Текст книги "Великая. История Екатерины II"

Автор книги: Николай Карамзин

Соавторы: Василий Ключевский,Сергей Соловьев,Александр Лаппо-Данилевский,Александр Сумароков,Сергей Шубинский,Сергей Платонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Как бы то ни было, вопрос о разграничении сословных интересов Екатерина думала первоначально обсудить в частных комиссиях с бюрократическим характером, учрежденных в 1763–1765 гг. Затем, не удовлетворившись их деятельностью, она, как известно, поручила осуществление той же задачи большой комиссии о составлении проекта нового уложения; хотя и работы депутатов не приведены были к окончанию, однако их мнения и проекты многое выяснили самой императрице и отчасти предрешили направление ее сословной политики. Осуществлению этих задач способствовали конечно и статс-секретари Екатерины, и некоторые из ее приближенных.

На низших ступенях общественной лестницы стояли крестьяне, самый многолюдный класс русского общества. Положение важнейших из разрядов этого слоя не было одинаковым.

Казенные крестьяне (дворовые и государственные), число которых значительно увеличилось по секуляризации имений духовенства и по присоединении к ним однодворцев (1764 г.), а также некоторых второстепенных разрядов населения, менее других нуждались в улучшении своего быта[113]113
  Судя по «ведомости учиненной из присланных в 1769 г. от губернаторов ведомостей, сколько по последней ревизии положенных в подушный оклад душ, принадлежащих короне считается», количество казенных крестьян доходило до 3 380 372 душ м. п., что составит около 46 % всего крестьянского населения Великороссии и Сибири.


[Закрыть]: эта группа крестьян оставалась относительно свободной, за исключением разве одних «приписных», находившихся в тяжелой фактической зависимости от владельцев частных заводов. Хотя императрица в одной из своих собственноручных заметок и выразила твердое намерение «освободить всех государственных дворцовых и экономических крестьян», даже тех из них, которые будут пожалованы, «кой час положение сделано будет, как им быть», однако судьба этих классов, значительно уравненных между собою, существенно ни в чем не изменилась в течение ее царствования; лишь быт приписных крестьян был несколько улучшен благодаря указам 1779 и следующих годов.

Гораздо тяжелее было положение крепостных, число которых несколько превосходило количество казенных крестьян.

Вопрос о личных и имущественных правах крепостных крестьян не назрел еще в первой половине XVIII в., когда все население одинаково было закрепощено государству и частный характер крестьянской крепости еще не вполне выяснился. Но после того, как со второй половины XVIII в. крестьяне оказались единственным классом, крепким дворянскому сословию, а дворянство, напротив, получило «вольность», причем власть его над крепостными стали отличать от государственной власти, вопрос о положении их в обществе выступил резче прежнего на первый план. В то время начали также сознавать, что «крестьянство, яко весьма многолюдный, полезный и необходимый род государственный, приносящий не токмо помещику, но и самому государству пользу и необходимые надобности, имеет право столько же, как и прочие государственные роды, требовать защищения от причиняемых ему насилий, тем наипаче, что если при всех суровостях помещиковых отказать крестьянину в сем последнем его прибежище, то ему ничего иного не останется, как одно только отчаяние, побег и чтобы восстать против своего господина».

Императрица Екатерина хорошо усвоила себе эти взгляды. Она первая из русских государей решительно высказала мысль о том, что крепостной – такой же человек, как и его господин, и с едкою иронией вывела последствия обратного взгляда. «Если крепостного нельзя признать персоною, – читаем мы в одной из ее собственноручных заметок, – следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет. Все, что следует [говорится] о рабе, есть следствие сего богоугодного положения и совершенно для скотины и скотиною делано». Крепостной в глазах Екатерины был не только человеком, но и персоною, т. е. должен был быть особою, наделенною известными личными и имущественными правами. «Естественная вольность» даже в среде крестьян должна была подлежать возможно меньшим ограничениям. Эта мысль всенародно высказана была в виде вопроса, предложенного Вольно-экономическому обществу и в виде общего принципа в гл. XI Наказа. Идеи, провозглашенные императрицей, многими живо обсуждались и в обществе и в комиссии, многих просветили и большинство членов комиссии 1767–1774 гг. склонили в пользу улучшения крестьянского быта.

Но все эти pia desideria легче было высказать, чем осуществить на деле.

Крепостное право, окончательно сложившееся в сущности лишь после первой ревизии, при Екатерине еще не отжило; простое смягчение его сопряжено было с целым рядом практических затруднений, на которые охотно указывали дворяне и которые не могли не смущать императрицу. Но были и другие обстоятельства, затруднявшие проведение реформы. Слабость сил принуждала правительство передавать господам выполнение мелких административных и судебных функций по отношению к крестьянам. Дворянство, пользуясь такою слабостью местных учреждений, превратило врученные ему служебные полномочия в сословную привилегию: крестьяне сделались подданными своих господ-государей. Эти отношения закреплены были и политической теорией монархического строя, по которой дворянство должно было естественно исполнять роль посредствующей власти между верховною и народом. Результаты такого превращения ясны. Господа-государи стали между своими крестьянами-подданными и государственною властью. Этим объясняется отсутствие законов касательно крестьянских прав; для крестьян законом служила воля или, точнее, произвол их господ-государей; помещичьи имения стали «непроницаемы для государственной власти». С такой именно точки зрения можно было отстаивать и неизменность крепостного быта, опираясь не на начала частного права, а на основной принцип русского государственного права того времени о неизменности монархической формы правления, что и делали члены комиссии 1767–1774 гг., высказывавшиеся против ограничения власти господина над крестьянами. Далее, следуя мнениям «лучшего о законах писателя», Екатерина должна была признать, что нарушение прерогатив дворянства (les prerogatives des seigneurs, du clerge, de la noblesse et des villes) должно повести к водворению в стране демократического или деспотического государства. Наконец, так как императрица смотрела на дворян как на опору монархии, то и с этой точки зрения, по-видимому, не решилась коснуться их преимуществ: вполне удобного случая для выполнения этого сложного дела ей не представилось. В начале ее царствования, например, исключительное положение императрицы после переворота 28 июня и продолжавшиеся волнения крестьян не давали ей возможности ограничить дворянские привилегии. Позднее собственное ее настроение несколько изменилось, тем более что либеральные планы императрицы не находили достаточно прочной поддержки в окружавшем ее обществе: все свободные классы старались добиться права владеть крепостными; большинство дворян, в том числе и люди, не лишенные известного образования, признавало крепостное право явлением более или менее нормальным, недоверчиво относилось к крестьянской свободе и считало вмешательство государственной власти в отношения свои к крепостным излишним для правительства и оскорбительным для себя. При таких условиях Екатерине трудно было не только подвергнуть общественный строй коренному преобразованию, но и в известной степени смягчить отношения, уже установившиеся между общественными группами до вступления ее на престол. Пример западноевропейских государей не мог повлиять на направление сословной политики русской императрицы: к реформе Марии Терезии она относилась не без сочувствия, но и довольно скептически; при этом Екатерина не могла не отметить и обратного течения в европейской литературе и законодательстве.

Одно перечисление всех этих неблагоприятных условий, в какие поставлено было проведение реформы, быть может, несколько объясняет, почему Екатерина, мечтавшая о том, чтобы крепостные «могли заплатить за освобождение своему господину», а дети их, рожденные после 1785 г., получили бы свободу без всякого выкупа, в сущности так мало сделала для простого улучшения их быта. Правда, она запретила свободным людям и вольноотпущенникам поступать в крепостное состояние (указы 1775 и 1783 гг.), а также уничтожила продажу крестьян без земли при продаже имений с аукциона (1771 г.) и вообще несколько ограничила торговлю крепостными. Но в то же время Екатерина способствовала усилению крепостного права в Великороссии и распространению его на новые области. Крепостным, например, запрещено было жаловаться на помещиков (1767 г.), даже в тех случаях, когда господин подвергал их «пристрастным» допросам и тяжелым наказаниям, сообразно им же самим придуманному «уложению» или собственному произволу, причем подобного рода наказания иногда равносильны были мучительной смертной казни. Несмотря на то, что в силу учреждения о губерниях наместник должен был защищать крепостных от притеснений господ и что подобное вмешательство действительно обнаруживалось иногда в последней четверти XVIII в., сама императрица сознавала необходимость, не довольствуясь случайными и нередко противоречивыми карательными мерами, общее «положение о том сделать, что с такими чинить, кои суровость против человека употребляют», но, по-видимому, не позаботилась о скорейшем пополнении одного из наиболее существенных пробелов современного ей законодательства. Напротив, она даже расширила карательную власть господина над своими крепостными, дозволив ему отсылать своих людей на каторжные работы с правом брать их обратно по своему усмотрению (1765 г.), причем суд «не мог даже спросить его о причине ссылки и исследовать дело». Заметим, что этот указ не только не вызван был, как закон 1760 г., государственными соображениями, но в известной мере прямо противоречил им. Усиливая крепостное право в Великороссии, Екатерина, кроме того, способствовала его распространению в областях, недавно присоединенных или вновь приобретенных русскими войсками (в Белоруссии, Малороссии и Новороссии).

Таким образом, до 45 % всего населения империи (в Великороссии и Сибири), несмотря на желание Екатерины улучшить его положение, продолжало пребывать в рабстве у ничтожной по размерам своим группы общества и в течение всего царствования ее напрасно ожидало мероприятий, которые существенным образом изменили бы порядок, «противный справедливости». Тяжелые последствия этого порядка ярко, хотя и несколько односторонне, изображены в знаменитой книге А. Радищева.

Гораздо более сделано было императрицей Екатериной в пользу свободных классов общества, получивших в это время те «прерогативы», благодаря которым Екатерина усматривала в своем царствовании монархический, а не деспотический характер.

Ко второй половине XVIII столетия состав среднего рода людей в русских городах не только увеличился, (он доходил в это время до 228,2 тыс. душ без малого)[114]114
  Вместе с «купечеством» губерний: Новороссийской, Азовской, Полоцкой и Могилевской его насчитывали до 240 тыс. душ (вышеуказанная ведомость 1769 г.).


[Закрыть], но и заметно осложнился: наряду с промышленно-торговыми классами появились разряды лиц, оказывавших услуги не чисто материального свойства; кроме того, много мелких общественных групп, не находивших себе места в других сословиях, приходилось включать в этот же «род людей». Естественно поэтому, что Екатерина представляла себе среднее сословие в довольно туманных очертаниях: считая название его «следствием трудолюбия и добронравия», она причисляла к нему, главным образом, всех тех, «кои, не быв дворянином, ни хлебопашцем, упражняются в художествах, науках, в мореплавании (т. е. заграничной торговле на собственных судах), торговле и ремеслах». Но, отличая данное состояние от остальных присущими ему занятиями, императрица, тем не менее, сюда же причисляла и другие разряды на новых основаниях, например: всех выходивших из училищ и воспитательных домов, «детей» приказно-служителей не из дворян и не выслужившихся в дворяне. Позднее взгляды Екатерины не стали яснее: к «среднему роду», по ее мнению, должны были принадлежать то владельцы недвижимого имущества в пределах городской черты, отправлявшие известные занятия и тягости, то лица, положение которых характеризовалось одними занятиями и тяглом.

Как бы то ни было, «средний род» людей в глазах Екатерины оказывался представителем не только материальных богатств, но и культурных средств населения; теряя при этом исключительно тяглое значение, он получал более самостоятельное положение в государстве, чему не мало способствовали мероприятия императрицы.

Свобода от телесных наказаний, например, дарованная именитым гражданам и купцам первой и второй гильдий, а также дозволение купцам держать лавки в домах своих и производить торговлю в них, расширили и имущественные права среднего рода людей. «Чувствительное купцам сравнение их с крестьянами положением в подушный оклад», приводившее их «в такую косность, что они сами бытием своим стыдились», было уничтожено указом 1775 г., установившим однопроцентный сбор с капиталов, «по совести объявляемых» купцами, записавшимися в гильдии; этот указ, собственноручно написанный Екатериной, по словам самих купцов, освобождал их от «бывшего невольничества» и, делая их «вольными гражданами», снимал с них «презрительную подать, по которой они почти не отличаемы были от крестьянства». Вскоре те же классы получили возможность лично не отправлять рекрутской повинности (1783 г.), о чем они также не раз просили правительство. Но отправление «казенных служб», отнимавших у купечества немало сил, несмотря даже на указания самих губернаторов, не было снято с людей среднего состояния (за исключением разве 20 купцов первой гильдии) и все еще отчасти придавало ему прежний тяглый характер.

Зато организация этого состояния получила, благодаря деятельности Екатерины, дальнейшее развитие. Учреждением о губерниях императрица даровала среднему роду людей право представлять выборных в городские установления и право сословного суда (в магистратах и ратушах, с 1773 г. подчиненных в некоторых отношениях губернаторам), а жалованной грамотой городам (1785 г.) надолго выяснила их общественном устройство. Уже в «проекте законов о правах среднего рода государственных жителей», сочиненном в комиссии о составлении проекта нового уложения, намечены были важнейшие пункты, затронутые и отчасти разработанные в жалованной грамоте, «одном из главных непреложных и неприкосновенных государственных постановлений» Екатерины. В силу этого акта «градское общество», состоявшее принципиально из среднего рода людей, но фактически включавшее и другие элементы, получило значение юридического лица, со свойственными ему имущественными правами и политическою властью по отношению к каждому отдельному обывателю. Далее, среднее сословие окончательно приобрело характер наследственного состояния, доступного, впрочем, при соблюдении известных условий и другим разрядам населения. Наконец, это состояние, поделенное в каждом городе на несколько групп, довольно резко отличавшихся друг от друга по правам и обязанностям, подчинено было установлениям (думам), в которых начало бессословное скомбинировано было с сословным, так что все шесть классов городской обывательской книги, хотя и не все в одинаковой мере, были представлены здесь в лице своих гласных.

Новое устройство долго оставалось, однако, мертвою формой, лишенною живого содержания. Члены «третьего» сословия, с одной стороны, все еще не обладали достаточным запасом материальных и духовных сил для того, чтобы занять отводимое им место в общественном порядке, с другой, охотно оставляя свое состояние, столь доступное низшим классам и не потерявшее исключительно тяглого характера, они переходили в состав более привилегированного дворянского сословия. Попытка Екатерины создать «средний род людей» оказалась не только преждевременной, но едва ли и не излишней: постоянные колебания в определении состава «среднего рода людей» и смешанный характер его организации сами по себе свидетельствовали о невозможности выделить их в замкнутое сословие, резко обособленное от других.

В ином положении находилось русское дворянство. Уже до вступления Екатерины на престол оно успело приобрести довольно существенные выгоды, как, например, «вольность» и исключительное право владеть не только населенными имениями, но и крепостными без земли, как полною собственностью, часто, впрочем, нарушаемое на практике. Естественно, что после переворота 28 июня русское дворянство с нетерпением стало ожидать от Екатерины II дальнейшего расширения своих привилегий и более прочной организации «дворянского корпуса». Сама она не мало способствовала развитию этих ожиданий и образованию «особливого рода людей, поставленных между государством и народом». Уже в молодости она признавалась, что чувствует великую наклонность «чтить древние роды», а в зрелом возрасте находилась под влиянием учения Монтескье, по которому опорой монархии должно служить дворянство, и хорошо усвоила себе основное, по его мнению, правило монархического строя: «point de noblesse, point de monarque».

В определении этого состояния Екатерина, однако, отступила от теории Монтескье. Хотя и по Наказу «дворянство есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены», однако рядом с честью (honneur), единственно признаваемой Монтескье как принцип монархического строя, императрица ставила еще добродетель, т. е. начало, положенное автором «Духа законов» в основу демократии, а не монархии; тем не менее, по мнению его ученицы, оба начала должны были служить «правилами для дворянства».

При таких взглядах Екатерины на значение дворянства в империи понятны ее заботы об этом сословии.

Манифест 18 февраля 1762 г., предоставивший дворянству вольность, т. е. свободу от служебных обязанностей, не всех привел в тот восторг, который так ярко описывает один из современников; в столице были дворяне, которые видели в нем одну «тень свободы». Не уничтожая силы закона 18 февраля, Екатерина поручила поэтому учрежденной ею «комиссии о вольности дворянской» рассмотреть манифест Петра III и «привести его содержание в лучшее совершенство» (1763 г.). «Доклад», сочиненный членами комиссии в узко-сословном духе и затрагивавший, главным образом, одни личные права дворянства, не удовлетворил императрицу: она воспользовалась вновь созванной комиссией о сочинении проекта нового уложения для того, чтобы возложить на нее между прочим работы и по этому делу. Проект «правам благородных» (1768 г.), вместе с остзейским дворянским правом, послужил прототипом жалованной грамоты дворянству (1785 г.); впрочем, одна из ее первоначальных редакций написана еще под влиянием старого понятия о служилом классе в противоположность другой, имевшей в виду исключительно сословную точку зрения. Хотя Екатерина и приняла во внимание поправки, внесенные в текст грамот некоторыми из ее приближенных, однако она сумела воздержаться от крайностей того и другого взгляда.

В жалованной грамоте 1785 г., подтвердившей почти все важнейшие права русского дворянства, впервые окончательно установлено понятие о свободном лице, по крайней мере, в пределах одного класса и дана прочная общественная организация всему высшему сословию, отчасти уже затронутая в учреждении о губерниях (1775 г.). В самом деле, в силу жалованной грамоты дворяне получили «личные преимущества», как то: вольность и свободу от обязательной службы, а также избавлены были от телесных наказаний, не соответствовавших новым понятиям о сословной чести дворянской; за ними утверждено было кроме того исключительное право на поземельную собственность, распространенное на все произведения земли, не только на поверхности, но и в недрах ее находящиеся; разнообразные способы хозяйственной эксплуатации природных богатств в дворянских имениях также получили охрану закона, а конфискация их была уничтожена. Все эти личные и имущественные права дворянства (к которым были присоединены и некоторые податные привилегии) обеспечивались неприкосновенностью дворянского достоинства, защищаемого судом и верховною властью.

Но, кроме гражданских прав, дворяне в силу жалованной грамоты 1785 г. получили и более прочную организацию. Местные дворянские общества почти не существовали в начале прошлого века; даже составители проектов 1730 г. имели еще довольно смутное понятие о них. Лишь по освобождении дворян от обязательной службы (1762 г.), отлив их в провинцию становился возможным, что создавало, разумеется, и более благоприятные условия для образования местных обществ, необходимость которых уже довольно ясно сознавалась представителями этого сословия в 1767–1774 гг., тем более что выборы предводителей и депутатов в виду предстоявших занятий комиссии о составлении проекта нового уложения уже породили зачатки такой организации. Вопрос этот, еще слабо затронутый в проекте 1767 г., был решен окончательно лишь жалованной грамотой 1785 г., предоставившей местным дворянским обществам существенные права. Собранию дозволено было поверять дворянскую родословную книгу, составленную дворянскими депутатами, и исключать из своей среды дворянина, который чем-либо опорочен; выбирать должностных лиц, удовлетворявших известному цензу, и образовывать особливую казну добровольными складками дворянства; ему же, наконец, разрешено было представлять генерал-губернатору или губернатору об общественных нуждах и пользах дворянства, а также «приносить» представление и жалобы через депутатов как Сенату, так и государю.

Таковы были важнейшие права и преимущества, дарованные Екатериной русскому дворянству Большинство дворян, однако, мало «читало и понимало» грамоту, а меньшинство, способное понимать ее, было недовольно ее содержанием. В самом деле, хотя одни из современников называли жалованную грамоту Екатерины «подарком дворянству, цены неимущим», зато другие усматривали в ней «более лишение, нежели дание прав»; действительно, грамота предназначена была для дворянского сословия во всей его совокупности, и тем самым не оправдывала ожиданий родовитого дворянства, недовольного, вероятно, тем, что Екатерина противостояла желанию большинства его представителей замкнуться в наследственную касту: согласно мнению своему о том, что «добродетель с заслугою возводит людей на степень дворянства», императрица в числе источников этого достоинства удержала выслугу, чем окончательно лишила возможности русское дворянство приобрести строго аристократический характер. Самостоятельное политическое значение местных дворянских обществ подорвано было и тем, что в состав их продолжали входить большею частью дворяне мало образованные, охотно уклонявшиеся от служб по выборам и неспособные воспользоваться данными им правами; ввиду этих причин, а также недостаточной определенности закона дворянские собрания были фактически в значительной степени подчинены губернаторам и генерал-губернаторам.

При явном благоволении своем к дворянству императрица смотрела, однако, на членов этого сословия как на людей, нравственно обязанных отправлять службу военную или гражданскую, на которую с 1771 г. прямо воспрещено было принимать людей податного звания; в связи с этим взглядом стояло и водворение сословной (дворянской) привилегии в чинопроизводстве по этому и другому роду службы.

Таким образом, хотя Екатерина и признала выслугу источником дворянского достоинства, но одновременно затруднила достижение его для лиц не дворянского происхождения и, следовательно, давала перевес той сословной точке зрения, с которой она приступала к законодательству по этой части.

Внимание Екатерины обращено было преимущественно на светское общество; положение духовенства само по себе мало интересовало поклонницу Вольтера, тем более что отчасти оно уже было выяснено известными указами 1762 г., вызвавшими сильное недовольство лиц духовного звания на ее предшественника. Екатерина едва ли много способствовала образованию этого сословия, уже приобретавшего в ее время наследственный характер: соглашаясь на освобождение духовенства от телесных наказаний, «чинимых от духовных командиров», она затруднила доступ в монашество и облегчила выход из духовного звания. Законом 1764 г., упразднившим церковные вотчины и вводившим церковные штаты, было уничтожено, как известно, старое тягло, которое духовенство несло в пользу архиереев; из-под власти их ускользнуло также более 30 000 заштатных церковников, распределенных по разным службам. Этими распоряжениями духовенство превратилось в состояние, члены которого получали жалованье от правительства; естественно, что при таких условиях оно потеряло значение более или менее независимой политической корпорации в государстве.

Таково направление, в каком императрица Екатерина II думала решить вопрос о разграничении сословных интересов. В намеченной ею системе крестьяне не только служили опорою государству, но становились и поддержкой для дворянства. В среднем сословии она усматривала источник материальных и культурных (духовных) сил империи, а дворянство признавала сословием, властвующим над низшим слоем и подчиненным верховной власти, отныне стоявшей во главе вполне секуляризированного государства.

Положение общественных групп в России того времени, как видно, все еще определялось почти исключительно их значением для государства, но цели его расширились, отсюда и положение этих групп потерпело соответственные перемены.

Нельзя сказать, однако, чтобы идея о бессословном обществе вполне отсутствовала у людей того времени; она вырабатывалась не только отвлеченно, но и конкретно, применительно к провинциальному быту. Сама Екатерина кое-что сделала в этом отношении: город, городское управление и, в особенности, полиция в ее законодательстве не раз получали общесословное значение; но систематическое развитие этой идеи в действительной жизни принадлежало еще далекому будущему

Формальные гарантии установленного ею общественного строя императрица думала найти в новых органах исполнительной полиции и суда: одни должны были скорее предупреждать правонарушения, другие преимущественно призваны были к восстановлению нарушенных прав. Первые введены учреждением о губерниях (1775 г.) и уставом благочиния (1782 г.), вторые – тем же учреждением о губерниях, отчасти пополненным в этом отношении жалованными грамотами 1785 г. <…>

Сословная реформа Екатерины II сводилась, в сущности, к попытке водворить правомерные отношения сословных групп друг к другу и к государственной власти. То же направление не трудно усмотреть и в правительственной политике императрицы: благодаря ее посредству русское общество, как совокупность этих групп, получило несколько более самостоятельное значение в государстве, а деятельность подчиненных властей приобрела большую закономерность.

Воспитание в духе, согласном с принципами просвещенного абсолютизма, казалось Екатерине могучим средством для политической формировки населения. «Правила воспитания, – писала она в Наказе, – суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами». Хотя Екатерина и не выполнила проекта одной из частных комиссий 1767–1774 гг. о введении в России всеобщего обязательного обучения, тем не менее она позаботилась об учреждении первых в России народных школ и об усовершенствовании высшего университетского образования; под ее же непосредственным влиянием издано было много книг, получивших, вероятно, более широкое распространение, чем прежде, благодаря несколько большему оживлению книжного рынка. К числу педагогических мер Екатерины можно присоединить также и многие из ее указов и «учреждений», в которых она не раз давала обществу уроки политической мудрости.

Но воспитанные таким образом граждане не могли оставаться безгласными существами, осужденными на «онемение». И действительно, императрица, говорившая, что «свобода – душа всего на свете» и что «без нее все мертво», должна была допустить некоторую независимость в мнениях своих подданных. Всего легче это было сделать относительно тех ее проявлений, которые не имели прямого политического значения; к числу таковых принадлежала, например, свобода совести, которую отчасти признавала и сама Екатерина в своем Наказе. «В 60 лет, – говорила она однажды А. Храповицкому, – все расколы исчезнут; сколь скоро заведутся и утвердятся народные школы, то невежество истребится само собой; тут насилия не надобно». Сообразно с этим взглядом она «отменить соизволила прежние чинимые раскольникам за их суеверство жестокости и притеснения» и издала указ о терпимости всех вероисповеданий (1773 г.); но отмеченная точка зрения не помешала Екатерине подвергнуть строгому наказанию Арсения Мацеевича, открыто выражавшего свое недовольство по поводу секуляризации церковных имений и виновного «в оскорблении ее императорского величества», а также предпринять карательные меры против последователей скопческой ереси, вредной для государства.

Труднее было решить вопрос о значении общественного мнения в политическом отношении. Екатерина, сама прибегавшая к печати для распространения своих взглядов, должна была с отвлеченной точки зрения просветительной философии XVIII в. ценить свободу слова, отсутствие которой в государстве «было бы, по ее мнению, великим несчастьем»; «никто без исключения, – писала она в одной из своих заметок, – не становится вне суда, презрения или уважения общества». Но и на практике императрица на первых порах относилась к общественному мнению снисходительно, тем более что не усматривала в нем самостоятельного значения и считала возможным не выпускать его из-под своего руководства. Вот почему Екатерина, вообще содействовавшая развитию русской литературы, находила нужным принимать во внимание и настроение членов известной комиссии о составлении проекта нового уложения, временно игравшей роль своего рода периодической прессы для правительства, не менее охотно покровительствовала и журналам, в которых иногда сама принимала непосредственное участие (например, во «Всякой всячине»); вскоре по закрытии большого собрания комиссии и до учреждения губерний их возникло не мало, полтора десятка с лишком. Пока эти органы иронизировали над недостатками старого времени и касались случайных проявлений, а не принципов государственного порядка, Екатерина не стесняла их деятельности. Но как только они стали обращать свою сатиру на вопросы современной жизни и перестали с прежнею осторожностью обходить молчанием промахи текущей политики, то и почувствовали давление, под влиянием которого вскоре перестали удовлетворять живым запросам едва появившейся русской читающей публики. Указ о «вольных типографиях» (1783 г.) неспособен был поддержать прежнее оживление, ознаменовавшее русскую журналистику 1769–1774 гг.; благодаря ему, однако, ярко обнаружилась плодотворная издательская деятельность «Дружеского ученого общества», которой так много способствовал Н. Новиков; тем же указом воспользовался и А. Радищев для напечатания своего «Путешествия из Петербурга в Москву». Деятели и писатели этих направлений начинали уже вместе с некоторыми другими (например, Фон-Визиным) сознавать себя «стражами общего блага». Вскоре, однако, Екатерина прекратила просветительную деятельность русских розенкрейцеров, исходившую из идеи личного усовершенствования и получившую столь замечательную организацию, а книгу Радищева, так резко указывавшего на бесправное положение большинства русского общества, повелела изъять из обращения. Обеспокоенная этими самостоятельными проявлениями еле зародившегося общественного мнения, борьбу с которым она начинала считать труднее войны с внешними врагами, императрица не только подвергла наказанию главных его представителей, но обнародовала и несколько общих узаконений, ограничивших свободу книгопечатания и ввоз иностранных книг (1790–1796 гг.). Тем не менее можно сказать, что Екатерина не мало способствовала зарождению общественного мнения и собственными своими сочинениями, и некоторыми из своих установлений, и, наконец, общим их характером; императрица признавала даже значение этой силы, так как кое-какие реформы осуществила под ее непосредственным, хотя и довольно случайным влиянием.