Текст книги "Листы дневника. Том 1"

Автор книги: Николай Рерих

Крылья

Французский ученый нашел в Ордосе своеобразные остатки древних Несториан [55]55
  Несториане – христиане, последователи несторианства, течения, возникшего в Византии в V в. Основатель Несторий, патриарх Константинополя (428–431). Несторианство широко распространилось в Азии.


[Закрыть]. Таким образом, знание местных языков и приближение к пониманию местной жизни позволяет находить то, что еще вчера казалось уже несуществующим. То же самое, вероятно, нужно сказать и о христианах Св. Фомы в Индии и о многих племенах пленников, переселенных когда-то в самые неожиданные местности. Так, в мусульманском городе можно слышать буддийские напевы, а среди Китая можно узнавать традиции Каабы-Мекки [56]56
  Кааба – мечеть в Мекке, главный объект паломничества мусульман.


[Закрыть]и Медины.

Нет никаких возможностей проследить историю всех этих необычайных наслоений. Можно с изумлением видеть, как, например, аланские наименования проникли по всей Европе или как кельтские обычаи иногда сохранились в своеобразных перетолкованиях и во Франции, и в Шотландии, и в Испании – в самых, казалось бы, неожиданных местностях. Когда в итальянских примитивах вы замечаете несомненное знание и близкое соприкосновение с далеким Востоком, то еще раз вам становится ясным, насколько в далекие времена существовали гораздо большие международные сношения, нежели можно было предполагать. Знаем о посольствах, которые ехали к месту назначения целые десятки лет, не теряя при этом своего смысла. Значит, не столько примитивность бывших веков, сколько просто другой темп и ритм действий лежали в основе жизни.

Сейчас люди перелетели и стремительно перенеслись через пространство. Они заспешили и затолкались, как на базаре перед его закрытием.

Уже раздаются голоса о тщетности такой поспешности, не оправданной духовными запросами и утверждениями. Люди стирают многие бывшие границы и в то же самое время изобретают подобные же, а может быть, и еще горшие ограничения. Ведь в древности границы бывали прежде всего символом защиты. Даже каждый двор бывал защищен. Но сейчас разве не злоба, недоверие и вражда диктуют международные распри. Ради взаимного унижения люди готовы увлечься самыми нелепыми и злобно надуманными сочетаниями. В таких порожденных недоброжелательством ограничениях, как духовных, так и физических, возникает новая теория отрицаний. Среди всей этой негативности, граничащей с своеобразной невежественностью, опять становится затрудненным всякое разумное строительство. Кто-то когда-то сказал: "Тесна моя улица". Может быть, тогда теснота происходила от средневековых костров, а сейчас разве не те же незримые костры полыхают тем же пламенем злобы.

Разобраться во всей сложности проблемы можно лишь доброжелательством, презрев все темные и злобные препоны. Все-таки остаются в распоряжении людей такие крылья, которые будут соответствовать успехам и физической авиации. Крылья духа, помогите оправдать и физические нахождения человечества! Иначе некуда лететь и наполнять пространство. Поворачивая рычаги самого примитивного радио, вызываются из пространства и мелодии, и стенания, и какой-то ужасный рев, точно в сферы проявленные врывается безобразный хаос. Казалось бы, и радио, и простая фотографическая фильма достаточно напоминают, сколько недоступного физическому глазу и уху человеческому. Даже школьный микроскоп должен на всю жизнь внушить уважение к изощренности и бесконечному разнообразию обычно неуловимых форм. Даже такие примитивные приспособления должны бы обогащать благородство человеческого мышления; но происходит нечто странное: наука и ее достижения идут какими-то своими путями, а общечеловеческое мышление остается в каком-то обиходном прозябании.

Освободилось ли человечество от грубости мысли? Поняло ли оно высоту этики, воплощенную в жизни? Преклонился ли звериный произвол перед Божественным Строительством и восхитился ли дух человеческий великими Красотами Надземными? Если вы зададите себе эти труизмы среди грубых ударов бокса, среди окружающих хриплых воплей невежества, среди звериности наркотиков, среди нечеловеческой мерзости брани, среди убийства и взаимоуничтожения, то одно напоминание о вопросах благородства и созидания покажется чудовищно неуместным. Кабацкий ужас, звериное сквернословие, противочеловеческий разврат. Какое же может иметь соотношение к Красоте это безобразие?!

Не от этих ли земных безобразий, углубленных современным человеком, кто-то хочет лететь в стратосферу? Кто-то хочет уйти хоть куда-нибудь выше и, может быть, принести еще одну формулу, которая проникла бы даже в озверелый мозг.

Эйнштейн советовал студентам временно удаляться на маяки для возможности сосредоточения в чистой науке. Многие возможности отвлечения от безобразного водоворота современности предлагают лучшие умы. Многие мечтают о крыльях, но эти крылья не есть лопасти аэропланов, несущих убийственные бомбы.

К каждому Новому Году будем же объединять наше мышление на том, что суждены человечеству крылья и оно получит их, когда захочет помыслить о них всею силою духа.

20 Декабря 1934 г.

Пекин

«Врата в Будущее»

Эзопова басня

«Скажи мне, с кем ты, и я тебе скажу, кто ты есть». Итак, некие собаки облаяли караван. По справедливости нужно сказать, что ни один из этих псов никак не пригодился бы в караване. Разве не замечательно, что вся темная стая подобралась так явно и по такому естественному подбору, что ни одного животного из них вы и не могли бы приобрести себе. Есть в них и маленькие кривоногие рыжие собачонки, есть и пегие кобеля, есть и черные слюноточивые ублюдки, есть и колченогие, есть и бесхвостые. Казалось бы, выбор немалый. Но эта внешняя разница чисто кажущаяся. Внутренний смысл всей этой своры очень единообразен. Та же подлость, та же жестокость и кровожадность, та же увертливость и лживость всех вывертов. Разве не удивительно, что сбежалась свора от разных концов, и кормленые, и оголодавшие, и борзые, и колченогие – по звериному инстинкту сбежались многие, и лают они на проезжих, как по заказу. Думает путник, кто же и каким способом собрал всю эту вшивую команду? Почему же непременно какие-то уроды, запятнанные кровопролитием и всяким обдирательством, должны собраться в одну свору и задравши хвосты бегать по деревне? Как будто и время сейчас далеко не весеннее. Как будто и коты на крышах еще не начали серенады, а кудластая свора уже спущена и бегает, рыча и тявкая. И как это случилось, что ни одной мало-мальски породистой собачонки не пристало к оголтелой стае. Есть же такие законы в природе, по которым как в человекообразном, так и в животном царстве «рыбак рыбака видит издалека». Давнишние трактаты о естественном подборе недалеки от истины. Правда, иногда «в семье не без урода», но чаще всего «яблочко от яблони недалеко падает». А если заведется в стволе дерева червивость, то и плоды такого дерева гнилы.

Одни ямщики любят ответить на собачий лай лихим кнутом, а другие ухмыльнутся – "пусть себе горло дерут". Но коли попадется шавка под пристяжную, ямщик только скажет – "достукалась бестия".

"Бестия" слово латинское. Значит оно "зверь", "животное". Много оно избродило по свету, ибо в самых разных обстоятельствах требовалось это обозначение. Животность и звероподобность не раз поражали человеческое мышление. Всевозможными способами человечество пыталось отделаться от звериных инстинктов. Худшие из человеческих состояний именно отмечались наименованием звериности и животности. Говорят, что лишения и страдания очищают человеческое сознание.

Спрашивается, какие же еще страдания нужны? Какие же еще лишения должно претерпеть человечество, чтобы отрешиться от низкой животности. Кто-то говорит, что еще какие-то катастрофы должны пронестись над затуманенной нашей землею. Некто утверждает, что какие-то острова должны провалиться, какие-то новые моря должны возникнуть, но какие же размеры этих новых водных пространств должны быть, чтобы люди серьезно об этом задумались? Плачевно подумать, что люди так легко привыкают даже к самым ужасным положениям вещей. Точно бы требовалась какая-то ускоренная прогрессия воздействий, чтобы современное мышление озадачилось и помыслило о путях ближайшего будущего.

Говорят, что многие из современной молодежи прежде всего смотрят в газетах на страницу спорта и кинемо. Говорят, что многие затруднятся в перечислении самых выдающихся философов, а в то же время безошибочно перечислят бойцов и борцов и звезд фильмы. Может быть, это и не совсем так, но рассказы профессоров и школьных преподавателей заставляют задуматься о современном течении мысли. Так же точно все это заставляет помыслить, что же именно толкнуло теперешнее поколение на такие крайности. Кто читал о последних годах Римской империи или Византии, тот с изумлением мог бы найти многие параллели. Среди них бросится в глаза необыкновенное устремление к цирку, к гладиаторам, конским гонкам и ко всяким условным призам. Разве и теперь каждая деревня, а скоро каждая улица, не будет иметь свою королеву красоты, или свою замечательную руку, или ногу, или свой особенный волос? Точно бы ничем другим не может вдохновиться человеческое воображение, а в то же время неразрешимая механическая проблема загромождает течение прогресса.

Все государства, все учреждения, все частные лица живут вне бюджета, лишь умножая какой-то общеземной долг. Эта материальная задолженность не ограничится одними земными механическими условиями – она перейдет в другую, гораздо более опасную задолженность, и если планета окажется духовным должником, то этот страшный долг может быть тяжким препятствием всего преуспеяния.

"Собаки лают – караван идет", – так говорит оптимизм, а пессимизм вспоминает, как стаи озверелых собак пожрали часового у порохового погреба. Остались от него винтовка, тесак и несколько пуговиц. И каждый прохожий мог после случившегося беспрепятственно поджечь этот погреб и наделать непоправимый вред. Но будем следовать по путям оптимизма и примем каждый собачий лай как знак того, что движется нечто новое, полезное, неотложно нужное. Иногда даже горчайшие знаки будут лишь тем естественным подбором, который во благо строительства все равно должен свершаться. Особенно ужасны чудовища, когда они скрыты во тьме, но когда так или иначе они вылезают к свету, то даже самые их безобразные гримасы перестают быть страшными. Знать – это уже будет преуспевать.

22 Декабря 1934 г.

Пекин

Н. К. Рерих. «Нерушимое». Рига, 1936

Бесстрашие

Наука, если она хочет быть обновленной, должна быть прежде всего неограниченной и тем самым – бесстрашной. Всякое условное ограничение уже будет свидетельством убожества, а тем самым станет непреоборимым препятствием на пути достижения.

Вспоминаю один разговор с ученым, который настолько хотел быть защитником новой науки, что даже старался унизить значение всех древних накоплений. Между тем именно каждый молодой представитель новой науки должен быть прежде всего открыт ко всему полезному и тем более к тому, что уже засвидетельствовано веками. Всякое отрицание уже противоположно творчеству. Истинный творец прежде всего не понижается до отрицания в своем светлом, постоянном поступательном движении. Творец и не имеет даже времени на осуждение и отрицание. Процесс творчества совершается в неудержимой прогрессии. Потому-то так больно видеть, когда в силу каких-то предвзятостей и суеверий человек запутывает сам себя призраками. Лишь бы не подумали, что ученый становится старообразным – боязливый человек готов предать анафеме или забытию самые поучительные накопления древнего опыта.

Именно свободная, неограниченная наука опять открывает человечеству многие, давно забытые полезные находки. Фольклор снова идет рука об руку с нахождениями археологии. Песня и предание подкрепляют пути истории. Фармакопеи древних народов опять оживают в руках пытливого молодого ученого. Никто не скажет, что всякая древняя фармакопея может быть дословно переменена. Ведь многие иероглифы написаний условно символичны. Само значение многих выражений затерялось и изменилось в веках. Но опытность тысячелетий тем не менее дает неограниченное поле для полезных изысканий. Так многое забытое должно быть вновь открыто и благожелательно истолковано языком современности.

Обращаясь к археологии, мы видим, что многие раскопки последних лет изумляли нас изысканностью смысла и форм многих, даже частичных остатков. Эта изысканность, утонченное изящество давних веков еще раз напоминает, с каким заботливым, почтительным вниманием мы должны прикасаться к этим заветам древности. Мы мечтаем о забытых лаках, об утраченной технике обделки камней, о неясных для нас способах сохранения веществ. Наконец, мы не можем не прислушаться ко многим старинным способам излечения таких бичей человечества, которые именно устрашают и посейчас. Когда мы слышим и убеждаемся в том, что старинные методы благотворно применяются в лечении некоторых форм рака или туберкулеза, или астмы, или сердечного заболевания, то разве не долг наш оказать полное доброжелательное внимание этим отзвукам стародавней накопленной мудрости?

Ограниченный нигилизм прошлого века не должен иметь места в кругозоре молодых ученых. Лишь убогое мышление могло бы отрезать и загромождать поступательные пути. Решительно все, что может облегчать эволюцию, должно быть приветствовано и сердечно осознано. Все, что может служить на пользу развития человеческого мышления, – все должно быть и выслушано, и принято. Безразлично, в какой одежде или в каком иероглифе принесется осколок знаний. Благо знания во всех краях мира будет иметь почетное место. В нем нет ни старого, ни молодого, ни древнего, ни нового. В нем совершается великая неограниченная эволюция. Каждый затрудняющий ее будет исчадием тьмы. Каждый посильно содействующий ей будет истинным воином, сотрудником Света.

23 Декабря 1934 г.

Пекин

"Нерушимое"

Зовы пустыни

Стих Иосафа-Царевича о пустыне

 
О, прекрасная пустыня.
Пришли, мя в свою пустыню,
Яко мати свое чадо,
Научи мя на все благо.
В тихость свою безмолвную,
В палату лесовольную,
Любимая моя мати,
Потщися мя восприяти.
Всем сердцем желаю тя.
На царские си палаты златы
Не хощу взирати;
Покоев светлых чертоги,
Славы и чести премноги
Бегаю, яко от змия.
Пустыня моя, приими мя,
Суетного, прелестного,
Века сего маловременного;
Своя младые лета
Отвращу от всего света.
О, прекрасная пустыня,
В любви своей приими мя,
Не устращи мя своим страхом.
Да не в радость буду врагом.
Пойду я в твои лузи эрети
Различные твоя цветы.
О, дивен твой прекрасен сад,
И жити в тебе всегда рад.
Древа ветки кудрявые
И листвие зеленое
Зыблются малыми ветры,
Пребуду аде своя лета,
Оставлю мир прелестный,
И буду аки зверь дикий,
Ин во пустыне бегопш,
День и нощь работати.
Сего света прелести
Душу хотят в ад свести,
Вринути в пропасти темны,
В огненны муки вечны;
Всегда мя враг прельщает,
Своя сети поставляет.
И како начну плаката,
Умильно звати и рыдати. —
Милостивый Мой Боже,
Уповаю на тебе аз,
Скитаюся в сей пустыни,
В дальней и дальней пустыне,
Но аз к тебе прибегаю
И жити в тебе желаю.
Мене грешного соблюди,
От вечные муки мя избави —
О, Христе всех, мой
Царю, Всегда тя благодарю,
Мене грешного соблюди,
От мук вечных изми же
Небесного царствия,
Радости и веселья
Со святыми причти, мя
Во вся веки веков, Аминь.
Стих об Иосафе-Царевиче
Из пустыни старец
В царский дом приходит.
Он принес с собою,
Он принес с собою
Прекрасный камень драгий.
Иосаф-царевич
Просит Варлаама.
Покажи сей камень,
Покажи сей камень,
Я увижу и познаю цену его.
Царевич дивился
Одежде пустынной,
Варлаам сказует,
Варлаам сказует,
Что в пустыне не без скуки жить всегда.
Остался царевич
После Варлаама.
Завсегда стал плакать,
Завсегда стал плакать,
Не хощу я пребывати без старца.
Удобь же ты можешь
Солнце взять рукою,
А сего не можешь,
А сего не можешь
Оценити во вся веки без конца.
О, купец премудрый!
Скажи мне всю тайну,
Как на свет явился,
Как на свет явился
И где ныне пребывает камень той?
Пречистая Дева
Родила сей камень,
Положен во яслях,
Положен во яслях
И прежде всех явился пастухам.
Он ныне пребывает
Выше звезд небесных;
Солнце со звездами,
А земля с морями
Непрестанно славит Бога завсегда.
Оставлю я царство
И иду в пустыню.
Взыщу Варлаама,
Взыщу Варлаама,
И я буду светозарен от него.
Пустыня любезна,
Доведи до старца,
И я ему буду,
И я ему буду
Служить верно, как отцу.
Молю тебя, Боже,
Преслодкий Исусе,
Даждь мне получити,
С Варлаамом жити
Во вся веки без конца.
Сказала пустыня
Отроку младому:
Горько во мне жити,
Горько во мне жити,
Всегда быть в молитве и посте.
 

Около имени Святого Иосафа-Царевича Индийского собралось много трогательных стихир с зовами о пустыне. В далекой тайге, в лесах непроходных, на берегах светлых озер сложились многие сердечные зовы. Недалек от них и град Китеж, и все белые грады. Для вдохновенных сочинителей стихир пели свои небесные напевы и птицы Сирины и Алконосты. Где-то далеко стояли обители Синайской пустыни и звучали трогательные заветы Исаака Сирина о пламени вещей.

В священных напевах об Иосафе-Царевиче звучит не только утверждение, но именно и трогательность. Нам приходилось слышать эти напевы в Алтайских нагорьях. В устах пастухов звучали они как-то особенно убедительно. На цветущих пригорках сидели одинокие пастыри, и никто бы не мог сказать, сколько веков уже воспринимала пустыня те же самые благовестия о драгоценном камне, о прекрасной пустыне и о Старце премудром. Пелись эти стихиры именно на цветущих лугах, и певцы знали эту пустыню прекрасною. Ради ее несказанно вечной красоты и само уединение становилось прежде всего прекрасным. Правда, покидались чертоги, но покидались они ради пустыни прекрасной.

Много зависит от того, в каких именно условиях первый раз услышать какую-то весть. Может быть, если бы услышать стих о Царевиче Иосафе в шуме и звоне городском, он не уложился бы так просто убедительно, как среди пустынных и цветущих нагорий. Ему не мешало залегшее стадо, ему были близки цветики, нарванные пастушонком. Сама ивовая, с нарезанной корой, палочка – этот легкий пастушеский посох не был оружием, но был легким и приятным другом путника-пастуха. И среди ночи, когда загорался маленький пастушечий огонечек, пустыня не становилась ужасной, ибо знали пастухи о том, что она прекрасна.

В скрынях народной мудрости сохранено и посейчас так много убедительно прекрасного. Конечно, это прекрасное нуждается и в убедительных напевах, требует и той величественной обстановки, где оно зародилось. Где слушали эту песню не только стада, но и цветы, и камни. Может быть, как в старой балладе, камни заключали слова проповедника своим мощным "Аминь". Всегда, когда противополагается красота природы очарованию города, то не вспомнится ли уход Царевича Иосафа от чертогов в пустыню прекрасную.

24 Декабря 1934 г.

Пекин

«Рериховский вестник». СПб, 1992, № 4

Великое наследие

Почти сорок лет тому назад довелось обратить внимание на замечательные по стилизации своей скифские древности и родственные им в духе, так называвшиеся тогда чудские бляшки. Тогда еще скифские древности понимались лишь как перетолкование греческого классического мира, а чудские древности относились к чему-то просто примитивному. Сам животнообразный романеск казался просто романтическим средневековьем.

Помню, как когда в одном из художественных журналов мы указали на необыкновенный стиль этих животных композиций, то один писатель Ф., считавший себя очень изысканно современным, посмеялся над этим, не находя нужным серьезно полюбоваться и обсудить такие замечательные находки.

С тех пор много воды утекло. Появилась целая наука о "зверином стиле". Самые замечательные ученые обратили внимание на эти наследия великих путников и отдали должное внимание этим необыкновенным стилизациям. Действительно, как это ни странно, но великие кочевые народы оставили по себе целое сокровище, так близкое художественной концепции нашей современности. Думаю, что сейчас никакой писатель, мыслящий себя образованным, уже не станет смеяться над столь выразительными и богатыми в композиции бронзовыми фигурками. Наоборот, и современный художник и археолог придут в одинаковое восхищение, наблюдая эти изысканнейшие формы животнообразного царства. От средневековых химер и бездонно вглубь, может быть, к самым пещерным рисункам протянулось ожерелье богатого народного творчества. И в бронзе, и на скалах, и на остатках тканей народы, носившие столь разнообразные наименования, запечатлевают свою фантазию. С каждым годом все новые области присоединяются к этим открытиям. После Кавказа и Минусинска находки Средней Азии, Гималаев, Тибета, а теперь Ордоса, Алашани и других монгольских местностей, дают новые и блестящие нахождения. Только что мы видели и интересную книгу Андерсона, а также блестящее собрание ордосских бронз, находящееся в Пекине у миссис Картер. Некоторые формы из этого разнообразного собрания перенесут нас и на Урал, и в Пермь, и в Минусинск, и в Луристан, оживляя пути великих насельников. Можно было вновь порадоваться, любуясь замечательными стилизациями горных козлов, оленей, леопардов, птиц, змей и других реальных и фантастических существ.

Видно, что это народное творчество было не только связано ритуальными надобностями. Легко можно усматривать широкую композиционность, входившую во все украшение жизни. Особенно это делается очевидным, когда Козловым были найдены в курганах Монголии остатки ткани с теми же богатыми животнообразными орнаментациями. Эта потребность разнообразного украшения жизни показывает, насколько эти народы носили в себе настоящий потенциал неистощимой фантазии. Ведь это не были греческие подделки под определенный стиль, это были народные непосредственные выражения, изливавшиеся из эмбрионов творчества. Потому можно понять, почему и дальнейшее творчество как тех же народов, так и их наследников, дало много незабываемых памятников искусства и большие страницы истории. Само передвижение подобных народов показывает ненасытную устремленность. От океана до океана, через все препоны и трудности, шли путники воображенного града. Тоска по светлому Китежу, неугомонное хождение в Беловодье [57]57
  У русских староверов – Страна Обетованная.


[Закрыть], поиски святого Грааля, не от тех ли исканий, когда наблюдательный проникновенный взор, восхищаясь богатствами царств природы, звал неутомимо вперед.

Было бы малым решением предположить, что эти путники механически выталкивались народностями, восстававшими позади. Правда, незабвенный Тверитянин восклицал: "И от всех наших бед уйдем в Индию", куда он все-таки и ушел и, подкрепившись светом путешествия, вернулся назад, овеянный чудесною опытностью. Конечно, эти "беды" Тверитянина не были только бедами физическими. Конечно, его духовное начало начало бедствовать от каких-то несоответствий. Сердце его вне узкопрактических соображений подсказало ему путь необычный и оздоровляющее движение. Этими поисками оздоровляющих движений, конечно, объясняются даже и движения целых народов. От движений народы не уставали, не ослабевали, но в расширении кругозора накопляли богатство воображения.

Действительно, воображение есть не что иное, как заработанный, накопленный опыт. Чем больше изощрялся глаз и ум, тем многоцветнее загоралось творчество. Богатство так называемого "звериного стиля" именно является одним из неутомимо накопленных сокровищ. Как мы говорили, оно не только потребовано какими-то ритуалами. Оно широко разлилось по всей жизни, укрепляя и дальнейшее воображение к подвигам бранным и созидательным.

Химера Парижского собора – разве не напоминает она о пространствах Ордоса или о Тибетских нагорьях, или о безбрежных водных путях Сибири? Когда богато-творческая рука аланов [58]58
  Ираноязычные племена, обитавшие во 2–1 вв. до н. э. в Причерноморье и на Северном Кавказе.


[Закрыть]украшала храмы Владимира и Юрьева-Польского, разве эти геральдические грифоны, львы и все узорчатые чудища не являлись как бы тамгою далеких азиатских просторов? В этих взаимных напоминаниях звучат какие-то духовные ручательства, и никакие эпохи не изглаживают исконных путей.

Люди думают о каких-то новых определениях. В условном наименовании Евразии они хотят выразить еще одно богатство сочетаний. В геральдическом единороге вспоминается однорогая тибетская антилопа, и франкская Мелюзина перенесет вас к Гондарвам [59]59
  Гондарвы (Гандхарвы) – в древнеиндийской мифологии группа полубогов, в послеведической мифологии они, как и другие полубоги, могут быть враждебны людям.


[Закрыть]Индии. При этом будет звучать богатство воображения, заработанное в героических поединках на далеких путях.

Многие названия несоответственны или незаслуженны. Так и само наименование "звериного стиля" внешне односторонне. Он звучит для нас не одними звериными формами, но именно своим творческим богатством и своеобразием стилизации. Какое-то другое, более существенное по глубине определение заслуживает этот стиль, выросший из жизни, как чудесная сказка импровизации хожалого баяна. Звериность не будет внутренним признаком этого стиля. Его художественное благородство и богатство просят какое-то более выразительное определение. Наверное, такое определение, а может быть, и не одно, будет найдено по мере накопления новых открытий.

В истории человечества поучительно наблюдать знаменательные волны открытий. Нельзя сказать, чтобы они зависели лишь от случайно возбужденного интереса. Вне человеческих случайностей точно бы самые недра земли в какие-то сужденные сроки открывают тайники свои. Как бы случайно, а в сущности, может быть, логически предуказано, точно бы океанские волны, выбрасываются целые гряды знаменательно одноподобных находок. Так и теперь, после Венгрии, после Кавказа и Сибири появились прекрасные находки Луристана, среднеазиатских пространств, а теперь и Алашани и Ордоса и, вероятно, многих других как бы предназначенных местностей.

Знаки великих путников выступают не случайно, и потому особое внимание к ним тоже далеко от случайности. Словно бы недра земли раскрываются и поучают, когда нужно, богатствами, накопленными ушедшими племенами. Великие путники оставляют знаменательные знаки.

24 Декабря 1934 г.

Пекин

"Врата в Будущее"