Текст книги "Бронепоезд 'Гандзя'"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

"Довольно! – сказал я себе. – Пора нам кончать эту тыловую канитель. Ударь мы по бронепоезду Богуша прямой наводкой – от него ничего бы не осталось!"

В зале был комбриг, за его столиком я увидел и начальника политотдела. "Вот и хорошо, – подумал я, – заговорю с комбригом, а Иван Лаврентьич, наверно, меня поддержит".

Я быстро нацарапал докладную, протискался к Теслеру и без слов положил листок ему на стол.

Теслер стругал ложечкой свой мармелад и клал в рот мелкими кусочками.

– На передовую позицию? – сказал Теслер, пробежав глазами записку. – Но ведь у нас с вами уже был об этом разговор? – Он посмотрел на меня. – Вот что, товарищ лихой командир, оставьте эти цидульки: под расстрел я вас все равно не выпущу. Шутите, что ли? Там против вас целая крепость на колесах.

В это время Иван Лаврентьич потянулся к записке и тоже стал ее читать. Я смотрел на него, стараясь поймать его взгляд. Но Иван Лаврентьич, прочтя, отложил записку, а в глаза себе заглянуть не позволил.

– Товарищ командир бригады! – обратился я к Теслеру. – Вы говорите: крепость. Но там только трехдюймовки!

– Четыре трехдюймовых орудия, – поправил Теслер. – Это полная батарея, притом в башнях...

Я перебил его:

– А у нас шестидюймовая гаубица. Мы эту крепость с одного снаряда расшибем!

– Такую операцию вы отлично сможете проделать и с вашей артиллерийской позиции.

– Да, но у меня приборов нет, а тут нужно очень точно выстрелить. Тогда дайте мне приборы!

Теслер на это ничего не ответил и опять принялся за свой мармелад.

– Товарищ командир бригады... – Я молчал, выжидая, когда он на меня взглянет. "Не отступлюсь, – думаю, – ни за что не отступлюсь!" – Ведь вы же знаете, – быстро заговорил я, поймав его взгляд, – что с этой крепостью разъезжает изменник и дезертир... Ведь там Богуш!

– Это я знаю, – кивнул Теслер.

Я даже попятился от него. Ну как говорить с ним?

В это время Иван Лаврентьич, улыбаясь, протянул мне свое блюдечко:

– Возьми-ка, красный офицер, орешков.

"Вот, всякий раз дело только к шуточкам сводится!"

Я взял орехов и пошел прочь.

– Постой-ка, постой! – остановил меня Иван Лаврентьич. – Ты приказы читаешь? Видел сегодняшний приказ по бригаде? Там тебе благодарность товарищем Теслером объявлена.

– Нет, не видел... и не понимаю – за что же мне?

– Как за что? – строго перебил Иван Лаврентьич. – В Красной Армии по пустякам благодарностей не раздают. За боевые заслуги тебе благодарность! Послушай-ка, что пленные говорят: ты ведь у них батальон пехотного резерва вывел из строя. На обратном скате высоты поспать устроились. А ты их и стукнул своим навесным огнем... Молодчина, догадливый!

Я подумал: "Вот даже из тыла достал... А если бы я был на передовой? Эх!" Я повернулся и выбежал из зала.

* * *

После поражения белых у высоты "46,3" на всем жмеринском фронте наступило затишье, и бригада смогла отдохнуть.

Отдыхали посменно: каждые сутки снимался с позиции какой-нибудь батальон пехоты, или взвод кавалеристов, или полубатарея. Когда отдохнули передовые части, подошел и наш черед.

Перед тем как отправиться на отдых, я разложил свою карту и внимательно изучил местность.

– Вот лесок, – сказал я ребятам. – Туда и двинем. Ягод пособираем, может, и грибы уже пошли.

Я дал машинисту маршрут – и бронепоезд, сделав десяток верст, вкатил в сосновый лес.

В лесу стоял домик. Матрос сразу же наладил туда нашего долговязого кока варить обед, сбегал к домику сам и, возвратившись, сообщил мне, что тут живет смотритель лесного склада с семейством.

– К себе приглашает, – добавил к своему отчету матрос. – Так и сказал: "Начальника вашего попрошу чайку со мной откушать". Чую, что он не только чай выставит. Человек с понятием. – Тут матрос причмокнул и сказал мне на ухо: – Пойдем, что ли, сделаем визит с корабля местному консулу?

Мы пошли. Смотритель, старичок в чесучовом пиджаке, церемонно встретил меня у порога, а усадив за стол, долго и хлопотливо угощал всякими соленьями и маринадами.

Налил и по чарочке своей домашней настойки, приготовленной на полыни.

Мы чокнулись за победу Красной Армии, за водворение мира. Потом пошли глядеть хозяйство смотрителя.

Возле самого домика, за углом, был огорожен небольшой цветник с пчельником. Под мерное гудение пчел старичок завел разговор про ульи и, вдруг распалившись, стал нам доказывать, что пчеловодство в стране неминуемо погибнет, если Советская власть не введет декретом какие-то особенные ульи "системы Дадана". Мы с матросом поспешили согласиться на все – и на декрет, и на "Дадана", – потому что проклятые пчелы явно готовили на нас нападение и одна таки ужалила матроса в щеку.

Старичок сделал пострадавшему Федорчуку примочку, но нас не отпустил: он потребовал, чтобы мы еще осмотрели "утепленный" коровник и колодец с ключевой водой.

Пришлось согласиться.

– Вот навязались в гости на свою голову... – проворчал матрос, подтянув штаны и пролезая через навоз в коровник.

Наконец смотритель, видимо решив, что мы вполне оценили все усовершенствования в его хозяйстве, открыл ворота лесного склада.

Вошел я на склад, взглянул на штабеля разделанного леса, и тут меня как в лоб ударило: вот куда надо было давным-давно забраться! Вот что нас с бронепоездом выручит! Бревна, доски – чем не защита от пуль и снарядных осколков? Вполне подходящий материал, я это знал по саперным работам. Не раз видел на позициях, как строят бревенчатые укрытия – блиндажи – для пулеметов, и даже сам однажды такой блиндаж выстроил, что вражеские пушки пронять его не могли. Почему же в полувагоне не соорудить блиндаж? Не ездили еще на колесах блиндажи, так пусть поездит один!

Решив, я сразу начал действовать.

Ребята уже пообедали, отдохнули и слонялись без дела. Кто грибы высматривал на опушке леса, кто зайчишку подстерегал, кто постирать пошел к ручью.

Я созвал паровозным гудком всю команду, велел взять у смотрителя топоры, пилы, раздобыл гвоздей и кузнечных скоб и поставил ребят на стройку.

Сначала не очень охотно махала топорами моя команда. А потом, как увидели ребята, что дело получается, да смекнули, к чему я весь огород горожу, тут и топоров не хватило: все вдруг оказались природными плотниками!

Блиндаж сделали так: обшили вагон изнутри, по железным бортам, толстыми двухдюймовыми досками. Только обшивку поставили не вплотную к бортам, а отступя примерно на ширину лопаты. Получилась у нас как бы коробка в коробке: в железную коробку вагона вставили еще деревянную. И весь промежуток между двойными стенками завалили мешками с песком. У вагона получились блиндированные борта, которые не боятся ни пуль, ни снарядных осколков.

Пули и осколки застревают в песке. Только фугасный снаряд, и то при прямом попадании, может продырявить такую стену. Но от фугаса, даже обычного полевого калибра в три дюйма, не спасает бронепоезд и броня, будь она трижды стальная.

Конечно, подвернись мне в это время броневые листы, я бы за них весь свой блиндаж с придачей отдал. Сталь в бою не загорится, а нашу сосновую броню поджечь ничего не стоило. Да и вид уж, конечно, у вагона не тот, не грозного вида! Какая гроза в деревянной избе!

Но делать было нечего. Из Киева вместо брони пришло только письмо. "В полевых условиях, – писал мне инженер с завода, – бронировка поезда невыполнима. Необходимо поставить вагоны на завод". И точка. Матрос даже фыркнул, когда я читал это письмо. Да и в самом деле: кто же поедет в такую пору с фронта, чуть не за триста верст, на завод!

Короче сказать, пришлось бронироваться сосной. Установив стены, мы прикрыли постройку сверху бревенчатой крышей на два ската. Бревна сбили плотно и взяли на железные скобы, какие употребляются при постройке домов. В блиндированных стенах по обоим бортам, на уровне груди, оставили просветы. Это были бойницы – на случай, если бы пришлось отстреливаться из винтовок.

Только спереди мы оставили вагон открытым, чтобы не стеснять работу орудия. Тут гаубица сама прикрывала и нас и себя своим широким щитом.

Поехали мы обратно на позицию и с собой сосновый воздух повезли. Артиллеристам очень понравился блиндаж: теперь, мол, и мы с квартирой! Кто-то выскочил из вагона и наломал веник, чтобы деревянный пол подмести.

Все прибрали, разложили по местам. Хлам в углах уже больше не скапливался – чистота!

Так из полубронепоезда получился у нас блиндибронепоезд: впереди паровоза вагон-блиндаж с орудием, а позади паровоза бронированный вагон пулеметчиков.

Только вернулись мы в Жмеринку, а навстречу нам конные. Это были комбриг со штабом. Подъезжают все ближе. И вдруг комбриг выпрямился в седле и резко остановил лошадь. Блиндаж увидел!..

Я так и замер в вагоне. Жду, что будет...

В это время к комбригу подъехал верхом Иван Лаврентьич и заговорил с ним, кивая на блиндаж. Комбриг покачал головой и рассмеялся.

Тут я пулей вылетел наружу, подскочил к комбригу – рука под козырек:

– Товарищ командир бригады, разрешите блиндибронепоезду действовать на передовых позициях в открытом бою!

Теслер медленно перевел взгляд на Ивана Лаврентьича.

Иван Лаврентьич хохотал.

– Ты видел такого? Врасплох берет, а? По-боевому!..

Я не опускал руки.

– Раз-ре-шаю! – вдруг сказал Теслер и дал шпоры лошади.

Я как на крыльях пустился обратно к вагону.

– Сапоги почини, эй! – крикнул вдогонку Иван Лаврентьич. – Пальцы босые!

Какие тут сапоги!.. Разве до сапог!

* * *

Весь день и ночь шла у нас подготовка к боевому выходу. Казалось бы, велико ли дело вывести поезд из тыла на передовую линию: десять – пятнадцать минут ходу – вот ты уже и в пехотной цепи. Я и сам сначала так думал, да одного не учел: ведь поезд – машина, а бронепоезд еще и боевая машина. Орудие, пулеметы, ходовые части вагона, паровоз – вон сколько в этой машине отдельных механизмов.

Пока мы с поездом оперировали в тылу, на многое как-то и внимания не обращали. Скажем, тормоза. Ну что значат тормоза при тыловой работе? Мало-мальски держат, не дают поезду скатиться под горку – и ладно. А как эти тормоза действуют в ходу, сколько надо времени машинисту, чтобы остановить поезд, – никому и в голову не приходило последить за этим. Минут мы не считали, нам нужно было только одно – занять хорошую огневую позицию.

Мало нас интересовали и такие вещи, как буксы у вагонов, крюки, сцепки, оси, подшипники, словом, – ходовые части поезда. Передвигались мы последнее время не часто – поезд целыми днями стоял на месте, потому что стрельба шла с телефоном, – и смотрели мы так: колеса под вагонами есть, вертятся – ну, значит, ездим, и на позицию и на ночлег попадем.

А теперь, вижу, не то: каждый болтик и винтик приобретает боевое значение! Не пойдешь же, в самом деле, в открытый бой с разболтанной сцепкой: даст машинист контрпар – вот и оборвался вагон. А еще хуже того, если тормоза не сработают: весь поезд потеряет управление – тут его и расщелкают с батарей!

Все это я очень ясно себе представил, как только мы начали готовиться к выходу на передовую, и понял, что в таком деле спешка не годится.

Чуть ли не полдня ревизовала наш поезд бригада рабочих и техников из жмеринского депо. Они выстукали все колеса, перещупали рессоры, буфера, крюки, цепи, лазили под вагоны, забирались несколько раз на паровоз и спускались обратно, и везде что-нибудь подвинчивали, смазывали, приколачивали. После этого они отвели наш поезд в самый конец станции, выбрали среди свободных путей прямую колею версты в две длиной и давай гонять весь состав из конца в конец. Разгонят на полный ход – и сразу тормоз, колеса намертво. Дрогнет поезд – и станет, только синий дымок из-под колес. Наконец испытание кончилось. Машиниста, Федора Федоровича, пригласили в депо подписать акт. Только он ушел, а на паровоз уже взобрался Никифор с телефоном.

– Нам, – говорит, – теперь наблюдательных пунктов больше не устраивать, так пусть между орудийным вагоном и паровозом связь будет.

– Умно, – говорю, – парень, придумал! Рупор рупором, а телефон тоже не помешает.

Тем временем Панкратов с пулеметчиками подготовлял к бою пулеметы, а Малюга, разделив команду артиллеристов на две партии, принялся чистить гаубицу. Он протянул сквозь ствол орудия канат с пыжом из мешков, один конец каната выбросил из ствола наружу, а за другой взялся сам с племянником.

– Давай!.. – гудел Малюга из вагона, и матрос с двумя бойцами, упираясь в шпалы, тянули канат на себя. Пыж выдавливал из ствола гарь и масло.

– Бери! – кричал в голос ему матрос, ослабляя канат, и пыж уходил обратно в ствол.

– Давай! – выкрикивал Малюга.

– Бери!

Давай – бери!.. Давай – бери!..

Вычистили орудие, наладили пулеметы и сразу же всей командой стали на погрузку снарядов, зарядов, патронов, продовольствия. Покончили с этим подошел черед грузить топливо на паровоз. Тут заодно и еще два дела сделали: проложили из будки машиниста в деревянный блиндаж пожарный шланг, а в самой будке переменили фартуки. Над входами в будку висели два брезентовых полотнища. Они укрывали машиниста от непогоды. Но в бою такие фартуки не годились. Вместо брезентов мы подвесили листы из толстого котельного железа. Броня не броня, а все-таки кое-какое прикрытие машинисту от пуль.

Напоследок я приказал ребятам оборудовать контрольную площадку, такую самую, какая была у Богуша. Без площадки было опасно выводить бронепоезд в бой. Во-первых, следовало иметь под руками рельсы, шпалы и все принадлежности для починки пути. А во-вторых, такая площадка, прицепленная с грузом впереди, сама и путь контролирует: если противник заложит под рельсы фугас, площадка своей тяжестью раздавит его, взорвет, при этом, понятно, она и сама пострадает, но зато целым останется поезд.

Было уже за полночь, когда мы наконец закончили подготовку поезда к бою. Ребята едва стояли на ногах, они наскоро поплескались у тендера, кое-как помылись и пошли спать. Даже ужинать не стали, до того все умаялись.

У меня у самого ноги гудели, как телеграфные столбы. С трудом вытянулся я на шинели. Шутка сказать, сколько в день дела переделали!..

Лег я и сразу подумал: "Пожалуй, проверить бы не мешало, не упустил ли чего. Сегодня упустил, а ведь завтра в бою уже и не поправишь". Я достал записную книжку, положил перед собой карандаш и стал припоминать все, чем мы занимались с самого утра. Но вокруг меня ребята так храпели, так засвистывали, что я то и дело сбивался с мысли. Да и самого меня неудержимо клонило ко сну...

– Ну хорошо, – сказал я себе вслух, чтобы сосредоточиться. – Хорошо. Вот, скажем, рассвет. Машинист заряжает топку и поднимает пары до красной черты, на все двенадцать атмосфер. Поднял пары. Стрелочники делают стрелки на главный путь. Команда по местам. Я отдаю приказание трогаться. Машинист отпускает тормоза, берется за рычаг и... Ах ты черт возьми!

Я сел и протер глаза. Да ведь он же гудок даст и затянет во всю ивановскую... Вот наверняка даст гудок отправления, по привычке! А петлюровцы – до них рукой подать – сразу смекнут, в чем дело...

– Федорчук, – затормошил я лежавшего рядом матроса. – Федорчук! Да ну проснись же!

Кое-как растолкал я матроса.

Он присел и, пошарив вокруг себя, ничего не спрашивая, стал натягивать сапоги. Натянув, пошлепал губами и тут только совсем проснулся. Широко, с удивлением раскрыл глаза.

– Пойди-ка обмотай гудок тряпками. Да покрепче сделай. Только уж не заводи, прошу тебя, ссоры с машинистом.

Матрос насобирал тряпок, отрезал с телефонной катушки кусок провода и пошел, обходя ящики и спотыкаясь о спящих.

А у самого меня уже и сон отлетел. Вот из-за пустяка, а могла бы боевая операция сорваться.

Я приподнялся на локте и поглядел на ребят. Тусклый свет дежурного фонаря освещал только небольшую часть вагона. Бойцы спали вповалку. Но вот по скрюченным ревматическим пальцам ног я узнал Малюгу. Лежит – пятки вместе, носки врозь и руки по швам, словно из шеренги его вынули да так и положили. "Должно быть, от казармы привычка", – подумал я.

...Вот доля у человека. Работал всю жизнь не разгибая спины, взрослые сыновья ему помогали, да кое в чем племянник. Сколотил тебе хозяйство, исправное, середняцкое. Разумный мужик, а ему и невдомек было, сколько паразитов его силы точат. Царю подать снеси, помещику, польскому пану, за арендованную землю отдай с урожая первые возы, исправнику с женой – чтоб были подарки к именинам, уряднику всякий праздник нужно на водку, да попу клади денежку на тарелочку... Крепка у мужика шея – всех тащил. Но паразит сыт не бывает, он не отступится. И начались с мужика поборы страшные, кровью... В 1914 году капиталисты затеяли разбойничью империалистическую войну. Царь забрал у Малюги сына – погиб сын. Забрал другого – пропал без вести. Но еще держалось хозяйство – малолетки подросли, работали со стариком. А потом налетели на село петлюровские банды. Старик заперся от них, знаться не захотел с проходимцами – те и пустили ему в отместку красного петуха. С одной кочергой в руках пришел Малюга на бронепоезд – да и ту Богуш украл: взял себе вместо костыля.

И вот он спит, Иона Ионыч. Хоть на голом деревянном полу, а с нами ему не жестко. К друзьям пришел, к братьям, союзникам. Довершим войну победой и встанет старик на новую дорогу, крепко встанет. Ох и нужны будут советской мирной деревне исправные, умелые хозяева!

А матрос? Была у него жизнь? С малолетства толкался грузчиком по черноморским портам. Ни отца своего не знал, ни матери. Даже фамилии у человека не было. Только в воинском присутствии, когда уже пошел призываться на царскую службу, писарь сочинил ему фамилию: без фамилии нельзя было вступить ни в армию, ни во флот. "Рублевку, – говорит, – последнюю, какая была, писарь отобрал за документ". А не дай он рублевку – затаскали бы по этапам как беспаспортного...

Вот она какая жизнь была... И кругом так, кругом. Вот и мой батька: свалилась на него в цехе чугунная болванка. Полуживого свезли в больницу, провалялся там месяц, вынули ему два ребра. Кое-как поправился. "Иди к адвокату, – посоветовали ему приятели-рабочие, – подавай на хозяина в суд, проучи эту сволочь!" Пошел он, а адвокат ему и говорит: "Сколько дает тебе господин Лангезиппен отступного?" – "Пятнадцать рублей". – "Бери, старик, деньги да поклонись, чтобы обратно на работу приняли, потому что теперь такая конъюнктура, что вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать. Ступай!" – и с тем выпроводил старика. А трешку "за совет", это уж само собой, взять не забыл.

Я лег на свою шинель, поджидая матроса.

Сквозь щели в крыше блиндажа виднелись звезды. Одна сверкнула, другая, третья... И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами не мог оторваться от сверкающего ночного неба. Сядешь во дворе, запрокинешь голову – а петербургский двор-колодец что подзорная труба – и считаешь звезды. Поведешь рукой – и звезды словно в рукав тебе сыплются. А вглядишься опять в небо – и еще прибавится звезд, и еще... Сколько их там в глубине не убрать и в оба рукава...

Матрос вернулся.

– Готово, – пробормотал он, пробираясь на свое место. – И гудок молчит, и машинист молчит.

– Федорчук, – позвал я, не поднимая головы. Мне не хотелось шевелиться.

– Сделано, все в порядке.

– Да я не про то... Скажи, что ты после войны будешь делать?.. Вот прикончим этих собак, куда ты подашься – опять на флот или как?

Матрос молча поглядывал на меня и, раздумывая, начал стягивать сапог.

– Давай, Федорчук, путешествовать. Походим, поездим по нашей Советской Республике, поглядим, как люди заживут по-новому... Вот писатель Максим Горький – он много бродяжничал в старое время. Оттого и прозвался "Горький", что жизнь такая была... А теперь ведь все иначе пойдет, совсем иначе. Даже и представить нельзя, как народ наш заживет!

– Что ж, можно и побродить, – согласился матрос. – Только будет ли время нам балясничать? Гляди-ка, все ведь кругом разворочено, все чинить, поправлять надо... Посмотришь, к примеру, около станции сахарный завод – ему бы работать, а он о трех углах стоит, четвертый завален. Или без крыши, без окон... Думаю я, знаешь ли, так, что Ленин не даст нам отпуска. "Вы, скажет, – что, с гаубицей ездили?" – "С гаубицей". – "Ага, значит, ребята деловые. Нуте-ка, – скажет, – хлопцы, беритесь за топоры, за пилы Республику отстраивать!"

Матрос сложил свой бушлат в изголовье, лег.

– А ты на звезды глядишь?

– На звезды...

– Давай глядеть вместе, – сказал матрос, но тут же уронил голову и захрапел.

Я завернулся в шинель и закрыл глаза.

В вагоне крепко пахло новыми сапогами. Комбриг всем моим бойцам выдал полное красноармейское обмундирование.

Глава девятая

На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом контрольная площадка.

В переднем вагоне нас ехало десять человек – чуть ли не вся команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне, остались одни дежурные.

Девять бойцов, все в новой форме – поглядеть любо! Троих ребят, самых крепких, я поставил к снарядам, двоих – подавать заряды, гильзы с порохом, а сам с матросом занял место у правила.

Орудие было на нуле делений – горизонтальная установка для удара в упор.

Малюга заметно волновался – он вновь и вновь ощупывал винты, рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли встретиться и с башенным бронепоездом – это все понимали... Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы для нас кончиться скверно.

Я осмотрелся. Кажется, все на месте – снаряды, заряды... Никифор наготове у телефона... Глянул на остальных ребят и сразу заметил: что-то неладно с племянником. Парень бледный, лицо в капельках пота, он жадно, открытым ртом хватал воздух.

Я подтолкнул матроса. Но он уже сам поглядывал с опаской на нашего заряжающего.

– Робеет, – вполголоса сказал матрос, – мало еще он у нас грамоты взял...

– Пойди стань к снарядам, а его давай сюда.

Матрос сбросил бушлат и поменялся с племянником местами.

Опять ехали молча. Только глухо вздыхал, работая своими поршнями, паровоз.

Дорога от Жмеринки пролегала между песчаными откосами, как ручей в крутых берегах. Лес, валежник, разбитые снарядами деревья... Тут и там по стволам деревьев, а то и просто через кустарники тянулись провода полевой связи.

Сразу же за станцией нам стали попадаться конные ординарцы с винтовками и с холщовыми сумками через плечо. Каждый из них останавливался и провожал поезд любопытным взглядом... Не видали еще здесь блиндажей на колесах.

Между деревьями показалось полотнище с красным крестом – передовой перевязочный пункт. Вот уже и не видно флага – мы проехали мимо. Миновали несколько ям-окопчиков, забросанных сверху ветками, – передовые патронные пункты.

Вдруг на весь лес раскричался пулемет.

Свой или чужой? Как бы нам не выдать себя раньше времени!..

Я велел убавить ход. Никифор передал мое приказание по телефону.

– И пусть глядит, чтоб дыму не было!

Поезд продолжал медленно идти.

Над травой стали показываться головы бойцов. Деловито помахав нам фуражками, бойцы опять скрывались в траве,

– А ну его!.. Бредем, как слепые, – не вытерпел матрос. – Спросить надо!

Матрос спрыгнул на землю, добежал до окопа. Навстречу ему сразу поднялись двое красноармейцев, навьюченных сухарными и вещевыми сумками, с винтовками в руках и с гранатами-"бутылками" за поясом. Все трое, переговариваясь, подошли к вагонам.

– Богуш-то, вот он как действует, слыхал? – крикнул матрос, подходя. Пока мы спим да чешемся, он уже с "добрым утром" побывал... Так, что ли, ребята?

Красноармейцы кивнули.

– Как? Бронепоезд уже сюда забирается?

Я спрыгнул к пехотинцам.

– Ну, хоть не совсем сюда... – сказал один из красноармейцев и кивнул вперед: – Там у нас препятствие устроено...

– А ты расскажи командиру, как он из пулемета-то садить начал, перебил матрос.

– Да что же тут рассказывать!.. – заговорил пехотинец. – Подошел он, этот поезд, весь в броне, повернул башню и давай поливать нас из пулемета. Кой-кого и задел...

– Троих задел, – сказал другой красноармеец, оглядывая нашу деревянную броню. – А четвертого и совсем уложил. В голову...

– Вот сейчас? Только что? Значит, это он стрелял из пулемета... Едем, Федорчук. Вдогонку!

Матрос полез в вагон, я за ним.

– А вам, пожалуй что, и не пройти, – сказал пехотинец, запуская руку в патронташ и пересыпая патроны, как орехи. – Через наши ворота не пройдете.

– Какие ворота? Где?

– Да ворота же у нас поставлены, препятствие против того поезда. А то бы он к самым окопам добрался... Разнять ворота надо, иначе не пройдете.

Мы с матросом опять спрыгнули на землю.

– Что за ворота такие, покажи, – сказал я красноармейцу. Но тут я и сам увидел впереди что-то темное на рельсах.

Вместе с красноармейцем мы осторожно, где ползком, где перебегая от дерева к дереву, добирались до "ворот".

– Вот тут что... Засека!

Справа и слева на рельсы были повалены деревья. Подпиленными стволами эти деревья прочно держались о свои корни, а вершины образовали на полотне дороги зеленую кучу в рост человека. Все было опутано колючей проволокой, и на поваленных деревьях, как елочные украшения, висели ручные гранаты.

Матрос снял бескозырку и крепко почесался.

– Наворотят же такое!

– Да, – говорю, – засека по всем саперным правилам.

– А как же ее разобрать? – сказал матрос. – Ты небось знаешь?

– Да нет, не приходилось разбирать... Сейчас попробую.

Я помахал фуражкой машинисту, и он начал осторожно придвигать поезд к засеке.

– Товарищ командир, нельзя... – вдруг преградил мне дорогу пехотинец. Мы строили, а вы...

– Как так нельзя? Давай сюда ротного!

Пехотинец побежал обратно к окопам, а я, чтобы не терять времени, велел подать канат. Мы стали привязывать канат к сцепному крюку контрольной площадки.

– Так, так, посторонись-ка, – выхватил у меня канат матрос, – тут на морской узел надо... Готово!

Он перескочил к свободному концу каната.

– А сюда якорек бы, эх, якорек!

– На тебе якорь... – Я кинул матросу пучок колючей проволоки.

Тут подошел ротный.

Он посмотрел у меня документ – предписание штаба бригады, кивнул и молча отступил в сторону.

Матрос забросил канат с "якорем" в самую гущу засеки. Я велел всем отойти подальше, и машинист дал задний ход. Канат натянулся как струна.

Взял якорь.

Зеленая куча поползла, грузно переваливаясь.

С грохотом, в пламени взрывов, под свист гранатных осколков открывались перед нашим поездом "ворота"...

Расчистив остатки засеки топорами, мы двинулись дальше.

Окопы остались позади. Мы были один на один с врагом.

Петлюровцы молчали – ни выстрела... Не видят они нас или только выжидают, заманивают в западню?

Все в вагоне были на местах, никто не шевелился. Я, не сводя глаз, глядел на Малюгу. Он сжимал в кулаке шнур ударника, рука его чуть-чуть дрожала, синели набухшие жилы.

Матрос и его подручные стояли в затылок друг друга – каждый держал наготове по снаряду.

Молчали.

Рельсы перед поездом начали круто забирать в сторону. Песчаный откос с кустарником не позволял видеть дальше сорока – пятидесяти саженей.

– Сто-оп!.. – скомандовал я.

Поезд стал. Кто-то в вагоне шумно вздохнул, словно и не дышал до этих пор. Матрос и все остальные заряжающие, присев, спустили на пол снаряды.

– Кто в разведку, товарищи? – спросил я.

Сразу отозвалось несколько голосов, но раньше всех выскочил вперед племянник.

– Я пойду, товарищ командир... – пробормотал он и замолк, решительно сжав губы.

– Видал миндал?.. – удивленно протянул матрос.

Я подумал, но все же ответил племяннику:

– Нет, пожалуй, что...

– Мы вдвоем с ним сходим, – перебил меня Федорчук.

– Вдвоем? Ну идите. Возьмите винтовки.

Оба осторожно, стараясь не стукать винтовками, спустились из вагона. Постояли, прислушались и скрылись в кустарнике.

По вздрагивавшим листочкам кустарника я следил, как мои разведчики отползали все дальше в сторону от поезда.

– Закурить-то можно? – недружелюбно промычал долговязый пулеметчик и сразу начал крутить папиросу.

"Вот за этого молодца надо будет взяться покрепче", – подумал я.

– Курить нельзя. Стать на место!

Долговязый нехотя скомкал папироску и ссыпал табак обратно в кисет.

– Матросу чего-то надо, – буркнул он, отходя.

Я быстро глянул на кусты.

Матрос делал гримасы и махал мне рукой.

– Все остаются на местах, – сказал я тихо. – Иона Ионыч, присмотрите.

Я вылез из вагона.

Матрос подхватил меня под руку и втащил в кусты.

– Он тут, за поворотом, – сказал он мне в самое ухо.

Мы проползли в кустах десятка два шагов. В чаще кустарника дожидался нас племянник. Он, припав к земле, глядел, затаившись, вперед.

Матрос потрогал его за ногу:

– Пропусти-ка, племяш.

Парень грузно, не отпуская сведенных мускулов рук и ног, отвалился в сторону. Мы проползли вперед. Матрос снял бескозырку, пригладил волосы и выглянул. Я выглянул за ним.

За поворотом блеснули рельсы. По обеим сторонам рельсов темнели полосы кустарника...

Я высунулся побольше.

С полверсты – прямой путь, а там другой поворот дороги – и столбы, столбы, одни столбы влево по горизонту...

– Где ты его увидел? Нет ничего.

– Считай столбы... десятый столб... – заговорил матрос нараспев, не шевелясь и не поворачиваясь ко мне. – Дубки на повороте видишь?.. В дубки гляди...

– Дубки... Ах ты черт, как он замаскировался! Теперь вижу: угол вагона, серый угол...

– Что же, с налету возьмем его или украдкой подберемся? – шепнул матрос.

Я, не отвечая, потащил его обратно. Матрос схватил за руку племянника.

– Вперед! – скомандовал я машинисту, с разбегу запрыгивая в вагон. Артиллеристы по местам, к бою. Прицел десять столбов, то есть, тьфу, делений... Двенадцать делений!

– Направление, куда? – быстро спросил Малюга.

– Направление? – Я показал рукой: – Вот так вот угол вагона покажется... Обождите, я правилом. Помогай, племянник!

Мы вдвоем навалились на правило, заворачивая орудие. Поезд тихим ходом огибал песчаный откос...

– Выходим, выходим, ребята, держись!..

– И-эх! – вдруг рявкнул Малюга и наотмашь дернул за шнур.

Взблеск, раскат грома... Серый вагон сразу скрылся в дыму.

– Накрыли его, бей! – яростно взревели бойцы. – Еще снаряд давай, бей! Расшибай гадюку!

Дело было в секундах... Или мы его, или он нас...

Малюга, остервенясь, выпускал снаряд за снарядом... Дым от разрывов все сгущался. В воздухе кувыркались лапчатые дубы, отдельные ветки и комья земли рассыпались в прах...

Я метался по вагону.

– Ах ты черт, не видать бронепоезда!

– Да вон он, вон! – гаркнул Малюга. – И-их, задал ходу!..

– Как? Уходит?.. Упустили!

Поезд уже едва виднелся. Он катил на всех парах вдоль далеких столбов, огибая широкую дугу влево по горизонту.