Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Николай Михин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Володя, будучи по натуре энергичным человеком, чувствовал избыток сил и помогал всем. Командиру с комиссаром, что касалось маршрута, конферансье – в корректировании программы каждого концерта, завхозу Акишину помогал в хозяйственных делах, причем, было бы правильней сказать, что Акишин ему помогал, Володя вез львиную долю его забот, даже готовил пищу.
А с Николаем он не только корректировал программу, но и помогал ему в
создании самого конферанса. Так, для конферанса на тему о русском языке ( читатель, вероятно, помнит: "Не выбивайте мозги, а выбивайте почки", "Гражданам с узким горлом керосин не отпускается" и тому подобное) он собирал смешные объявления, расклеенные по столбам и заборам. Одно из таких объявлений, снятое им с крыльца правления одного из колхозов, действительно можно было считать удачей охотника. Оно гласило: "Граждане! Помните, что бык без сена жить не может. Поэтому коровы граждан, не принесших сена быку, будут допускаться на случку с ним в последнюю очередь. Правление колхоза". На первом же концерте, когда это объявление было прочитано со сцены, оно имело огромный успех у зрителей. До их сведений доводилось, где оно было раздобыто, в каком селе.
Два концерта ведущий зачитывал смешное объявление про быка, а на третий... На третий произошел конфуз. С привычным жестом достал он из кармана тетрадочный листок, а там какие-то цифры... Не тот листок. Буквально секундная заминка, и Николай, держа в руках этот, неудачно вытащенный из кармана листок, начал воспроизводить текст объявления по памяти. А Володя стоял за кулисами и переживал. Текст объявления находился у него, в концертной суете конферансье забыл забрать его у помощника. Но, слава Богу, шло все хорошо... Но... Что он несет? Володя не успел сообразить, а все уже было сказано, и зрители рукоплескали.
А нагоняй его друг все же получил от комиссара, несмотря на рукоплескания. За то, что листок потерял (неважно, что он был у Володи) и за то, что нагородил по памяти. Ошибся-то он всего в одном слове, но от этого весь смысл становился похабным и циничным. Вместо "коровы тех граждан, которые не принесли сена быку" он сказал "граждане, которые не принесли..." Много в нашей жизни очевидного и невероятного. Поверили ли зрители, что так и было написано?.. Наверное, поверили. Более того смеялись. А это уже хорошо. Кому не весело, тот не смеется.
Чем радушнее встречали местные жители наших артистов, тем веселее и непринужденнее проходили организуемые после концерта танцы. В крупных населенных пунктах, таких, как Толмачево, Батецкий, проводились целые вечера отдыха, организовывались встречные выступления участников художественной самодеятельности, различные игры, викторины. На такие мероприятия народу приходило тьма-тьмущая. Залы домов культуры еле вмещали всех желающих танцевать и веселиться.
Впрочем, в сельских клубах недостатка в людях тоже не было. Слух о лыжной агитбригаде приходил в деревни, поселки, городки раньше ее самой. В тот населенный пункт, где останавливались курсанты, сходилась и съезжалась молодежь из общежитий, квартир, изб соседних населенных пунктов.
За время похода не произошло ни одного конфликта с местным населением. Да и конфликтовать-то было не с кем. Девяносто процентов молодежи по округе составляли девушки. И не только по той причине, что в предвоенные и военные годы девочек родилось больше, чем мальчиков ( одна из верных народных примет, что войны не будет), но и потому, что сразу три возраста (а на флоте – четыре) проходили срочную службу в вооруженных силах, а многие молодые люди учились, работали, вобщем, устраивали свои судьбы в Ленинграде, Новгороде и других городах страны. Девушкам было сложнее уехать из села, разве только на учебу или замуж... А парни обманывали тогдашнее крепостное право, просто не возвращаясь из армии к родному очагу.
Ну, а с девушками какие могли быть конфликты у молодых и симпатичных парней в морских фланелевках и тельняшках? Девушки от них были в восторге, как ранее, бывало, провинциальные красотки – от гусар.
В знак полной взаимности курсанты на концертах и танцах выкладывались окончательно. Музыканты не жалели ни сил, ни таланта. Совсем по-человечески, звучно и проникновенно разговаривал саксофон. За руками ударника невозможно было уследить, и сам он был весь в сплошном движении, будто олицетворял собой танцующий многоликий и многоголосый зал. Плакала и смеялась гитара в руках Юры Иванова, музыканта по призванию. Во время исполнения его любимой "Чучи" все курсанты преображались и походили скорее не на курсантов, а на веселящихся
запорожцев во время большого праздника.
После таких вечеров спали ребята, как убитые.
Хорошо спалось в гостинице или в доме колхозника (или приезжего), но чаще их все же распределяли по домам, по людям. Не по всем, конечно, а кто сам предложит ночлег. Несколько стеснительно, но всегда тепло, уютно. А утром всегда угощали немудреным крестьянским завтраком: хлеб, картошка, молоко... Еще в селах каждый имел корову. В пригородах таковых уже не имелось – страна выполняла указания партии и правительства: догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока на душу населения. Готовилась программа, по которой все должны были через двадцать лет жить при коммунизме. Понятия "развитой социализм" еще не существовало. Действие происходило в десяти-пятнадцати годах до этого социализма и в десяти-пятнадцати днях до Новгорода.
Володе нравилось ночевать в гостинице. Он не хотел возможности повторения брачной ночи. Ему это казалось изменой первой женщине.
Однажды молоденькая студентка агротехникума Ирочка пригласила в дом родителей на ночлег сразу троих ребят: Володю, Юру и Николая. По всему было видно, что Юра ей нравился, но она старалась и виду не подать, полагая, что о ее отношении к музыканту никто не ведает. Володя лег на раскладушке, а Юрка с Колькой – на двух спаренных скамейках, накрытых матрацем и поставленных к стенке. В этой же комнате спали и родители Ирочки, еще совсем не старые колхозники. Сама же Ирочка ночевала в другой комнате. Володя не мог уснуть всю ночь. Сначала приходила Ирина и, присев на краешек спаренных скамеек, долго шепталась с Юрием ( тут, надо сказать, и Кольке было не уснуть); потом Ира ушла, но так захрапел ее батя... А потом к бате подключился Николай, и трудно было определить, кто из них сильнее храпит: Ирин отец или Володин друг. А Юрка вроде бы спал спокойно. Володя уснул, когда уже надо было вставать, а хозяйка (мама Иры) уже полчаса, как хлопотала по хозяйству.
Зато в другой раз, когда тоже ночевали в крестьянской избе, Володя выспался, как в детстве. Девушка, которая привела ночлежников к дедушке с бабушкой, жила с родителями в другом доме. Одной помехи уже не было. Володя лежал на лежанке возле печки, а Николай и баянист Вадут Сафин лежали на печке. На старинной деревянной двуспальной кровати с резными шишаками спали дед и баба. Они не храпели. И Колька не храпел. Там, на печке было уютно, Володя тоже хотел было там расположиться, но троим было тесновато. На печке в сетках и просто связками-косицами висело много репчатого лука. Утром, когда Володя проснулся, на печке велась беседа, Колька читал Вадуту стихи:
– На печи вдвоем не тесно,
Мой товарищ спит со мной.
Пахнет луком, пахнет детством,
Пахнет русской стариной.
Колька и Вадут, видимо, тоже выспались хорошо. Правда, это удавалось не всегда.
До железнодорожной станции Батецкая (поселок Батецкий) они на лыжах не дошли. За ними был выслан небольшой автобус, который встретил их и привез прямо к Батецкому дому культуры. Сдав лыжи и вещмешки местному завхозу, ребята гуськом вошли в концертный зал. Несколько передних рядов стульев были убраны, так что зал, если вернее сказать, был концертно-танцевальным. Входили курсанты под марш "Прощание славянки", исполняемый батецкими музыкантами. Сцена в доме культуры была высокая. В глубине ее стояло черное пианино. Внизу, у самой сцены – еще одно пианино, за которым при исполнении марша находилась тоненькая нежная девушка, как позже выяснилось, преподаватель английского языка и ведущая немечающегося вечера. Впрочем, уже начавшегося. Пока музыканты исполняли еще один номер, ведущие успели ознакомиться с программами друг друга и составили общую программу вечера. В столовую при доме культуры ходили по мере высвобождения от исполнения номеров. В этом
отношении сложнее всех было оркестрантам и конферансье. Но все поужинали нормально. Номера самодеятельности сменялись танцами, танцы – викторинами, викторины снова заменяли концертные номера и так далее.
Симпатичная ведущая буквально покорила курсантов. Володя, впервые увидев ее, подумал: "Как соломинка, или принцесса на горошине". Но потом это мнение изменилось. Особенно восхищался ей Юра Иванов. И понятно: две родственные музыкальные души. Она же вообще была очарована Юркиной игрой, но более, и это было заметно всем, она очаровалась не игрой Юры и не им самим, а оркестровым барабанщиком Толей Щипаревым, красивым двадцатидвухлетним курсантом. Ее интерес не ускользнул и от внимания самого Толи. Они довольно быстро поняли друг друга.
Володя танцевал с разными партнершами. Танцевал он красиво. И пропускал танец только, когда сам, с оркестром или сольно, исполнял на кларнете какую-либо вещь. Приятно было не только танцевать, но и наблюдать за танцующими. Он, пожалуй первый заметил тягу пианистки к барабанщику. Он же засек и взаимоотношения двух чтецов: их ведущего и местной пионервожатой. Он даже запомнил ее имя и фамилию, так как она была тезкой известной актрисы – Тамара Логинова. Она обратила на Кольку внимаение, когда он читал что-то нежное, лирическое. После его чтения пригласила на "белый" танец. Интересно, о чем они говорили? Наверное о стихах. Николай в те времена, как правило, ни о чем другом не говорил. После "белого" танца Тамара читала стихотворение под названием "Восемьдесят восемь", предварительно прокомментировав, что это число на языке радистов означает "целую". Понятно, стихотворение было о любви и, читая его, она смотрела на сидящего в зале Кольку.
Это был самый большой по продолжительности и насыщенности программы вечер отдыха за все время их похода. Заканчивался уже одиннадцатый день, как они вышли из Ленинграда. До Новгорода оставалось дать еще два концерта, то есть сделать два привала с ночлегом.
В Батецком была гостиница. Двенадцать человек разместили в три трехместных номера, сделав их четырехместными, благо, в каждом номере имелся диван. Но двоих разместить пока было некуда. Стали искать жилье для командира и комиссара, но комиссар заявил, что он будет ночевать в гостинице с курсантами... Неожиданно внесла предложение "принцесса на горошине". Она заявила, что двух человек берется определить на ночлег, но эти двое: Анатолий и Николай. Они с Тамарой были подругами.
Володя ночевал в гостинице. Утром поднялись рано, надо было пройти около двадцати километров до следующего населенного пункта. Обедать планировалось там. Время поджимало. К завтраку появился Колька, а вслед за ним и Толя Щипарев. На расспросы ребят один отвечал, что до двух часов читал стихи на кухне, а потом спал на полу в комнате родителей, второй вообще ничего не сказал. Зато они информировали товарищей, что торопиться не надо, руководство поселка выделило фургон, на котором их доставят к месту назначения. Это было неожиданно даже для командира с комиссаром. Николай и Анатолий получили эту информацию от своих подруг. Хотелось верить, но верилось с трудом. Комиссар ходил уточнять. По его сияющему лицу все поняли, что поедут они на машине. А, следовательно, было время и отдохнуть часок-другой.
Когда уже все расселись по своим местам в кузове, и машина была готова тронуться в путь, появились Тамара с подружкой. Их кавалеры спрыгнули к ним. Беседовали три минуты. Простились. Но при первом же движении идти к машине оба курсанта были властно остановлены девушками. Остановлены и крепко расцелованы на виду у всех под бурные аплодисменты.
– Вот такое прощание по правилам, – одобрил Володя Бойцов. А завхоз Акишин добавил: – Это был лучший номер всех наших концертов. Поэтому так и аплодировали.
По прибытии на новое место все стали готовиться к обеду. Володя и еще двое курсантов помогали девчатам чистить картошку. Два котла начистили. Работа за шутками да прибаутками спорилась.Девчата были хороши собой. Одна особенно приглянулась Володе. Первую свою женщину он не забывал, но знал, что вряд ли когда они встретятся вновь. Он же
у нее был не первый да и наверняка не последний. А эта... Где она глаза-то такие манящие отыскала. Он решил с ней поближе познакомиться, потанцевать, постараться понравиться и напороситься на ночлег. А пока в разговоре (типа разведопроса) ребята выяснили, что женихов у этих троих нет. Очень мило.
Концерт прошел быстро. Но едва он закончился, артистам пришлось прямо из клуба садиться опять в фургон, только другой. Вечером надо давать еще один концерт в небольшом поселке, уже неподалеку от Господина Великого Новгорода. Вот тебе и потанцевали.
Всех ребят, особенно Кольку и Толю, ожидал сюрприз. Их батецкие верные подруги приехали к ним, и теперь рассаживались с ними в кузове, ехать дальше вместе. Но до поселка они не доехали, высадились около какого-то железнодорожного полустанка, откуда им удобнее было возвращаться домой.
– До свидания, декабристочки, – ласково прощались с ними курсанты. Кто-то так их назвал и сразу пристало "декабристки".
– Приезжайте в Ленинград.
– Не забывайте и вы нас, ребята. Помните нас.
– Не забудем, – дружно ответьили им, и в этом дружном многоголосье были слышны голоса Анатолия и Николая, тех, к кому это "не забывайте" относилось в первую очередь.
Но вот дан последнгий концерт в преддверии Новгорода. Поздним вечером лыжники подошли к древнему граду на Волхове. У городской окраины сняли лыжи и на автобусе доехали до гостиницы, где их уже ждали. Гостиница "Ильмень", как и положено быть гостинице для моряков, хотя и для будущих, была плавучей, то есть находилась на дебаркадере. Разместились со всеми удобствами. Других проживающих было мало. В ресторан ввалились всей бригадой со своим сухим пайком. Но и в ресторане наварили для ребят большой чугун картошки. На брата – по селедке местного производства, с луком и подсолнечным маслом. На спиртное не тратились, запаслись предварительно в дороге. Своего оркестра в ресторане не имелось. А зачем он, если сами с усами?
Нет, не обузой для работников пищеблока и гостиницы были ребята, а скорее приятной ношей. Не лишние хлопоты доставляли они хозяевам дебаркадера, а огромное удовольствие. Совместный дружеский ужин, а затем целых три часа танцы-шманцы. До упаду. Такого в этой гостинице еще не бывало.
В городе дали еще два концерта на крупных заводах. Жаль, что город почти не видели. Проезжали на заводы да обратно. От гостиницы не уходили дальше трех-четырех кварталов. Ездили и на экскурсию по городу, но это, что называется, "галопом по Европам". Правда, в экскурсию входило посещение Кремля. А это было здорово. Трудно описать. Появлялось какоето чувство приобщения что ли к древней своей истории, к древней культуре нашей Родины, наших предков. Володю особенно потряс памятник тысячелетия России, огромный колокол с крестом. И все этапы русской истории на этом колоколе. Фотографировались. У гостиницы тоже фотографировались, но в Кремле – тем более.
Уезжали из гостиницы во второй половине дня – поезд уходил вечером. На прощание все же поиграли немного для хозяев.
А в вагоне уже была только гитара. И "великий маэстро" Юра Иванов. Заняли четыре последних купе в плацкартном вагоне. Все в тельняшках, все молодые. Проводницы и пассажиры, их было человек десять, против гитары не возражали. Играли тихо. Пели вполголоса. Одна из проводниц не отходила от гитариста, сама слушала морские песни под гитару, а другой Володя в служебном купе рассказывал что-то "за жизнь". Знал он много. Приврать было тоже "святым" делом. В ее то ли наивных, то ли плутовских глазах (все-таки, женщина это загадка) он выглядел бывалым моряком. Да и все были не лыком шиты.
Прибыли в Питер в воскресенье (и зачем было торопиться?),
невыспавшиеся, усталые. Суматоха, суетня со сдачей походного инвентаря, и – домой.
Позже, через несколько дней, ребята дали еще два концерта: в ДК моряков и в портовой поликлинике.
А на одном из школьных собраний говорили об их походе. Хвалили их. Награждали грамотами и книгами. Присутствовали представители пароходства. Один из руководителей, инструктировавший их когда-то перед походом, сказал целую речь. Руководство пароходства сделало вывод, что поход проведен удачно.
– И главное, что "хозяйство не отморозили", – с места сказал Володя Бойцов (наш Аркаша Кукушкин был в своем репертуаре).
Ребята негромко рассмеялись, а докладчик его слова, повидимому, не расслышал.
"СОБАЧЬИ" ВАХТЫ
Не знаю, кому как, а мне нравятся вахты с нуля до четырех и с двенадцати до шестнадцати. Днем – суматошные, а ночью спокойные, они являются своеобразным средством для успокоения нервной системы, настраивают человека на философский лад, склоняют к размышлениям. Днем– то не очень поразмышляешь, особенно неподалеку от берега, когда идешь узкостями, там, где часты изменения курса. Там уж не до размышлений: успевай следить за картушкой да быстро и четко исполнять команды вахтенного штурмана. А он сам, бедняга, в поте лица бегает по мостику: то на левое крыло, то на правое, то в рубку. Достается ему за четыре часа вахты. В такие минуты на мостике чаще появляется да и дольше обычного задерживается сам капитан. Из матросов на ходовых вахтах обычно стоят двое: один – на мостике, другой – на палубе, помогает боцману в его работе, но по первому зову с мостика бежит наверх. Через два часа, как правило, (а когда – через час) они меняются. Дело в том, что в узкостях приходится стоять на руле, а все четыре часа подряд отстоять слишком утомительно. Зато в открытом океане... У руля стоять не надо – включается автопилот, а матрос смотрит вперед, либо по указанию штурмана занимается наведением порядка на мостике.
Хуже всего – в тумане. Идешь тихо: малым, в лучшем случае, средним, а в густом тумане (особенно характерно для Ла-Манша) – даже самым малым, как слепые, наощупь. Вокруг сплошная пелена тумана, ничего не видно. Поэтому суда дают время от времени предупредительные гудки, а на носу и корме выставляется по матросу, которые ежеминутно бьют в рынду и (на корме) колотушкой в бронзовое било. Про них говорят, что их поставили "метлой разгонять туман". Вот так, с постоянным звоном и гудками, движется теплоход в тумане. То слева, то справа, то прямо по курсу (реже – вдогонку, с кормы) раздаются такие же сигналы с других судов. А туман бывает настолько плотным, что вздрогнешь, когда неожиданно над самым ухом раздастся звук сирены с проходящего совсем рядом судна.
Ночью в тумане и того хуже. Огни сквозь туман не пробиваются. Идешь, как в большом-большом мешке – ничего не видно вокруг. Штурман то и дело в локатор смотрит, а там: вот где ясное тропическое небо со множеством незаметно перемещающихся звезд. Эти звезды обозначают предметы в море и по береговой линии. В основном – это суда. Такие же горемыки, как и мы. Машинная сущность их горит нетерпением развить скорость, корпус напряжен в ожидании этой скорости. Вахта тоже напряжена. И как только первые порывы легкого ветерка начинают делать просветы в туманной пелене, и она постепенно становится похожей на рваные облака, все как будто оживает. Машина, корпус, люди...
А в нормальных условиях ночные вахты ( а именно они-то и зовутся "собачьими") прекрасны.
После ужина, если не "крутят" кино и нет общественных заморочек, можно
заняться наведением порядка в каюте, посидеть в читальном зале или просто поспать, все равно в двадцать три тридцать разбудят. Заправка койки, легкая зарядка, умывание и – на мостик. Обычное: вахту сдал, вахту принял...
"Собачья" вахта – вахта второго штурмана, грузового помощника капитана, судоводителя, прошедшего три ступени штурманской лестницы. Следующая ступенька – старпом, а затем – высшая на судне – капитан, хозяин судна, или, как зовут капитанов дальнего плавания – мастер.
Мне "собачьи" вахты довелось стоять с интереснейшим человеком. Анатолий Андреевич, а для бывалых матросов, если вне службы – просто Андреич, был опытным специалистом и хорошим собеседником. Много знал интересного. Умел рассказывать, не заливая, и слушать, не перебивая. Как всякий полный человек, он отличался доброй душой и спокойным нравом. Было в нем что-то от Карлсона, частенько в разговорах прорывались мальчишеские нотки восхищения чем-либо. За словом в карман никогда не лез, четко реагировал на шаржевые намеки в отношении своей личности и сам мог разыграть товарища, если это, конечно, не касалось службы. В экипаже его уважали и любили. Неугомонный кок-пекарь Саша Матин при встрече с ним не упускал случая подтрунить:
– Андреич, я все хотел спросить...
– Чего?
– Каюту второго, что, правда, собираются оборудовать в первой надстройке?
– Не понял. Из каких соображений?
– Ну, тебе, наверное, тяжело спускаться вниз, переходить из одной надстройки в другую, подниматься в рубку... с таким животом-то?..
Добродушная улыбка (могла сопровождаться дружеским, но хлестким щелчком в Санькин лоб):
– У настоящего мужчины это все – грудь. А что у тебя? Тоже мне – кок: что сзади, то и спереди. Как тошнотик. Уж повару-то стыдно таким хилым быть. Люди скажут: готовит плохо, если сам не ест.
С этими словами Андреич идет дальше, а Саша вслед пытается что-то сказать про свою конституцию. Получается, что подковырнул и сам же оправдывается.
Вообще-то над Андреичем подтрунивали редко, в основном, по причине его полноты. Сам он не против был поддержать шутку, если она беззлобна. Но не допускал шуток, связанных со службой. Но однажды его достали. Рассказывают (сам он об этом никогда не рассказывал), как он отплатил пьянице-капитану, под началом которого он, тогда салаженок, юный штурманец, начинал свою морскую карьеру на одном из старых, еще твердого топлива, пароходов.
Тот капитан был из шкиперов, учился на курсах, затем война, штурманил на вспомогательных судах, потом – еще курсы, и вот – капитан малого плавания. Больше всего он не любил грамотных специалистов и всем поведением старался показать свое превосходство над ними. Доходило до унижения. Многие терпели: не век же с ним плавать, зачем себе характеристику портить? Андреич тоже все сносил молча. Известно: ты – начальник, я дурак... Капитана же трезвым видели исключительно редко. Причем, трезвый он был зол, придирчив к каждой мелочи. Грубо иронизировал на правильные действия. Одна такая ирония обошлась ему не дешево. В ответ на краткий доклад штурмана, где судно находится, что предпринималось в связи с тем-то и тем-то, капитан издевательски заскоморошничал:
– Ах, как правильно вы сделали, как точно соориентировались. Какая смекалка!.. Какое тонкое морское чутье!!. Да это впору занести в судовой журнал...
Известно, что в судовой журнал заносятся толлько самые важные события. Естественно, Андреич не записал в журнал, что, изгаляясь, рекомендовал
капитан. Но зато записал: "Сегодня капитан вышел на мостик трезвый". Для капитана, которого уже давно готовились списывать с судна за профессиональную непригодность, это было последней каплей, ускорившей его переход на береговую работу.
Помню, заступили мы на вахту с началом первого апреля. Никто из нас не вспомнил, что этот день – день шуток и обмана. А нам по вахте помимо обычного передали по просьбе электромеханика собрать по каютам все вентиляторы к нему в каюту, чтобы он с утра мог распределить их между электриками для приведения в исправное состояние. Ничего удивительного в этом не было – 90 процентов вентиляторов требовали ремонта, а мы уже вторые сутки шли в тропических широтах, в каютах было ужасно душно.
Когда мы с напарником благополучно перетащили все вентиляторы в каюту электромеханика и вернулись на мостик, Андреич сказал:
– Теперь наверняка отремонтируют. Хорошо мужики придумали: вроде первоапрельская шутка, а на самом деле – для пользы экипажа. Сделаем вид, что мы не догадались о шутке, поймались на удочку. Честно выполнили, что нам передали по вахте.
Нам на это оставалось только удивленно переглянуться. Мы даже и не подумали, что нас "купили" с первым апреля. А Андреич понял, но не подал и виду.
... В океане хорошо и спокойно даже когда штормит, а в тихую пого– ду – благодать. Можно уделить время легкому трепу. При Андреиче запрещались байки про женскую неверность, про измену и прочие интимные недоразумения. Это скверно сказывалось на настроении. Сам он был примером хорошего семьянина, любящего мужа и отца. Жена была подстать мужу. Моряки любовались этой парой. Супруги были даже похожи друг на друга. Это бывает от любви и привязанности друг к другу полагали они. Наверное, это было правдой.
В ходу были веселые истории, происходившие с рассказчиком или с кем из его знакомых, как правило, приукрашенные или даже выдуманные на три четверти. Рассказывались интересные случаи из морской жизни, о старых моряках. Как-то заговорили о прозвищах.
Прозвища были на судне не у каждого, но если они имелись, то были точны и являлись как бы второй фамилией, заменяли ее. На прозвища никто не обижался, так как оскорбительных прозвищ не было. К хорошим людям плохие клички не приставали. А прозвища были самые разные: Дундич – от фамилии Дудинов; Енгибаров – похож на знаменитого клоуна; Беззубый – всего одного зуба не было, но уж очень долго собирался он его вставить, да все не получалось, все было недосуг; Намек – по поговорке "понял намек, приду", – и другие прозвища.
Мой напарник Женя Мамаев (или Мамай) очень интересовался "откуда есть пошла", как он любил выражаться, та или иная кличка.
– А кто мне скажет, почему Витю Шапина иногда, я слышал, Ревизором называют? Он что, проверял что-нибудь? Или как?
– Или как. Ты же должен помнить. Три года тому назад. Стояли в Ростоке, в Германии, под разгрузкой. Я был на вахте. Уже начало темнеть, когда синоптики сообщили, что ожидается сильный ветер, поэтому краны прекратили работу, а капитан, чтобы не простаивать, распорядился продолжать разгрузку судовыми стрелами. Их же было нужно настраивать, а матросы часа два как закончили работу и отдыхали, часть их была в увольнении, на берегу. Понятно, такую весть до отдыхающих довести – весьма неприятная штука. Поэтому, заходя в каюты, я начинал словами гоголевского городничего: "Господа! Я пришел сообщить вам пренеприятное известие. К нам едет ревизор". Потом уж излагал суть дела: необходимо в связи с усилением ветра завести стрелы, настроить их, подготовить к работе... Все с неудовольствием, но все же без ругани выслушивали это, переодевались и выходили к трюмам. Вышел и Витя. Но он спросонья (а поспать он любил) не совсем понял, зачем едет к нам ревизор, и почему для этого мы должны настраивать грузовые стрелы. Он у всех спрашивал, когда он приедет, надолго ли и ворчал: "Не фига делать этим ревизорам... Ходили бы днем, а то нет – после
работы. Гады..." Сначала никто не врубался, что он там про какого-то ревизора бормочет, а когда поняли, долго не умолкал веселый смех. Затем потешаться перестали, но прозвище "Ревизор" так и осталось.
– А я вот что-то не слышал обидных кликух.
– Ну, как же, есть и такие, только ими называют человека за глаза, чтоб не обиделся: "Зажигалка", например, "Клоп", "Гнилая скула". Когда я был на "Кисловодске", тогда там и была "Гнилая скула". Я не помню, как его звали, но сам по себе это был неприятный тип, не потому, что зубы гнили, а какой-то весь с ужимками, улыбается, а в глазах – злость. Все считали, что он связан с оперативником из КГБ, короче – стукач. С ним никто не дружил. Вот и кличка – "Гнилая скула". За одну и ту же примету разных людей по-разному назовут: один рыжий будет "Ванька рыжий", другой – "Рыжик", а третий – "Ржавый гвоздь".
Морской соленый треп продолжался и в судовой столовой, где собирались после вахты в пятом часу утра (чтобы не вставать ради завтрака в восемь) вся "собачья" вахта: и палуба, и машина. Тут уж было и про "рогалей" и "духов", и воспоминания о береге. Таким образом завтракали примерно 40 – 45 минут, а иногда и до часа. Но когда ложились спать, засыпали сразу привычка. А перед тем, как придут тебя будить в одиннадцать часов, ты уже все равно просыпаешься сам.
Удивительно, почему эти вахты прозвали "собачьими"? Скорее всего потому, что с нуля до четырех спят все нормальные люди. Да и животные тоже. Кроме собак. Немного обидно звучит "собачьи". Но я люблю эти вахты. И дело здесь не только в привычке. Известно, что в длительном плаваньи постоянное общение одних и тех же лиц, в особенности, соседей по каюте, часто приводит к беспричинной неприязни друг к другу. Мы же, то есть представители "собачьих" вахт, соседей по каюте видим не так часто. Да и других членов экипажа – тоже, так как по половине ночи и дня – до 11часов – спим, затем – вахта, время отдыха, снова вахта и так далее. Нас, наоборот – тянет к взаимному общению. Почти все услышанное нами в беседе с соседями по каюте интересно и ново. Наши собеседники с неменьшим интересом, и мы это видим, выслушивают от нас наши говости и истории, уже приевшиеся самим нам на мостике и в столовой. Так что, в отличие от других моряков, которым в дальнем плавании грозит опасность "особачивания", мы в течение всего рейса являемся для всех самыми коммуникабельными. И одна из главных причин этого – "собачьи" вахты.
АРМИНДА
В один из августовских туманных дней, закончив разгрузку сибирского высококачественного леса, мы вышли из английского порта Иммингам и взяли курс на Кубу. Шли балластом, то есть без груза. Август неспокоен для атлантических широт. Качка практически не прекращалась, бортовая сменяла килевую... Это худшим образом сказывалось на работоспособности экипажа. На палубе было невозможно не только производительно работать, но и безопасно передвигаться. Отдыха тоже не было. Лежишь в каюте на койке, а получается, что не лежишь, а стоишь попеременно то на ногах, то на голове. Сквозь наглухо задраенный иллюминатор наблюдаешь едва угадывающийся из-за сплошных облаков солнечный контур, который вдруг быстро-быстро уходит куда-то вверх и через три-четыре секунды иллюминатор заволакивает густая, непроглядная темнота океана.
Для многих это был первый рейс, так сказать – морское крещение. Первым он был и для наших поварих: шеф-повара и кок-пекаря. Они пришли на судно сразу после училища, и это особенно было ощутимо для экипажа. Кормить людей в штормовых условиях вообще особый талант нужен, но у наших кормилиц такого таланта не оказалось, и во время перехода через Атлантику многим порой пища казалась непригодной к употреблению. Даже судовой пес Султан, которого слепым щенком принесли на теплоход игаркские ребятишки, и который, очутившись на борту, сразу слопал здоровую миску горохового супа, больше недели не притрагивался к пище. Впрочем, если были пельмени, он выковыривал мясо и сЪедал. Качка выматывала и пса. Моряки смеялись, что зад у щенка постоянно в пепле и
