Текст книги "Новое море"

Автор книги: Николай Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

НА БОЛЬШОМ ШАГАЮЩЕМ

– Да, задал ты нам работу! Всю ночь тебя разыскиваю, – ворчливо говорил Григорий, усаживаясь вместе с Пташкой в кабину полуторки. – Разве это положено – из грузовика молчком сходить? Да если тебе что надо, ты, первое дело, стучи кулаком по кабине, чтоб я, шофер, знал. А так, потихоньку, – это куда же годится?

– Ладно, не кори ты его, – примирительно увещевал дед. Он протянул Пташке на прощанье руку: – Прощай, путник! Жаль с тобой расставаться, да у каждого человека своя дорога.

– А вы когда поедете, дедушка? – спросил Пташка: ему тоже было жаль оставлять старика.

– Будет и нам путь, – сказал дед.

Мотор зашумел, полуторка тронулась. Туман стоял на дороге и недоуменно смотрел им вслед. Казалось, махни Пташка рукой, и собака понесется к нему что есть духу.

– Где же дядя Федя? – спросил Пташка, когда они уже неслись по шоссе.

– А вот подожди – задаст он тебе за твои проделки! – уклончиво сказал Григорий.

Полуторка свернула с дороги и прямо через степь, покачиваясь на буграх, подошла к подножию земляной горы.

Экскаватор стоял тут на самом краю глубокого ущелья, очевидно вырытого им самим. Громадная трубчатая стрела, от которой, как от корабельной мачты, тянулись во все стороны стальные тросы, простиралась в самое небо. Сверху свисал на двух стальных канатах железный ковш величиной с кузов большого грузовика.

На одном из бортов экскаватора была укреплена кабина, напоминавшая капитанскую рубку.

Вдруг стеклянная рама кабины приподнялась и оттуда высунулся по пояс дядя Федя.

– Что, поймал беглеца? – закричал он. – Давай-ка его сюда на расправу!

Вслед за Григорием Пташка поднялся по маленькой приставной лестнице и вошел в корпус машины.

Как и всякому мальчику его лет, Пташке давно хотелось побывать на экскаваторе. Несмотря на свою тревогу, он с любопытством оглядывался по сторонам. Они очутились в большом зале, заставленном моторами и от этого похожем на обычный заводской цех. Тут все было железное: железный пол, стены, железные станки, железный шкаф, железные нары, железные канаты, намотанные на высокий барабан лебедки. Через отверстия в крыше эти канаты уходили к вершине стрелы. В углу на железном ящике были нарисованы белой краской череп и две скрещенные кости. «Высокое напряжение. Смертельно опасно», – прочел Пташка.

Рядом висел плакат:

«Будь осторожен! Ухарство и молодечество к добру не приведут!»

Григорий стал подниматься по железной лесенке на верхнюю площадку.

Пташка покорно следовал за ним. У него было такое чувство, какое бывает у провинившегося ученика, когда его ведут в кабинет директора.

– Прошу покорно, – церемонно сказал Григорий и распахнул дверь.

Стеклянная кабина была насквозь пронизана солнцем. Против двери, у поднятой рамы, стояло обитое кожей железное кресло, рядом на железной переборке виден был щиток с приборами.

Дядя Федя сидел на обыкновенном домашнем стуле, казавшемся странным в этой обстановке. Перед ним на столике лежал лист с крупной печатной надписью: «Схема смазки». Напротив, поблескивая черными живыми глазами, стоял, внимательно глядя на Пташку, человек в комбинезоне.

– Здравствуйте, – еле слышно сказал Пташка и уставился в пол, чувствуя на себе строгие и внимательные взгляды взрослых.

– Здравствуй, – сказал дядя Федя ледяным голосом и встал со стула. – Ты что же это за номера такие выкидываешь?

Пташка молчал.

– Еду по шоссе, гляжу – костер дымит. Слез, подхожу – а он спит себе невинным сном на брезенте и хоть бы ему что! – с удовольствием доложил Григорий.

– Та-ак, – произнес дядя Федя. – Тебе что же, не понравилось с нами?

– Я нечаянно… – сказал Пташка. – У меня кепка на дорогу упала…

Волнуясь, он рассказал все, как было.

– Хорошо, что меня нашли, – сказал он под конец. – Вы, дядя Федя, на меня не сердитесь… Я теперь, в случае чего, буду прямо кулаком по кабине стучать!

– А мы тут с товарищем Полыхаевым думали, что ты с нами и знаться не хочешь! – сказал дядя Федя. И вдруг обхватил Пташку за плечи, привлек его к себе и спросил, усмехаясь: – Так, значит, рад, что нашелся?

– Еще бы! – сказал Пташка, прижимаясь к рукаву его гимнастерки. – А вы что тут делали?

– Да вот втулку на место ставили. Всю ночь возились, только что кончили. Сейчас опробовать будем.

По железному полу застучали шаги. В кабину вошел человек в комбинезоне, в керзовых сапогах и маленькой кепочке, из-под которой виднелись белые, как лен, волосы.

– Товарищ начальник смены, осмотр механизмов закончен! Экскаватор готов к выемке! – сказал он Полыхаеву отчетливо, как военный. Его молодое лицо и чуть прищуренные смышленые глаза светились.

– Хорошо, – сказал Полыхаев. – Включите синхронный двигатель.

– Есть включить синхронный двигатель! – сказал молодой экскаваторщик и вышел. За ним ушел и Григорий.

Послышался ровный и сильный гул.

Полыхаев уселся в кресло, к ручкам которого были приделаны рычаги, и ногой двинул педаль.

Железный пол кабины дрогнул и стал как бы уходить из-под ног. Пташка, чтобы не упасть, схватился рукой за спинку стула.

Сквозь стекло он увидел, как поплыла мимо степь, сдвинулся в сторону земляной холм, и стрела, перечертив небо, замерла над ущельем.

Ковш, как громадная хищная птица, упал вниз, с налету вонзился железным клювом в кремнисто-глинистый грунт и стал, скрежеща, зачерпывать землю. Раздался легкий щелк переключаемого рычага, наполненный землей ковш взмыл на воздух и под завывающий звук наматываемого троса поплыл над степью. Он поднялся к самому гребню холма, на мгновенье замер, опрокинулся и, не ожидая, пока вывалившийся грунт достигнет земли, снова, прочертив небо, упал в забой.

– Мягко идет, – одобрительно сказал дядя Федя.

– Хорошо! – удовлетворенно заметил Полыхаев.

Глядя на экскаваторщика, Пташка подумал, что и сам он тоже мог бы управлять рычагами – до того простыми и легкими казались все движения Полыхаева.

Но вот моторы смолкли. Полыхаев внезапно встал с кресла.

– Приготовиться к шаганию! – крикнул он в радиорупор, и звук его голоса отдался далеко в степи.

– Ну, нам пора, – обращаясь к Полыхаеву, сказал дядя Федя. – Прошу вас, следите хорошенько за смазкой – тогда втулка долго не выработается!

– Да уж теперь будем смотреть! Спасибо вам, Федор Денисыч!

Полыхаев поднялся и с уважением пожал руку дяде Феде.

Дядя Федя и Пташка спустились по лесенке в машинный зал и оттуда на землю.

– А где же он столько силы берет? – спросил Пташка.

Дядя Федя указал на черный резиновый канат, вьющийся по земле, как большая змея, и объяснил, что по этому кабелю на экскаватор поступает электрическая энергия очень большого напряжения.

– Видишь, сколько он тут земли наворочал?

– Это все он? – удивился Пташка, оглядывая горы насыпанной вокруг земли.

– Он самый, – сказал дядя Федя. – Если бы попрежнему, по старинке работать, с лопатами да с носилками, тут бы тысяч десять потребовалось рабочих. А то, может, и того больше. Вот сейчас мы берем груз с двадцатиметровой глубины. За один раз он зачерпывает ковшом почти вагон земли и перебрасывает на сто тридцать метров. Вот сам гляди: это примерно как с одного конца футбольного поля на другой.

Сверху послышался голос Полыхаева.

– Выброс! – скомандовал он.

Внутри корпуса снова загудели моторы. Металлическая площадка сбоку экскаватора сдвинулась вперед и стала опускаться на землю. Теперь она походила на широкую ступню.

Моторы загудели напряженнее. Тяжело опираясь на свои железные ступни, экскаватор качнулся вперед, сдвинул с места свой корпус и проволок его по земле на расстояние обыкновенного человеческого шага. И опять боковые площадки поднялись немного над землей и переместились еще метра на два вперед. Опираясь на них, гигант опять передвинул свое грузное туловище еще на шаг.

– Пошел! – закричал Пташка. – А я думал, он быстрее шагает. Так я его сразу обгоню…

– Это, конечно, твое преимущество, – усмехнувшись, сказал дядя Федя. – Но ведь он у нас сделан не для прогулок по степи. Зато, видишь, какие горы остаются на его пути!.. Посторонись-ка! А то, чего доброго, он тебе на ногу наступит – запрыгаешь: у него ступня весит тридцать семь тонн!

САПЕРСКАЯ МОГИЛА

И вот снова они едут по шоссе.

Дорога уходит все дальше в степь. Песчаные горы то отодвигаются в сторону, то совсем пропадают из виду. Только стальные вышки высоковольтной линии шагают попрежнему рядом с дорогой, поддерживая на железных коромыслах тяжелые, провисающие над землей провода.

С машины степь кажется пятнистой, серо-зелено-рыжей. У самой дороги видны сизые метелки низкорослой полыни, степные колючки, бурые, уже выжженные солнцем плешины, и ничего больше.

Только раз Пташка увидел суслика. Встав на цыпочки, зверек с храбрым любопытством смотрел на их машину, словно хотел сказать: а я вас совсем не боюсь. Иногда попадались грачи, в блестящих черных костюмах, важно раскланивающиеся на все стороны.

Пташка уже несколько раз приподнимался во весь рост и, держась за борт рукой, смотрел, не виден ли Дон. Но впереди была только бесконечная степь.

«Вот если бы я пешком шел – досталось бы мне!» – подумал Пташка.

В легком колеблющемся мареве возникали над степью то круглая вышка водопроводной башни, то высокие фермы копров, то кружевные стрелы подъемных кранов и экскаваторов.

Потом все это уплывало куда-то в сторону и через несколько минут возникало опять, уже в новом направлении.

Пташка смутно понимал, что здесь, в степи, осуществляются громадные работы, которые изменят степь.

Машина замедлила ход и, свернув к обочине шоссе, остановилась.

Дядя Федя вылез из кабины и заглянул в кузов.

– Я здесь, – сказал Пташка. Ему показалось, что дядя Федя хочет проверить, не потерялся ли он опять.

Но дядя Федя сказал:

– Выходи, Митя, пройдемся немного.

Пташка соскочил на землю и, с удовольствием разминая ноги, догнал дядю Федю. Они медленно поднялись на прогретый солнцем пологий склон, поросший шелковистым ковылем. Дядя Федя остановился и обнял Пташку за плечи.

– Ты отца своего помнишь? – спросил он.

Пташка почувствовал, что ему передается взволнованное, сосредоточенное состояние, владевшее сейчас дядей Федей.

– Не знаю… – растерянно сказал он. – Маму я, наверно, помню… Я ее сегодня во сне видел…

Дядя Федя вздохнул, внимательно посмотрел Пташке в лицо и, не сказав ничего, пошел дальше.

Они взяли немного в сторону, спустились под уклон, и Пташка совсем рядом перед собой увидел вдруг невысокий могильный холм и звезду над маленькой деревянной пирамидкой.

Дядя Федя снял фуражку. Следуя ему, Пташка тоже стянул с головы свою кепку и молча стал перед могилой, читая скорбные слова:

Здесь похоронены саперы

АНТОН ТРАВНИКОВ,

МИХАИЛ СИЗОВ,

ТИМОФЕИ ПТАХИН,

героически сражавшиеся

с фашистскими захватчиками.

Погибли, уничтожая немецкую

танковую переправу, 9 января 1943 года.

И вдруг он понял: это отец его – Тимофей Птахин… Пташка, шевеля дрожащими губами, перечитал надпись. Об отце так много говорила ему Власьевна, все о нем постоянно вспоминают, а он лежит вот здесь, под этим холмом, со своими товарищами. Если бы он мог, он бы, конечно, поднялся и посмотрел, что делается теперь тут в степи, и тоже стал бы работать, как Полыхаев или как дядя Федя. Но он не может этого сделать, и вот это и есть смерть.

Пташка растерянно посмотрел на дядю Федю.

– Здесь война была? – спросил он.

– Да, битва за Сталинград! – с какой-то суровой строгостью в голосе сказал дядя Федя. – Если бы твой отец со своими товарищами не уничтожил переправу, танки с ходу ворвались бы на наши позиции – погибло бы много людей! Вот какие дела…

– А вы? – тревожно спросил Пташка. – Тоже погибли бы?

Дядя Федя едва заметно улыбнулся.

– Я на другом участке был, – ответил он мягко. – Но если бы тогда отдали Сталинград, то и мне пришлось бы туго. И не только мне: многим людям на земле пришлось бы от этого плохо.

Он замолчал. И оба долго, безмолвно смотрели на могилу, на чуть повянувшие цветы у деревянного обелиска.

– Какие хорошие цветки! – сказал Пташка. – Только бы не завяли!

– Да, – рассеянно подтвердил дядя Федя, – это сестра твоя посадила.

– Настя? – воскликнул Пташка. – Она тоже была здесь?

– Была. Вот эти цветы мы с ней привозили, – тихо сказал дядя Федя.

Пташка уловил в его тоне что-то задумчивое, почти нежное, и невольно подумал, что Настя и дядя Федя, должно быть, очень близкие друг другу люди.

– Она взяла с меня слово, – продолжал дядя Федя: – каждый раз, как поеду здесь по дороге, подниматься к могиле и поливать цветки. Вот, пойдем-ка!

Они спустились по склону туда, где в осоке блестела еле заметная речка. В кустике на берегу оказалось спрятанным резиновое ведро, сделанное из куска автомобильной камеры. Дядя Федя зачерпнул в него воды, и они вместе, стараясь не разлить, понесли ее к степной могиле и полили цветы.

Возвращаясь затем через степь к машине, они оба – и Пташка и дядя Федя – чувствовали, что их связывает теперь друг с другом что-то такое, что трудно выразить словами, но что, вероятно, останется между ними надолго, может быть на всю их жизнь.

УКРОТИТЕЛЬНИЦА МОЛНИЙ

Наконец показались впереди крутые, холмистые берега Дона. Машина въехала в поселок, покатилась мимо небольших одинаковых домиков, свернула в аллею молоденьких белостволых тополей и выехала на взрытую неровную дорогу, запруженную грузовиками. Запахло бензином; в воздухе стояла пыль; вдоль дороги громоздились неуютные строительные здания, деревянные вышки, краны. Во всех направлениях тянулись столбы с толстыми, как канаты, проводами.

Полуторка переехала через железнодорожную ветку и остановилась у новых деревянных ворот.

Дядя Федя выскочил из кабины и махнул Пташке рукой, чтобы следовал за ним.

В воротах, их остановил вахтер, но дядя Федя показал ему какую-то книжечку и, положив Пташке руку на плечо, сказал:

– Со мной.

Они прошли мимо высокого крана, переносившего над землей охапки железных прутьев.

– Мы куда? – спросил Пташка.

– А вот сейчас увидишь, – сказал дядя Федя.

У невысокого деревянного навеса он остановился. На груде железа стоял человек, по виду почти подросток, в брезентовой жесткой куртке и негнущихся брюках. Он держал в одной руке фанерный щиток с окошечком, а в другой – небольшой черенок, вроде простой стамески, но с развилкой на конце.

Вот быстрым движением руки он вставил в развилку железный стерженек величиной с карандаш и только поднес его к железному пруту, как этот карандаш мгновенно превратился в молнию.

Молния ослепительно засверкала в руке человека и, наткнувшись на железо, зашипела, рассыпая огненные искры.

Но с тем спокойствием, которое, должно быть, свойственно только укротителям молний, человек легко отвел огонь от железа, и молния сразу потухла и перестала шипеть. Человек снова сделал легкое движение рукой, и молния, мягко шурша, как бы полилась молочно-огненной струей на прутья, сращивая их на стыках.

– Настя! – позвал дядя Федя.

Укротитель молний, так поразивший Пташку, снял с руки брезентовую рукавицу, откинул с лица щиток, и Пташка увидел знакомое родное лицо сестры.

– Настя! – Он бросился к ней.

– Ты как сюда попал? – удивленно и радостно спросила она, схватив его в охапку, тормоша и целуя его в голову как всегда делала в детстве.

– Меня дядя Федя привез, – сказал Пташка.

И только сейчас, оглянувшись, она заметила дядю Федю.

– Ну, спасибо! – сказала она.

Лицо ее вспыхнуло. Она смущенно поправила прядь волос, выбившуюся на влажный лоб.

– Еле доставил, – улыбаясь, сказал дядя Федя. – Удрать от меня хотел!

– Удрать хотел? – недоверчиво спросила она, снова обхватив Пташку и прижимая его к себе.

И все время, пока Пташка рассказывал про дорогу, про Власьевну, про школу, она не отпускала его.

– Настя, – сказал Пташка, – а ты совсем даже огня не боишься? Это настоящий огонь или нет?

– Конечно, настоящий. Видишь, я им каркасы свариваю для облицовочных щитов – ими плотину покрывать будут. Понял? Ну да потом разберешься!

– Так ты уж отведи его домой, – попросила она дядю Федю, гладя Пташку по волосам. – Я сегодня до пяти работаю.

Простившись с ними, она опять вставила в держатель новый электрод, прикрыла лицо щитком, и белая молния вспыхнула снова в ее проворных руках.

МАЛЬЧИК С МОРСКОГО ДНА

Настя жила на Пристанской улице.

Хотя улица называлась Пристанской, но пристани здесь еще не было. Не было и воды. Домики стояли в ряд вдоль некрасивой, изрытой лощины. Впрочем кое-где уже были вбиты деревянные сваи будущих причалов. За сваями шла насыпь железнодорожного пути. По нему то и дело передвигались составы со строительными грузами. Эта дорога шла по дну будущего моря: она была временная.

Тут вообще было много временного, созданного только на период стройки: деревянные столбы с проводами, бараки, проволочный забор, бетонные заводы…

Но зато дома были не временные. Они строились прочно, красиво и были выкрашены в разнообразные тона: то в фисташковый, то в золотисто-солнечный. Только крыши у всех домов одинаковые – черепичные. И одинаковые застекленные террасы с крылечками.

Возле домов росли деревья – молодые акации, липы, тополя. Редкая их листва еще совсем не давала тени. Эти деревья сами нуждались еще в защите от строительной пыли и знойных степных ветров. Но все понимали, что пройдет еще несколько лет – и деревья окрепнут, раскинут ветви, и под широкой их сенью будет много свежести и прохлады.

Когда дядя Федя с Пташкой вошли во двор, там никого не было, кроме смуглого мальчугана, похожего на галчонка. Вооружась саблей, выструганной из палки, он воинственно рубил крапиву, росшую у низенького забора.

– Послушай, Сева, – крикнул ему дядя Федя, – дома кто есть?

– Мама ушла, а я Вовку караулю: он спит, – ответил мальчик, перестав махать саблей и поправляя свои короткие штаны на лямках. – А вы к нам?

– Вот что… – Дядя Федя слегка подтолкнул Пташку вперед. – Этот мальчик – брат тети Насти. Он теперь с ней будет жить. Мама придет – скажешь. Понял?

Сева, кивнул головой и молча уставился на Пташку.

– Ну, я пойду, – сказал дядя Федя Пташке, – у меня дела много, а вечером увидимся. Я рядом живу.

– Знаю, ты откуда приехал, – сказал мальчик, когда они остались одни. – Спорим, знаю. Нам тетя Настя про тебя говорила. Ты с Волги, правда ведь?

– Правда, – сказал Пташка, кладя свои узелки на крыльцо.

– А зовут тебя Митя. Что – угадал?

– Угадал. Только меня все больше Пташкой зовут.

– Пташкой? – удивился мальчик. – Как же так – Пташкой? Ведь пташка – птица, а ты человек.

– Ну и что же! На самом деле я человек, а зовут меня Пташка. Меня еще и Митей зовут, только редко.

Сева казался озадаченным.

– А у нас, – сказал он, подумав, – тоже есть один дяденька, почтальоном работает, его зовут Зеленый, а на самом деле он совсем даже и не зеленый, а такой же, как все люди, и лицо у него красное – вот как этот кирпич.

С минуту оба молчали.

– А мы сюда тоже недавно переехали, – сказал Сева. – Мы раньше вон там жили, в пойме… – Он неопределенно махнул рукой. – Там уж больше никто не будет жить, там ведь морское дно теперь.

– Морское дно? – удивился Пташка. – Так ты разве с морского дна? Как же вы там жили?

– Вот чудак! Ты думаешь, мы там под водой жили? – усмехнулся Сева. – Там такая же степь и есть. Только теперь там морское дно будет. Оттуда и все хутора переехали.

– И вы переехали?

– Переехали.

– И все дома, и огороды, и яблони? – спросил Пташка.

– Все переехало, спорим! – настаивал Сева. – Даже виноградники и те выкопали и туда вон перенесли, на взгорье.

– Там они высохнут, – сказал Пташка.

– Так к ним море подведут. Вот чудак! Спорим!

Позади Пташки послышался какой-то шорох. Он оглянулся и увидел перебирающегося через порог террасы заспанного толстого карапуза, в короткой ночной рубашке. Несмотря на свою полноту, он был так похож на Севу, что сразу было ясно: это его брат.

– Что ж, я чихаю, чихаю, а «будь здоров, Вова» никто не говорит! – обиженно заявил малыш, надувая губы и готовясь заплакать.

– Будь здоров, Вова! – быстро крикнул Сева и, подбежав к своему братишке, стал вытирать ему нос концом рубашки.

Увидев Пташку, Вова насупился, замолчал и, отдуваясь, двинулся было обратно, за порог.

Но Сева остановил его:

– Не бойся. Скажи мальчику, как тебя зовут.

Вова еще раз внимательно посмотрел на Пташку и, сделав очень важное лицо, довольно разборчиво процедил:

– Вова Дмитриевич Стафеев.

– Видел? – гордо спросил Сева. – Он у нас частушки петь умеет. Спорим!

Но частушки петь Вова так и не стал – очевидно, у него не было настроения.

Все вместе они пошли в дом – сначала в спальню, где в углу стояла Бовина кроватка с белой веревочной сеткой. Тут Сева надел на братика лифчик и штаны. Вова был еще такой маленький, что носил лифчик.

Потом Сева стал показывать Пташке все самое удивительное, что у них было.

Он достал из угла за шкафом охотничье ружье с двумя похожими на сучки курками; приложившись, прицелился в синевшее за окном небо и осторожно поставил ружье обратно.

– Настоящее, – сказал он. – Спорим!

Но спорить тут было нечего: Пташка и сам видел, что настоящее.

– А я папе скажу, что вы ружье трогали! – вдруг ехидно пропел Вова.

– Скажи только – я тебя возьму и застрелю! – пообещал Сева. – Скажешь? – грозно спросил он, делая вид, что опять берется за ружье.

– А вот и не застрелишь! – Вова засмеялся и побежал прятаться за кровать.

Но старший брат больше не обращал на него внимания.

Он повел Пташку в ванную и выдвинул из угла небольшой Продолговатый ящик. В нем были уложены разные молотки, клещи, гаечные ключи, плоскогубцы и даже крошечные слесарные тиски.

– Видел? – гордо сказал Сева. – Папа мне все разрешает брать. Только, говорит, на место клади.

Он задвинул обратно ящик и повел Пташку в небольшую комнату, соседнюю по коридору.

Тут все было тщательно прибрано. Узкая, кровать покрыта белым, как только что выпавший снег, покрывалом. На тумбочке с кружевной салфеткой в синей граненой вазе стояли свежие цветы. В углу – крошечный столик с аккуратной стопкой книг. Над ним на стене – большой лист белой бумаги с надписью, как на плакате:

ГОВОРИ ПРАВИЛЬНО!

– Это тети Настина комната, – сказал Сева. – Вот тут ты будешь жить, правда?

Пташка с удивлением рассматривал комнату. Все вещи были ему еще незнакомы. Только маленькая рамка из речных ракушек была ему давно и хорошо известна. Он взял ее со стола и увидел на вложенной в рамку фотографии тетю Власьевну в белом платке и стриженого мальчика в длинных штанах с большой бляхой на ремне. Этот мальчик был он сам – Пташка.

– Смотри-ка, чего тут написано! – воскликнул Сева, указывая на большой лист.

Пташка увидел под надписью «Говори правильно!» длинным столбиком написанные слова:

Киломéтр, а не килóметр.

Слýчай, а не случáй.

Срéдства, а не средствá.

Навéрх, а не нáверх.

Звонúт, а не звóнит… —

прочел он.

Столбик был довольно длинный. Внизу синим карандашом и совсем другим почерком было написано:

инженéры, а не инженерá.

– Это для чего тут? – спросил Сева.

– Это она за чистоту языка борется, – сказал Пташка.

А Вовка, должно быть, не понял, в чем дело.

– Языка? – удивился он. – А я его никогда не мою. Я, когда умываюсь, только руки мою да лицо. А язык у меня и так чистый. Вот посмотри!

И он высунул, как только мог сильнее, свой язык.

Язык у него был действительно чистым, розовым и влажным.

С крыльца послышались шаги.

– Мама идет, – сказал Сева.

Все разом побежали на террасу.

– К нам мальчик приехал! – закричал Вова.

Молодая румяная женщина, с такими же, как у Севы, темными глазами, поставила на стул корзинку, из которой торчали зеленые султаны укропа, и, схватив Вову подмышки, приподняла его, поцеловала и опять поставила на пол.

– Вот и хорошо! – сказала она, глядя на Пташку. – Только что же гость у вас в кепке ходит? Вы бы ему раздеться предложили, умыться с дороги. Сейчас кушать будем, только молоко вскипятим. Сева, поди растопи плиту… Господи! – воскликнула она, опять наклоняясь к Вове. – Лифчик-то на левую сторону надели!

Немного погодя Пташка, умывшись и чувствуя себя свежим и чистым, сидел вместе со всеми за столом.

Глафира Алексеевна (так звали Севину маму) расспросила Пташку, как он доехал, и дала всем по полной тарелке ячневой каши с молоком.

– Ешьте, – сказала она, – да отцу надо снести покушать.

– Мы вместе пойдем, – сказал Сева. – Пойдешь? – обратился он к Пташке.