Текст книги "Небо с овчинку"
Автор книги: Николай Дубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
5
Федор Михайлович пришел хмурый, рассказ о встречах Антона, подвигах Боя пропустил мимо ушей.
– Вот какая штука, Антон: придется тебе остаться одному. Мне надо съездить в райцентр. Затевается здесь дрянная история. И я не могу не вмешаться. Лесничий получил указание выделить участки для вырубки.
– Рубить лес?
– Вот именно! Район и так лысый, как колено. Реки усыхают, овраги пожирают поля. А тут, вместо того чтобы новые леса сажать, собираются сводить единственный уцелевший. А лес не репа, за лето не вырастишь, ему столетия нужны. Вот мне с лесничим и надо ехать…
– А как же я?
– А что ты, маленький? До Чугунова недалеко. Если завтра не обернемся, послезавтра во всяком случае будем здесь. Ничего с тобой не сделается. Тетка Катря накормит, а занятие ты сам подыщешь… Слушай-ка, совесть у тебя не пробудилась? Пора бы! Если Серафима Павловна не получит о тебе сообщения, ей Черное море покажется красным, фиолетовым или еще не знаю каким и она может ударить во все колокола…
– Это да! – улыбнулся Антон. – Дикая паникерша.
– Благовоспитанные люди называют это качество любовью, заботой о ближнем… Так вот, завтра с утра сходи в Ганеши на почту и отправь ей телеграмму. А потом можешь шататься по лесу, подставлять пузо солнцу и предаваться прочим удовольствиям. Только смотри – я ведь вас, пацанов, знаю: пугачи, самопалы и прочее грозное оружие, – предупреди своих новых дружков, чтобы при Бое не стреляли. Он обучен бросаться на стреляющих, и может получиться скверная история… И еще: ни при каких обстоятельствах не употребляй команду «фас!» – не оберешься беды. В нужном случае Бой сам сориентируется. Договорились?
– А чего ж! – сказал Антон.
Перспектива остаться одному встревожила его только в первую минуту, а чем больше он об этом думал, тем привлекательнее она казалась.
Дядя Федя, конечно, мировой парень, морали не читает, и, в сущности, они как товарищи, только один старше, другой моложе.
Но остаться на день-два совсем одному, даже без дяди Феди, – просто здорово!
После завтрака Антон свистнул Бою – пошли гулять! Бой уверенно помчался напрямик через лес к реке. Потеряв из глаз Антона, он останавливался, поджидал и снова бежал вперед.
Гречишное поле исходило самолетным гулом. Над берегом навис зной, на остекленелой поверхности реки не было ни рябинки.
– Э-гей! – донеслось с правого берега.
«Эй! Эй!» – Гранитная стена оттолкнула гулкое эхо.
На противоположном берегу стояла Юка и махала рукой.
– Подождите, я с вами! – крикнула она и бросилась в воду.
Бой стоял над обрывом и, склонив набок голову, наблюдал за плывущей. Юка гребла одной рукой, другую с зажатым пакетом высоко держала над водой. Юка подплыла.
Бой скатился по откосу и завертелся вокруг нее, мотая хвостом.
– Ты меня узнал, да? Запомнил?! – обрадовалась Юка.
– Он всех с одного раза запоминает, – сказал Антон.
– А я тебе гостинец принесла, – показала Юка пакет. – Можно его покормить?
– Нет, – солидно сказал Антон, – не полагается, чтобы посторонние кормили собаку.
– Но я же не посторонняя, я же его люблю! – обиделась Юка.
– Мало ли что! Бой, возьми пакет, давай сюда.
Бой осторожно, стараясь не прихватить зубами пальцев, отобрал у девочки пакет и принес Антону.
– Теперь лежать. – Антон развернул газету и положил Бою между лапами. – Ешь.
Юка присела перед ним на корточки. Она уже забыла об обиде и с восторгом смотрела Бою в рот. Сладостно жмурясь, закидывая вверх голову, тот громко хрупал кости.
– Так вкусно ест, даже завидно! – сказала Юка. – Это я вчера от обеда собрала. Я теперь всегда буду приносить, ладно?
– Приноси… А где чудик этот, спутник твой?
– Его в постель уложили, выпаривают инфекцию. Малиной, аспирином и еще чем-то. Чтобы потел. А зачем ему потеть, если он здоровый? Но его маме ничего нельзя объяснить. Почему это мамам никогда ничего нельзя объяснить? Они ужасно непонятливые. Твоя тоже?… А у Тольки она кошмарно крикливая. Вчера кричала на все Ганеиш, когда Толька пришел мокрый… Ты еще не купался? Поплыли?
Они долго плавали, потом легли на песок согреться. Потихоньку подошел и сел рядом Семен-Верста.
Бой остался в реке. Он стоял на мелководье, свесив башку, разглядывал что-то на дне, разгребал лапой, взмучивая ил, ждал, пока муть унесет течением, и снова разгребал. Потом он вдруг нырнул и достал что-то черное, лохматое и блестящее.
– Галоша! Нашел старую галошу! – засмеялась Юка. – Как она сюда попала?
Горделиво вскинув голову, Бой принес свой трофей, ткнул Антону в руку и тотчас отпрыгнул, когда тот хотел взять. Началась любимая игра Боя – он дразнил и не отдавал, за ним гонялись и не могли догнать. Наконец Антон изловчился, вырвал галошу и снова забросил в реку. Бой кинулся за ней. Он нашел ее очень быстро, опять греб лапой и, нырнув, достал. Однако больше Бой не играл. Он вернулся, прихрамывая, лег и начал зализывать лапу. Из подушки второго пальца текла кровь.
– Ой, чем это он? – встревожилась Юка.
– А бутылкой, – сказал Семен.
– Да откуда там бутылки?
– Приезжают тут всякие, водку пьют, а бутылки бьют. Хоть бы оставляли, так я бы собирал да сдавал. Свежая копейка была б…
Экономические расчеты Семена не интересовали ни Юку, ни Антона.
– Но там же и люди могут порезаться!
– Еще як режутся. Я в прошлом году месяц лежал, аж в Чугуново в больницу возили…
– Вот тебе твои дачники! – язвительно сказал Юке Антон.
– При чем тут дачники? Они здесь сами купаются и не станут бросать битое стекло.
– А, – сказал Семен, – мало они кидают!… Куды, чертова твоя душа! – заорал он вдруг и побежал.
Коровы, выйдя из леса, прямиком устремились на заветное гречишное поле. Бой поднял голову, посмотрел – враг был далеко – и снова принялся зализывать рану.
– Как теперь на почту идти?
– А ты куда, в Ганеши? Ой, пойдем вместе! Прямо через лес. Тут ближе. Бой ничего, дойдет. Мы пойдем по-медленному. И все увидят, какой это собакин! Я уже там всем-всем нарассказывала…
Рана Боя перестала кровоточить.
– Может, перевяжем?
Из карманчика на трусах Юка достала носовой платок, обвязала Бою лапу. Тот внимательно наблюдал за процедурой, но, как только Юка кончила перевязку, отковылял на трех ногах в сторону и стащил платок зубами. Без повязки он прихрамывал, но не ковылял, а ступал на все четыре лапы.
Они перешли реку вброд, по узкой тропинке взобрались на вершину гранитного массива.
– Подожди минутку, – сказала Юка.
Неподалеку от тропинки возле пня лежала куча хвороста. Юка сдвинула ее, достала сложенное платье.
– Я всегда здесь оставляю, – натягивая платье через голову, сказала она. – В лесу оно зачем? А в селе нельзя. Тетки деревенские говорят, что я бесстыжая, и мама сердится.
Проход по сельской улице был похож на триумфальное шествие. Больная лапа мешала Бою бежать, он неторопливо и важно вышагивал между Юкой и Антоном. Юка держала руку на его загривке, улыбалась и сверкала своими глазищами во все стороны. Она была счастлива. Все видели, все могли любоваться необыкновенной собачиной, с которой она шла вот так запросто, обнимая ее за шею…
Собакой не любовались. По мере их приближения улицу выметало. Ребятишки бросались врассыпную, сигали через плетни и перелазы.
– А боже ж мой! – ужасались тетки, захлопывали калитки, прикрывали плотнее ворота и ругались.
Иногда из-за плетня долетал истошный лай. Четырехлапые туземцы пытались настращать чужака, но Бой в два прыжка оказывался у плетня, лай обрывался испуганным воплем и возникал снова где-то уже за хатой или за клуней.
– Вот еще четыре хаты – и будет почта, вон там, наверху, – сказала Юка.
Улица круто поднималась вверх, смытая дождями почва обнажала свое бугристое каменное подножье. Однако до почты они не дошли. Впереди послышались крики, какой-то хлопок и собачий визг. Из-за пригорка, на котором стояло здание почты, выскочили две собаки. Они мчали изо всех сил, не оглядываясь, не визжа и не лая, в том диком, паническом страхе, какой бывает лишь при встрече с бешеным зверем. Вслед за собаками показались мальчишки. Они тоже бежали во весь дух и что-то кричали. Юка и Антон остановились.
– Хлопцы! Ховай, хлопцы!… Митька!… Митька Казенный идет… Ховай, хлопцы! – орали мальчишки.
Бегущие собаки заметили приоткрытую калитку в заборе, пытаясь на бегу свернуть в нее, попадали, покатились кубарем, но даже и тогда не издали ни звука, вскочили и исчезли за калиткой. Мальчишки, все так же истошно вопя, промчались мимо Юки и Антона. Антон растерянно посмотрел на Юку, он не понимал, что происходит. Юка понимала не больше его. Схватив Боя за загривок, Антон подтащил его к старой толстой вербе возле плетня и притаился за ней.
Наверху появился молодой мордастый мужчина. Простоволосый, в нательной сетке, в старых офицерских бриджах и тапочках на босу ногу. К нижней губе у него прилип дымящийся окурок. Левую руку он сунул за пояс брюк, под правой держал ружье. Человек шел неторопливо и, щурясь, поглядывал по сторонам за плетни. Миновав две усадьбы, он остановился, с минуту понаблюдал, потом вскинул ружье и выстрелил. За плетнем раздался собачий вопль, раздирающий душу скулеж, и смолк. Человек довольно ухмыльнулся и достал из кармана новый патрон.
Зарядить он не успел, как не успел ни сообразить и ничего сделать Антон. В несколько гигантских скачков Бой оказался возле человека с ружьем, поднялся на дыбы и с ревом обрушился на него всей тяжестью. Человек рухнул. Падая, он успел оглянуться и в ужасе закрыл лицо руками. Ружье, гремя, покатилось по камням, ложа треснула и распалась на две части. Скорченный человек лежал, зарывшись головой в пыль. Он не шелохнулся и не издал ни звука. Бой не кусал его. Он стоял над человеком, как взведенная пружина, со вздыбленной шерстью и оскаленной пастью. В глотке у него клокотало и переливалось, и каждую секунду клокотанье это могло снова превратиться в яростный рев.
– А боже! Страх-то какой!…
За плетнями показались головы людей. Антон очнулся от столбняка, бросился к Бою, трясущимися руками ухватил его за шею и с трудом оттащил. Бой сопротивлялся, оглядывался на лежащего. В горле его продолжало клокотать. Антон подтащил Боя к вербе, за которой они стояли. У него тряслись руки и ноги и перехватывало дыхание. Прижав кулаки к щекам и еще шире распахнув глазищи, Юка стояла как каменная. Сейчас она тоже очнулась и ухватила Боя за шею.
– Покусал?… Загрыз?… – тихонько, настороженно переговаривались между собой свидетели происшествия. Их становилось все больше, а происшествие в пересказах все страшнее.
Лежащий пошевелился, осторожно приподнял голову и посмотрел через плечо.
– Та не, не покусал, только налякал добряче… Эй, Митька, як воно там?
Человек поднялся на четвереньки, потом встал. Падая, он разбил нос в кровь, испачкался пылью. Залитое кровью, перепачканное лицо его перекосилось в злобном оскале. Он не смотрел ни на кого, не видел ничего, кроме Боя. Достав из кармана патрон, он начал осторожно, крадучись, подбираться к ружью. Воровской, крадущейся походки Бой не выносил так же, как и выстрелов. Разбросав в разные стороны Юку и Антона, он снова бросился в атаку. Но человек был настороже, ухватился за плетень и, теряя тапочки, мгновенно перемахнул через него.
– Ого, как летает! – захохотали зрители. – Та его без ракеты можно в космос посылать… Як добре налякать, то и до Луны допрыгне…
Симпатии зрителей явно изменились. Потерпевшего уже не жалели, над ним смеялись. А у него испуг перешел в бешенство.
– Ты чей? – заорал он и грязно выругался. – Думаешь, я тебя не найду? Я тебя под землей найду! И твою сволочь застрелю, и тебе ребра переломаю… Всех перестреляю!…
Напрягая все силы, Антон оттаскивал Боя, но тот отбивался лапами, злобно бухал и рвался к плетню. Юка, вцепившись в густую шерсть, тоже тащила его прочь. И тут внезапно появилось подкрепление. Сверху, крича и причитая, бежала молодая женщина с коромыслом в руках.
– Ратуйте, люди добрые! Что же это такое, люди добрые?! Где тот бандит проклятый? Я его своими руками задушу…
Человек за плетнем, размазывая кровь по лицу, остолбенело смотрел на бегущую.
– Вот ты где, подлюка? Ах ты бандюга, ах ты фашист проклятый!…
– Да ты чо? – растерянно отпрянул человек, но опоздал – коромысло гулко ударило его по голове. – Ты чо… сказилась? А то сейчас как дам…
– Ты еще гарчишь, бандит проклятущий! Да я тебе башку проломлю, я тебе за своего Хомку все кости переломаю… Бейте его, люди добрые! Он же, бандит, в детей начал стрелять… Он моего Хомку застрелил, боже ж мой, боже мой… Будь ты проклят, бандюга! – Она снова взмахнула коромыслом; люди бросились к ней.
Антон вцепился в загривок Боя и потащил его вниз по улице, прочь от села, подальше от всего, что случилось и еще могло случиться. Они бежали, пока Юка не взмолилась:
– Ой, больше не могу! Чуточку передохнем…
Села уже не было видно за деревьями, но Антон все время оглядывался и прислушивался.
– Думаешь, он гонится? Ему теперь не до вас… Ой, неужто он и в самом деле Хомку застрелил? Вот ужас-то!… Ты его видел? Смешной такой ребятенок: пухлый и всегда ужасно серьезный… Знаешь, ты подожди тут, а я сбегаю узнаю?
Антон покачал головой:
– Ты беги, а я пойду.
– Боишься?
– Я-то не боюсь. Вот…
Бой внимательно смотрел на Антона и слегка вильнул хвостом, когда тот показал на него.
– А что теперь этот Митька сделает? Его, наверное, уже арестовали…
Это было бы, конечно, самое лучшее, но в том, что так и произошло, Антон не был уверен.
– Ты узнай и приходи к реке. А я пошел.
Тропка через лес, длинная по пути в село, показалась теперь необыкновенно короткой.
Антон перебрался через Сокол и спрятался в тени дуплистой старой вербы, окруженной молодой порослью. Отсюда видны были все спуски к реке на противоположном берегу, а самого Антона и Боя надежно прикрывала завеса листвы.
Ожидание тянулось бесконечно, как паутина, которую выпускал из себя маленький крестовик, занятый ремонтом своих тенет. Он сновал вверх и вниз, ветер срывал его, он повисал на еле различимой нити, долго раскачивался, потом цеплялся за полуразрушенную сеть и опять тянул бесконечную паутину, строя в воздухе свой геометрический чертеж. А Юки все не было, не показывались и деревенские ребята. Только когда в отдалении появилось стадо, а за ним уныло бредущий Семен-Верста, Антон понял, что перевалило за полдень. Антон позвал Семена. Тот прогнал стадо стороной, подошел и сел рядом.
– Загоряешь?
– Да нет, так… Слушай, ты в селе всех знаешь?
– А кто ж его знает? Мабуть, всех.
– Есть у вас такой Митька? Казенный, что ли, его называют.
– Та есть.
– Он кто?
– Бандит.
– Как это?
– А так. Бандит, и все. Самый настоящий. В тюрьме сидел чи в лагере.
– За что?
– Чи убил кого, чи хотел убить, кто его знает.
– Ну?
– Шо ну? Посидел, посидел трохи, и выпустили…
– Анто-он! – раскатилось над рекой, и эхо гулко подхватило: «…он… он…»
На противоположном берегу появились Юка, Сашко и маленький Хома.
– Сюда, я здесь! – закричал Антон и, вскочив, помахал Юке рукой. – Значит, он его не застрелил…
– Кто? – Семен с некоторым оживлением поднял на Антона свои всегда как бы полусонные глаза.
– Митька этот самый…
– Кого?
– Маленького Хому.
– Ого! – оживился Семен еще больше. – Перевязанный и хромает… Раненый, чи шо?
Полусонные глаза Семена видели далеко и хорошо. Хома хромал, левая нога у него была перевязана. Антон присмотрелся и засмеялся.
– Не смертельно…
Хома припадал на левую ногу, иногда сбивался и начинал припадать на правую, но тут лее исправлял ошибку и еще старательнее хромал на левую.
Ребята перешли вброд реку.
– Ну, живой? – спросил Антон Хому.
– Это мама его с перепугу кричала, – сказала Юка. – Хому чуть-чуть задело…
– А рана? – обиделся Хома. – Хочешь, покажу? – И он с готовностью размотал повязку. Судя по тому, что она была грязной, проделывал он это уже не в первый раз. – Ось!
На икре посреди большого коричневого пятна от йода виднелась маленькая присохшая ранка.
– Больно? – спросил Антон.
– Пекло дуже, – сказал Хома, – когда этим мазали…
– Это папа мой. Он надавил чуть-чуть, дробинка и вывалилась. Она, говорит, была на излете. А может, рикошетом.
– То не дробинка, то пуля! – упорно отстаивал Хома свое положение тяжко пострадавшего. – Ось!
Он разжал кулак, в котором зажимал спичечный коробок. В коробке перекатывалась дробинка.
– А зачем он в тебя стрелял?
– Он не в меня, он в Серка – нашу собаку.
– Какая там собака, – засмеялась Юка. – Щенок. Смешной и толстый. Как сам Хома…
– Он на Серка целился, а я хотел сховать… Я как побегу, а он ка-ак бахнет… И совсем не в Серка, а в меня! А я Серка ухватил и в хату. И двери закрыл. А маты как побачили кровь, как закричали, за коромысло та за ним…
– Это я видел, – сказал Антон. – Она его по голове – как по барабану… А почему он в собак стрелял?
– Чтобы бешеных не было, – сказал Сашко.
– Разве они бешеные?
– Не. У нас сроду не было. Не то что я, тато не помнят, чтобы хоть одна взбесилась и кого покусала. А все одно каждый год стреляют. Если не на цепи, так и застрелят.
– И хозяева молчат?
– А что хозяева? Кто успеет – спрячет, а нет – амба!
– Зверство! – сверкая глазами, сказала Юка. – Прямо какой-то фашизм! Собака же людям служит, доверяет, она же человека не боится, идет к нему, а он ее расстреливает…
– Ну, наши не дуже доверяют – ученые, – сказал Сашко. – Как выстрел услышат, так все до леса тикают. И сегодня поутекали. Теперь аж дня через три домой приползут…
– А собаки же работают! – сказал Антон.
– Еще как работают! – подхватила Юка. – И на границе, и сторожевые. А ищейки? Вот Бой, вообще ньюфаундленды, они тонущих вытаскивают, а сенбернары разыскивают, кто в горах заблудится… А на севере на собаках ездят! А охотничьи? А санитарные? Да ведь собак же обучали – они во время войны с гранатами под танки бросались… И все забыли? Какие-то бессовестные, бесчувственные люди! Я сама в «Огоньке» читала, а потом это даже по телевизору показывали. В Италии одной собаке дали особую медаль за верность. Понимаете, у одного человека там была собака. Он ее спас, когда она тонула, и вырастил. И она каждый день провожала его на работу до автобусной остановки и встречала, когда он приезжал с работы. Человека этого забрали на войну, и он погиб. Ну, а собака же этого не знает. Она думает, что он уехал на работу и вот-вот вернется. И она каждый день приходит на автобусную остановку и ждет. И так шестнадцать лет!…
– Ото собака! – сказал Семен. – Мне бы такую!
– Как же! – сказал Сашко. – То она у такого хозяина была, вот и любила. А ты ж бы ее, наверно, и не кормил. За что ей тебя любить?
– По-моему, – сказала Юка, – собакам не только медали – памятники ставить надо! – Ребята засмеялись. – И нечего смеяться. Ставят! Я сама видела: снимок был такой – сенбернар Бари. Он пятьдесят пять человек в горах спас. И ему памятник поставили…
– То капиталисты выдумывают, – сказал Семен. – Буржуазия. Денег девать некуда, вот и суют куда ни попало.
– Ну и дурак же ты какой! – удивилась Юка. – А Павлов, академик, он, по-твоему, тоже был капиталист? Он сколько лет делал всякие опыты и поставил в Колтушах под Ленинградом памятник собаке. Потому что собака служит науке. И потому что у него было сердце, а не жадный и глупый мешок, как у тебя… Или Лайка! Если разобраться, кто первый в космос взлетел? Она!
– Ей тоже памятник поставили?
– Нет. И стыдно!
– А, – махнул рукой Семен. – Может, памятник и поставят, а все одно собак стрелять будут… Ты гляди, – сказал он Антону, – подвернется твоя, и твою гахнут…
– Не посмеют: это ученая собака. И очень редкая.
– А кто спрашивать будет? Гахнул, а потом рассказывай, яка она ученая…
– Ой, Антон! – Глаза Юки округлились. – Самое же главное: мы же всю дорогу бежали, чтобы предупредить. Тебе надо скорей уезжать. Прямо сегодня. Сейчас.
– А что?
– Да Митька этот… – сказал Сашко. – Он тебя подстерегет. Аж трясется… Над ним же люди смеются. Говорят, маленьких собачушек стрелял, а когда большая за них заступилась, так он на карачках пополз. И ружье поломалось. А оно совсем не его, а председателя Ивана Опанасовича. Ну и мать Хомы коромыслом ему приварила… Все к одному, понимаешь? Он теперь пополам перервется, а собаку твою застрелит да и тебя покалечить может…
– То верно, – сказал Семен. – Самый вредный человек на селе. Я ж тебе говорил – бандит. Шо, ему твою собаку жалко? Да ему никого не жалко.
Все посмотрели на Боя: тот безмятежно дремал, развалясь в тени. У Антона что-то поползло по спине. Он передернул плечами, но ползанье не прекратилось, и кончики пальцев начало покалывать, будто они налились газированной водой.
– Ничего этот Митька не сделает, – неуверенно сказал Антон. – Я пойду и заявлю в милицию.
– Где ты ее, милицию, найдешь? У нас один участковый на три села и лесничество.
– Тикай, хлопче, и поскорей, – сказал Семен.
– Никуда я не поеду! – сказал Антон.
– Дело хозяйское, – сказал Семен и поднялся. – Мы тебя предупредили. А тут ховайся не ховайся – он тебя разыщет. Тогда поздно будет…