Текст книги "Штормовая пора"

Автор книги: Николай Михайловский

Мы спешили. Проезжали город за городом в надежде застать там штаб какого-нибудь соединения. Спидометр отсчитывал километры. И все-таки мы никак не могли угнаться за нашими войсками.

Только к ночи мы наконец-то «догнали» штаб мотомеханизированного корпуса. В маленьком фольварке нас принимал комкор генерал-майор Александр Николаевич Фирсович – маленький полный человек в старомодном пенсне. Он огорошил нас новостью:

– Вы знаете, мы уже встретились с союзниками. Странная вещь, они появились у нас в тылу. Буквально вклинились между нашими частями. Хорошо, наши разглядели британскую форму, а то дали бы им жару…

– Как же это они рискнули? – спросил корреспондент «Красной звезды».

– Ничего не поделаешь. Спешат захватить немецкую территорию, чтобы сказать – мы тоже пахали!..

Да, это была необычная встреча сразу после жаркого боя, в огне и дыму, среди навала вражеской техники, на глазах у многих десятков тысяч гитлеровских солдат и офицеров, плененных нашей армией.

Накануне этого боя корпус генерала Фирсовича прошел за сутки 80 километров, и был у него тяжелый ночной бой за местечко Клейн-Берге – узел шоссейных и железных дорог, прикрывавший город Грабов.

Тут нашли прибежище остатки разгромленных фашистских войск. Они подтянули всю уцелевшую технику и решили доказать – нет, еще не все кончено, есть порох в пороховницах…

Генерал Фирсович принял решение ночью овладеть этим важным пунктом обороны противника. Так и говорилось в приказе войскам: ночью сломить сопротивление. К утру открыть путь на Грабов!

И вот после многих дней непрерывных боев, после восьмидесятикилометрового марша, проделанного за последние сутки, мотоциклетный батальон капитана Московка сосредоточился на исходных позициях для нанесения внезапного ночного удара.

Батальону были приданы танки, артиллерия.

Наши разведчики и корректировщики огня пробрались в тыл войск противника и разведали систему обороны. И, как обычно, началось с артподготовки, шквалом огня, обрушившегося на позиции противника.

Артиллерия помогла нашим пехотинцам выбить немцев с рубежа обороны. Затем наступила пауза.

И только глубокой ночью, в полной темноте заводились моторы и по сигналу сразу с нескольких направлений танки и мотоциклы капитана Московка устремились к населенному пункту Клейн-Берге.

Заранее подавленные огневые точки, да к тому же внезапность ночного удара сделали свое дело. И населенный пункт Клейн-Берге оказался в наших руках. Сколько враг ни предпринимал контратак, вводя в бой танки «тигр» и самоходные орудия, ему не удалось вернуть потерянных позиций.

Наши танкисты мчались дальше, преследуя противника по пятам, и скоро ворвались в город Грабов. Население попряталось в домах. Только старики инвалиды да мальчишки школьного возраста, мобилизованные в «фольксштурм», сдавались в плен, радуясь, что для них война так быстро закончилась.

Подобно тому как иногда на полуслове обрывается речь, аккорд – так закончилась для нас война. Мы сидели в комендатуре города и слушали по радио обращение И. В. Сталина к народу. У меня сжимало грудь, и я видел слезы на глазах моих товарищей. Потом мы долго обнимались, целовали друг друга, знакомых и незнакомых солдат и офицеров. И кажется, никогда в жизни я не испытывал такой близости и душевного тепла к людям, как в этот день и час нашей Победы.

Мы вышли на площадь Грабова, смотрели на старинный замок, ратушу, магазины с немецкими вывесками и на толпы растерянных людей. Было очень странно – на заборах начертанные белой масляной краской сохранились призывы: «Грабов будет немецким!», «Смерть русским!», а мимо нас проходили такие вежливые, покорные мужчины, женщины, дети с черными повязками на рукавах, снимали шляпы и почтительно раскланивались. Они вели себя, как самые примерные дети. Сегодня они не чувствовали себя избранной нацией, они заботились о другом – спасти свой дом и свое добро.

Победа! Какое прекрасное слово. Я, не преувеличивая, скажу, что в эти дни можно было увидеть миллионы улыбок на лицах. Улыбались все. Даже всегда серьезно-сосредоточенные, хмурые, желчные, брюзжащие, недовольные – все, все улыбались друг другу. Потому что улыбка всегда выражение радости. А радоваться было чему. Пройти тысячи километров по дорогам войны, пережить столько опасностей, жить в землянках, ночевать в лесах, неделями не выходить из боя и вдруг осознать, что это все теперь где-то в прошлом, слушать и осязать тишину. Знать, что Победа завоевана, поистине великая Победа. И скоро домой!..

У нас в штабе фронта не было банкетов, пышного торжества. Собрались в офицерской столовой на ужин все от самого высокого начальства до вольнонаемных машинисток. За столом среди других генералов сидел и маршал Рокоссовский, – скромный, даже, я бы сказал, будничный, в своей повседневной форме с двумя золотыми звездочками на груди. К нему прежде всего были обращены взгляды, полные теплоты и признания, и он, судя по всему, чувствовал себя отцом большого семейства и едва заметно, сдержанно улыбался. Кто-то, выступая, предложил тост за его здоровье, и тогда он поднялся и своим обычным негромким голосом сказал:

– Не за меня. За превосходство советской стратегической силы. Надо иметь в виду, что каждая операция, каждый бой – это творчество, искание, вроде бы серьезная «дискуссия» с врагом с помощью огня и металла. Вот и давайте выпьем за то, что мы с вами в этой «дискуссии» одержали верх…

И первый чокнулся со своим верным спутником и другом генерал-полковником Трубниковым.

Ужин длился недолго. Когда мы вышли, со всех сторон слышались беспорядочные выстрелы из пистолетов, автоматные очереди, в небо взмывали ракеты. Словом, и у нас в Штеттине был свой праздничный салют.

Остаток вечера я провел в обществе полковника Завьялова и его ближайших друзей-сослуживцев из оперативного управления. Культурный, веселый народ. Тут, пожалуй, мы взяли свое. И выпито было как следует. И поговорили всласть.

Вспомнили многое, главным образом смешное, где кто обмишурился, когда кого «разыграли». И надо мной посмеялись, вспомнив, как я уклонился принять капитуляцию немецкого гарнизона в Свинемюнде, а принялся «утекать»…

Расходились под утро, в прекрасном настроении. Нас разместили жить на окраине Штеттина, в каком-то маленьком поселке дачного типа. Мы с Филиппычем обосновались в коттедже на самом верху – в светелке. Я лег на кровать и не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами и, не обращая внимания на гулкий храп моего бравого водителя, о многом думал, многое вспоминал, строил планы на будущее. Среди них первое место занимала встреча с семьей в нашем родном Ленинграде, на Фонтанке, у Чернышева мостика с цепями. Как-то это произойдет? Я всегда гордился своей женой: ее хрупкие плечики приняли на себя непосильную ношу и, что удивительно, – не согнулись. Эвакуация из Ленинграда, буквально с последним поездом. Пожилая мать и дочка на руках. Куда приехали? В Сталинград! Уезжали от войны, а попали, что называется, из огня да в полымя… Кто мог знать, что эта маленькая женщина, похожая на девочку, не падет духом, не растеряется, проявит волю и разовьет бешеную энергию – «самомобилизуется» и будет служить медсестрой в госпитале, а когда госпиталь эвакуируют – она останется во фронтовом городе корреспондентом Всесоюзного радио и под бомбежками будет мужественно выполнять свой журналистский долг. За тысячу с лишним километров – в Таллине и Ленинграде, я слышал родной голос и радовался тому, что она жива… А еще через год мы встретились на Северном флоте, и она снаряжала меня в дальний поход на тральщике к Новой Земле, на полуостров Рыбачий и в другие «жаркие» места, а потом долгие дни страдала, томилась, ждала… Милая моя, гневная и ласковая, бдительный страж семейного счастья! Сколько с тобой прожито, сколько пережито!

От мыслей о жене и дочери живая нить протянулась к моим друзьям. Многих сегодня нет на нашем празднике. Они своей жизнью уплатили за Победу. Но в эту ночь как живые они проходили передо мной. Вспомнил Льва Канторовича – писателя, необыкновенно одаренного художника, принявшего первый бой вместе с пограничниками и похороненного тут же на заставе, отбитой у врага. И Володю Ардашникова – великолепного журналиста-международника. Он погиб в 1944 году во время разгрома немцев под Ленинградом. И фотокорреспондента «Правды» Агича – высокого худого человека, казавшегося неприспособленным к жизни, а сколько мужества проявил он в эту грозную пору. Не раз пробирался на передний край и даже в боевое охранение. Снимал снайперов, разведчиков. Там и остался навсегда… И больше других вспоминался Иван Георгиевич Голыбин – редактор газеты завода «Электросила», добродушный толстяк, в первые дни войны вступивший в дивизию народного ополчения Московского района. «Грудь в крестах или голова в кустах», – сказал он, облачившись в шинель, пилотку, сжимая винтовку. Через две недели прибыло извещение: «Погиб смертью героя…» Не он один – десятки и сотни литераторов полегли…

Послевоенная статистика подтверждает, что наша литературная вахта на войне не была такой уже безопасной. В процентном соотношении боевые потери среди писателей и журналистов не меньше, чем даже у летчиков-истребителей…

Мне казалось, война кончилась и теперь наступит передышка. Но штаб Второго Белорусского фронта продолжал жить довольно напряженно. И так же с утра до вечера был занят маршал К. К. Рокоссовский. А мне хотелось с ним повидаться, поговорить, наконец, сфотографировать его на память. Я докучал своими просьбами адъютантам. Вероятно, здорово им надоел, и однажды мне было сказано: «Приходите, будет несколько минут в вашем распоряжении».

В назначенное время я явился с фотоаппаратом и блокнотом. Адъютант еще раз напомнил о времени и пропустил меня в кабинет. Там было уже несколько генералов. Константин Константинович поднялся из-за стола и мягко, очень по-доброму улыбнулся:

– Я вижу, у вас бешеная работоспособность, да не дают развернуться. Действительно, времени у меня нет. Мы ведь еще не на мирном положении.

Стало ясно: никакого разговора быть не может, хоть бы снимок сделать. Нацелив объектив, я снял маршала за столом, потом вместе с генералами, и уже было собрался улетучиться, как вдруг он сказал:

– А теперь давайте с вами снимемся.

Я несколько оторопел, подумал: кто же нас будет снимать? Оказалось, адъютант владеет аппаратом не хуже нашего брата. Он сделал очень удачный снимок, который хранится у меня как самая дорогая память тех дней.

Прощаясь с маршалом, я выразил сожаление, что нам на сей раз не удалось поговорить, на что он ответил:

– Ничего. Вся жизнь еще впереди. Мы еще встретимся.

И мы действительно встретились. Сделав маленькое отступление, я расскажу, как это произошло.

В один из весенних дней 1946 года приезжаю в редакцию, мне говорят: «Сегодня едешь в Польшу, к маршалу Рокоссовскому и к годовщине победы напишешь о нем очерк». Я спросил: «Что значит сегодня? В котором часу?» Мне отвечают: «Сейчас тебе будут заготовлены документы, получай деньги и отправляйся на вокзал». Вот так номер! У меня с собой нет даже мыла и полотенца.

В редакции говорят, будто поезд стоит на Белорусском вокзале. Спешу туда. Военный комендант таращит глаза: «Ничего подобного!..» Созваниваемся с другими вокзалами. Узнаем, оказывается, поезд на Киевском… Мчусь туда. Вижу, к поезду подходят машины, съезжаются генералы. Батов. Здороваемся. Я прошу помочь. Он показывает на капитана из штаба маршала, а тот разводит руками: нет у него власти без специального пропуска провозить людей за границу. Подводит меня к подполковнику Клыкову, порученцу К. К. Рокоссовского. На ходу выслушав меня и не сказав ни да ни нет, Клыков исчезает. Я стою и думаю, что же делать? До отхода поезда – час. Решаю отправиться домой за вещами. Договариваюсь с шофером. Гонит вовсю. Через десять минут мы у дома. Я ворвался в квартиру, побросав вещи в чемодан, на ходу объяснил близким, что и как. И кубарем вниз…

Приехал на вокзал. Выбегаю на платформу, и в этот самый момент поезд трогается… Я вскакиваю на подножку одного из последних вагонов. Автоматчик меня не пускает. Я объясняю, что по срочному заданию, говорил с порученцем, он знает, и прочее… В тамбуре появляется молоденький лейтенант. Смотрит на меня, читает документы и пропускает в вагон, приказав застелить мне постель и накормить ужином.

Ура, я еду…

Поезд останавливается в Бреслау. Генералы из Северной группы войск Советской Армии встречают своего командующего К. К. Рокоссовского. Все расходятся по машинам. Я с бойцами забираюсь в бронетранспортер. Несемся с бешеной скоростью по широкой автостраде, стараясь не отстать от маршальского «бьюика». Ветер в спину с такой силой, что меня раскачивает. Кто-то набросил мне на плечи меховую куртку, а на ноги чехол от пулемета.

Въезжаем в Лигниц. Хозяева города – поляки.

Президент. Да, да, президент города Лигниц. Лицо усталое, озабоченное. Недавно он вступил на этот пост. До него был крупный предприниматель с интеллигентной наружностью, вежливый, деликатный, старался всем угодить, ратовал за народную власть и состоял в подпольной террористической организации.

Новый президент ни перед кем не заискивает, прямой, честный человек, для него интересы дела на первом плане.

Когда заходит речь о политической борьбе в Польше, о партии Миколайчика, он называет их «пилсудчиками из Лондона».

– Обстановка у нас в стране сложная, – объясняет он. – Реакция хочет утвердиться и задавить силы демократии. Она ведет подрывную работу, всеми средствами пытается скомпрометировать новый строй. Крестьянам говорят: не засевайте поля, а то всех загонят в колхозы. Горожан агитируют: не восстанавливайте жилища – все равно близка атомная война. Спекулянты (это тоже разновидность врагов) набивают цены, создают невыносимые условия для трудящихся. Единственная бескорыстная помощь идет к нам из Советского Союза, и за это мы бесконечно благодарны…

Встретив заместителя Рокоссовского – генерала Трубникова и полковника Завьялова, офицера оперативного управления, некогда державшего в курсе дел военных корреспондентов, я объяснил им сложность своего положения – приехал без заграничного пропуска, еще чего доброго будут неприятности…

– Да что вы?! Маршал не формалист… Посмеется, и все тут…

– А как бы мне с ним встретиться?

– Проще простого. Приходите в штаб к девяти утра, – посоветовали мне товарищи.

Так я и сделал. Пришел раненько, стал у подъезда. И вот подошла машина. Из нее вышел маршал Рокоссовский. Он узнал меня, протянул руку, лицо осветила обычная сдержанная улыбка.

– Какими судьбами?

– По заданию редакции, – ответил я.

– Ну что ж, прошу ко мне.

Невесть откуда объявившийся дежурный офицер отрапортовал: «Никаких происшествий не произошло…» Поздоровавшись с ним, маршал спросил:

– Я слышал, что вы изобрели новый вид охоты?

Дежурный смешался.

– Ну, как же, – продолжал маршал, – зайца – за уши…

Дежурный обрадовался.

– Так точно, товарищ маршал. Было такое…

Оказывается, накануне к штабному подъезду заскочил заяц, обыкновенный пушистый «русак». И офицер проявил неслыханную в охотничьем деле расторопность: он изловчился и схватил «косого» за уши. Естественно, слух о небывалом происшествии быстро распространился и доставил всем несколько веселых минут.

Вместе с маршалом я поднялся в его кабинет и начал с чистосердечного признания. Маршал заулыбался:

– Значит, вы почти тот заяц, что прискакал к штабу. Только вас еще не изловила дежурная служба.

Я объяснил цель своего приезда и попросил рассказать, чем сейчас заняты войска и сам К. К. Рокоссовский.

– Несем службу. Недавно провели военно-научную конференцию по изучению опыта войны.

Я слушал спокойный, неторопливый голос Константина Константиновича. Он рассказывал, что готовились к этой конференции, как к ответственной боевой операции. Выступали с докладами командармы, командиры соединений, работники штаба Второго Белорусского фронта, суммировали боевой опыт, критически оценивали все, что внесла война в науку побеждать.

– Ведь мы за четыре года прошли не одну академию, – заметил он, мягко улыбнувшись. – Взять хотя бы Белорусскую операцию…

Маршал подвел меня к карте, стал показывать и объяснять, как было сложно на фронте протяжением в семьсот километров, в лесистой местности, среди болот, реки Припяти и ее притоков организовать мощное наступление силами трех Белорусских фронтов, обеспечив их полное взаимодействие. Удары наносились одновременно с двух сторон: один по северному берегу Березины, другой по ее южному берегу. Два удара одновременно. И оба на главном направлении. Наступление велось в бурном темпе. Образовался «Бобруйский котел», в котором оказались десятки тысяч немецких солдат из армейской группировки генерал-фельдмаршала Буша. Гитлер рассвирепел… Отстранил Буша и на его место назначил Моделя. Но это уже ничего не изменило. Красная Армия, освободив Белоруссию, вышла на свою границу…

– Лучше всего, если вы познакомитесь со стенограммой нашей конференции, – посоветовал Константин Константинович.

В тот же день я засел за тома стенографического отчета с большим количеством карт, схем, чертежей. С интересом читал доклады. Пожалуй, самым содержательным было выступление К. К. Рокоссовского о советской стратегии и оперативном искусстве. Я подумал, что скоро эти материалы будут изучаться в военных академиях, ибо в них опыт бывалого солдата, офицера и «тайны» полководческого искусства…

В один из этих дней в Лигниц с официальным визитом прибывал маршал Войска Польского Роля-Жимерский. Встречали его на аэродроме со всеми почестями: почетным караулом, оркестром, цветами.

Погода была неважная, небо серое, тоскливое, затянутое облаками. Самолет явно опаздывал. Вдруг послышался гул мотора. Из серой пелены вырвалась машина.

Начальник почетного караула скомандовал: «Смирно!», музыканты держали наготове трубы и не сводили глаз с капельмейстера.

Самолет тем временем совершил посадку. Маршал первый направился к нему, за ним шли генералы.

Открылась дверца «Дугласа» и появился летчик, доставивший из Москвы почту и газеты. Минутное замешательство. Кто-то уже честил порядки в авиации и грозился виновных наказать.

Я все время наблюдал за К. К. Рокоссовским. Меня удивило его обычное спокойствие и даже ироническая улыбка на лице…

Бедный летчик при виде маршала растерялся, начал докладывать и невпопад… Обстановку разрядил сам Константин Константинович. Выслушав не совсем четкий доклад, он как ни в чем не бывало протянул летчику руку:

– Поздравляю с благополучным прибытием. Будем читать сегодняшние центральные газеты.

Маршал хотел еще что-то сказать, но тут объявился самолет, которого ждали. Точно такой же «дуглас» зеленого цвета, только с польскими опознавательными знаками на крыльях и фюзеляже. Приземлившись, он рулил к встречающим. И на этот раз не обошлось без конфуза: открыли дверь, и раньше всех, буквально кубарем выкатился кинооператор, а потом уже сам Роля-Жимерский, невысокий, крепко сбитый, моложавый на вид, увитый серебряными галунами. С первой минуты можно было ощутить его живой, веселый нрав. Тут же на аэродроме он рассказал, как в эти дни на улицах Варшавы появился Гитлер в костюме маляра с обычной кистью и ведром. Понятно, его задержали, и пока вели в полицию, сбежалось полгорода. Что же оказалось? Киноактер, приглашенный на роль фюрера – решил устроить репетицию, посмотреть, какое впечатление произведет он на публику.

Дни, которые Роля-Жимерский провел в Лигнице, были заполнены приемами, дружескими беседами, поездками в части. А через две недели с ответным визитом направился в Варшаву и сам Рокоссовский.

Теперь, как и в дни войны, обстановка в штабе маршала Рокоссовского спокойная, деловито-сосредоточенная. Его рабочий день спланирован и рассчитан до минут. С утра к нему на прием приезжали и приходили генералы, офицеры. Вопросы решались быстро. Ему писали и демобилизованные бойцы, сражавшиеся в частях Второго Белорусского фронта, и раненые из госпиталей, и инвалиды Отечественной войны, советские женщины и дети. Иногда придешь в приемную, а подполковник Клыков сообщает: «Маршал занят. Читает письма».

Он прочитывал все письма, а по утрам штабной почтальон младший сержант Скворцов нес на полевую почту очередную объемистую пачку ответных писем.

Впрочем, бывали дни, когда кабинет маршала и приемная закрыты. Это значило, что он выехал в части – на учения или на очередную проверку.

На досуг у Константина Константиновича оставалось очень мало времени. Он любил книги, искусство, занимался спортом. Однако больше всего увлекался охотой. В день охоты не существовало ни плохой погоды, ни трудных маршрутов. Маршал слыл метким стрелком, почти никогда не возвращался домой без «трофеев».

В этот приезд я бывал не только в штабе, но и дома у Константина Константиновича. Познакомился с его женой Юлией Петровной и дочерью Адой, стройной, темноволосой девушкой. Она, не успев окончить московскую школу, стала военной радисткой и в 1941 году работала в партизанском штабе в Подольске, поддерживая связь с отрядами, действовавшими в тылу врага.

Все в этом доме было скромно и рационально. Одна из комнат походила на уголок ботанического сада, здесь можно было увидеть редкие декоративные растения, за которыми ухаживала вся семья, включая Константина Константиновича – страстного любителя природы.

Мы пили чай. Вспоминали не только Отечественную войну, но и 1929 год, конфликт на КВЖД. Константин Константинович командовал тогда кавалерийской бригадой. Он вспомнил песню, бытовавшую в ту пору в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии:

 
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
А мы тоже не смотрели,
Того дожидалися.
Так махнули, так тряхнули,
Живо так ответили,
Что все Джаны Сюе-Ляны
Сразу дело сметили,
Застрочили быстро ноты,
Мирные и точные,
Мастера своей работы
Мы, дальневосточные…
 

– Да, это была первая проба наших сил, – сказал маршал. – Масштаб событий невелик, а все-таки достойно прорепетировали и убедили кое-кого, что Красная Армия – крепкий орешек. Зубы поломаешь…

Слушая маршала, я думал о том, сколько повидал он на своем веку, и имел неосторожность сказать, что пора бы ему взяться за книгу своих воспоминаний, на что Константин Константинович ответил:

– Торопиться не стоит. Если говорить об Отечественной войне, то должно пройти время. Все отстоится, отфильтруется. Тогда, может быть, и выйдет. Во всяком случае это дело не очень близкого будущего…

Маршал Рокоссовский остался верен своему слову. Только два десятилетия спустя он написал свои военные мемуары, поведав о боях в Подмосковье, под Сталинградом, на Курской дуге, в Польше и Восточной Померании… Он мало писал о себе, зато через всю книгу, начиная с ее названия – «Солдатский долг», прошли уважение и любовь к нашему солдату, вынесшему на своих плечах тяжесть войны, добившего фашистского зверя в его логове. И заканчивается книга символическими словами: «Победа!» Это величайшее счастье для солдата – сознание того, что ты помог своему народу победить врага, отстоять свою Родину, вернуть ей мир. Сознание того, что ты выполнил свой солдатский долг, долг тяжкий и прекрасный, выше которого нет ничего на свете!