Текст книги "Байки"

Автор книги: Николай Гринько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Маруся

В далекие-предалекие времена, когда каждый ребенок знал, что экономика должна быть экономной и что слова «мир», «труд» и «май» – близнецы-братья, жила-была девушка. Скажем, Маруся. Собственно, она и сейчас прекрасно себя чувствует. Правда, тогда она чувствовала себя лет на пятнадцать лучше. И была у Маруси мечта – скатиться по крутому склону на лыжах в красном спортивном костюме, да так, чтобы все мужики вокруг просто попадали. Костюм должен быть красный – и никакой другой. В поведении мужиков также не допускалось вариантов – они должны были не присесть, не попрыгать, а именно попадать.

И вот однажды партия и правительство сжалились над судьбой бедной Маруси, и подарили ей на новый год хорошую премию. Маленькую, но хорошую. Обрадовалась Маруся, побежала по магазинам, и, весело отстояв километров семьсот очередей, приобрела две вещи: красный лыжный комбинезон и путевку на лыжный курорт в одной из братских республик СССР. Осталось лишь приехать, чтобы отнаблюдать штабеля валяющихся от такой красоты мужиков. Маруся поехала.

Когда комсомолка, спортсменка и почти красавица Маруся взошла на склон в ослепительном клюквенно-алом комбинезоне, окрестные мужики приоткрыли бородатые рты и немного похрустели шейными позвонками, провожая ее алчущим взлядом. Комсомолка была почти счастлива. Не хватало мелочей – лихого спуска с горы и падающих мужиков.

Маленький, но очень горный инструктор с комсомольским значком на волосатой груди, старательно обучил новичков азам лыжной грамоты и махнул рукой в сторону склона – валяйте.

Маруся ринулась было к спуску, но почувствовала, что в ближайшее время этого сделать не сможет. Пока не найдет где-нибудь дощатую конструкцию с буквами "м" и "ж". Очень ее прижали собственные малочисленные нужды.

Напомним, что на дворе стоял чудесный конец восьмидисятых, Коммунистическая партия СССР во главе с Генеральным Секретарем Центрального Комитета увлеченно отстаивала интересы мира во всем мире, и ей было плевать на такие мелочи, как сортиры на горных склонах. Партия была, а сортиров не было.

Поозиравшись минут пять со сжатыми коленками, Маруся, краснея, подошля к инструктору и, наклонившись, прошептала ему что-то на ухо.

– Туалет?! – громко спросил инструктор, и горное эхо переспросило еще пару раз: "Туалет, туалет…"

– Да вы что, девушка? Откуда в горах туалеты? ("Туалеты, туалеты…") Вон, видите кусты? ("ты, ты…") Там и писайте. (…,…)

Маруся, с лицом цвета собственного комбинезона, рванула к кустам, упираясь палками.

– Лыжи-то снимите, мите, мите!… – крикнул ей вслед инструктор. Маруся не услышала.

Надо заметить, что советская швейная промышленность, идя навстречу решениям XXVII съезда партии, усилила борьбу за качество обслуживания советского населения. Все больше новых товаров появлялось на прилавках советских магазинов, и в том числе – красные горнолыжные комбинезоны со знаком качества на спине. И с одной-единственной молнией от кадыка до пупка. Если б Маруся была мужчиной, то никаких вопросов не возникло бы. Но она была девушкой, страстно желающей пописать, а потому комбинезон был Марусей расстегнут и спущен до самых колен. Из технических моментов могу сообщить, что на Марусе таким образом осталась маечка. И все.

И вот тут, когда начался процесс единения Маруси с природой, физика внесла свои коррективы. Снег под ногами скрипнул, и лыжи, которые комсомолка так и не сообразила снять, плавно поехали вперед. Маруся взмахнула руками – но было поздно. На глазах у изумленной группы лыжников, среди которых были столь необходимые Марусе мужики, из кустов с постоянным ускорением выкатилась присевшая девушка в одной маечке. Тормозить голой попой в снег она не решилась. Поэтому, повизгивая от ужаса, катилась по склону, размечая желтеньким пунктиром снег между лыжами. Быстрее, быстрее, еще быстрее… Громче, громче, громче!…

Усиленный тысячекратным эхом гогот мужиков провожал Марусю вдоль всей трассы. Мужики действительно валились в снег. Да еще и корчась в судорогах.

Но это еще не все.

Пылающую от стыда девушку принесло прямехонько под ноги одному из мужков. Тот стоял спиной к трассе. Маруся врезалась в него так, что мужика отшвырнуло метров на пятнадцать вниз по склону. Но зато позорный спуск без трусов был прерван.

От перенесенных переживаний и переохлаждения попы Маруся простудилась. Выходить на склон она больше не решалась – в единственном на территории республики красном комбинезоне ее узнавали бы не хуже, чем Эдиту Пьеху. Тыкали бы пальцами и хохотали.

Маруся отсиживалась в больнице, в поселке у подножия горы. Там о ее рейсе никто ничего не знал. Через некоторе время девушка успокоилась, и даже стала искать знакомства с остальными обитателями больницы, тем более, что мужиков и там было хоть отбавляй. На третий день объект был найден. Это был статный, высокий красавец лет тридцати пяти, с модной тогда бородой и взглядом капитана дальнего плавания. Он сидел у окна с гипсом на ноге, и грустно играл сам с собой в шашки. Маруся присела, завязался разговор. Капитан расправлял плечи, шутил, звал в далекие края…

– А как вы ногу-то сломали? – спросила Маруся, чтобы ненадолго отвлечься от заманчивых предложений.

– Вы не поверите – в меня врезалась какая-то дура с голой жопой!

По законам жанра концовке полагается быть такой: Маруся стесняется, потом рассказывает, что это была она, они смеются и в итоге женятся.

Фигушки.

Маруся сбежала из больницы на следующий же день.

Глупая. Испортила историю.

Абсолютно придуманная история

В одной семье жила-была черепаха. С абсолютно черепашьим именем – какая-то там Марфа или Меланья. Жила неспешно, мало ела, много спала и грелась у батареи. Еще б самца ей какого завалящего – и был бы самый настоящий черепаший рай.

Раз в году Марфа впадала в спячку, как и положено всем Марфам. Лежала в коробочке, снила себе всякие каракумские сны.

Однажды, под старый Новый год, Марфа неожиданно для себя самой проснулась. Легкой трусцой пробежалась по комнате, обнюхала появившиеся за время спячки новые предметы в квартире, поела, попила. А потом подумала – и ушла спать обратно за батарею.

Через некоторое время ее обнаружила хозяйка. Марфин хвост торчал между батарейных ребер и чутко подрагивал во сне. Ей снилась погоня. Наверно. А из-под Марфиного хвоста торчал десятисантиметровый хвостик из елочного дождя.

От хозяйкиного хохота проснулся муж и дети. Марфа не проснулась. Хозяйка вялой рукой показала домочадцам в сторону батареи и простонала нечто невнятное. Дети повеселились и вытащили Марфу из-за батареи. После чего вся семья вновь опустилась перед черепахой на колени. Поползать немного. Потому что стоять сил не было.

Из черепахиного рта торчало еще сантиметров десять елочного дождика.

Когда хозяева утерли слезы и смогли связно говорить, хозяйка озвучила проблему:

– А с какой стороны теперь его доставать?

Еще пять минут искрометного веселья. Ситуацию усложняло то обстоятельство, что Марфа по-прежнему спала сном младенца. Несмотря на то, что была при этом похожа на черепаший шашлык, нанизанный на длинную блестящую полоску фольги.

Решили, что доставать дождь из Марфы лучше всего в направлении, изначально предусмотренном природой. Скажем, так – если черепаху положить на карту мира носом к Мурманску, а хвостом к Астрахани, то тянуть надо с севера на юг. В сторону Каспия. Старший сын аккуратно обрезал дождик у самого Марфиного носа, и, как ни жестоко звучит, подвесил ее за блестящий хвост, привязав к ножке табуретки. Носом вниз.

Марфа спала. Незаметно, словно часовая стрелка, сползая все ниже и ниже по фольге, повинуясь глубинным процессам черепашьего пищеварения.

Глубокой ночью семью разбудил стук панциря об пол. Дождик кончился.

Марфа проснулась только весной.

Говорящая фамилия

На Ленинградском проспекте девушке Оле приветливо помахал своей полосатой скалкой работник ГИБДД. Оля остановила машину, приоткрыла окно. Тот слегка наклонился и почему-то раздраженным тоном представился:

– Инспектор Беспощадный. Документы, пожалуйста.

Оля тут же прилегла на руль, и в таком положении прохохотала безостановочно минуты две. Потом сквозь слезы протянула Беспощадному права. Инспектор все так же зло вернул их и сквозь зубы процедил:

– Счастливого пути.

Ехать Оля еще какое-то время не могла.

Базовые грузчики

Знаете, что такое база? Это огромное количество складов, внутри которых, ожидая выброса в торговую сеть, плесневеет невероятное количество клубники, гвоздей, маринованных огурцов, мотоциклов, духов «Красная Заря», колбасы, свадебных платьев и прочих товаров народного потребления.

Грузчики, работающие в мясных складах щеголяли в шапках-ушанках и соплях даже в тридцатиградусную жару. Еще бы – восемь часов рабочего времени они проводили в холодильниках, ворочая бычьи полутуши и свиные головы. Грузчики, побывавшие в парфюмерном складе, дружно благоухали всей бригадой – это было то само время, когда вместо "Клинского" молодежь употребляла одеколон "Тройной". Самой легкой работой считалась поездка на птицефабрику. Во-первых, можно было полтора часа спокойно спать, перекатываясь внутри закрытого грузового фургона "ЗиЛ", пока машина добиралась до места. А во-вторых, ящики с яйцами (профессионалы говорят "с яйцом") по сравнению с теми же полутушами невероятно легки на подъем. Эти два обстоятельства с лихвой окупали богатую грязь и чудный запах птицефабрики, долетавший даже в закрытый фургон с расстояния километра в три.

Грузчики, работавшие в столовой (и я в том числе), не очень любили в этой же столовой питаться. Потому что отлично видели, как в клепаные промышленные мясорубки румяные тетки отправляли уши, хвосты и копыта крупного и не очень рогатого скота, чтобы на выходе получился фарш. Если попадалась замерзшая крыса – тоже шла в дело. Да и напитками грузчики в столовой тоже пренебрегали – чай черпался из огромного чана, на дне которого всегда лежал сантиметровый слой пушистых от плесени мух. А бочки с квасом дезинфицировались хлоркой, которую щедро сыпал внутрь из ведра все тот же грузчик. Потом он спускался в своих кирзовых сапогах внутрь и возил тряпкой по стенам емкости.

Приятно было развозить школьные завтраки. Тебя закрывали все в том же фургоне, вместе со стопкой квадратных блинов формата А1 (приблизительно метр на метр) и алюминиевым бидонищем со сметаной. Вкуснятина. Школьники недоедали.

Кстати, эти поездки в фургоне однажды закончились довольно печально. На зимней неровной дороге старенький "ЗиЛ" накренился, и с него сорвало эту деревянную будку. Она покатилась, пару раз перевернувшись. Внутри были полторы тонны прессованного картона и два грузчика. Одному сломало руку. Я остался цел. Правда потом очень долго не мог ездить в транспорте – стоило автобусу слегка накрениться, я судорожно хватал за колени сидящих рядом пассажиров. И хорошо, если это были приятные девушки.

Но все же главное счастье в жизни грузчика с базы – поездка на винзавод. Этот маршрут доверяли не всем, а лишь особо отличившимся и только под вечер. Жидкая премия. Все знали, что обратно бригада вернется заряженная по самые кепки. Иногда привозили разливной коньяк. В ведрах и канистрах. Но чаще – Тархун. Этот безалкогольный напиток поставлялся на завод в виде черно-зеленого концентрата невероятной густоты и фантастической крепости. Было в нем, наверно, градусов шестьдесят. Мне, вчерашнему школьнику, было очень сложно проталкивать в себя обжигающий внутренности сироп, запах у которого был тоже концентрированный. Но я с собой боролся. Обратно обычно ехали с песнями, замолкая лишь тогда, когда у постов ГАИ водитель стучал кулаком в стенку кабины. Возить сильно пьяных людей в кузове все-таки было запрещено.

У нас в бригаде был глухонемой грузчик. Чтобы хоть как-то общаться, мы выучили алфавит и несколько основных понятий: мужчина, женщина, дом, работа. Забавно, что «коза» из двух торчащих пальцев, которую поднимали вверх разные металлисты, это буква "ы". А известный жест алкашей, когда из кулака оттопыривается большой палец и мизинец – "у".

Одного водителя застукали за нехорошим делом. Он сливал бензин из бака государственой машины. Заставили писать объяснительную. Водителя хоть и звали Федей, национальность у него была далеко не славянская, и объяснялся Федя по-русски с большим трудом. Объяснительная выглядела так:

"Сосал больше не буду"

Грузил я полтора года. Отупел невероятно и с трудом после этого поступил в институт. Больше не буду.

Экспорт

Учителя иногда заставляли нас по очереди читать вслух новый параграф из учебника. Пока один из нас вяло бубнил малоинтересные сведения, остальные должны были отслеживать путешествие его пальца по строчкам, ориентируясь по этому бубнежу. Педагог хищно парил над нашими макушками, время от времени выкликая, словно выстреливая, чью-нибудь фамилию:

– Мигалкин! (Блин, проучился с ним восемь лет и только сейчас понял, какая же у парня смешная фамилия – Мигалкин)

И Мигалкин в идеале должен был подхватить умолкнувшего чтеца и продолжать бубнить. На самом деле, конечно, Мигалкин в это время вырезал циркулем на парте "Кто тут сидит, тот…", и текст прерывался.

Косте Еремееву на географии достался кусок про какую-то там далекую страну. Шмыгая носом и елозя на стуле, он с видом великомученника вещал:

– …основным видом экспорта этой страны является гауно…

Ну откуда пятикласснику знать, что такое гуано? Потому именно так – гАУно, с ударением на последий слог.

А что, главное – смысл не изменился.

Инклюзивы

Моя мама до самой пенсии работала в поликлинике. Замечательно, надо сказать, работала. В смысле – рабочий день с восьми до двух, спирт на взятки всегда под рукой. И вообще – не очень пыльно. Даже стерильно.

Я в детстве проводил много времени у мамы на работе. Было интересно. Мухи под микроскопом превращались в невиданных уродливых монстров, лакмусовая бумажка меняла цвет на языке, карманы всегда были полны пробирочек и баночек. Иногда больные из стационара приносили чертиков и рыбок, сплетенных из использованных ими же капельниц. Остальные врачи больницы меня тоже любили и звали в гости.

Одна женщина называлась Ухогорлонос, и я сначала думал, что это такое неизвестное науке животное. Позже, когда слово распалось-таки в моей голове на три составляющих, я часто заглядывал к ней в кабинет, чтобы увидеть, как там у нее лежат разные уши, горла и носы. Никогда не видел. Прятала, наверное.

А напротив кабинета Ухогорлоноса висел застекленный стенд. На нем висели предметы, которые доктор доставала из носов, ушей и, наверное, ртов разных глупых детей. Там были болтики и гаечки, бусинки и пуговицы, глаза от кукол и колесики от машинок. А в углу, покрытая пылью, лежала отвертка. Я с ужасом смотрел на эту огромную железяку, представляя, как глупый ребенок засунул ее себе в ухо, и как Ухогорлонос ее оттуда доставала. Страшно пугался.

Отвертку уронили в стенд те, кто его собирал. Доставать почему-то не стали.

Комиссары

Сколько легенд и преданий ходит в народе о приемной комиссии военкомата! Это то самое таинственное место, где пара сотен оболтусов бегает по этажам и коридорам в одних семейных трусах, прикрываясь приписным свидетельством. Здесь ты впервые чувствуешь, что твоя дальнейшая судьба ни коим образом не зависит от тебя самого. Отныне ее определяют курящие тетки самого зловещего вида и невероятно самоуверенные люди в погонах. Жуткое место.

Дверь в один из кабинетов мы обходили по большой дуге, стараясь проскочить ее как можно более незаметно. Из этой двери временами выскакивал мужик в халате, хватал первого попавшегося в трусах и затаскивал внутрь. Из кабинета тут же раздавалось зловещее жужжание и свист. Всем становилось ясно – стоматология. Никто туда не хотел. Мне не повезло – мужик выскочил как раз тогда, когда я просачивался мимо. Схватил и втащил. Внутри не оказалось ничего. Совсем. Стул и стол. Мужик дал мне какую-то штучку и сказал:

– Дунь. Выдохни сюда полность.

Я дунул изо всех сил. Штучка, как оказалось, измеряет объем легких. Внутри у нее пропеллер, который и издавал те самые жуткие звуки. Господи, как я был счастлив!

Стоматолог прятался за следующей дверью.

В каком-то дальнем уголке, за грязноватой тряпочной ширмой притаился паучок в очках минус восемь. Дерматолог. Сидит, скучает, листает «Крокодил». Вхожу. Он, не отрывая глаз от журнала:

– Чешешься?

– Эээ… нет…

– Давай карту. Годен.

Невропатолог, она же психиатр. Тоже читает какую-то книжку. Сначала долго не обращает на меня внимания, потом вдруг спрашивает:

– Гоголя знаешь?

Ни фига себе, начало, думаю.

– Лично – нет.

В глазах тетки проявляется вялый интерес.

– А Пушкина?

– Я помню. Чудное мгновенье.

Интерес гаснет.

– Давай карту. Годен.

Ну, и самое богатое на байки и россказни место – закуток уролога. Или как его там. В нашем случае им оказалась вполне такая барышня в соку. В тесном халатике. Лет тридцати. Молодые здоровые организмы живо реагировали на осмотр. Физиология, куда денешься. Андюха отреагировал крайне бурно, и она протянула ему стакан, кивнув в сторону умывальника:

– Смочи головку.

Тот подумал. Медленно подошел к умывальнику. Медленно налил воды. Опустил в стакан пальцы, и с непонимающим видом провел ими по собственному затылку.

Ржали, вываливаясь из кабинета, как были. Без трусов.

Не влезай, убью!

Одним из первых (если точно – вторым) из моих рабочих мест в Москве оказалась квартира. Нет, я не делал евроремонтов из подручных материалов. Я просто пришел в компанию, которая целиком располагалась в двухкомнатной сталинке. Интерьер соответствовал всем представлениям о сталинских квартирах: пятиметровой высоты потолки в пыльной лепнине, волнистые скрипучие полы с выпадающими паркетинами и, конечно, запах. Куда ж без него. Кроме всего, в квартире жила кошка генерального, для нее в ванной комнате стояло пластиковое корытце. Это обстоятельство тоже приплюсуйте к запахам.

В центре большой комнаты стоял стол генерального, за которым он любил сидеть темными вечерами в позе лотоса, скрестив ноги на стуле. Там же стоял стол и сейф коммерческого директора, а также компьютер, вживленный в алюминиевое ажурное сооружение на колесах. За компьютером обычно работала Оля, совмещавшая должности редактора и секретаря.

Комната поменьше называлась студией. В ней было два звукорежиссерских компьютера, сидеть за которыми приходилось, едва не касаясь спинами. Кроме того, здесь же стояла двухэтажная алюминиевая кровать, из которой по утрам вполне могла торчать чья-нибудь голая пятка. Размера эдак сорок пятого. Прямо у меня над головой. Это означало, что вчера руководство работало допоздна. Или не работало. Но тоже допоздна.

Задолго до моего появления руководство выделило некую сумму на покупку тапочек для всего коллектива и возможных гостей. Ибо бродить по почти жилому помещению в уличной обуви как-то неудобно. Тапочки были куплены и свалены в большую кучу у входа. Приходя утром на работу, можно было порыться в куче и выудить одинаковую пару (если повезет). Кучу тапочек у входа, между прочим, тоже можно смело приплюсовать к запахам.

Немного порассуждав, я решил купить себе личную пару. Пара была новенькая, чистенькая. Клетчатая. Несколько дней я блаженствовал в собственной сменной обуви. Но однажды перестал находить ее там, где оставил. Тапочки блуждали по квартире и обнаруживались утром то под кроватью, то на балконе, а то и вовсе в ванной. Означало это лишь одно – кто-то их носит. Опрос общественного мнения догадку подтвердил. Клетчатые тапочки носили все, кто успевал найти их раньше меня. Природная рачья прижимистость взыграла, и я стал прятать тапочки под свой стол. Не помогло. Я стал убирать их в пакет, и прятать под стол в пакете. Не сработало. И тогда я пошел на крайние меры. Черным несмываемым маркером поверх синих клеток я начертал угрожающую надпись:

ОСТОРОЖНО! ГРИБОК!

Ни один нормальный человек, как мне казалось, не станет надевать такую обувь, даже если поймет, что это шутка.

Назавтра тапочки изчезли. Совсем. Видимо, кто-то, испугавшись, выбросил.

Компания давно выросла и переехала в офис в центре. Почти семейные, уютные отношения в ней давно переросли в сугубо деловые. Сменилось множество людей.

Но на моем рабочем месте стоит кружка с предостережением:

ОСТОРОЖНО! ГЕРПЕС!

Зато она больше не изчезает по утрам.

Блин, неужели я такой жмот?

Феромоны

Одно не слишком яркое светило микробиологии работало с гормонами. Светило было мужчиной лет сорока, и работало с двумя лаборантами – мальчиком и девочкой. Работа, проводимая светилом и его спутниками, была крайне сложна, но результаты ее (если будут) могли бы здорово помочь людям в создании таких нужных вещей, как ранние тесты на беременность. Конечно, ни смысла работы, ни технологии я описать не смогу. Не из соображений секретности – просто я в этом ни полграмма не понимаю.

Результаты опытов светила были странными. С какой-то невнятной периодичностью все, что целый месяц получалось, вдруг получаться переставало. И целую неделю в лаборатории царил бардак – результаты не сходились, реакции не шли, осадок не выпадал. Светило буйствовало. Но спустя дней пять все возвращалось на круги своя – сходилось, шло и выпадало. Чтобы через месяц опять накрыться медным тазом. Светило не спало ночами. А днем мяло и крушило лабораторную посуду и мебель.

Прошло некоторое время, и однажды, во время очередного гиблого периода, светило озарилось внезапной догадкой. Нервной походкой оно подошло к девочке-лаборантке и тихонько поинтересовалось:

– Людочка, скажите… А у вас случайно вот прямо сейчас нет… ммм… критических дней?

Людочка вспыхнула, замахала руками, разбила пробирку, но в итоге созналась – есть.

Оказалось, что каждые двадцать восемь дней бедная Людочка выделяла в окружающую среду такое количество гормонов, что они коренным образом меняли течение опытов светила.

Людочку перевели в другую лабораторию. Светило получило необходимые результаты.

Вредителей на полях давно стараются не травить химикатами. То есть, травят, конечно, но стараются этого не делать. Есть другие способы. Например, выделить феромон – вещество, которым самки этих вредителей приманивают самцов. Потом поставить на краю поля таз с этим самым феромоном и встать рядом, вооружившись мухобойкой. Сутки работы – и все самцы данного вида будут свалены на краю поля в кучку высотой с хорошую лошадь. Конечно, это очень упрощенная схема.

Один химик выделял феромоны какого-то сибирского вида бабочек. Гусеницы этого вида очень жрали какие-то сибирские поля. Вещество было выведено, опыты проведены успешно – для них в Москву специально были привезены несколько десятков бабочек. Самцы слепо летели на запах. Вещество увезли за Урал, химик получил премию и продолжил работу в других отраслях народного хозяйства.

А спустя лет десять он случайно попал в какой-то сибирский город. Не то в командировку приехал, не то в гости к кому-то. Вышел из самолета и тут же увидел у себя над головой бабочку. Ту самую. Улыбнулся, как старой знакомой, и поехал в город. Вышел из автобуса – увидел еще трех. Опять улыбнулся. Когда их стало тридцать – улыбаться химик перестал. Зато улыбались все остальные – по городу ходил человек, вокруг которого ВСЕГДА кружились десятки бабочек. Красиво, наверное.

В организме химика остались молекулы этого самого вещества, которые за десять лет не утратили для этих самых крылатых мужиков привлекательности. Химик пронес их любовь через десятилетия. Романтика, блин.