Текст книги "Узревший Слово"

Автор книги: Николай Романецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

4. Взгляд в былое: Забава.

Отца своего Забава ввек не знала.

Светозара Соснина, мать ее, была членом Ордена дочерей Додолы, и этим все сказано. Вполне возможно, что она и сама не ведала, от которого из своих кавалеров пригуляла ребенка. Впрочем, когда Забава была маленькой, этот вопрос ее совершенно не интересовал. Большинство подружек матери тоже были одинокими додолками, и вполне естественно, что их дети об отцах не вспоминали.

Когда Забаве исполнилось семь, Светозара Соснина утонула, купаясь в Онеге. Забаву приютил Орден. Она росла и воспитывалась в одном из детских приютов, организованных Орденом в Борисове-на-Онеге. Додолки научили ее грамоте и арифметике. Девочка была некрасива на личико, но опекающая ее мать Заряна разглядела в дурнушке будущую красу и решила, что наилучшей долей для сиротки во взрослой жизни будет работа горничной. Там, возможно, и парня какого-нибудь доброго встретит… Так мать Заряна говорила Забаве, и у девочки не было причин не верить опекунше.

Росла Забава смышленой и бойкой на язычок. Немудреную науку, требующуюся горничной для четкого исполнения своих обязанностей, постигала хорошо. А в невеликое свободное время, когда в приюте все было вымыто и убрано, когда младшие дети накормлены и уложены, а старшим разрешалось еще не спать, Забава с удовольствием читала сказки. Особенно ей нравились сказки о взрачных юных волшебниках, влюблявшихся в дурнушек и силой своего Таланта делавших своих избранниц писаными красавицами. Юные волшебники снились ей чуть ли не каждую ночь, беремями бросались к ее ногам, тут же признавались в любви, и утренний петух прерывал сны на самом прекрасном месте – когда ее вели под венец.

В приюте, где жила Забава, юных волшебников не было (сироты мужеского пола воспитывались только в приютах волхвовата), но в конце концов роль волшебника выполнила природа. Забава расцвела на личико, приобрела стройную фигуру, с достаточным в нужных местах количеством округлостей. И узнала, что волшебники не женятся. После этого желание соблазнить волшебника превратилось у юной девушки в навязчивую идею.

Она и не догадывалась, что идея эта возникла у нее не самопроизвольно, что мать Заряна исподволь, осторожно внедряла это желание в пылкое сердце своей воспитанницы. Как не знала и того, что мать Заряна выполняла персональное задание предводительницы Ордена. Не ведала девица и о том, что в разных концах княжества такие забавы воспитывались в приютах додолок в немалом количестве. Когда Забаве исполнилось семнадцать, мать Заряна устроила ее горничной в одну из высокородных борисовских семей. Глава семьи не был волшебником, и смазливая статная горничная быстро привлекла его внимание. Забава была приучена к тому, что исполнение прихотей хозяев входит в прямые обязанности прислуги. И потому, когда через пару месяцев глава семьи зажал новенькую горничную в темном углу и принялся тискать ее тугие перси, Забава отнеслась к этому как к неизбежному злу, присущему ее работе. Она просто вырвалась из рук хозяина и пообещала рассказать о его притязаниях хозяйке. Та была ревнивой мегерой, и хозяин тут же дал рукам окорот. Забава, однако, понимала, что, узнав о случившемся, хозяйка первым делом избавится от предмета, к которому вожделеет муженек. Поэтому выполнять данного хозяину обещания девушка вовсе не собиралась – работа ее куда как устраивала, платили хорошо, и времени свободного, которое Забава по-прежнему тратила на чтение (теперь уже романов о любви), было немало.

Прошло еще два месяца. Хозяин убедился, что супруга ни о чем не ведает, и легко понял, почему промолчала горничная. Осмелев, он снова взялся за свои притязания. Обжимашки в темных углах Забава переносила стоически, но однова хозяин, застукав ее в кладовой, завалил горничную на старую кушетку и принялся задирать на ней юбки. Будучи физически крепкой, Забава молча отбивалась, рассчитывая выйти из пикового положения без особого шума. Однако хозяин оказался гораздо сильнее своей горничной, а Забава не собиралась предавать свою главную мечту. И потому, почувствовав прикосновение к своему животу его мерзкого упругого обнаженного корня, завопила так, словно ей вонзили острый нож.

Естественно, ревнивая хозяйка устроила жуткий скандал. За пределы дома он, правда, не вышел, но Забава вылетела оттуда с треском. Ей было обещано, что работы в Борисове она опосля случившегося ввек не найдет, что хозяйка лично позаботится об этом.

Мать Заряна встретила ее в приюте тепло, попеняла на неосторожность, поругала этих падких на сладкое высокородных жеребцов, которые хотят от молоденьких девушек лишь одного, пообещала найти воспитаннице работу в другом городе.

Забава умылась слезами на ее плече, а выплакавшись и успокоившись, уснула, так никогда и не догадавшись, что мать Заряна прекрасно знала наклонности бывшего хозяина своей воспитанницы (сама когда-то с ним спала, покудова ревнивица не застукала – потому и пришлось уйти в приют), и что работа Забавы у прелюбодея была всего лишь профессиональным испытанием.

Посмотрев, как улыбается во сне юная горничная, впервые столкнувшаяся с мужицкими притязаниями на ее тело, мать Заряна пошла сочинять письмо предводительнице Ордена. Вскоре предводительница узнала, что воспитанница матери Заряны успешно прошла испытание, не пожелав отдаться простому – пусть и высокородному! – смертному.

Через седмицу опосля возвращения в приют Забава узнала, что нашелся родной брат ее утонувшей матери дядя Берендей, служащий экономом у чародея Смороды.

Берендей и в самом деле был дядей Забавы, и это было матери Заряне известно очень давно – с тех пор, когда была еще жива утопленница. Знала она и о том, что Берендей проклял связавшуюся с додолками сестру, но характером отличается добрым и отзывчивым. Как ведала и о том, что Берендей Сосна женат на женщине с бесплодным чревом. И потому еще десять лет назад опекунша Забавы прекрасно просчитала все варианты.

В результате Берендею Сосне через третьих лиц было сообщено о существовании племянницы и о случившемся с нею конфузе. В результате воспылавший родственными чувствами – весьма смахивавшими на отцовские – дядя Берендей поговорил со своим хозяином, зная, что с этой стороны невинности племянницы ничего не грозит. В результате Забава Соснина попала в столицу и принялась выполнять спланированное еще десять лет назад матерью Заряной задание, о котором не имела ни малейшего понятия.

* * *

Забава представляла себе нынешних волшебников совершенно не такими, каким оказался чародей Сморода. Он вовсе не был юн. Он вовсе не был взрачен. Он вовсе не собирался оказывать новой служанке косметические услуги – и не потому, что Забава в них не нуждалась.

Более того, он в конце дня был совершенно непереносим.

Однако многочисленные сказки и романы, читанные-перечитанные на сон грядущий, подготовили плодоносную почву. Зерна, посеянные в душу впечатлительного ребенка любимой воспитательницей, проросли. А горячие девичьи слезы, обильно залившие подушку в первый же вечер, заставили эти ростки взойти. К тому же, чародей Сморода носил то же имя, что и Забавина мать, а боги никогда не допускают зряшных совпадений… Словом, на третий день после появления в доме чародея Забава намару втюрилась в нового хозяина.

Первое время она старалась не афишировать своей любви. Потребность заботиться заложена богами в каждую женщину. К тому же забота о хозяине входит в профессиональные обязанности любой прислуги. И потому Забаве было нетрудно скрывать зародившееся в ней чувство. Помогало и то, что глаза ее были покудова обычными. Но даже обычные глаза быстро привлекут чужое внимание, когда при утренней встрече с хозяином в них загорается особое, присущее лишь влюбленным сияние, сияние, которое не гаснет потом целый день, а вечером – когда вы уже лежите в своей постели – превращается в жгучие слезы.

Шила в мешке не утаить. И потому Забава скоро стала замечать, как с подозрением поглядывает на нее дядя Берендей, как шушукаются за ее спиною слуги, как неодобрительно покачивает головой тетя Стася.

Лишь чародея не интересовало, что происходит с его новой служанкой. Он равнодушно встречал по утрам ее сияющий взгляд. Он не обращал ни малейшего внимания на то, что, подавая ему завтрак, обед или ужин, она слишком часто касается его плеча упругими персями. Он принимал ее восхищенные улыбки, как должное – ведь она была одной из служанок, а он членом палаты чародеев.

Поначалу отсутствие внимания к ней со стороны волшебника удивляло Забаву – по поведению предыдущего хозяина она уже прекрасно понимала, как действует на мужчину прикосновение женской груди. Потом странное равнодушие стало ее возмущать, и теперь она смотрела на чародея с вызовом, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить. В конце концов и нагрубила бы, кабы не страшилась, что он выгонит ее, и она уже больше ввек не увидит его, такого холодного, такого далекого, такого равнодушного… Выдержки ей хватило ненадолго. И начались слезы – в самое неподходящее время, безо всякой видимой причины, на грани истерики.

Вот тогда не выдержал и Берендей. Однова вечером, когда Забава готовилась ко сну, он заявился в комнату племянницы.

Глаза у Забавы опять были на мокром месте. Некоторое время Берендей крякал да хмыкал, не зная с чего начать: все его беседы с молодыми девицами ограничивались указаниями, где вымыть да что закупить в продуктовой лавке или на рынке. К тому же перед ним лежала плачущая племянница, и он в очередной раз пожалел, что боги не дали ему детей – тогда бы он знал, как с нею разговаривать.

– Послушайте, племяша, – начал он наконец. – Так дальше нельзя. Он вам не пара.

Забава молчала, тихо плача в подушку. Берендей сел рядом, погладил племянницу по каштановой голове. И тогда Забава уткнулась ему в плечо и разрыдалась в голос, заливая горючими слезами рукав дядиного мухоярового кафтана. Берендей продолжал гладить ее по мягким волосам, пережидая, пока закончится истерика. Наконец рыдания стихли, и он повторил:

– Чародей вам не пара.

– Почему? – пробормотала Забава. – Разве высокородные не женятся на простых девушках?

Берендей снова крякнул и сказал:

– Высокородные женятся на ком хотят. В том числе и на простых девушках. Но чародей Свет не просто высокородный, он волшебник. А волшебники не женятся ни на ком.

– Почему? – спросила Забава.

– Да потому что им это не надо.

– Почему? – спросила Забава в третий раз.

– О боги! – воскликнул Берендей. – Нешто вы не знаете таких простых вещей?!

Забава помотала головой.

– Да потому что ему нечего с вами делать в постели. Потому что в обычном смысле он не мужчина. Потому что все его силы уходят на волшебство.

Забава оторвалась от дядиного плеча. Глаза ее расширились, брови гневно изогнулись – ведь он посягнул на достоинство ее сказочных героев, ведь он хотел убить ее мечту.

– Я не верю вам! – крикнула она. – Вы просто не хотите, чтобы я поднялась выше вас! Не зря же вы ненавидели мою маму!..

Дядя Берендей встал с кровати. Ноздри его широкого носа затрепетали.

– Вы просто пустоголовая девчонка! – сказал он холодным голосом. – И воспитывала вас такая же глупая курица, как моя сестра. Я вам еще раз повторяю: чародею не требуется ваша любовь, а сами вы ему нужны токмо для того, чтобы подавать на стол да убирать дом. А потому выбросьте из головы блажь! Вам ввек не окрутить чародея Света – Додола над ним не властна. И если вы не успокоитесь, я собственноручно задеру на вас юбки и пройдусь шпандырем по вашему заду так, что вы ни сесть, ни лечь не сможете. Думаю, я имею на это право.

– Да уж! – сказала гневно Забава. – Право у вас такое есть! Вы ведь прекрасно понимаете, что это вам я обязана своей работой… Но даже если вы накажете меня, я вам все равно не поверю!

– Тьфу! – Дядя Берендей выругался и выбежал вон.

Через пять минут к Забаве пришла тетя Стася. Снова были слезы – на этот раз, правда, обоюдные, – снова были объяснения и уговоры. В конце концов Забава была вынуждена поверить, и тетя удалилась, вырвав из уст племянницы обещание, что та выбросит из головы «эту блажь».

Наутро выяснилось, что ничего не изменилось. Блажь выбрасываться не пожелала. Забава по-прежнему смотрела на хозяина сияющими глазами, но теперь сквозь это сияние просматривались упрямство и безысходность. За завтраком, подавая чародею тарелку с пшенной кашей, Забава опять коснулась его персями да так явно, что чародей недовольно обернулся и попросил служанку быть поосторожнее. Тогда Забава явилась убирать кабинет в тот час, когда хозяин там работал, чем вызвала новое неудовольствие с его стороны. Чародей даже попросил эконома напомнить прислуге, что наводить порядок в комнатах должно в его отсутствие.

Дядя Берендей и тетя Стася вновь были вынуждены провести со своей племянницей воспитательную беседу. Сила солому ломит… В конце концов служанка перестала беспокоить хозяина, но всем, кроме чародея, было прекрасно видно, каких сил это ей стоит.

И когда у Забавы позеленели глаза, эконом, боясь, что переполненная Додолой девица наделает глупостей и будет изгнана из дома, засадил служанку на кухню и запретил ей появляться в тех помещениях, где она может столкнуться с чародеем. А когда племянница все-таки выскочила в трапезную, дядя собственноручно запер ее в чулане и продержал до вечера голодной, пообещав, что в следующий раз ослушницу засадят под замок до тех пор, покудова из ее глаз не исчезнет зелень.

Лишь тогда Забава сдалась. Она провела в кухонных работах первый месяц своего зеленца. Лишь одной Додоле были известно, что творилось у девушки на душе.

Дяде и тете было очень жаль племянницу, но что они могли поделать?.. Пытались обратить внимание Забавы на молодых парней-слуг, работающих в дневное время в доме чародея, но тщетно: Забаву не интересовал ни один мужчина, кроме чародея. Оставалось надеяться, что дело поправит великий лекарь сердечных ран – время.

Великий лекарь надежд не оправдал: на пятой седмице зеленца у Забавы случился нервный срыв. Два месяца она пролежала в больнице, вернувшись в дом бледной тенью той Забавы, что приехала в столицу. Но зеленец к тому времени прошел.

И хотя было видно, что со своей любовью Забава так и не справилась, теперь она уже могла встречаться с хозяином.

А когда тот сказал, что рад ее видеть, лицо Забавы изменилось так, что у Берендея от страха зашлось сердце. Ему стало ясно: добром дело не кончится.

Но ничего не случилось. День проходил за днем, Забава держала себя в руках, и дядя стал надеяться, что следующий зеленец придет к племяннице, когда она уже излечится от своей блажи и влюбится в кого-нибудь более подходящего.

5. Взгляд в былое: век 75, лето 71, травень.

Первый день, проведенный в школе волшебников, запомнился Свету на всю жизнь.

По-видимому, привезли его в школу от Кудесника спящим, потому что дороги он не помнил, а проснулся уже в том помещении, которое стало его жилищем на долгие девять лет. В нем он находился и весь первый день.

Проснулся Свет от боли в спине. Обнаружил, что лежит совсем не в своей постели, а на чем-то очень жестком, и тут же все вспомнил. Конечно, он ведь не в Старой Руссе, он в Новегороде. Должно быть, уже там, где учат на волшебника. Ведь мама последние несколько дней твердила ему, что он теперь будет учиться не дома, а в столице, поелику на волшебников дома не учат.

Спать больше не хотелось. Хотелось узнать, где он оказался. Свет встал. Лежал он и в самом деле не на кровати. Странное деревянное сооружение, больше похожее на широкую скамейку, кроватью назвать трудно. Нет ни спинок, ни пухового тюфяка. Дома у него, правда, пухового тюфяка тоже не было – отец говорил, что княжескому сыну негоже нежиться на перинах, – но матрас все-таки был помягче и потолще.

Свет осмотрелся. Кругом камень. Низкий потолок, серые ничем не украшенные стены, слева от «кровати» и почти под потолком маленькое оконце, сквозь которое виден кусочек голубого неба. Да, на светлицу это жилище не похоже, каморка какая-то для слуг. В стене напротив – деревянная дверь. Свет хотел было броситься к двери, рассчитывая посмотреть, что за нею находится, но, не сделав и двух шагов, вдруг обнаружил: это ему совершенно не интересно. Либо коридор, либо другая комната – ничего другого там быть не может. И не нужны они ему вовсе. А нужна ему одежда.

Он продолжил осмотр. Под окном стол, у стола табурет, над столом, ближе к окну, газовая светильня. Справа от стола висит на стене пустая полка. Еще дальше маленький шкаф, похожий на платяной. Внутри – какое-то тряпье серого цвета, под шкафом – две пары башмаков. Ни обуви Света, ни его одежды нигде нет. А в каморке достаточно прохладно – вон уже и «гусиная кожа» появилась. Наверное, надо надевать то, что есть.

Свет снял с вешалок серое тряпье. Тряпье оказалось рубашкой и штанами, хоть и неказистыми на вид, но сразу согревшими озябшее тело. И вполне удобными – наверное, шили по снятым с него меркам.

За шкафом оказалась небольшая ниша, где разместился умывальник. Едва Свет умылся и вытерся висящим тут же полотенцем, не интересующая его дверь отворилась. В каморку вошел черноволосый худощавый мальчишка одного со Светом роста, одетый в такие же, как у Света, рубашку и штаны. В руках – прикрытый белой салфеткой поднос.

– Здравы будьте, новичок!

– Будьте и вы здравы!

– Отец Ходыня сказал, вы будете трапезничать здесь.

– Кто это – отец Ходыня? – спросил Свет.

– Отец Ходыня – наш пестун, – ответил мальчишка. – А мы его воспитанники. Вестимо, отец Ходыня будет нас воспитывать. – Мальчишка поставил поднос на стол. – Меня величают Репня Бондарь.

– Светозар Сморода. – Свет аккуратно повесил полотенце на вешалку. – Сын старорусского посадника.

Мальчишка покусал нижнюю губу, засмеялся:

– В школе волшебников живут лишь сыновья Кудесника. – Он посмотрел на разворошенную «кровать». – А лежанку за собой положено заправлять.

Свету смех нового знакомца не понравился, и он хотел было затеять ссору. Но решил не связываться: ни к чему первый же день на новом месте начинать с драки. Да и отец просил его вести себя примерно…

– И как тут у вас, в школе волшебников?

– У нас тут нормально. Кормят лучше, чем в приюте. А теперь, опосля вашего появления, и учиться начнем.

– Опосля моего появления?

– Да. – Репня сдернул с подноса салфетку. – Вы седьмой воспитанник отца Ходыни. Волшебное число…

Свет ничего из этого объяснения не понял, но переспрашивать не стал. Посмотрел на поднос. Там были тарелка любимой им пшенной каши, большая кружка молока и черный хлеб с маслом. Сразу жутко захотелось есть.

– Не буду вам мешать. – Репня ушел.

Свет с удовольствием позавтракал. После завтрака ему стало грустно, и он немножко поплакал. Потом заправил лежанку. На его взгляд, получилось вполне прилично, хотя мамки, наверное, заправили бы лучше.

А потом снова пришел Репня. Но на этот раз он был не один. Вслед за ним в каморку вошел высокий дядька в голубой одежде. Одежда была Свету знакома: в такой ходил брат Вольга, настраивающий у отца волшебное зеркало. И вообще такую одежду носили колдуны – Свет это знал.

– Здравы будьте, мой мальчик!

– Будьте и вы здравы, дядя!

Репня громко хмыкнул, собрал со стола грязную посуду и ушел.

– Воспитанники величают меня отцом Ходыней, – сказал волшебник, садясь на табурет. – Так будете величать меня и вы, Свет. Согласно закону, вы зачислены в школу колдунов, будете учиться волшебству.

– А если я не захочу?

Отец Ходыня строго сдвинул брови:

– В этом ваш долг. Разве вам не говорили об этом?

Свет вздохнул:

– Говорили.

– Вот и хорошо. – Отец Ходыня не улыбнулся, но брови его разошлись. – Сегодня вы проведете день в своей келье. Трапезничать вам принесет Репня – с ним вы уже познакомились.

– А выходить отсюда нельзя? Тут скучно.

Отец Ходыня встал с табурета:

– Скоро вы забудете, что такое скука. А выходить вам и не захочется.

Отец Ходыня оказался прав. Едва он вышел, Свету совершенно расхотелось покидать келью. Вот минуту назад, когда отец Ходыня сидел на табурете, хотелось – да еще как! – и уже все хотение прошло.

Но скука осталась. И потому, когда Репня принес ему обед, Свет встретил его как старого друга.

– Скучаете? – спросил Репня.

Свет кивнул.

– Ничего, – сказал Репня. – Настанет вечер, пойдете на молебен. А завтра все будет нормально. Здесь так всех новичков встречают.

Много позже Свет узнал, что новичков встречают так для того, чтобы обострить их естественное детское любопытство, которое поможет им легче пережить начальный период разрыва с домом. Но тогда он этого не знал. И потому сказал:

– Плохо встречают.

Репня покусал нижнюю губу:

– Не умрете. Я вот не умер… Вы почти сразу учиться начнете, а я уже три месяца жду, покудова семерка наберется. Я у отца Ходыни первый.

И снова Свету захотелось с ним подраться.

– У вас тут дерутся?

Репня в ужасе вскинул руки:

– Что вы!.. Мы раз с Олегом в трапезной подрались, так нас на три дня посадили в карцер на хлеб и воду. Отец Ходыня говорит, что будущим волшебникам следует учиться сдерживать в себе Перуновы желания.

На хлеб и воду Свету не хотелось. Тем паче когда вас ждут щи из щавеля и голубцы.

– Ну я пошел. – Репня направился к двери. – А то отец Ходыня не велел мне с вами разговаривать. Кстати, выходить не пытайтесь, на дверь наложено заклятье. – Репня исчез.

Это было интересно, и Свет, тут же забыв об обеде, попытался подойти к выходу. Ничего не получилось. У двери ему было делать совершенно нечего, и ноги не собирались туда шагать. А тело не собиралось ползти. Поневоле пришлось заняться щами да голубцами.

Репня приходил в келью в этот день еще трижды, болтал обо всякой чепухе, но изнывающего со скуки Света его болтовня приводила в восторг. Когда Репня унес грязную посуду после ужина, Свет с нетерпением стал ждать обещанного молебна.

Отец Ходыня зашел за ним, когда небо в окошке уже стало чернеть.

– Пора на молебен, мой мальчик. Перед отходом ко сну у нас принято воздавать хвалу Семарглу.

Исполать Сварожичам, молиться Свет уже был научен. Дома по вечерам тоже молились, кланялись стоящему в углу кумиру Сварога, благодарили Дажьбога и жену его Мокошь за жизнь и прожитый день, вспоминали и других богов. Кроме Семаргла. Мама говорила, что Семаргл не любит, когда ему молятся простые люди. Он не их бог, у него даже жены нет. И потому Свет спросил:

– С какой стати Семарглу? Он не мой бог.

– Отныне он ваш бог. – Отец Ходыня погладил Света по голове. – Семаргл – повелитель и защитник всех волшебников.

С отцом Ходыней Свет преодолел дверь своей кельи безо всяких сложностей. Они шли по скудно освещенным газовыми светильнями коридорам. Вдоль коридоров тянулись деревянные двери. Из дверей выходили люди: мальчишки в серых рубашках и штанах, подростки в темно-синих одеждах, похожих на халаты, мужчины в таких же балахонах, но голубого цвета. Все двигались в одном направлении.

Вскоре Свет с отцом Ходыней оказались в большом полутемном зале. Вошедшие в зал поворачивались в одну сторону и становились на колени. Опустился на колени и Свет.

У дальней стены зала, на небольшом возвышении, стоял кумир бога в голубых одеждах. Лицо кумира было удивительное – не строгое, как у Дажьбога, и не злобное, как у Перуна; не мрачное, как у Велеса, и не веселое, как у Ярилы. Лицо этого бога было доброе. Доброту излучали его глаза, ею дышала каждая черточка божьего лица.

Свет был потрясен. Чего-чего, а добрых лиц у богов и богинь он не видел никогда – ведь боги призваны карать за грехи или помогать людям, но отнюдь не любить их. А то, что этот бог любит его, Свет понял сразу, хотя ему и было всего лишь девять лет: ведь таким же взглядом смотрела на Света иногда мама.

Потрясенный Свет даже не заметил, как началась проповедь. И лишь потом обнаружил, что в зале звучит мощный голос человека, облаченного в оранжевые одежды волхва. Правда, многие слова из проповеди были непонятны, и потому Свет тут же перестал его слушать. Он смотрел в лицо Семарглу и словно бы растворялся в этих добрых глазах, уносился куда-то далеко-далеко без надежды на возвращение…

В реальность его вернул громовой бас волхва:

– Да взлелеем же в сердце своем Семаргла, братие и воспитанники! Да убьем в себе Додолу!

Волхв повернулся к молящимся, вскинул руки. И все присутствующие тут же отозвались:

– Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Еще дважды гремел по залу голос волхва, и дважды откликались молящиеся. На второй раз, охваченный чувством единения со всеми, пропищал и Свет:

– Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Через много лет, когда положение в Колдовской Дружине позволило ему знать многое из того, чего не знают простые мужи-волшебники, Свет выяснил, что кумиры Семаргла закляты таким образом, чтобы вызывать особое чувство только у людей, отмеченных искрой Таланта.

За девять лет учебы в школе волшебников, с постепенным повышением своей квалификации, Свет перестал испытывать это чувство. Зато он научился понимать пересыпанные специфическими терминами проповеди. Проповеди эти были разными – в зависимости от того, что происходило в прожитый день. Позже, когда он стал мужем-волшебником, ему пришлось бывать на еженедельных богослужениях, проводимых в храме Семаргла самим Верховным Волхвом Бояном IV. Проповеди Верховного Волхва тоже были разными. Но во все времена любые проповеди заканчивались одними и теми же словами:

– Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!