Текст книги "Снова три мушкетера"

Автор книги: Николай Харин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Глава пятьдесят девятая
Труды его высокопреосвященства
(продолжение)

Вернувшись из Лувра в свой дворец, Ришелье прошел в кабинет и позвонил в колокольчик.

Вошел секретарь.

– Принесите мне бумаги, которые подготовил Буаробер по поводу господ Годо, Шаплена и прочих… Я хочу их посмотреть.

– Ваше высокопреосвященство имеет в виду проект об учреждении Академии? – заколебался секретарь.

– Да-да, – нетерпеливо поморщился кардинал. – Я поручал аббату подготовить предложения…

Ришелье многозначительно посмотрел на секретаря, словно желая подчеркнуть, что аббату Буароберу поручалось только подготовить предложения, а проект учреждения Академии может составить лишь он непогрешимый и всемогущий кардинал.

Виновато улыбаясь, секретарь растворился в дверном проеме.

Получив требуемые бумаги, Ришелье быстро перелистал их. Его цепкие глаза и живой ум схватывали суть с полуслова. Затем его высокопреосвященство взялся за перо. Кое-где он изменял лишь одно-два слова, но подчас вымарывал целые страницы.

Перо быстро бегало в руке кардинала.

«Хотя образованность, – писал он, – совершенно необходима в любом государстве, она, несомненно, не должна сообщаться всем без разбора. Как тело, имеющее глаза на всех своих частях, было бы чудовищно, так и государство, если бы все подданные были учеными…»

Кардинал скорчил гримасу, не переставая писать. Он представил себе картину всеобщей учености, и она чуть было не вызвала у него приступ подагры.

«…Вот из какого соображения политики хотят, чтобы в упорядоченном государстве было больше мастеров механических профессий, чем мастеров либеральных профессий, насаждающих образование. Именно с целью направлять действия вышеупомянутых мастеров либеральных профессий мы считаем целесообразным создать Академию, попечителем которой назначаем… – его высокопреосвященство помедлил мгновение, а затем вывел:

– …господина канцлера Сегье», – и поставил жирную точку.

Рука его высокопреосвященства снова нащупала колокольчик.

– Пусть это перепишут в трех… нет – в пяти экземплярах. Позовите отца Жозефа.

– Он в приемной, ваше высокопреосвященство.

– Курьер от короля шведского вернулся? – спросил кардинал, наклоном головы приветствовав свое доверенное лицо, когда «серый кардинал» вошел в кабинет.

– Нет еще, ваше высокопреосвященство, – отвечал тот.

– Уж пора, – ворчливо заметил кардинал. – Этот Густав-Адольф очень полезен Франции: он крушит Габсбургов налево и направо, но у него мало людей. Я предлагаю ему помощь. Надо, надо ему помочь, и имперцам несдобровать. Теперь я сожалею, что не настоял год назад на том, чтобы Франция оказала ему прямую военную помощь, – продолжал кардинал доверительным тоном. – Настала пора исправить эту ошибку, а то этот храбрец один разобьет имперцев, и мы останемся ни с чем.

– Густав-Адольф – монарх-воитель. Вы правы, ваше высокопреосвященство, – согласно откликнулся отец Жозеф. – Ведь он не устрашился вступить в Европейскую войну один, не добившись поддержки ни у нас, ни у Нидерландов, ни даже у Дании.

– Вот-вот, и завоевал всю Померанию, – заметил кардинал. – Пожалуй, я снова напишу ему и пошлю в Стокгольм Рошфора. Так я буду уверен, что мое письмо попадет в руки адресата… Что нового из южных провинций, отец Жозеф?

– В Лангедоке – чума, – с тонкой улыбкой произнес «серый кардинал».

– И вдобавок – Монморанси, – в тон ему отозвался «красный».

Они понимали друг друга с полуслова.

– Неужели мор не стихает?

– Эпидемия идет на убыль в одном месте, а усиливается в других.

– Ладно, отец Жозеф. Вы можете идти – мне просто приятно было провести с вами эти несколько минут. А я еще немного поработаю.

Оставшись в одиночестве, его высокопреосвященство потребовал всю накопившуюся корреспонденцию. Он бегло просматривал донесения губернаторов, чиновников, назначенных им в разные уголки страны, рапорты полицейских начальников о народном ропоте, раздававшемся то тут, то там вследствие непомерных налогов.

Губы его высокопреосвященства кривились в брезгливой усмешке, когда он читал все эти донесения.

– Ничего, – бормотал кардинал. – Это все аристократы. Они подбивают народ. Без их подстрекательских выходок крестьяне покорно тянули бы свой воз.

Неожиданно в голову пришло живое сравнение. Кардинал отложил в сторону бумаги и потянулся за пером. Строчки одна за другой ложились на белый лист. Они сохранились для потомков:

«Народ необходимо сдерживать нуждой. Его следует сравнить с мулом, который, привыкнув к тяжестям, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы…»

Повертев перо в руках, кардинал сделал приписку:

«Но подобно тому, как работа мула должна быть умеренна и нагрузка этого животного должна соразмеряться с его силой, то же должно быть соблюдено и относительно повинностей народа».

Ришелье отложил перо и снова принялся за чтение. Новости парижских нувеллистов, которые знают обо всем так же хорошо, как и его ангелы. Хотя как раз именно среди нувеллистов больше всего агентов кардинала. И это хорошо. Они процеживают сплетни и слухи сквозь сито здравого смысла, а оставшийся полезный осадок подают на его стол в свежем виде.

«Завтра его величество собирается на охоту на лис. Эти животные должны очень опасаться, так как у его величества твердая рука и на прошлой охоте он собственноручно застрелил пять волков».

Прочитав этот заголовок, кардинал усмехнулся. Всем, а уж сборщикам и поставщикам новостей и подавно, была известна страсть короля к охоте.

«Монахини монастыря урсулинок в Лудене оказались во власти ночных привидений после эпидемии чумы, унесшей четверть населения города».

Кардинал откинулся на спинку кресла. Инквизиция делает, что может. Она хватает подозрительных людей, отмеченных стигмами Дьявола: всех сухоруких, колченогих, косых, подверженных приступам падучей, передает их в руки судей, а после признаний в сговоре с Дьяволом публично сжигает на площадях городов, где мор уж слишком силен. Это успокаивает народ.

Ришелье вернулся к кипе бумаг. Последнее сообщение о чуме в Лудене напомнило ему другое, бегло просмотренное ранее. Он порылся в бумагах. Вот оно.

Глава овернской инквизиции сообщил, что ведьма Элина Маркос, гречанка, была схвачена в окрестностях Клермон-Феррана по многочисленным доносам горожан, изнемогающих от морового поветрия, одолевающего Клермон-Ферран уже долгое время. Ведьме был вынесен обвинительный приговор, но…

Здесь начиналось самое странное… Инквизитор писал далее, что упомянутой Элине Маркос удалось избежать костра, причем деятельное участие в ее освобождении принял некто д'Артаньян, назвавший себя лейтенантом королевских мушкетеров, что оказало свое действие на святых отцов и стражу, приведя их в растерянность. Воспользовавшись этой растерянностью, человек, назвавший себя д'Артаньяном, освободил ведьму от пут и скрылся вместе с нею в неизвестном направлении. Ришелье неожиданно понял, что поразило его в этом сообщении даже не имя д'Артаньяна, от которого снова было словно бы некуда деваться, хотя само присутствие гасконца на казни ведьмы в отдаленном Клермоне уже было достаточно странным.

Его высокопреосвященство находил еще более странным другое – ведьма была гречанкой, об этом прямо говорилось в донесении инквизиции. Гречанка в Оверни.

«Допустим, – сказал себе Ришелье, – это странно, но почему бы и нет?»

Что-то не давало ему покоя, какая-то странность была заключена в имени колдуньи.

Неожиданно кардинал понял.

Он вызвал секретаря. Тот, задремавший, поскольку время было уже позднее, немного промедлил и встретился со взглядом Ришелье, который не предвещал ничего хорошего.

– Разыщите-ка мне письмо настоятеля коллегии иезуитов Ла Флеш. Оно должно быть в моем архиве.

Ожидая возвращения секретаря, Ришелье не мог сдержать нетерпение. Усы его высокопреосвященства встали торчком, как уши охотничьей собаки, почуявшей крупную дичь.

«Неужели это та самая гречанка, за которой охотятся святые отцы? О, настоятель не пишет мне этого прямо, но весь тон письма изобличает его с головой. Им для чего-то позарез нужна эта Эвелина… Эмилия… имя похоже, очень похоже… какие-то старые счеты ордена, духовник императора Рудольфа. Но – неважно. Неужели гасконец увел дичь из-под воинства Иисусова? Немыслимо. Совпадение? Невероятно!»

В кабинет вошел секретарь.

Ришелье нетерпеливо выхватил из его рук письмо. Он пожирал глазами строчки.

– Так и есть, – пробормотал он наконец. – Элина Макропулос… совпадение исключено. Выходит, наш мушкетер хитрее ордена?! Тоже исключено. Да и зачем иезуитам сжигать на костре ту, в которой так заинтересован отец-настоятель знаменитой коллегии?.. Нет, тут игра похитрее, но неясно, какую роль играет в ней этот д'Артаньян. Д'Эрбле – несомненно. Неужели гасконец – тоже? Положительно я и шагу ступить не могу, чтобы не наткнуться на этого человека. Однако в качестве крайней меры я всегда могу прибегнуть к сильнодействующему средству.

С этими словами кардинал достал и разгладил на столе приказ короля об аресте и заключении в Бастилию господина лейтенанта королевских мушкетеров д'Артаньяна, на котором не хватало лишь одной малости.

Там не была проставлена дата.

Глава шестидесятая
В городе Крылатого Льва

В тот час, когда в Северной Европе мирные горожане, заперев двери на засовы и затворив окна ставнями, собираются в кругу семьи у домашнего очага или, помолившись, отходят ко сну, Венеция пробуждается.

Город этот, расположенный на рубеже Западной и Восточной Европы, торговая республика, находящаяся под покровительством Святого Марка, отличается от всех городов мира. Его невозможно спутать ни с каким другим.

Когда солнце, теряя силу и яркость, медленно опустилось за зубцы Тирольских Альп, а над песчаной полосой Лидо ди Палестрино, защищающей от моря порт Венеции и лагуны, уже обрисовалась бледная и особенно таинственная в здешнем воздухе луна, толпы народа устремились из своих жилищ на главные площади Венеции. Охваченные жаждой развлечений и приключений, которые сулил им очередной вечер и надвигающаяся ему на смену ночь, люди разных возрастов, степеней достатка и национальностей собирались веселиться, пить, фланировать в толпе в поисках призрачного счастья или хотя бы мимолетного удовольствия.

На эту толпу глядел из окна человек, время от времени задумчиво покачивая головой.

«Забавная штука, я все никак не могу привыкнуть к милому обычаю венецианцев вставать и веселиться всю ночь напролет. Клянусь шпагой, лучше было назначить это свидание днем. Тогда нас уж точно никто бы не заметил.»

Человек перенес взгляд поверх голов толпы и устремил его к громаде Дворца Дожей, поднимавшейся над городом. Оттуда не доносилось ни звука, как и из освященного веками собора Святого Марка, возвышавшегося над площадью, которая носила такое же название. Этот символ мощи и долголетия республики устремлялся ввысь над площадью, уже запруженной пестрой, красочной и разноязыкой толпой, соперничая высотой с колокольней – Кампанилой, вершина которой, залитая призрачным светом луны, указывала на ночное небо, словно гигантский указующий перст.

«В этом городе забыли о Боге», – покачал головой человек у окна.

Он подошел к столу и еще раз перечитал написанное незадолго до того письмо.

«Милая Шевретта!

Я очень рад представившейся возможности переслать тебе письмо с верным и надежным человеком. Обычным же путем сделать это затруднительно, вследствие неусыпной слежки за моей персоной. Несмотря на то что моя шпага поставлена на службу Республике Св. Марка, а точнее именно по этой самой причине, наблюдение за мной ведется значительно более усиленно, чем за кем-либо другим. Мои гондольеры – тайные агенты Совета, мои лакеи – те же агенты. Так здесь заведено. Сам дож не свободен в своих поступках и не может чувствовать себя полновластным хозяином Венеции.

Я командую далматинской гвардией. Представляю, какое впечатление произвели бы на тебя эти воинственные горцы – дикие, неукротимые и простодушные. Конечно, они не могут сравниться с мушкетерами короля, особенно с тем из них, кто пишет рондо, как господин Вуатюр, но…

Прошу не дуться на меня, милая родственница. Такое хорошее настроение приходит ко мне здесь не часто. Впрочем, надо признать, что жизнь здесь весьма любопытна. Думаю, тебе бы здесь понравилось.

Насколько я могу судить, успехи нашего общего знакомого, который настолько любит красный цвет, что предпочитает его всякому другому, не столь прочны, как кажется. В недалеком будущем его ждут сюрпризы и в Северной Италии, и, возможно, в других местах, которые мне недавно пришлось покинуть волею судеб. Больше сказать ничего не могу.

Я буду рад любым известиям от вас, милая родственница.

Преданный вам, Генрих».

Сложив и запечатав письмо, герцог Роган, а это, несомненно, был он, снова подошел к окну. Назначенный час еще не наступил, и герцог не знал, чем заняться.

Из роскошного палаццо, в котором обитал бывший предводитель французских гугенотов, ставший венецианским наемником, открывался прекрасный вид. Луна уже поднялась высоко, и ее серебристый свет проникал в узкие разрезы улочек, в щели между домами, поднимавшимися прямо из воды, сверкающей дрожащей рябью. Купола и зубцы башен, шпили палаццо величаво застыли в глубоком торжественном сне, но черная вода каналов и лагун, залитая лунным светом, жила своей особой, призрачной жизнью: колыхалась, вздыхая и всплескивая о гранит стен и мрамор ступеней, набегая на прибрежный песок и тихо отступая.

В глубине малой площади – Пьяцетты, подступающей к морю, в ночном небе герцог ясно различил силуэты Крылатого Льва и Святого Марка, покровителя Венеции, установленных на колоннах из африканского гранита.

Площадь Святого Марка заполнилась веселящимся народом, вид которого живо напомнил смотревшему на это море голов герцогу порхание ночных бабочек возле и вокруг пламени свечей.

– Надо писать в Стокгольм, – убежденно произнес герцог. – Уеду в Швецию.

В этот момент часы на соборе Святого Марка пробили одиннадцать раз. Бой часов вывел Рогана из задумчивости. Он прицепил шпагу, закутался в черный широкий плащ и, низко надвинув на лицо широкополую шляпу без пера, спустился в нижний этаж палаццо. Здесь его дожидались два гондольера в традиционных красных бархатных шапочках, которые последовали за герцогом, повинуясь его знаку.

Выйдя в вестибюль, который одновременно являлся и крытым внутренним двориком палаццо, герцог остановился, чтобы дать возможность гребцам спустить на воду гондолу. Несколько гондол лежали на мраморном полу вестибюля, словно выловленные гигантские рыбы. Еще одна, которой обычно хозяин палаццо пользовался в своих поездках, стояла на якоре у крыльца.

– Вот эту, Гвидо, – негромко сказал Роган. – Та слишком тихоходная.

Усевшись на черных подушках под пологом, герцог ощупал письмо и, убедившись, что оно спрятано надежно и не забыто, откинулся на мягком сиденье, предоставив гондольерам осторожными ударами весел выводить гондолу на свободное пространство канала.

Гондола легко и стремительно заскользила вперед. Это необычное средство передвижения, которое не встретишь почти нигде, являлось в Венеции самым обыкновенным и сохранилось поныне. Гондола – узкая, длинная лодка, очень легкая, несмотря на внушительные размеры, и прекрасно приспособленная к условиям такого необычного города, какой представляет собой Венеция.

Каналы города так узки, что грести двумя веслами одновременно просто невозможно. Поэтому один из гондольеров, более опытный, стал на корме на специальном возвышении, чтобы балдахин, под которым сидел герцог, не мешал смотреть ему вперед и управлять лодкой. Второй гребец встал на носу гондолы. Вдвоем, слаженно и искусно работая веслами, они легко направляли гондолу, огибая препятствия и расходясь со встречными гондолами, которые в этот поздний час хоть и редко, но все же попадались на их пути.

Позади оставались палаццо и большие каналы, у мраморных ступеней дворцов, омываемых волнами, вода тихо покачивала молчаливые гондолы подобно тому, как у подъездов остальных европейских городов хозяев дожидаются их экипажи. Укоротив весла, гондольеры сворачивали в более узкие каналы, и тогда всплески волны об их высокие стены становились слышнее, громче. Иногда Гвидо, стоящему на корме, приходилось сгибаться, чтобы благополучно проплыть под каким-либо особенно низким мостиком.

Мысли герцога были поглощены запиской, полученной им сегодняшним утром. Ее принес старый еврей, ювелир с Риальто. Передав ее в руки герцога, старик прикинулся глухонемым, избежал расспросов и исчез. Однако Роган узнал почерк, поэтому он не боялся ловушки, отправляясь на назначенную встречу.

Глава шестьдесят первая
Две гондолы

Гондола уже плыла по Большому Каналу, когда раздумья герцога были нарушены Гвидо. Откинув полог и нагнувшись, он сообщил, что за ними неотступно следует черная гондола.

Роган выглянул наружу и убедился в том, что его гребец говорит правду.

– Поверните направо при ближайшей возможности, – приказал герцог.

Гвидо и второй гондольер послушно вынули весла из уключин и вставили их в другие, изменив тем самым длину рычага. Быстрый поворот, весла вспенили воду в канале, и вот уже гондола герцога скользит по черной протоке, уводящей в сторону от Большого Канала. Но преследователи тоже сделали поворот.

– Нам нужно потеряться, Гвидо, – негромко произнес Роган. – Приналягте на весла.

Гондольеры герцога удвоили усилия. Однако черную гондолу направляли сильные и не менее умелые гребцы. Расстояние не увеличивалось.

– Ну что ж, – пробормотал герцог. – Я предполагал подобный вариант, синьоры. К счастью, ваш городок – рай для тех, кто хочет скрыться от нескромных взглядов.

Говоря это, Генрих Роган откинул одну из черных кожаных подушек, составлявших сиденье гондолы, и извлек из-под нее маску Арлекина и камзол в красно-черную клетку. Сбросив свой камзол и шляпу, он водрузил на голову шапочку в стиле Монтеро, что был принят в Южной Европе. Надев маскарадное платье, герцог вывернул свой черный плащ наизнанку и предстал закутанным в красное с ног до головы.

Тем временем гондола герцога снова вошла в Большой Канал и стремительно приближалась к Дворцу Дожен.

– Гвидо! – отрывисто бросил герцог. – Резко сверни и сразу же приостанови гондолу; там, за поворотом, есть причал – я успею спрыгнуть на него. После этого снова гребите, как прежде, а после двух-трех поворотов дайте себя догнать. Они увидят, что в гондоле пусто, и отстанут от вас.

– Но если это республиканская гондола, то эти люди станут расспрашивать нас о том, куда делись ваша светлость. – В голосе Гвидо зазвучал испуг. – И может статься, что ваша светлость скоро будете вынуждены нанимать новых гребцов, потому что нас с Джакомо поведут вот по этому проклятому мосту.

С этими словами бедный малый указал на знаменитый Мост Вздохов, под арку которого в этот момент вошла гондола. По странной, а может быть, глубоко символичной прихоти архитекторов Дворец Дожей, обиталище формальных правителей республики, находится как раз напротив весьма красивого своей архитектурой здания, служащего республиканской тюрьмой. Крытая галерея ведет из верхнего этажа Дворца Дожей в тюрьму. Именно эту галерею романтически называют Мостом Вздохов, так как по ней проводят обвиняемых, когда им надлежит предстать перед лицом своих судей.

– Что ты говоришь, Гвидо! – в притворном негодовании вскричал Роган. Меня, командира гвардии, выслеживать, как государственного преступника! Этого просто не может быть. На самом-то деле я догадываюсь, кто эти люди: у меня этой ночью назначено свидание с одной прекрасной синьоритой с Риальто. Но на беду у нее много братьев, которые очень назойливо охраняют ее честь. Думаю, что это их гондола, – отвечал герцог, нимало не интересуясь, насколько правдоподобны его слова.

Впрочем, решил он тут же, эти слова значительно ближе к истине, чем, наверное, думает этот Гвидо-гондольер. Протестантский ум герцога де Рогана всегда избегал прямой лжи, а если уж герцог говорил что-либо для отвода глаз, его выдумка почти не отличалась от истины.

«Уеду в Швецию, – снова подумал он. – Никудышный из меня враль».

Оказавшись на причале, герцог отошел в густую тень зданий и проводил взглядом свою гондолу, сразу же резко набравшую ход, и преследующую ее черную лодку, гребцы на которой, по-видимому, сменяли друг друга, чтобы поддерживать высокий темп, – так быстро показалась она из-за поворота.

Венеция – город на островах, это знают все. Но почти все дома Венеции, выходя фасадом на канал, имеют с противоположной стороны сообщение с внутренними улицами. Эти тихие мощеные улицы соединяют между собой все острова при помощи бесчисленных мостов, поэтому достичь любой точки города можно пешком, вовсе не пользуясь гондолой.

Сейчас герцог вышел на одну из таких улочек, тишину которой, в отличие от всех остальных городов Европы, никогда не нарушал цокот копыт, и зашагал по ней, явно торопясь, к месту назначенной ему встречи.

Уже давно настал традиционный час масок, и наряд герцога не только не привлекал к себе внимания, что, несомненно, случилось бы на улицах Парижа или Лондона, но, напротив, помогал ему смешаться с уличной толпой.

Мужчины и женщины, монахи, робко стремившиеся чуточку разнообразить свою однообразную жизнь, зажиточные виноделы с Лидо и евреи-ювелиры с Риальто – все они, укрывшись под масками, нацепив костюмы домино и шутов, сарацин и цыган, направлялись к набережной Пьяцетты и площади Святого Марка, где уже давно бурлила веселая, пестрая толпа.

Герцог, всячески стараясь не привлекать ничьего внимания, пробирался через толпу, раздражаясь все больше, так как его характер, привычки и исповедуемая им вера коренным образом противоречили нравам и обычаям тех, кто высыпал на площади и набережные Венеции в этот ночной час. Рогану казалось неестественным лихорадочное веселье, царившее вокруг, он находил бездумным и беспечным подобное времяпрепровождение и ощущал себя чужим в этой южной толпе.

«Они считают нас северными еретиками, – подумалось герцогу уже в который раз. – Пусть так, но Бог с нами. В Европу приходит время „северных еретиков“, и с этим ничего не поделаешь, синьоры».

Взгляд герцога устремился к гранитным колоннам с вознесенными на них крылатыми львами. Он силился разглядеть что-то или кого-то около одной из этих колонн. Однако Роган тщетно перебегал взглядом от одной каменной вышки к другой.

Не обнаружив того, кого искал, герцог подошел к ближайшей из колонн и, скрестив руки на груди, замер в тревожном ожидании.

Ожидание длилось недолго. Из толпы вынырнула женская фигура, одетая в яркое платье, лицо женщины скрывала изящная шелковая маска.

– Наконец-то, – вырвалось у герцога.

Он сделал порывистое движение навстречу, но тут же сдержал себя и незаметно осмотрелся по сторонам. Поблизости не было никого, кто проявил бы к ним какой-то интерес.

Мы говорим «к ним», потому что женщина приблизилась к Рогану и остановилась с явным намерением заговорить.

– Вы будете слегка разочарованы, но – ненадолго, – тихо произнесла «цыганка», прикладывая пальчик к губам.

Герцог, явно ожидавший услышать совсем другой голос, вздрогнул и непроизвольно нащупал эфес шпаги.

– Не беспокойтесь, ваша светлость, перед вами всего лишь слабая женщина, – полунасмешливо продолжала «цыганка». – Не станет же столь прославленный воин сражаться с безоружной цыганкой.

– Кто вы такая? – сухо осведомился Роган, не переставая бросать молниеносные тревожные взгляды по сторонам.

– Доверенное лицо одной особы, – лукаво поглядывая на герцога из прорезей маски, отвечала женщина.

– Но это ровным счетом ничего не объясняет.

– Минуту терпения, ваша светлость.

– Как вы нашли меня, и почему вы титулуете меня как герцога?

– А разве вы перестали им быть, ваша светлость?

– Думаю, вы ошибаетесь, прекрасная незнакомка, – холодно поклонившись, отвечал Роган, встревоженный не на шутку.

– Я вижу, вы не верите мне, но, может быть, вот это сделает вас более покладистым, – сказала женщина в маске.

Говоря это, она протянула ему руку так, чтобы герцог ясно видел кольцо на одном из пальцев.

– У той, что послала меня к вам, пальчики тоньше моих, поэтому мне пришлось надеть его на мизинец. Что вы скажете теперь, осторожный кавалер?

– Что готов последовать за вами. Но вы ответите мне на один вопрос.

– Задавайте его поскорее, ваша светлость, а то мы начнем привлекать внимание.

– Почему она не пришла сама?

– На то есть веские причины. Это оказалось небезопасным.

– Где она?

– Это будет уже два вопроса, ваша светлость.

– Хорошо, – сдался Роган. – Я полагаю, вы собираетесь провести меня к ней? Ведите.

– Вот это слова, достойные храброго шевалье. Следуйте за мной, ваша светлость.

«Цыганка» повернулась на легких каблуках и пошла прочь, а герцог, кинув по сторонам еще один настороженный взгляд, двинулся за нею, стараясь соблюдать некоторое расстояние, но и не слишком отставая, чтобы не потерять женщину из виду.

Идти пришлось недолго. Они миновали шумную площадь и, пройдя в одну из арок, очутились у канала. Женщина быстро направилась к гондоле, покачивающейся у причала и удерживаемой металлическим багром, всаженным между каменными плитами причала. Одинокая фигура гребца маячила на корме.

Герцог торопливо перекрестился и решительно ступил на уходящую из-под ног палубу гондолы. Гребец не мешкая налег на весло, и они поплыли, оставляя позади веселую площадь и хмурый Дворец Дожей, мрачно и безмолвно взиравший на ночной карнавал.

– Почему мы сели в гондолу? Это так далеко? – все же спросил Роган, который продолжал сжимать эфес шпаги.

Герцог был храбрым, но отнюдь не безрассудным человеком, а храбрость и осторожность обычно идут рука об руку.

– Это недалеко, но туда не дойдешь посуху, ваша светлость, насмешливо отвечала мнимая цыганка, хотя Роган и не был уверен в том, что наряд его проводницы действительно являлся маскарадным костюмом.

Гондола плыла по Большому Каналу и уже приближалась к его концу, который вел в порт. Хотя былое величие торговой республики уже немного померкло, порт еще был забит многочисленными кораблями из самых разных стран мира, и вымпелы самых гордых морских держав Европы реяли на ветру у берегов Лидо.

Полночное светило озаряло бледным сиянием черную воду, усеянную многочисленными судами, лес мачт, такелаж, снасти, реи на мачтах, напоминавшие кресты, корпуса тяжелых кораблей и небольших легких суденышек.

Гребец сильными ударами весла направлял гондолу в обход судов, бросивших якоря вблизи от берега.

– Она на судне? – снова нарушил молчание герцог. – Она в безопасности, по крайней мере?

Провожатая серьезно посмотрела на него и так же серьезно ответила:

– Я думаю, сегодня Элина Макропулос в полной безопасности, потому что с нею один из благороднейших дворян Франции и Европы – Генрих Роган. Мы у цели, ваша светлость.

Искусным движением весла гондольер остановил гондолу у борта шхуны. Герцог первым взобрался по трапу и ступил на затемненную палубу.

– Ты не обиделся за эту морскую прогулку, Генрих? – позвали его из глубины корабля.

– Вот теперь со мной говорит моя прекрасная Киприда! – воскликнул сразу повеселевший герцог.

– Да, Генрих, да, Дева Panaja,[35]35
  Пресвятая (греч.)


[Закрыть] это я! – отвечала гречанка, бросаясь ему навстречу…