздохом, что не умеет. Каких усилий это ему стоило, знает один он. Женька, глядя на него улыбался и сочувствовал ему в душе. Однако, подстриг "мастер" неплохо. И дед позднее с гордостью говорил, что его стриг сам Колька Михин. И слово "сам" он выговаривал, как будто этот "сам" был Маршал Жуков или по меньшей мере начальник ДСР-3 Чекин.
