Текст книги "ЧЕРТЫ НАРОДНОЙ ЮЖНОРУССКОЙ ИСТОРИИ"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Правление Святополка было во всех отношениях тягостно для народа: кроме беспрестанных поражений от половцев, народ терпел от корыстолюбия князя и его подначальных должностных лиц. Сначала он окружил Себя пришедшими с ним туровцами, которые были чужды киевлянам и думали о своей выгоде; в чужом городе они привязаны были к одному князю, а не к земле; когда князь обжился в Киеве, около него группировались и киевляне; делаясь боярами, то есть людьми знатными и богатыми. Как пришельцы, так и бояре-киевляне налегали тягостию на народ; извлекая из него выгоды и себе, и князю, – отдали торговлю в руки жидов. Какой необузданный произвол допускал себе князь, его дети и бояре – видно из рассказа о печерском иноке, которого истязали по доносу, будто бы он нашел сокровище. Народ должен был поневоле терпеть и в противном случае бояться худшего. Половцы терзали страну; если бы князя прогнали, то он ушел бы, конечно, к половцам: на дочери хана половецкого он был женат; и тогда было бы еще хуже; те, которые решились бы надеяться на иного князя, сами подверглись бы гибели, и край подвергся бы пущему разорению, как это уже было тогда, как прогнали отца Святополкова.

Но когда умер Святополк, негодование, при его жизни таившееся, вспыхнуло. Жадный и жестокий князь успел составить партию. Это были бояре и дружина, жившие под крылом его на счет народа. Иудеи – торгаши и ростовщики, а также и между духовными и монахами были сторонники его: он строил церкви, основывал монастыри, построил один из важнейших монастырей – Михаила, названный потом Златоверхим. Тогда, по духу времени, растолковано и затмение, бывшее за месяц до его смерти предзнаменованием великого несчастия – кончины князя: говорили, что это знамение не на добро. На погребении его плакали бояре и дружина; было чего им плакать, когда они лишались своего благодетеля и покровителя, и видели мрачные лица народа, чувствовавшего, что пришла пора расплаты. Вдова князя думала умилостивить господа бога о душе грешного супруга, раздавая милостыню монастырям, попам и убогим. Была до такой степени эта милость щедра и обильна, яко дивитися всем человеком, яко такой милости никтоже может створити. В порыве благочестия княгиня хотела зле собранное добре расточить, облегчая между прочим и судьбу тех нищих, которые повергнуты были в нищету корыстолюбием правителя, которому на награбленные у них деньги вдова думала купить спасение души. На другой день, 17 апреля 1113 года, собрались киевляне на вече и приговорили звать Владимира на княжение. Желание иметь его князем оправдывалось и тем, что он имел родовое право на стол отец и деден, ибо его отец был князем киевским. Но Святополк имел сына, и его сын мог также прийти на стол отец и деден. Таким образом, здесь наследственное достоинство служило только освящением народному праву, и последнее употребляло его различно. Владимир сначала отказывался. Тут, кажется, была та причина, что Владимир хотел уклониться от суда над теми, которые были обречены уже на кару народом: как князь, он должен был судить их; он расчел, что он или наживет тогда себе врагов, или не угодит народу, если станет охранять тех, которых народ невзлюбил, и лучше предоставил народу расправиться с нелюбыми себе по своему желанию прежде чем он, Владимир, прибудет. По русскому обычаю те, которые были виновны против народа, отдавались на поток, то есть на разграбление: таким образом ограбили жидов, ограбили двор Путяты тысячского[92]92
  Путята Вышатич (? – не ранее 1113) – воевода, тысяцкий (начальник городского ополчения, городской судья) в Киеве во время княжения Святополка Изяславича (1093–1113). Участник Витичевского съезда 1110 г., а также борьбы против половцев.


[Закрыть] и сотских. Тут, чтоб предотвратить дальнейшие сцены народной мести, некоторые киевляне послали снова просить Владимира прибыть поскорее, потому что иначе – писали к нему простодушно – пойдут на ятров твою и на бояр и на монастыре, и будеши ответ имел, княже, – оже ти монастыре разграбят.

Христианство, как мы говорили уже, в числе коренных понятий гражданских вносило к нам неприкосновенность монастырей, неподлегание их светскому суду. Хотя народ и ощущал страх пред святостию обителей, но не до такой степени, чтоб этот страх мог остановить разгар народного суда. Святополк грабил народ и раздавал монастырям. Ограбили жидов, ограбили тысячского и сотских – это значит воротили то, что несправедливо было захвачено; надобно было и монастыри грабить: и у них было неправедно собранное имение. Но духовные говорили, что всякое посягновение на святые обители повлечет божие наказание над народом и всею страною. Людям рассудительным следовало предохранить монастыри и спасать тем самым страну и народ от божия гнева за святые обители, если б они пострадали. Так в то время слагались понятия.

Когда Мономах вступил в Киев, это был день искренней радости. Народное восстание улеглось. Любимый народом князь собрал киевлян, составлен был охранительный для народа закон о резах: постановлено было, что ростовщик может брать только три раза проценты, а когда уже возьмет столько, сколько стоит самый капитал, то не может брать более процентов.

Володимир Всеволодович по Святополце созва дружину свою на Берестовом,[93]93
  Берестова – княжье село недалеко от Киево-Печерской лавры. В Берестове находился загородный дворец великого князя киевского Владимира Святославича, который здесь скончался. В последующие годы в Берестове жили Ярослав Мудрый, Святослав Ярославич, Всеволод Ярославич и Владимир Всеволодович Мономах. В 1091 г. княжеский дворец сожгли половцы, в 1113 г. он был отстроен. Во второй половине XI в. в селе была сооружена церковь Спаса на Берестове.


[Закрыть]Ратибора Киевского тысячского, Прокопию Белогородского тысячского, Станислава Переяславского тысячского, Нажира, Мирослава, Иванка Чюдиновича Ольгова мужа, и уставили до третьего реза, оже емлет в треть куны: аже кто возмет два реза, то взяти ему исто, паки ли возмет три резы, то иста ему не взяти. Позволительный процент был 10 кун на гривну, В этом деле заинтересованы были жители Переяслава и Чернигова, ибо из Переяслава был тысячский н от Ольга, следовательно, из Чернигова. Это понятно, ибо Чернигов должен был находиться в непосредственном коммерческом отношении с Киевом и, следовательно, там должны были отзываться плоды сильной лихвы. Должно думать, что этому же времени принадлежит составление и других статей, следующих за этой в «Русской правде», именно о купцах, о долгах и закупах.

Стечение обстоятельств усложняло вопросы. Частые войны и нашествие половцев разоряли капиталы; являлись неоплатные должники, являлись под видом неоплатных должников и плуты. Откуда процентщина развилась в Киеве, поясняет следующая за тем статья: Аже который купец кде любо шед с чужими кунами истопиться, любо рать возмет или огнь, то ненасилити ему: ни предати его. Таким образом, открывается, что когда одни рисковали, подвергали опасностям дом, жизнь и имение, другие давали им деньги на проценты. У кого были деньги, те не отваживались ими рисковать и предпочитали брать проценты, оставаясь в Киеве; находились предприимчивые, которые занимали деньги у других и подвергали себя труду и риску, конечно, надеясь приобрести себе значительные выгоды; другие же служили в роде комиссионеров у купцов, брали у них товар и, не платя за него денег, торговали им, а выплачивали после. Проценты более и более возвышались; пускать деньги в торговый оборот капиталистам становилось более и более опасно; бравшие у них взаймы деньги подвергались несчастиям и потерям, не получали выгод, а проценты считались за ними и нарастали; возвышались вместе с тем и цены на товары, и народ терпел от дороговизны. При множестве неоплатных должников юридические понятия должны были спутаться, возникали частью обманы. И вот, при Владимире, разрешили этот вопрос. Положили различие между тем купцом, который действительно потеряет от рати или от непредвиденных бедствий, как-то: от воды или от огня, и между тем, который пропиется оли пробиется и в безумии чюжь товар испортит. В слове «пропиется» встречаем обычное качество русского народа, а в слове «пробиется» оказывается, по-видимому, то обстоятельство, что пьяницы-гуляки затевали ссоры, драки и потом принуждаемы были платить виры и продажи. Тут нельзя было отговариваться чужим имуществом: требовали сейчас же виры и брали у виновного что ни находили. До этого времени, видно, смотрели прямо: кто задолжал, тот заплати тем, что есть; но частые несчастия должны были изменить взгляд. И вот установили, чтобы при несостоятельности купца принимать во внимание, от какой причины он несостоятелен: в случае уважительных причин он, однако, не избавлялся, при всем том, от платежа процентов по условию. Вместе с этим некоторые брали капитал по частям у разных лиц, и нередко князья участвовали в доле и отдавали свои капиталы в торговлю: это было нечто вроде компании, которая препоручала одному торговую деятельность за всех. Так представляется дело. В случае несостоятельности торговца, набравшего у других капиталы, суд над ним производился публичный: его вели на торг или продавали имущество его. До Владимира Мономаха было в обычае, что те, которые прежде других давали банкроту свой капитал, имели право на преимущественный пред другими возврат своего достояния; но теперь постановили, что уже не первый по времени имеет преимущество, а во-первых – гость, во-вторых – князь. Вот в этом изменении можно заметить, как прежние понятия равенства личных прав уступают составлявшемуся понятию о первенстве. Личность князя начала выступать уже в том образе, в каком впоследствии явился у нас казенный интерес, хотя еще княжеское достоинство не успело стать на царственную ногу. Есть еще лицо, имевшее в этом случае первенство пред самим князем: это гость, из иного города или чужеземец; он дает товары не зная, что покупатель уже задолжал многим. Это, конечно, установлено как в тех видах, чтоб не отогнать, но привлекать в Киев иноземных торговцев, так и по чувству справедливости, ибо, действительно, тот, кто приезжал в Киев из других стран, мог не знать обстоятельств того, кому доверял. В статье, касающейся этого предмета, кажется, следует понимать дело так, что гость имеет преимущество пред самим князем (см. текст «Русской правды» Калачова, стр. 32). Вместе с развитием вопросов о долговом обязательстве возникли вопросы о наемных людях, закупах, которых решение в «Русской правде», очевидно, принадлежит временам Владимира Мономаха. Набеги половцев, дороговизна, процентщина, корыстолюбие князей и их чиновников – все способствовало тому, чтобы масса нищала, а немногие частные люди обогащались. Обедневшие не в силах были прокормить себя по причине дороговизны; разоренные от половцев, оплакивая томящихся в плену домашних, шли в наемники к богатым. Но тут, как следовало, должны были возникнуть недоразумения. Вероятно, много было взаимных жалоб, и они-то привели к составлению статей и законоположению для охранения тех и других. Видно, что, с одной стороны, эти закупы, взяв деньги от господина, давали иногда тягу; а с другой стороны, господа взваливали на них разные траты по хозяйству и на этом основании утесняли. Закон позволяет закупу идти жаловаться на господина к князю или к судьям, определяет возрастающую, по степени важности, за обиды и утеснения закупа пеню в его пользу от господина, охраняет его от притязания господина в случае пропажи какой-нибудь вещи, когда в самом деле закуп не виноват; но, с другой стороны, предоставляет его телесному наказанию по воле господина, если закуп действительно виноват: оже господин бьет закупа про дело его – без вины есть, и в случае побега угрожает ему полным рабством: оже закуп бежит от господина – то обель. Кроме закупов, служивших в дворах у господ, были закупы ролейные, поселенные на землях и обязанные работою владельцу; иные получали плуги и бороны от владельцев – это также показывает обеднение народа, ибо, как видно из «Русской правды», не было ни в праве, ни в обычае, чтобы такой закуп или полевой работник непременно получал орудия от владельцев.

Из этого видно, что тогда землевладельцы, обедневши, лишенные всяких средств к свободному труду, принуждены были наниматься в работники, и такие работники и закупы попадали в чрезмерный произвол владельцев. Владельцы посылали их на работы и придирались к тому, что они не берегут орудий; обвиняли их, когда у них случались покражи, и клали им это в счет платы; таким образом, бедняки находились в неисходном положении – вынужденные быть всегдашними рабами, зависящими от произвола сильных; наконец, владельцы даже продавали их в рабство, пользуясь своей силой. Все это при Владимире Мономахе предотвращается. К этому периоду нашего законодательства должны, как кажется, относиться и многие постановления, определяющие положения рабов (холопов); потому что во всех списках статьи, определяющие значение холопов, поставлены после статей, определенных Владимиром: очевидно, что так как многие, пользуясь бедностью народа, обращали в рабство служивших у них закупов или свободных людей, то и возникла необходимость определить: что такое холопство, кто должен был считаться вольным. Конечно, по юридическому понятию, известный взгляд существовал и до того времени; теперь он вошел в законодательство с прежних обычаев. Холопство обельное признано трех родов: первый вид был покупка, – иногда продавался человек сам в холопы добровольно: в таком случае согласие покупаемого объявлял ось пред свидетелями – послухы поставит; другой покупал рабов у господ, но непременно при свидетелях, и давал задаток, хотя малый (ногату), в присутствии самого получаемого холопа. Второй род холопства сообщался принятием женщины рабского происхождения в супружество без всякого условия – факт замечательный, показывающий, что были случаи, когда женщины избегали рабства выходом в замужество; без сомнения, это были частые случаи и потому-то оказалось нужным установить правило. Наконец, третий род холопства – если свободный человек без всякого договора сделается должностным лицом у частного человека: тивунство без ряду, или привяжет ключ к собе без ряду… Таким образом, служба лицу сама по себе уподоблялась рабству: иначе непременно нужно было условие; это, вероятно, произошло оттого, что, во-первых, многие холопы избегали рабства, как скоро брали на себя должность; во-вторых, что свободные люди, приняв должность, позволяли себе разные беспорядки и обманы, и, за неимением условий, господа не могли искать на них управы. Отношения усложнялись и требовали условий и договоров. Только исчисленные здесь люди могли быть холопами, прочие – не холопы: в даче не холоп (т. е. если дали ему в долг), ни по хлебе роботят (если и за хлеб работает), ни по придатьце (?); но всякий, кто взял в долг, может отработать то, что получил, и отойти. Замечательно, что по всем статьям «Русской правды» не делаются более холопами военнопленные, – об этом уже нет речи.

Бегство холопов было обыкновенным явлением, как и в последующие времена, а потому и в этот период возникли также постановления относительно их поимки. Беглые холопы обыкновенно находили себе убежище у других господ, которым служили, будучи обязаны им приютом, а когда эти новые господа начинали с ними обращаться строго, – убегали от них и искали иных. Для предотвращения этого постановлено: тот платил, кто, зная беглого холопа, даст ему хлеб или укажет путь, и напротив, – устанавливалась плата в награду за поимку и задержание беглого холопа. Были случаи, когда господа доверяли своим холопам разные дела и посылали их торговать. Таким образом, холоп был тесно, юридически, связан с господином и был членом его дома, так что за него господин отвечал. В случае, если бы холоп занял денег и заимодавец знал, что занимает холоп, то он давал не холопу, а господину, и господин обязан был или заплатить то, что взял холоп, или лишиться холопа; точно такое же правило наблюдалось и тогда, когда холоп был пойман в воровстве: господин отдает холопа тому, у кого он украл, или выкупает его, платя цену украденного.

Холоп был поставлен ниже всякого свободного. Но положение его в это время по правам состояния, кажется, было выше, чем при Ярославе. Прежде за побои, нанесенные холопом свободному человеку, следовало убить холопа, а при детях Ярослава положено только брать куны; холоп вообще лишен был права быть свидетелем, но, в крайней необходимости, можно было ссылаться на такого холопа, который занимал у своего господина должность…

Во времена Владимира и сына его Мстислава (1113–1125 гг.)[94]94
  Здесь ошибка: в 1113–1125 гг. великим князем киевским был Владимир Всеволодович Мономах, а его сын Мстислав Владимирович княжил в 1125–1132 гг.


[Закрыть] мало представляется живых сторон народной жизни в Южной Руси; по крайней мере, в наших летописях они как бы скрадываются под иными событиями. Вообще, вероятно, народ, несколько успокоенный рукою Мономаха, менее испытывал страданий и внешних и внутренних. Впрочем, в 1124 году было бездождие, которое, естественно, должно было повлечь скудость; был и сильный пожар в Киеве. В эти два княжения совершалось заселение Южной Руси переселенцами.

Нам неизвестны обстоятельства вступления на великокняжеский стол сыновей Мономаха, одного за другим, но здесь не руководило право наследства после отца. По смерти Мстислава сделался князем не сын его, а брат – верно по желанию киевлян; но тут в Южной Руси начались сумятицы, имевшие печальное влияние на судьбу народа. Начал дело черниговский князь Всеволод.[95]95
  Всеволод II Ольгович (?—1146) – великий князь киевский (1139–1146), сын черниговского князя Олега Святославича, родоначальник княжеской династии Ольговичей. В 1115–1127 гг. княжил в Новгород-Северском, в 1127–1139 гг. – в Чернигове. Опираясь на половцев, вел борьбу с представителями киевской династии Мономаховичей за земли Южной Руси. В 1139 г. захватил Киев. Разжигал и умело использовал княжеские междоусобицы, чтобы удерживать за собой великокняжеский престол. После его смерти киевляне восстали и изгнали Ольговичей из Киева.


[Закрыть] Дикий, необузданный, он еще прежде, в Чернигове, напал на своего дядю Ярослава, дружину его истребил и выгнал его. Мстислав, хотевший помочь изгнанному Ярославу и наказать Всеволода, оставил это намерение по просьбе андреевского игумена Григория, уважаемого по своей святой жизни: он убедил его не поднимать войны. Конечно, у Всеволода черниговского была сильная партия в Черниговской земле, когда надобно было опасаться войны. Мстислав жалел потом, что послушал игумена.

С преемником Мстислава, Ярополком, который, как кажется, был человек слабый, Всеволод вступил в борьбу. Поводом было то, что брат Ярополка, ростовско-суздальский князь, требовал себе Переяславль и отдавал Ярополку Ростов и Суздаль. Эта борьба князей причинила народу разорения. Сначала Ярополк с киевлянами пленил около Чернигова села и загнал людей в Русскую землю. Потом, в отместку, Всеволод, видя, что приходится ему бороться не с одним русским князем, но и с другими детьми Мономаха, призвал половцев. Вопрос так запутался, что дети Мстислава, племянники Ярополка, недовольные дядей, пристали к Всеволоду. Половцы напали на Переяславскую страну, избивали людей по пути, жгли селения, дошли до Киева, – в виду Киева на левой стороне зажгли городок, хватали людей в плен, других убивали; люди бросались спасаться на другой берег и не успевали, потому что тогда таял лед на Днепре. На другой, 1136, год опять Всеволод с братией своею осадил Переяславль, вступил в битву на реке Сулое, потом подходил к Киеву. Эти походы сопровождались разорением селений и пленом людей. Князья мирились и опять начинали междоусобие. Ярополк вошел с войском киевским в Черниговскую область и начал опустошать ее. Но в 1139 году черниговцы потребовали, чтобы Всеволод помирился и не бежал к половцам. Своих сил ему было недостаточно – Всеволод должен был примириться. Этот факт показывал, как междоусобия вообще поддерживались охотниками и истекали столько же из нравов народа, сколько и князей. Народ мог бы прекратить их, если бы в то же время, когда князья воевали между собою, не возбуждались и народные страсти, и удаль не тянула бы охотников на бранное поле.

Как только умер Ярополк и вошел в Киев брат его, Вячеслав, то Всеволод опять очутился под Киевом и начал зажигать дворы перед городом в Копыревом конце. Такими-то средствами он заставил себя признать князем. Вячеслав добровольно уступил. Киевляне признали Всеволода…

Новый князь привел с собою своих черниговцев и раздал им должности и городское управление. Сила его, очевидно, заключалась в черниговцах, которым льстило то, что они со своим князем делались решителями судьбы русского мира. Опираясь на эту силу, он деспотически требовал перемещения князей с места на место.

Когда в 1146 году почувствовал он близость смерти, то хотел утвердить вместо себя Игоря. Он начал просить киевлян признать его своим князем. Киевляне не терпели ни Всеволода, ни его рода, но притворились, что желают иметь его брата. Собралось вече под Угорским; целовали крест Игорю. Чтобы власть его была тверже, ему целовали особо крест вышгородцы. Вышгород, как кажется, тогда только получил значение свободного города, а прежде был пригородом Киева, и князь киевский само собою был и вышгородским; теперь напротив, Вышгород также присягает особо. Это показывает, что Вышгород достиг большей самобытности. Пока Всеволод был жив, киевляне хитрили и должны были прибегать к обыкновенной рабской уловке – притворству; но когда Всеволод умер, тотчас же собрали вече и потребовали на него Игоря. Игорь послал брата Святослава. Киевляне выговорили ему, что у них тиуны княжеские, что собирают княжеские доходы люди корыстолюбивые и дурные. Ратша ны погуби Киев, а Тудор – Вышгород, говорили они; теперь целуй крест, князь Святослав, с братом своим: кому будет обида, то ты оправляй. Святослав сошел с коня и поцеловал крест в том, что будут у них тиуны выборные по их воле. Тогда киевляне подняли на поток и Ратшу, и Тудора, и ограбили Всеволодовых мечников. Игорь послал было утишать восстание; киевляне зато пригласили вместо Игоря князем к себе сына Мстислава Мономаховича, Изяслава, бывшего тогда в Переяславле. Этого князя избрали не только киевляне и вышгородцы, но из других городов – из Белгорода и Василева, от всего Поросья и от черных клобуков было к нему призвание сделаться князем Киева и Русской земли. Здесь, сколько известно, встречаем в первый раз избрание князя всей Русской землей (землей полян) правой стороны Днепра. Видно, народ почувствовал, что может распоряжаться своею судьбою вопреки внешней силе, столь долго его подавлявшей. Пока Изяслав не подступил к Киеву, киевляне держали свое избрание в тайне от Игоря: доказательство, что у Игоря кроме киевлян была тогда чуждая черниговская дружина: как Всеволод держался приходом черниговцев в Киев, так и Игорь еще не решался довериться киевлянам вполне: ладил с ними и уступал им, но в то же время держался за чужую киевлянам силу. Эта-то нерешительность и погубила его дело. Киевляне уговорились изменить Игорю тогда, когда уже Изяслав вступил в сражение. Так и сделалось. Полки Игоря и его брата были разбиты. Сам Игорь схвачен в болоте и посажен в поруб, в подземную тюрьму. Такого понятия не было, чтобы князь, по важности своего происхождения, был изъят от грубого обращения: и с князьями в подобном случае обращались как с простыми. Порубы были так неудобны и так дурно было сидеть там, что Игорь заболел и захотел в монахи. Между тем брат Игоря, Святослав черниговский, пытался освободить брата из неволи. Открылась война в Северской области – война довольно разорительная для жителей, особенно в Новгороде-Северском. Враги больше, однако, разоряли села князей, с которыми воевали, сожигали гумна и стоги, забирали стада, составлявшие хозяйственное богатство, побрали в погребах мед в бретьяницах, железо и медь. Церкви княжеские считались тоже достоянием князей, – их грабили; а рабов княжеских делили, как скот. У Святослава взяли таким образом до 700 рабов. Между тем князья, двоюродные братья Святослава и Игоря, державшиеся стороны Изяслава Мстиславича, в надежде приобресть себе всю Черниговскую волость потом изменили ему. Киевляне, любя своего князя, как только услышали об этом, бросились с неистовством в монастырь, где был Игорь, выволокли его на вече и убили варварским образом: полуживого его тащили через торг ужем за ноги. Так как он был уже монах, то духовенство стало смотреть на это дело как на нарушение духовной неприкосновенности, и распространился слух, что над телом убитого зажигались свечи: впоследствии его причислили к святым.

Киевляне так глубоко уважали память Мономаха, что, несмотря на привязанность к избранному ими князю, не энергически воевали против дяди его, Юрия Долгорукого, князя суздальского, когда тот, соединившись с Ольговичем, стал добывать Киев себе. Киев несколько раз переходил то к Изяславу, то к Юрию. Изяслав бегал на Волынь и опять возвращался в Киев. Так продолжалось до 1154 года. В этой сумятице рушился порядок управления в Руси. Черные клобуки, торки, берендеи, инородные поселенцы своим участием решают судьбу края; с одной стороны угры, с другой поляки, с третьей половцы, приглашаемые претендентами, также вмешиваются в дела Руси; право сильного решает дело. Замечательно, когда после смерти Изяслава Мстиславича началась такая сумятица, что на княжении в Киеве не было никакого князя, то киевляне избрали первого, кто им попался из рода Ольговичей, Изяслава Давидовича,[96]96
  Изяслав Давидович (?—1162) – князь черниговский (с 1151) и великий князь киевский (1154–1155, 1157–1158, 1161); сын черниговского князя Давида Святославича. Вместе с Юрием Долгоруким вел борьбу за великокняжеский престол с потомками Владимира Мономаха.


[Закрыть] потому что совершенно без князя оставаться казалось им невозможным. Поеди Киеву, ать не возмут нас Половцы: ты ecu наш князь, поеди к нам. Но когда Юрий пошел на Киев, то Изяслав должен был уйти, и киевляне с радостию принимали Юрия. По смерти Юрия, случившейся через два года (в 1158 году), происходили такие же сцены, как и по смерти Святополка и Всеволода Ольговича. Юрий, подобно прежним князьям, привел с собою суздальцев и раздал им города и села; по смерти его всех побили киевляне, имения их пограбили; ограбили и двор Юрия, названный им раем. Уважая долго Юрия как сына любимого ими Мстислава, киевляне не в силах были сдержать своего нерасположения к суздальцам. С тех пор князья являлись в Киев по воле воинственных шаек, без наблюдения какого-либо права. Сначала Изяслав черниговский, потом Ростислав смоленский,[97]97
  Ростислав Мстиславич (?—1167) – князь смоленский (с 1127), великий князь киевский (1154, 1159–1161, 1161–1167), сын великого князя киевского Мстислава Владимировича Мономаха. В 20—40-х годах XII в. принимал участие в походах отца и братьев на половецких князей, чудь, литовцев, половцев, в 1144 и 1146 гг. – в борьбе великого князя киевского Всеволода Ольговича с галицким князем Владимиром Володаревичем. В 1149–1150 гг. поддерживал брата Изяслава Мстиславича в его борьбе с Юрием Долгоруким за киевский престол. В период между 1133 и 1150 гг. учредил в Смоленске самостоятельную епископию.


[Закрыть] брат Изяслава Мстиславича, потом сын Изяслава Мстиславича, Мстислав Изяславич;[98]98
  Мстислав Изяславич (?—1170) – князь переяславский (с 1151), волынский (с 1154), сын Изяслава Мстиславича. Принимал участие в борьбе отца с черниговскими князьями и с Юрием Долгоруким. В 1152 г. дважды наносил поражение половцам. Утвердившись на Волыни, начал борьбу за Киев. В 1160 г. занял город и посадил на великокняжеский престол своего дядю Ростислава Мстиславича. После смерти последнего (1167 или 1168) стал великим князем, продолжал борьбу с владимиро-суэдальскими князьями. В 1169 г. защищал Киев от войска Андрея Боголюбского и других князей. После падения Киева ушел на Волынь. В 1170 г. на короткое время снова овладел Киевом. Умер во Владимире-Волынском.


[Закрыть] последний, сидевший на Волыни, был призван киевлянами от себя, а черными клобуками от себя, и должен был делать ряд (условие) с теми и другими.

До 1168 года в жизни народной не видно ничего выдающегося. Южная Русь подвергалась мелким однообразным междоусобиям. В 1159 году пострадал Чернигов: окрестности его были выжжены половцами, приведенными в край князем Изяславом Давидовичем против Ольговичей. Достойно, однако, замечания, что князья, употребляя половецкие орды в своих взаимных усобицах, считали долгом оборонять от них торговые пути. Из этих путей один назывался путем гречников, или греческим,[99]99
  Греческий путь (путь «из варяг в греки») – название водного торгового пути Киевской Руси, связывавшего Северную Русь с Южной, Прибалтику и Скандинавию с Византией. Возник в конце IX – начале Х в. Наибольшее значение имел в Х – первой трети XI в. Упоминается в «Повести временных лет». Состоял из системы речных путей и волоков между ними длиной более 3 тыс. км. Южную его часть по Днепру хорошо знали византийцы. Греческий путь был связан с другими водными путями Руси: Припятско-Бужским, уходившим в Западную Европу, и Волжским, выводившим в Арабский халифат.


[Закрыть] а другой залозным.[100]100
  Залозный путь – древний юго-восточный торговый путь Киев – Переяслав – Канев, далее – по водоразделу между Днепром и Северным Донцом к верховьям р. Кальмиус. Упоминается в летописях под 1168 и 1170 гг.


[Закрыть] Первый назван так потому, что по нем привозили из Греции товары и увозили в Грецию русские. Опасное место для гречников были пороги, не только по причине затруднительного плавания, но и по причине грабежей от половцев в этих местах. Князья должны были ходить туда с войском на защиту торговцев. В 1167 году несколько князей со своими ополчениями должны были держать караул у Канева, пока пройдут гречники и залозники. Это торговое путешествие совершалось около известного времени в году. В 1169 году князья снова должны были защищать торговые пути; при этом в числе путей, обеспокоиваемых половцами, упоминается и соляной путь.[101]101
  Соляной путь – сухопутный торговый путь, по которому возили соль в Киевскую Русь с Крымского побережья Черного моря. Имел два разветвления, из которых одно начиналось в Переяславе, другое – в Ромнах. Вблизи устья р. Ворсклы эти разветвления соединялись. Возле Переволочной Соляной путь переходил на правый берег Днепра. На Каменном перевозе (около устья р. Конки) второй раз пересекал Днепр и возле современной Каховки поворачивал на Перекоп к Корсунго (Херсонесу), Суражу (Судаку), Кафе (Феодосии).


[Закрыть]

Войны с половцами шли удачно, но в 1169 году Киев испытал такое разорение, какого давно не помнил: князь Андрей суздальский,[102]102
  Андрей Юрьевич Боголюбский (около 1111–1174) – князь владимиро-суздальский (1157–1174), сын Юрия Долгорукого, внук Владимира Мономаха. С юных лет принимал участие в походах отца, был князем в Вышгороде. В 1155 г. ушел во Владимир. С 1159 г. боролся за подчинение Новгорода. В 1169 г. овладел Киевом, добился права получать дань с населения Двинской земли. Построил Успенский собор во Владимире и замок Боголюбове, в котором и был убит боярами-заговорщиками.


[Закрыть] закладывая могущество Восточной Руси, послал в Киев войска с одиннадцатью князьями. Дело решено было берендеями: они изменили киевскому князю Мстиславу и передались на сторону Андрея, 8-го марта Киев был взят, и два дня его грабили. Вот как описывает это бедствие летописец: взят же бысть град Киев месяца марта 8, в второе недели поста в среду, и грабиша за два дни весь град. Подолье[103]103
  Имеется в виду Подол – исторический район Киева. Расположен на правобережной низменности между устьем бывшей реки Почайны и склонами Старокиевской горы. Замковой горы и гор Хоревица и Щекавица. Первые поселения появились здесь в начале нашей эры. Во времена Киевской Руси Подол был торгово-ремесленным центром города.


[Закрыть]и Гору[104]104
  Гора (Верхний город. Старый город) – историческая часть Киева на Старокиевской горе. Название возникло как противопоставление Нижнему городу (Подолу). Занимала территорию, ограниченную нынешними улицей Ярославов Вал, Львовской площадью, склонами гор за улицами Большой Житомирской и Десятинной. Застройка Горы началась в Х в. В Х—XI вв. включала город Владимира и город Ярослава, комплекс монастырей на Михайловской горе, западные окраины Копырева конца. Здесь находились дворы великого князя, митрополита и т. д.


[Закрыть]и монастыри и Софью[105]105
  Речь идет о Софийском соборе, сооруженном Ярославом Мудрым в первой половине XI в. как главный митрополичий храм Руси. Был общественно-политическим центром Киевского государства. В соборе происходили церемонии «посажения» послов, около него собирались веча киевские, здесь велось летописание и функционировала созданная Ярославом Мудрым первая в Древней Руси библиотека.


[Закрыть]и Десятинную Богородицю, и не бысть помилования никому же ниоткудуже, церквам горящим, крестьянам убиваемым, другым вяжемым; жены ведоми быша в плен, разлучаемы нужею от мужей своих; младенцы рыдаху, зряще материй своих. И взята именья множество, и церкви обнажиша иконами и книгами и ризами, и колоколы изнесоша ecu, Смольяне, Суждальци и Черниговци, и Олгова дружина, и вся святыня взята бысть; зажжен бысть и монастырь Печерский святыя Богородицы от поганых, но Бог молитвами святыя Богородицы сблюде и от таковыя нужа. И бысть в Киеве на всих человецех стенание и туга и скорбь неутешимая и слезы непрестанныя. Се же все сдеяшася грех ради наших (Ип. Сп., 100). С тех пор судьба Киева еще более, чем прежде, зависела от сильнейшего. Андрей думал было назначить туда подручного себе князя и сохранять верховное управление над Русскою землею, пребывая сам во Владимире, но тут стали против него сыновья Ростислава, смоленского князя, брата Изяслава Мстиславича. Один из них, Мстислав Ростиславич,[106]106
  Мстислав Ростиславич Храбрый (?—1178) – князь смоленский (с 1175) и новгородский (с 1178), сын великого князя киевского Ростислава Мстиславича. В 1161 г. послан отцом в Белгород. В 1167 г. вместе с другими князьями совершил удачный поход на половцев. Принимал участие во взятии Киева войском Андрея Боголюбского (1169). Вместе с братьями помог занять великокняжеский киевский престол своему дяде Владимиру Мстиславичу Дорогобужскому (1171). В 1174 г. посадил на этот престол своего брата Рюрика Ростиславича и выдержал девятинедельную осаду Вышгорода войском Андрея Боголюбского. Став новгородским князем, в 1178 г. совершил поход на эстов. Умер и похоронен в Новгороде.


[Закрыть] с киевлянами, энергически сопротивлялся и храбро отбил ополчение Андрея от Вышгорода. Владимирскому князю не удалось приковать Киева и Южнорусской земли к новому центру русской федерации. Но и князья в Южной Руси уже яснее сознавали, что ни за кем из них нет родового права на древнюю столицу: каждый старался только, чтобы захват Киева мог служить благоприятным обстоятельством для его выгод. Таким образом, когда Ярослав, луцкий князь,[107]107
  Ярослав Изяславич (?—1180) – князь луцкий (1151–1174, 1175–1180), великий князь киевский (1174), сын великого князя киевского Изяслава Мстиславича.


[Закрыть] захватил Киев в 1174 году, то Святослав черниговский говорил ему, что он не разбирает – право или неправо он сел; но что все они, князья, одного деда внуки, и потому ему надобно дать что-нибудь из (Киевской) Русской земли.

После Ярослава захватил Киев Роман Ростиславич.[108]108
  Роман Ростиславич (? – 1180) – князь смоленский (с 1159), великий князь киевский (1171, 1175–1176), сын великого князя киевского Ростислава Мстиславича.


[Закрыть] Он опирался на «соизволение» Андрея Боголюбского, который начал тогда брать верх над князьями; но когда Андрей умер, то черниговский князь Святослав[109]109
  Святослав Всеволодович (около 1125–1194) – князь новгород-северский (1157–1164), черниговский (1164–1176), великий князь киевский (1176–1180, 1181–1194), сын Всеволода Олеговича, внук Олега Гориславича. По договору 1181 г. между Рюриком Ростиславичем и Святославом Всеволодовичем Святослав получил Киев, а Рюрик – киевские волости.


[Закрыть] принудил его удалиться и сам сделался князем в Киеве. Участие народа не изображается при этих переменах, оно было и выражалось тем, что при каждой смене князей удалые воинственные шайки держали сторону того или другого князя, переходили от одного к другому, боролись между собою, грабили и убивали друг друга, возводили своих князей, ссорили их между собою и разоряли край, не успевавший поправиться после каждого переворота. В случае несогласия князя с толпою, которая возводила его на княжение, он решительно проигрывал. «Князь, ты задумал это сам собою. Не езди, мы ничего не знаем»,– сказали Владимиру Мстиславичу его бояре; и черные клобуки также стали отступать, когда увидели, что дружина не пошла за намерением князя, и он оставил свое покушение. Массы черных клобуков, торков, берендеев способствовали разложению соединительных стихий: недостаток сознания об отечестве в этих чужеплеменниках приводил их к тому, что у них не было даже на короткое время определенного стремления; защищая князя, давая ему роту, они легко отступали от него в минуту опасности и переходили к другому. Оттого так часто говорится о том, что черные клобуки, составляя ополчение князя, льстили под ним. Князья с их партиями перестали даже думать о прочном утверждении; по опыту и по бесчисленным примерам они уже привыкли к непостоянству судьбы своей и были довольны, когда успевали схватить то, что попадалось им в руки на короткое время. Так, например, в 1174 году Святослав Ольгович[110]110
  Здесь неточность: видимо, имеется в виду князь черниговский Святослав Всеволодович, так как Святослав Ольгович – князь новгород-северский (1136–1139), белгородский (1141–1154), черниговский (1154–1164) умер в 1164 г.


[Закрыть] напал на Ярослава Изяславича в Киеве, – тот бежал; Святослав ограбил его приверженцев, а дружину его захватил с собою в плен и ушел. Ярослав прибыл в Киев, собрал вече из киевлян и говорил им: теперь промышляйте, чем мне выкупить княгиню и дружину. И пред ним отвечать своим достоянием должны были киевляне, уже прежде ограбленные Святославом (стоит Киев пограблен Олъговичи). Ярослав обложил всех: и духовных, и светских, и иностранцев, живших в Киеве: «попрода весь Киев, игумены и попы, и черньце и Латину и госте, и затвори все Кыяны» (Ип. Сп., 111). Это насилие он мог сделать лишь вместе с пришлыми волынцами из Луцка, ибо пред тем, когда Святослав напал именно на Киев, тот же самый князь Ярослав не смел затворитися один и бросился в Луцк; следовательно, как скоро он теперь имел возможность так поступить с киевлянами, то значит – привел с собой силы из Луцка. Вслед за тем Святослав умирился с Ярославом: в потере остался один киевский народ, дважды ограбленный тем и другим из ссорившихся князей. Этот случай может дать понятие о том, как действовали на народ княжеские междоусобия. Всего более должен был страдать сельский народ, который, конечно, играл здесь совершенно страдательную роль. Рассорился Святослав с Олегом, северским князем – и пожже волость его и много зла сотвори, Как только князь заратится с князем, около обоих князей-соперников удальцы собираются и отомщают за князей своих – на сельском народе, и земледелец не перестает пить горькую чашу и передает ее детям и внукам как завет печальной судьбы своей. Певец Игоря так изображает эту судьбу народа: в княжих крамолах веци человеком скратишась. Тогда в Русстей земли редко ратаеве кикахуть, но часто враны граяхуть, трупие себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотят полетети на уедие. О бедствиях, какие претерпевал народ во время междоусобий, когда князья брали города приступом, можно судить из Киевской летописи[111]111
  Здесь неточность: видимо, имеется в виду князь черниговский Святослав Всеволодович, так как Святослав Ольгович – князь новгород-северский (1136–1139), белгородский (1141–1154), черниговский (1154–1164) умер в 1164 г.


[Закрыть] по резкому описанию, какое делает взятый в плен половцами и потом возвратившийся Игорь северский:[112]112
  Игорь Святославич (1151–1202) – князь новгород-северский (с 1178) и черниговский (с 1198), сын черниговского князя Святослава Ольговича, внук Олега Гориславича. Был женат на дочери Ярослава Осмомысла Галицкого Ефросиний, от которой у него было пятеро сыновей (Владимир, Роман, Олег, Святослав, Ростислав) и дочь. Принимал участие в борьбе за великокняжеский престол, опираясь на помощь половцев. Однако усиление их нападений на Юго-Западную Русь вынудило Игоря Святославича совместно с другими князьями в 1185 г. выступить против кочевников. Поход закончился поражением, а сам Игорь Святославич попал в плен, откуда ему удалось бежать. Поход 1185 г. послужил сюжетной основой «Слова о полку Игореве».


[Закрыть]аз не пощадех хрестьян, но взяв на щит город Глебов у Переяславля; тогда бо не мало зло подъяша безвиньнии хрестьяни, отлучаеми отец от рожениц своих, брат от брата, друг от друга своего, жены от подружий своих, и дщери от материй своих и подруга от подругы своея; и все смятено пленом и скорбью, тогда бывшею, живии мертвым завидят, а мертвый радовахуся, аки мученицы святей огнем от жизни сея искушение приемше; старце поревахуться, уноты же лютыя и немилостивныя раны подъяша и проч. (П. С. Л., т. II, 131).