Текст книги "Снова три мушкетера"

Автор книги: Николай Харин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцать вторая
Ночное свидание

Париж погрузился во мрак. Все часы Сен-Жерменского предместья пробили полночь. Улицы опустели. Тишину лишь изредка нарушал экипаж запоздавшего домой вельможи.

В одном из темных переулков, пролегавшем там, где сейчас находится улица Асса, показались две закутанные в плащи фигуры. Дойдя до конца переулка, они повернули направо. Из глубокой тени от одного из домов отделилась еще одна, шагнувшая им навстречу, фигура.

– Ну что? – спросил один из двух вновь прибывших.

– Он никуда не выходил, – отвечал человек, по-видимому, давно дожидавшийся появления двух закутанных в плащи незнакомцев.

– Принимал он кого-нибудь?

– Никого. Кроме какого-то нищего монаха.

– Монах заходил в дом?

– Только на мгновение. Он даже не успел закрыть за собой дверь, как тотчас был выставлен за порог. Наверное, он просил милостыню.

– Значит, ждать осталось недолго. Или придут к нему, или он отправится на встречу сам. Вероятно – последнее.

– Подождем.

Тот из двоих незнакомцев, который первым задал вопрос и продолжал этот короткий диалог, происходивший шепотом, видимо, считался начальником.

– Вы отправляйтесь на угол улицы Кассет, а вы – на угол Сервандони. Я останусь тут и буду наблюдать за домом. Я хочу подойти поближе – заглянуть внутрь. Если кто-то покажется – дайте мне знать.

Дом, который вызывал такой интерес со стороны предводителя закутанных в плащи людей, на первый взгляд не выделялся ничем особенным среди множества таких же домов славного города Парижа. Как уже ясно из описанного выше разговора, он был расположен на улице Вожирар, между улицами Кассет и Сервандони. Это был небольшой дом, окна которого, за исключением одного, по обыкновению того времени, выходили не на улицу, а в маленький тенистый садик, расположенный позади него.

Не выглядел он слишком примечательным и на второй взгляд. Однако была одна особенность, отличавшая его для ночного соглядатая от всех домой Парижа, – в этом доме жил Арамис.

Всего же в этой части улицы было только три дома, и всего два окна выходило на улицу. Одно из них принадлежало небольшой пристройке, параллельной флигелю, где квартировал Арамис, второе окно и было собственно в комнате Арамиса.

Таким образом, предводитель полуночников не мог ошибиться. Отправив своих подчиненных направо и налево для наблюдения за улицей и оставшись в одиночестве, он осторожными, тихими шагами направился к окну Арамиса, находившемуся в первом этаже.

Окно это было закрыто ставнями, но неплотно, поэтому, приблизившись к нему, можно было увидеть внутренность комнаты. Сделать это было тем более нетрудно, что в комнате горел свет.

Человек в плаще подошел к окну и приник к просвету между створками ставней. С минуту он внимательно вглядывался внутрь. Затем вдруг отпрянул от окна и, скрывшись в тени дома на противоположной стороне улицы, подозвал своих сообщников условным свистом.

Те не замедлили появиться перед ним, покинув свои наблюдательные посты.

– Как вы смели отлучиться, Леруа? – гневно спросил предводитель.

– Клянусь, сударь, что я неотлучно находился на посту.

– В таком случае я предлагаю вам самому подойти к дому, наблюдение за которым было поручено вам, и заглянуть в щель между ставнями.

– Но я… я и так знаю, что там находится именно этот человек. Он не покидал дома, разве что сам дьявол забрал его оттуда. В доме нет второго выхода.

– Поглядите сами, Леруа, и вы поверите в существование дьявола!

Тот из двоих соглядатаев, который звался Леруа, послушно подошел к окну, приподнялся на носках, так как был невысокого роста, и заглянул в просвет. Почти сразу же он отшатнулся от окна, приглушенно охнув.

– Теперь вы убедились сами, не так ли? А ведь у дома нет запасного выхода, и вы это сами прекрасно знаете.

– Но… но клянусь, сударь, что я сам не понимаю, в чем тут дело!

– Кого же вы обнаружили в комнате, любезный? – насмешливо спросил предводитель.

– Какого-то францисканца, читающего при свете свечи. Он примерно одного роста с хозяином дома, но значительно старше и совсем не похож на него.

– Вот именно – совсем не похож!

– Но как же этому дьяволу удалось улизнуть оттуда? Я ничего не пойму, сударь! – в отчаянии вскричал тот, кого называли Леруа.

– Вы говорите, францисканец, сидящий в комнате, мало похож на мушкетера, за которым вам велено было следить. Зато я сильно подозреваю, что этот францисканец очень смахивает на того нищего монаха, что пытался просить милостыню в доме. Видно, он нашел больше, чем просил. Гостеприимный хозяин пустил его переночевать, да еще и оставил дом на него!

– Нет же, сударь. Его моментально выставили наружу. Клянусь вам, сударь – он не пробыл внутри и десяти секунд!

– Бедняга Леруа! Неужели вам не ясно, что наружу вышел хозяин дома, который давно поджидал этого монаха в такой же коричневой рясе. Они провели вас, как несмышленыша! Когда это случилось?

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду время появления монаха. И время его выхода из дома, болван!

– Это было… около полутора часов назад, сударь.

– Проклятие! Вы упустили того, за кем вам было поручено следить. Этот человек, без сомнения, уже успел встретиться с теми, с кем он должен был встретиться, а мы даже не знаем, где и как это произошло! Вы не оправдали моего доверия, Леруа, и я доложу об этом отцу Жозефу!

Пока происходила эта сцена, тот, кого так старательно, но неудачно стерегли люди кардинала, в монашеской рясе, скрывающей длинную шпагу, кинжал и пару пистолетов за поясом, пробирался по ночным парижским улицам, низко надвинув на лицо капюшон.

Прогулка по ночному Парижу в те времена, когда людям нередко приходилось пускать в ход оружие и среди бела дня, представляла собой достаточно рискованное предприятие. В ночном мраке никто не мог поручиться за свои пожитки, драгоценности и самое жизнь. Человек мог попасть в кружок ночных гуляк, которые развлечения ради сорвали бы с него плащ, или в руки отрезывателей кошельков, которые, стоя в тени вдоль стен домов, ловко срывали кошельки, носимые мужчинами и женщинами у пояса. Как правило, сопротивляться было бесполезно. В противном случае на следующее утро в канаве или сточной яме полиция обнаруживала очередной труп.

Поэтому с наступлением сумерек одинокие пешеходы изо всех сил торопились в свои жилища, прекращалась уличная торговля, и парижская жизнь замирала. Только слабо мигали качающиеся фонари у церквей, отбрасывая при каждом размахе причудливые тени, да изредка улицу пересекал ночной патруль с мерцающими в свете фонарей тяжелыми алебардами.

Но Арамис, ничуть не опасаясь ночных разбойников, отважно углубился в путаницу улочек старой части города.

В гораздо большей степени его заботили шпионы кардинала, от которых в этот раз ему так счастливо удалось ускользнуть.

Быстро продвигаясь в почти полной темноте (луна в это зимнее время года была чаще скрыта тучами), Арамис свернул в переулок Д'Аверон, пройдя его, попал на улицу Де Пули и направился к угловому дому, выходящему на площадь Сен-Жермен Л'Озеруа.

Видимо, его ждали. Не успел он постучать во входную дверь, как она беззвучно растворилась, пропустив его внутрь. Затем дверь так же бесшумно закрылась, словно подчинившись каким-то сверхъестественным силам.

Впрочем, над домом, принявшим в этот полночный час Арамиса, и впрямь витала тайна – он принадлежал ордену «Общества Иисуса» – самому знаменитому и самому загадочному, самому странному и самому влиятельному из всех монашеских орденов.

Безмолвный привратник в черной рясе провел Арамиса наверх, в ярко освещенные комнаты, где он и был встречен немолодым иезуитом и незнакомым дворянином в черной бархатной одежде.

Иезуит благосклонно, хотя и очень сдержанно, приветствовал Арамиса. Тот, в свою очередь, почтительно поклонился.

– Я вижу, отец Мерсенн выполнил свою задачу – вы явились вовремя, сказал иезуит. – Полагаю, за вами не следили?

– Нет, святой отец. Отец Мерсенн оказал мне неоценимую помощь.

– Тогда перейдем к делу, – властно сказал иезуит, делая Арамису знак, приглашающий его сесть. – Я хочу представить вам одного достойного дворянина, который, рискуя жизнью, доставил в Париж предложения испанского правительства, касающиеся одной весьма важной и деликатной проблемы.

– Мы уже как-то раз встречались с шевалье, – с чуть заметной улыбкой заметил человек в черном камзоле, впервые нарушив молчание.

Он был невысок ростом, быстрый взгляд его черных умных глаз, устремленный на Арамиса, казался одновременно приязненным и колючим.

– К сожалению, я не имел такой чести, – спокойно отвечал Арамис.

– Вы ошибаетесь, сударь. Вспомните того нищего, который доставил вам письмо из Тура. Вы тогда собирались идти сражаться под Ла-Рошель.

– Ах! – вскричал Арамис, густо покраснев. – Теперь я вспоминаю вас, сударь. Вы выложили передо мной на столе сто пятьдесят двойных пистолей…

– …А вы даже не взглянули на них, углубившись в чтение письма, которое вам вручил нищий оборванец. Видимо, все дело было в обратном адресе, – улыбнувшись, добавил дворянин.

– Значит, вы и есть тот самый граф и испанский гранд!

– Мое имя – дон Алонсо де Кампо-и-Эспиноса.

– Надеюсь, вы извините мне, дон Алонсо, мою тогдашнюю невнимательность, вызванную получением так долго ожидаемых известий от… от Мари Мишон. Ваш уход был столь быстр и незаметен, что я, право, не успел…

– Не стоит вспоминать об этом, кабальеро, – перебил его испанец, все так же улыбаясь. – Это совершенно естественно.

– Зато теперь, – тихо проговорил иезуит, все это время внимательно наблюдавший за беседой, – вам предоставляется возможность оказать ответную услугу дону Алонсо.

– Когда я должен отправиться в Тур? – спросил Арамис, скрывая свое нетерпение.

– Очень скоро. Дело не терпит отлагательства, – спокойно ответил иезуит, как бы оттеняя своим голосом излишнюю горячность Арамиса и желая намекнуть ему, что он не вполне владеет собой.

Арамис почувствовал это и постарался надеть на лицо такую же непроницаемую маску.

– Дело заключается в том, что дон Алонсо имеет при себе письмо, написанное министром испанского короля. Его надлежит доставить нераспечатанным в Тур известной вам особе. Дон Алонсо не может пуститься в путь сам, так как, по понятным причинам, рискует значительно больше, чем вы. Удача уже то, что ему удалось добраться до Парижа, и мы все будем благодарить Бога, если ему так же счастливо удастся вернуться в Брюссель, откуда он прибыл. К сожалению, дона Алонсо уже слишком хорошо знают в лицо осведомители кардинала. Поручение опасное, как вы понимаете и сами, поскольку за домом и каждым шагом известной вам особы ведется наблюдение. Я доверяю вашему уму и вашей отваге, всецело полагаясь на вашу изобретательность, – доставьте письмо адресату.

– Должен ли я дождаться ответа? – спросил Арамис, втайне надеясь на согласие.

– Будет лучше, если герцогиня прочтет письмо при вас и назовет вам способ, которым герцог Роган поддерживает связь с нею. Вы видите – вам доверяют.

Арамис молча поклонился.

– Она вольна решать сама – отвечать ли письменно, а значит, подвергать вас дополнительной опасности на обратном пути, или передать вам все, что она найдет нужным сказать, в устной форме, – продолжал иезуит все тем же бесстрастным и тихим тоном. – Если все будет так, как хотим того мы, к герцогу Рогану отправится другой связной, чтобы не подвергать вас смертельной опасности во второй раз, почти без шансов на удачу. Не следует возлагать надежд на случай. Что удалось однажды – вряд ли удастся снова.

– Должен ли я уничтожить письмо при малейшем подозрении, что оно может попасть в чужие руки? Ведь подозрения иногда оправдываются.

– Уничтожьте непременно. Даже если это будет стоить вам жизни.

– Но… если мне все же удастся добраться до… адресата, но уже без письма?! – воскликнул Арамис.

– На этот случай я даю вам следующие инструкции. Вам доверяют, сын мой, – снова многозначительно произнес иезуит, оттенив последние слова. Вы назовете имя дона Алонсо и скажете, что Испания готова поддержать герцога де Рогана и его людей, оказав любую разумную денежную помощь, если он будет продолжать борьбу против кардинала. В случае продолжения активного сопротивления министр короля Филиппа берет на себя обязательство в течение трех месяцев подготовить к началу военных действий на юге армию в двадцать – двадцать пять тысяч человек, которая окажет Рогану прямую военную поддержку.

– Что министр короля Филиппа требует от де Рогана взамен? – спросил Арамис, переводя взгляд на испанца.

– Ничего, – глухо отвечал иезуит. Испанец хранил молчание.

– Ничего? – переспросил Арамис.

– Ничего, – снова повторил иезуит еще приглушеннее. В комнате воцарилась тишина.

– Это все, что я должен знать? – спросил Арамис.

– Этого достаточно, чтобы четвертовать вас, если вы попадете в руки людей кардинала. Не возвращайтесь к себе домой. Вот деньги на дорогу. Внизу вам подадут коня.

Арамис поклонился снова. Так как иезуит хранил молчание, мушкетер готов был уйти, но неожиданно был остановлен знаком настоятеля.

– Орден всюду имеет верных людей. Чтобы увеличить вероятность успеха, примите от меня вот это.

С этими словами иезуит снял с груди маленький золотой крестик и надел его на Арамиса. На обратной стороне распятия были выгравированы четыре буквы: A.M.D.G.[15]15
  Ad majorem Dei gloriam – к вящей славе Господней (лат.).


[Закрыть]

– Сразу же по приезде в Тур отыщите лавку булочника Люпона на улице Скорняков. Покажите хозяину этот крест, – проговорил иезуит. – Теперь все.

Глава двадцать третья
Кавалер де Рошфор

В то время, когда Арамис под покровом ночи путешествовал по ночному Парижу, оставляя с носом соглядатаев кардинала, в те минуты, когда он был посвящаем в государственные тайны, прикосновение коих бывает так гибельно для человека, тайны, грозящие ему четвертованием, словом, в то время, когда Арамис вел активный образ жизни, все мирные парижские обыватели спали.

Спал и д'Артаньян. Лег он рано, а проснулся поздно; проснувшись же, кликнул Жемблу, с недавнего времени заменившего Планше, и приказал подать воды для умывания.

Покончив с утренним туалетом, д'Артаньян оделся, лихо заломил свою шляпу, прицепил шпагу и отправился в казармы. Посвятив некоторое время своим служебным обязанностям, он отправился в Лувр, так как там сейчас несли караул мушкетеры его роты.

Первым человеком, которого он повстречал в Лувре, был Рошфор.

– Вот те на, да это же господин д'Артаньян, собственной персоной, криво улыбнувшись, сказал Рошфор.

– Ба! Да это сам неуловимый шевалье де Рошфор! – в тон ему отвечал д'Артаньян.

– Почему же неуловимый?

– Потому что после того, как вы науськали на меня чернь и похитили у меня рекомендательное письмо к господину де Тревилю в Менге, я никак не мог повстречать вас для разговора по душам.

– Зато я нашел вас, как видите.

– Вы и раньше находили время, когда это входило в ваши планы. Ведь это вы арестовали меня по приказу его высокопреосвященства.

– Это правда. А вы в тот раз снова вышли сухим из воды.

– Не просто, а с повышением, сударь.

– Ах да! Как я мог позабыть! Ведь вы именно после этого сделались лейтенантом мушкетеров. Стали важной птицей, господин д'Артаньян.

– Ну, вы-то сами летаете выше всех.

– Это еще почему?

– Еще бы!

– Не вижу повода для подобных утверждений, сударь.

– Вам дано право похищать людей, выслеживать их, отправлять на плаху!

– Вы, верно, сошли с ума, шевалье! Это вы чуть не отправили на тот свет господина де Варда, который, как вам, может быть, неизвестно, приходится мне родственником. А уж миледи вы и вовсе убили без всяких судебных проволочек. И к тому же не один, а со своей милой компанией головорезов.

– Я советовал бы вам выбирать выражения, господин Рошфор, когда вы говорите о моих друзьях.

– А вам, милостивый государь, следует выбирать выражения, говоря со мной. Я не полицейская ищейка.

– Еще бы! Полицейской ищейке не удалось бы так просто отправить на плаху Шалэ, как это сделали вы. Правда, для этого вам пришлось побывать в Брюсселе под видом капуцина, кажется. Но это не в счет; конечно, вы не полицейская ищейка, господин де Рошфор.

– Шалэ был государственным преступником, господин д'Артаньян.

– А несчастная госпожа Бонасье тоже, надо полагать, была государственной преступницей?!

– Во-первых, есть вещи, которых вы не должны знать, сударь, а если вы их все же узнали, то тем хуже для вас; во-вторых, кто вам сказал, что я имел отношение к какой-то госпоже Бонасье? Я в первый раз слышу это имя.

– Вы лжете, Рошфор! Вы лично руководили ее похищением в Сен-Клу, а помогал вам в этом грязном деле ее муж – мерзавец Бонасье!

– Сударь, вам должно быть прекрасно известно, что обвинить дворянина во лжи – значит нанести ему серьезное оскорбление!

– Сударь, вам должно быть прекрасно известно, что лгать в глаза собеседнику – значит позорить звание дворянина!

– Господин д'Артаньян! Вы ответите мне за это!

– А вы ответите мне за Менг, за Констанцию и за ваш подлый нрав. Я убью вас, господин де Рошфор.

– Если только я не сделаю этого раньше, господин д'Артаньян.

– Где вам будет угодно попытаться привести свою угрозу в исполнение, господин де Рошфор?

– На пустыре за Люксембургом. Там обычно безлюдно в это время года.

– Отлично. Когда?

– В пять часов.

– Согласен.

– И выберете шпагу подлиннее, д'Артаньян.

– А вы, Рошфор, пожалуйста, не приводите с собой дюжину убийц с мушкетами, чтобы посадить их в засаде. Это создаст вам дурную репутацию.

– Вам не удастся вывести меня из себя, молокосос!

– Ого! Значит, в вас сохранились еще остатки благородства!

– Будьте спокойны, д'Артаньян. Я убью вас по всем правилам.

– А как же с эдиктами? – насмешливо спросил д'Артаньян, пародируя слова де Жюссака, с которых, собственно, и начались его парижские приключения. – Хотя, наверное, его высокопреосвященство сделает исключение для своего любимца.

– Могу заверить вас, что кардинал ничего не узнает о происшедшем между нами. Думаю, мы в состоянии сами уладить наше внутреннее дело.

– Вы удивляете меня, Рошфор. Пожалуй, если я проткну вас сегодня в Люксембурге, я буду плакать о вас.

С этими словами д'Артаньян ушел, поклявшись самому себе этим вечером посчитаться с Рошфором за все свои несчастья, источником которых был конюший его высокопреосвященства.

– А о тебе скоро и плакать будет некому, – злобно пробормотал Рошфор, глядя вслед д'Артаньяну. – Один тщеславный дуралей женился и уехал в глушь, другому скоро подрежут крылышки, третий пьяница – вот и все, что останется от «четверых неразлучных» сегодня вечером.

Дома д'Артаньян первым делом приказал Жемблу почистить и отполировать шпагу. Наш мушкетер имел две – поэтому, когда его новый слуга справился с поручением, а справился с ним он наилучшим образом, как отметил для себя д'Артаньян, он поручил ему начистить и другую.

– Я вижу, ты знаешь толк в подобного рода делах, Жемблу? – спросил д'Артаньян.

– Да, сударь. Мой прежний хозяин всегда требовал, чтобы его шпага была отполирована, а пистолеты заряжены, – отвечал слуга.

– Из чего следует, что господин… как бишь звали твоего прежнего хозяина, Жемблу?

– Дон Алонсо де Кампо-и-Эспиноса, сударь.

– Да, вот именно… что этот… дон э-э… Эспиноза был не промах подраться?

– Как вам сказать – и да, и нет, сударь.

– Да – это да, а нет – это нет. Тут, по-моему, третьего не дано.

– Я имею в виду вот что, сударь, – пояснил рассудительный Жемблу. Мой хозяин, кажется, не был большим любителем затевать потасовки, но много путешествовал под вымышленными именами, подвергаясь серьезной опасности. Вот поэтому-то он и требовал от меня всегда держать оружие в порядке.

– Значит, твой господин, как и я, был на государственной службе? Только служил он, видно, другому королю.

– Может, оно и так, сударь, но никаких чинов, однако, не имел. Хотя в Новом Свете он даже приказывал капитанам военных кораблей, и те подчинялись ему. Это было в то время, когда мы гонялись по проливам за пиратами.

– Выходит, ты тоже гонялся за пиратами вместе со своим господином, Жемблу?

– Выходит, так, сударь. Хотя, разумеется, и не по своей воле.

– И много пиратов поймал твой господин?

– К счастью, не слишком-то много, сударь.

– Вот не думал, что ты сторонник пиратов! – со смехом воскликнул д'Артаньян.

– Я не сторонник пиратов, сударь. Я – француз.

– Я – тоже. Но это еще не причина, чтобы одобрять пиратство.

– Однако дело заключается в том, что среди пиратов много наших соотечественников, а на испанских кораблях – ни одного.

– Но ты-то плавал с испанцами, Жемблу, – сказал д'Артаньян, поддразнивая парня.

– Это другое дело, сударь. Я поступил в услужение к дону Алонсо еще во Франции. И в свое оправдание я могу сослаться на то, что даже не подозревал в то время, что он испанец.

– Дон Алонсо так хорошо говорил по-французски?

– Вот именно, сударь. Легкий акцент, не более того. Но ведь в разных частях Франции тоже говорят по-разному. Даже…

– Продолжай уж, любезный, раз начал. Даже я говорю по-французски отнюдь не как парижанин – верно?

– Ну… примерно это самое я и имел в виду, только боялся прогневать вас.

– Ты совершенно правильно заметил мое произношение, я ведь родом из Гаскони. И тебе нечего бояться моего гнева. Мы, гасконцы, не скрываем своего происхождения, а гордимся им.

– И совершенно правильно, господин д'Артаньян. Всем известно, что самые лучшие солдаты короля Франции – родом из Гаскони, как господа де Тревиль, Дэзэсар и вы…

– А ты, оказывается, льстец, Жемблу.

– Что вы, сударь. Я всегда говорю то, что думаю.

– Ладно, ладно… – проговорил д'Артаньян, которому хотелось порасспросить своего нового слугу о его прежнем господине и их совместных приключениях.

Мушкетер справедливо полагал, что такой способ получше познакомиться со своим слугой ничуть не хуже всех остальных и имеет по крайней мере то несомненное достоинство, что является единственно доступным в данный момент.

– Значит, твой господин… этот дон Алонсо… частенько путешествовал по Франции? Испанец, свободно говорящий по-французски и тайно разъезжающий по стране… Тебе это не показалось странным, Жемблу?

– Говоря правду, – да, сударь. Но это продолжалось недолго, и дон Алонсо уехал в Новый Свет, а меня забрал с собой. Не стану скрывать, я был рад возможности повидать все тамошние диковины, потому что в Нормандии такого ни за что не встретишь – хоть сто лет проживи.

Побеседовав с Жемблу в такой манере еще с полчаса, д'Артаньян так и не уяснил себе, по какой надобности его господин путешествовал по Франции. Относительно же своего слуги у д'Артаньяна сложилось мнение, что это спокойный и рассудительный парень, но с хитрецой, как все нормандцы, и в этом отношении ненамного уступит Планше.

Как мы видим, д'Артаньян продолжал помнить славного малого, исчезнувшего в Ла-Рошели, и часто воспоминания о нем исторгали из его груди печальный вздох.

Между тем близился условленный час. Д'Артаньян выбрал себе шпагу. Он остановился на той, которой нанес графу де Варду четыре славных удара перед отплытием в Англию.

Мушкетер приказал Жемблу вооружиться мушкетом и последовать за ним. Ему понравилось, что парень не стал задавать лишних вопросов.

За Люксембургским дворцом находился большой пустырь, обнесенный оградой. Рошфор был прав, когда полагал, что в такой час там будет безлюдно. Это место нередко посещалось дворянами, собиравшимися скрестить шпаги, но не желавшими, чтобы их постигла судьба Бутвиля.[16]16
  Бутвиль Франсуа де Монморанси, граф (1600–1627) – знаменитый дуэлянт; 12 мая 1627 г., несмотря на эдикты, демонстративно дрался на дуэли на Королевской площади. Казнен 21 июня 1627 г.


[Закрыть]

Рошфор появился с противоположной стороны, почти одновременно с д'Артаньяном.

– Вы все-таки прихватили с собой вашего лакея, – сказал он с насмешливой улыбкой.

– Другой на моем месте, зная вас, привел бы с собой роту, – парировал д'Артаньян.

– Ладно, гасконец. Хватит болтать! Пусть за нас поговорят шпаги, злобно бросил Рошфор.

– Давно пора, – отозвался д'Артаньян. – Только сначала я сделаю вам одно признание, кавалер де Рошфор.

– Какое же? – живо спросил тот, и на его смуглом лице мгновенно отразилось профессиональное любопытство тайного осведомителя.

– С тех пор как я оказался в Париже, даже чуточку раньше, еще с Менга, я все время мечтал об одном.

– О чем же?

– Насадить вас на острие шпаги.

– В таком случае – шпагу наголо, мальчишка!

– Я к вашим услугам, Рошфор. Постараюсь отправить вас в преисподнюю, чтобы миледи не скучала в одиночестве.

С этими словами д'Артаньян обнажил свою шпагу, и клинки скрестились.

Мушкетер, приобретший немалый опыт за время жизни в Париже, но не утративший своих лучших качеств – быстроты и ловкости, которые позволили ему одолеть де Жюссака в первом же поединке, атаковал Рошфора, твердо решив не щадить его.

Его соперник чувствовал это и понимал, что поединок не может окончиться без крови, он помнил об успехах гасконца и его грозной репутации. Рошфор тщательно готовил каждый выпад и парировал удары д'Артаньяна с основательностью опытного дуэлянта.

Несколько раз Рошфор пытался выбить шпагу из рук д'Артаньяна резкими круговыми движениями кисти, но гасконец словно бы сросся со своей шпагой и на все усилия конюшего его высокопреосвященства отвечал улыбкой. Д'Артаньян улыбался, но глаза его грозно сверкали.

Рошфор нанес еще один удар, сделав двойной финт. Его скорость была превосходной, но ответ д'Артаньяна был все-таки еще быстрее.

Однако Рошфор сумел парировать его с той же скоростью. Д'Артаньян испытывал душевный подъем: он в тысячный раз повторял себе, что наконец-то имеет случай отомстить Рошфору и за себя, и за Констанцию. Но он был вынужден признать, что сделать это будет нелегко. Он встретился с великолепным фехтовальщиком.

Кавалер де Рошфор не раз дрался на дуэли, как до обнародования эдиктов, грозящих смертью и Бастилией всякому, кто осмелится их нарушить, так и после их опубликования. И всякий раз он оставался невредим, в худшем случае отделываясь несколькими незначительными царапинами. Соперники же его получали куда более серьезные ранения, а иногда и испускали дух прямо на месте поединка. Негласная опека кардинала служила удачливому дуэлянту надежной защитой. Рошфор укрывался за красной кардинальской мантией, как за каменной стеной.

Но д'Артаньян уже имел дело с «мастерами клинка», едва появившись в Париже. Сейчас им руководила жажда мщения и память о Констанции. Он боялся только одного – что им могут помешать, прежде чем он успеет вернуть Рошфору его долги.

Мушкетер начал медленное отступление, выманивая соперника на себя.

Рошфор усмехнулся и ринулся в атаку, тесня д'Артаньяна изо всех сил. Ему очень хотелось заставить нервничать этого дерзкого, удачливого гасконца. Он знал, что ему достаточно заронить даже крупицу неуверенности в душу своего соперника, чтобы извлечь из этого выгоду и покончить с ним.

Он чуть было не пробил защиту д'Артаньяна дважды одним и тем же приемом – ударом снизу. Мушкетеру это не понравилось, и он поймал шпагу Рошфора встречным ударом, как только ему представилась такая возможность.

Рошфор чертыхнулся, но продолжал атаку. Его рука сделала неуловимое движение, и шпага д'Артаньяна была отбита далеко в сторону. Затем мушкетер отпарировал прямой удар в лицо, и Рошфор снова отбил его шпагу в сторону, продолжая нападать.

Д'Артаньян резко отступил назад, оказавшись на мгновение вне пределов досягаемости шпаги своего врага, а затем наклонился вперед и атаковал. Счастливый случай позволил Рошфору отбить этот коронный удар мушкетера, но он понял, что был на волосок от гибели.

Рошфор заспешил. Он почувствовал, что д'Артаньян сохранил больше сил и имеет в запасе почти неотразимый прием, который обязательно применит еще раз. Рошфор решил покончить с соперником как можно скорее, пока он в силах парировать грозные выпады д'Артаньяна.

Д'Артаньян же видел, что Рошфор начинает терять голову. Раздражение плохой союзник в поединке такого рода. Раз или два Рошфор ошибся, и гасконец мог воспользоваться этой неточностью, сделав мгновенный выпад, подобный тому, каким он поразил де Жюссака. Но д'Артаньян играл наверняка.

Постепенно Рошфор перехватил инициативу и стал мелкими шажками теснить д'Артаньяна.

«Плохо дело, – горестно вдохнув, подумал Жемблу, наблюдавший за поединком из-за ограды. – Кажется, мне снова придется искать себе нового хозяина».

Накал поединка передался и ему, и он почувствовал, что весьма вероятным исходом дуэли может быть смерть одного из противников.

Однако Жемблу плохо знал д'Артаньяна. Снизив активность, мушкетер утроил внимание и выжидал момент. Рошфор, нервничавший все больше, принялся провоцировать д'Артаньяна.

– Кажется, вы растеряли форму, шевалье! – желая вывести мушкетера из себя, крикнул он.

– Поберегите дыхание, Рошфор! – отвечал д'Артаньян с грозной улыбкой, которая привела в смятение его врага.

Каким-то шестым чувством он ощутил, что д'Артаньяна ему уже не остановить. Лицо его покрыла бледность, рука дрогнула.

Собрав последние силы, Рошфор сделал резкий выпад, который был без труда отбит мушкетером. Клинки скрестились еще несколько раз, д'Артаньян сделал неуловимое движение, и… Рошфор почувствовал, что рука отказывается повиноваться ему. Он уронил шпагу и упал на колени.

– Черт побери, я ранен! – крикнул он.

– Вы еще легко отделались, Рошфор, – проговорил д'Артаньян, приближаясь к нему. – Это всего лишь плечо. На этом самом месте года полтора назад шпага Атоса пронзила англичанину сердце.

– В этот раз вы победили, д'Артаньян, – теряя силы, произнес Рошфор. Но после моего выздоровления мы еще продолжим разговор.

– Всегда к вашим услугам, сударь, – сухо сказал д'Артаньян, вкладывая шпагу в ножны.

Затем он подозвал приободрившегося Жемблу и приказал ему позаботиться о раненом. Сам же мушкетер ушел с места поединка.

Жемблу обошел соседние улицы и позвал первых же встреченных им прохожих, сообщив, что за Люксембургом лежит раненый дворянин. Убедившись в том, что Рошфором занялись, он посчитал свое дело сделанным и последовал за господином.