Текст книги "Бронепоезд 'Гандзя'"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Я терпеливо ждал, что скажет Малюга, и поглядывал в бинокль в сторону станции. Там, в трех верстах от нас, остановился башенный бронепоезд. Солнце еще не всходило, я смутно различал на станции вагоны, но дым паровоза видел вполне отчетливо. Ниточка дыма выходила как бы из неподвижной точки: бронепоезд Богуша не двигался со станции ни туда и ни сюда.

Я обернулся к Малюге:

– Ну как там гаубица?

– Ладно еще, что не по прицелу хватил... – вздохнул наводчик. – Э-гей вы, батарейцы!

К Малюге подскочила вся тройка молодых артиллеристов:

– Есть, товарищ начальник!

Артиллеристы вытянулись, ожидая приказаний.

Малюга велел им подать инструмент и, зайдя к орудию спереди, что-то там с минуту отвинчивал. Потом скомандовал: "Рраз... Берем!" – и бойцы, взявшись с обеих сторон за тяжелый щит, сняли его со ствола орудия, как воротник, и сбросили вниз.

Щит с грохотом повалился на контрольную площадку.

– Так-то лучше, – сказал Малюга, откладывая в сторону инструмент. Теперь можем и стрелять.

В вагоне весело и шумно загалдели. Я еще раз посмотрел в бинокль на станцию. Башенный поезд стоял все там же.

– По местам!.. – скомандовал я.

Малюга шагнул к прицелу. Племянник, поплевав на руки и развернув плечи, отошел к снарядам. Двое батарейцев подскочили к правилу, третий занял место замкового. В стороне, позади орудия, собрались, перешептываясь, наши железнодорожники – починщики пути. Но Федорчук строго обернулся на шепот, и все замолкли.

Я выждал паузу.

– К бою!.. Машинист, тихий вперед!..

Уже совсем рассвело, и теперь ясно был виден белый домик станции с пакгаузами напротив. В пакгаузах черными дырами зияли разбитые ворота... А где же Богуш? Неужели ушел поезд?

Я торопливо подкручивал окуляры своего призматического бинокля, всматриваясь во все закоулки станции. И вдруг в воздухе запели и заиграли снаряды. Богуш вновь брал нас на прицел.

"Не ушел, молодчик, дожидаешься? Очень хорошо!"

Машинист резко протолкнул поезд вперед, сразу на сотню-две саженей, и мы вышли из-под обстрела. В ту же минуту машинист прикрыл дым, и мы начали медленно приближаться к станции.

Поезд нам был виден, – должно быть, он занял позицию где-то на запасном пути. Укрывшись там, он время от времени посылал нам навстречу снаряды.

Вот опять прогремел далекий выстрел... С визгом и грохотом лопнула в воздухе шрапнель, и прямо перед поездом повис белый дымок с желтизной.

Еще шрапнель лопнула – это позади поезда.

– В вилку взял! – закричали артиллеристы.

Все, затаясь, ждали третьего снаряда.

Но поезд успел выйти из вилки, и убойный снаряд не причинил нам вреда. Дымок третьей шрапнели повис в воздухе, распадаясь, как вата.

Молодец Федор Федорович, хорошо ведет!

Я кивнул Никифору:

– Передай на паровоз: так и держать ровным ходом...

Богуш пострелял, пострелял и, разбросав попусту с десяток снарядов, прекратил огонь.

Он стал поджидать нас в своей засаде.

А мы продвигались, не изменяя хода, и так прошли уже с версту.

Дистанция все сокращалась...

Малюга, совсем уткнувшись носом в прицел, медленно, не отнимая руки, вращал штурвальное колесо, и ствол гаубицы ниже и ниже склонялся к горизонту.

Только один раз наводчик оторвался от своего стеклышка.

– На прямой! – сказал он, полуобернувшись, и опять ухватился за штурвал.

Глянул я вперед, на рельсы, – и глаза раскрыл: да прямее и быть не может! Дорога пролегла ровной степью – ни бугорка вокруг, а рельсы как натянутые струны. Вдалеке, у станции, рельсы сходились в одну точку.

"Вот это для нас позиция! Дождались, наконец-то!"

Бойцы – я это увидел по их загоревшимся глазам – не хуже меня оценили обстановку.

Все еще теснее стали у орудия.

Племянник, шагая на цыпочках, стал подкатывать снаряды поближе к орудию, но переусердствовал, и стальные двухпудовики загремели по полу, как бочки на мостовой.

На парня со всех сторон зашикали, и сам он в испуге взглянул вперед, словно этот неосторожный шум мог спугнуть Богуша.

Опять стало тихо в вагоне.

Только от телефона доносился приглушенный голос. Никифор спешил сообщить политкому, какая нам славная выдалась позиция.

Панкратов ехал у себя в вагоне с пулеметчиками. Еще с вечера я распределил силы так, чтобы в каждом боевом вагоне было крепкое ядро начсостава.

Идем. Станция все ближе. Меньше двух верст уже осталось до станции.

Но Богуш затаился, молчит. И мы молчим. У нас заложен снаряд, и у него, понимаем, тоже все наготове.

Малюга уже самыми точными, мелкими винтиками подкручивал прицел, давая орудию окончательную установку.

"Черт, как мы ползем!.."

Я вытер пот со лба. Велел прибавить ходу.

Поезд пошел веселее.

Повеял встречный ветерок. Проворнее стали отступать назад телеграфные столбы. Я попробовал сосчитать, сколько столбов остается до станции. Но из этого ничего не вышло: столбы вдалеке сливались, как солдаты в шеренге...

И вдруг над станцией вспорхнуло колечко светлого дыма и поплыло, качаясь, в воздухе.

Еще колечко, еще... Между постройками показалась паровозная труба.

В следующую минуту я увидел в бинокль башенный бронепоезд – весь целиком.

Богуш вышел нам навстречу.

Я быстро осмотрелся:

– Все на местах?.. По бронепоезду!.. Огонь!

Грохнула, ударила наша гаубица. По степи прокатилось шумное эхо...

Бойцы сразу повеселели: кончилось ожидание, началось дело! С присказками и шуточками бросились бойцы подавать в орудие снаряды и заряды. Я отшвыривал в сторону стреляные гильзы, и они с колокольным звоном катились по полу.

А вокруг поезда уже заплясали черные дымки взрывающихся гранат, комьями начала взлетать земля, застилая пылью росистую полевую зелень...

Я посмотрел вдоль рельсов в бинокль:

– Почище наводку, Малюга! Пока мимо!

Старик нетерпеливо мотнул головой.

– Снаряд!.. Заряд!.. – покрикивал он, не отзываясь на мои слова.

Глухой черной стеной уже стоял вдалеке дым от разрывов, и после каждого нашего выстрела стена раздавалась все шире, словно кто-то беспрерывно подставлял и подставлял к этой стене черные вихрастые столбы.

Но станция виднелась вся по-прежнему. Там, в легком тумане пороховой гари, сверкали огоньки встречных выстрелов...

Снаряды Богуша бороздили землю уже около самого нашего вагона. Сквозь щели блиндажа нас обдавало удушливым дымом. Через бойницы то и дело прорывались осколки, чиркая потолок и застревая в деревянных стенах.

– Давай ему по башне, что ж ты! – крикнул я Малюге, теряя терпение.

– Останови поезд, тогда и спрашивай! – запальчиво крикнул он мне в ответ.

– Сто-оп!.. – скомандовал я.

Но не успел еще поезд остановиться, как снаряды обрушились на нас ураганом.

Все потемнело вокруг. Визг, грохот, железный скрежет осколков.

Мы были в вилке.

Я подскочил к Малюге:

– Давай попадание, сию же минуту! Сию же минуту!..

Старик только мычал в ответ и, суетясь, дергал за шнур.

– Да что ты, ослеп? – взревел я.

Но тут я и сам потерял из виду далекие огоньки выстрелов. Все застлало дымом.

Стоять больше на месте было невозможно... Пришлось скомандовать задний ход.

– Позор, бойцы! Не можем справиться с негодяем Богушем! Дожидались позиции... Все летит к черту!

Я в бешенстве обернулся к Малюге:

– Горе-наводчик!

Поезд, содрогаясь от близких взрывов, пошел назад.

– Эй, быстрее вытягивай вагоны из огня... Да ну, живее!

Никифор надсаживался у телефона, подгоняя машиниста.

Вдруг ко мне подлетел матрос.

– Командир! – гаркнул он во всю силу своих легких. И тут же сгреб меня и пробормотал едва слышно: – Некуда уходить. Путь разбит...

"Отрезаны!" – мелькнуло в сознании.

Матрос держал меня за плечо.

– Что делать будем? – прошептал он.

Тут раздался такой силы взрыв, что я не устоял на ногах и повалился на ящики. В ту же секунду, деревянные балки крыши, как ребра, раздались в стороны и блиндаж наполнился едким дымом.

– Горим! – услышал я в дыму крики. – Брезент... На снарядах!

Я вскочил и как сумасшедший бросился на голоса.

Бойцы топтали брезент, стараясь сбить фуражками языки пламени.

– Воду сюда! Протягивай шланг! – закричал я. – Никифор, живо!

Никифор подскочил со шлангом, открыл воду, поливая брезент. И вдруг покачнулся, выронил шланг и упал, как сноп.

– Что ты, Никифор! – Я бросился его поднимать.

На помощь подбежал матрос. Он, торопливо пошарив в карманах, выхватил бинт.

И чистый бинт, разматываясь, покатился у него из рук на пол...

– В сердце, – коротко сказал матрос, – легко помер. Кончился наш запевала.

Он снял с мертвеца фуражку – открыл ему побелевший лоб и, подхватив тело на руки, зашагал в глубь вагона.

Кто-то подхватил шланг и потушил брезент, но я уже не смотрел туда.

Весь вагон трещал и гудел под ударами снарядов. В несмолкаемом грохоте уже не различить было выстрелов гаубицы.

– Аааа... черт! Да попадешь ли ты наконец!

Я бросился к артиллеристу – и с разбегу уткнулся в прицел, да так и отскочил: "Где же наводчик?"

Старик, закрывшись руками и раскачиваясь из стороны в сторону, сидел на лафете.

– Ранен?

Я отдернул от его лица одну руку, другую...

Малюга зашевелил побелевшими губами:

– Испортилась окаянная гаубица...

– Что? Гаубица? – прошептал я, отступая.

Грохот нового взрыва не дал ему договорить.

Вагон тяжело качнулся на сторону, боковая стена треснула и вдавилась внутрь. Меня по колени засыпало песком. Я выкарабкался и побежал к орудию:

– Сюда, бойцы! Будем отбиваться до последнего... Живыми не дадимся!

Сгоряча я ухватился за правило и тут же отдернул руки: "Да ведь орудие испорчено..." Но бойцы уже теснили и толкали меня, вставая по местам. Племянник подхватил с полу снаряд, поднял его и пропихнул кулаком в ствол. Батареец заложил заряд.

Замковый защелкнул затвор.

"Это как же так?.. – Я не верил своим глазам. – Орудие ведь действует!"

– Малюга! – закричал я, стаскивая старика с лафета. – Что же ты! Орудие исправно!

– Прицел... – Малюга безнадежно махнул рукой, – скособочило...

– Прицел? Прицел, говоришь? Только и всего?.. Наводи!

Старик зашаркал на свое место. Безвольными, одеревеневшими пальцами он подкрутил винты.

– Огонь! – скомандовал я.

Дали выстрел. Снаряд ушел колесом в сторону!

И тут я в первый раз увидел, что творится вокруг нас. Щита на орудии не было; я стоял как в открытых воротах. Выглянул из вагона вперед – и содрогнулся... На сотни саженей в стороны – как не было зеленой степи, пузырилась и в страшном грохоте взрывавшихся снарядов разлеталась в пыль... Я понял, что и вправо и влево, за стенами вагона, и позади нашего поезда все превратилось в пустыню. Каким-то чудом среди этого пожарища мы еще целы! Путь сзади разрушен – двинуться некуда. И предатель белогвардеец Богуш теперь расстреливает нас, как у стенки...

Я стоял перед орудием... Жалкая, бесполезная, никому не нужная груда металла!

Я сделал шаг в сторону – сам не знаю зачем.

Бойцы тоже переступили – они все жались ко мне.

"Неужели кончено все?"

Волны черного и рыжего дыма все больше застилали наш поезд. Перед вагоном блеснуло пламя. "Вот он, снаряд... Нет, не долетел..."

Опять полыхнуло огнем в дыму. Гудя, разлетелись стальные осколки: и второй мимо... третий. Этот кувырнулся совсем в стороне.

Снаряды вокруг нас падали вразброд.

– Ребята! Обожди! – вдруг закричал матрос, срываясь с места, и на секунду замер с поднятой рукой.

– Ребята, да ведь нас дымом затянуло! Глядите все! Ведь он наугад снаряды втыкает!.. Не попасть ему, собаке, в нас.

Бойцы с минуту, словно не понимая, что он говорит, удивленно глядели на матроса.

– Дыму, ребята, давай дыму больше! – кричал матрос.

– Правильно! – скомандовал я. – Жги что попало!

Тут бойцы горохом рассыпались по вагону и стали выбрасывать наружу обломки досок и бревен, соломенные тюфяки, одеяла, тряпки.

А Федорчук все кричал и тоже метался по вагону:

– И бушлат подойдет, и форменка!.. Носовой платок – туда же!

Я подкинул ногой в кучу одежды свою шинель. А сам за рупор – и к борту.

– Машинист! – закричал я в рупор. – Машинист!

Но грохот взрывов гасил мой голос.

Наконец на паровозе меня услышали. Шевельнулся железный лист, подвешенный над входом в будку, и в щель просунулась голова машиниста.

Я замахал ему руками:

– Сифонь!.. Задувай вовсю, Федя, дыму давай, дыму!

Не прошло и минуты, как из трубы паровоза густо повалил дым, застилая над нами небо серой тучей.

А по обеим сторонам вагона жарко запылали костры из шинелей и брезентов, посыпанных орудийным порохом.

Вслед за артиллеристами, смекнув, в чем дело, разожгли у себя костры и пулеметчики.

– Вот, брат, и дымовая завеса! Живем еще!.. – говорил Федорчук, чихая от едкого дыма и зажимая себе нос бескозыркой.

Он прохаживался по вагону и, протирая покрасневшие глаза, посматривал, чего бы еще бросить в костер.

А Богуш на бронепоезде, должно быть, уже совсем потерял нас из виду. Снаряды его грохали где-то в дыму, не причиняя нам вреда.

Воспользовавшись передышкой, я бросился налаживать орудие. Ох как мне захотелось теперь самому заложить снаряд и дернуть за шнур!..

Но прицел, проклятый прицел...

У орудия стоял Малюга и о чем-то мрачно раздумывал. Сквозь дым он показался мне тенью.

Увидев меня, старик сразу, словно он только этого и ожидал, уступил мне место и пошел прочь.

Я спешил разобраться в испорченном прицеле.

Снаряды вокруг нас падали все реже и реже. Казалось, бой затихал. Но это только казалось.

Густой дым, окутавший нас во время канонады, начал рассеиваться, а наши костры догорали. Выдохся и Федор Федорович со своим сифоном...

Мы стояли под жерлами четырех наведенных на нас пушек, способных посылать сорок восемь снарядов в минуту. И Богуш выжидал только подходящего момента, чтобы снова обрушиться на нас всей силой своего артиллерийского огня.

Но пока завеса дыма все-таки укрывала "Гандзю" от противника, и я копался в прицеле.

Винты, стекла, рычажки... Черт, сколько же их! "Дистанционный барабан главная часть прицельного устройства", – вдруг припомнилась мне дословно одна из моих записей. Не доверяя памяти, я выхватил свободной рукой тетрадь из сумки.

Но не успел я отыскать нужную страницу, как весь вагон содрогнулся от накрывшего нас залпа. Тетрадка выпала у меня из рук...

Впереди в просветах поредевшего дыма, засверкали огоньки.

Богуш возобновил бой.

Решающие минуты...

Я ухватился за прицел. Где барабан? Вот он, так, на месте...

Стебель на месте... Защелка на месте...

Вихри дыма и горячие сквозняки от разрывов обдавали меня. Я отводил голову, чтобы не глядеть на происходящее, и все-таки видел перед собой, в дыму и пламени, нашу контрольную площадку, всю словно обглоданную, уже без углов и почти без помоста, голую, как скелет...

Стебель, защелка на месте!

Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и стеклам.

Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в вагоне – должно быть, тяжелораненый... Но я не оборачивался...

– Защелка на месте! Отводка на месте! – выкрикивал я сам себе, вцепившись в прицел всеми пальцами.

Отводка... Уровень продольный... Поперечный уровень тоже на мес... Нет! Поперечный не на месте!.. Проклятый уровень, где твой пузырек! Где... твой... пу-зы-рек?!

Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.

– Малюга, Федорчук, сюда!

Я сгреб обоих за плечи и толкнул к орудию.

– Видите? Где пузырек, а? В стороне! Ушел в сторону!

Малюга так и оцепенел, взглянув на едва приметную трубочку с жидкостью.

Я изо всей силы встряхнул его:

– Видишь ты или ослеп?

– Вижу! – взревел Малюга, вырвавшись от меня. – Вижу! Старый я дурень! Прицел справный! Это... Да это сама орудия косо стоит!

– Ну да... Ну да... – забормотал Федорчук, озираясь. – У всего вагона крен. На правый борт... Сдала правая рессора...

Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под осевшее колесо орудия клинья-колобашки...

– Богуш!.. – вдруг закричали бойцы. – Сюда идет!

Я быстро вскинул бинокль. "Да, приближается... Кончать нас идет..."

– Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!

Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:

– Есть, пузырек уже на месте!

Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.

Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.

Я делал наводку по его головной башне.

– Трубу снесло на паровозе! – вдруг крикнул кто-то сзади меня, и в ту же минуту этот голос слился с другим:

– Башню разворотило у пулеметчиков!

У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед глазами...

Собрав все силы, я снова подступил к орудию.

Нет, чувствую, сдаю... Не поймать мне Богуша в крестик нитей...

Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.

– Товарищи! – закричал я. – Помогайте! Песню!

– Песню! – эхом откликнулись бойцы в вагоне.

И затянули нестройно:

Славное море – священный Байкал...

Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый, но твердый голос матроса и повел за собой хор:

Славное море – священный Байкал

Славный корабль., броневая...

Вот он, в крестике!

Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот...

И вдруг – полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота боя.

Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу...

Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей тишиной, не соображая, что произошло.

И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул – и пустил трель. Эту трель подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады застрекотала вся степь.

Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию, спеша заглянуть в чудесное стеклышко.

– Ура-а!.. Победа!

Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не задушив своей пышной бородой.

Я, как мог, вырывался.

– Нет, не пущу! – гудел старик. У него были слезы на глазах. Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет... Ты – артиллерист, командир доскональный. Наш красный офицер!

– Да разве?.. Что ты!.. – Грудь у меня стеснило от радостного сознания: "Вот и сдал экзамен на красного офицера... Как просто это получилось: сами солдаты приняли экзамен".

Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:

– Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!

– Ясно, порушим, – сказал я, оправляя на себе гимнастерку. Внутри меня играла каждая струнка. – На то идем! – И я крепко пожал старику руку.

– Ну, кажись, теперь поладили... – сказал Федорчук, шумно вздохнув.

Матрос стоял с рупором наготове и давно уже ждал от меня приказания.

– Тяжел старик, а все ж таки заправил ты ему мозги под фуражку... Вперед, что ли?

Матрос закричал в рупор:

– Эй, на паровозе! Вперед, беструбная команда!

* * *

Со скрипом, тяжело переваливаясь с борта на борт и усыпая путь вывороченными из гнезд болтами, гайками, обломками досок и бревен, наша "Гандзя" двинулась к башенному бронепоезду.

Мы приближались осторожно, с заряженным и наведенным орудием: подлый и коварный враг был опасен и в своей агонии.

Подъехали. Мои артиллеристы, железнодорожники и пулеметчики враз, по команде, выпрыгнули с винтовками из вагонов, оцепили умолкнувший бронепоезд и начали медленно сжимать его в кольцо.

Взглянув на поезд, такой еще грозный в недавнем бою, я невольно остановился: груда обломков – это было все, что осталось от стального страшилища!

Наш тяжелый снаряд, как оказалось, угодил в головной двухбашенный вагон поезда. От броневой крыши до самого основания вагона зияла огромная пробоина, расчленившая вагон надвое. Стальные листы корпуса, усеянные заклепками, от взрыва разъехались по швам и висели рваными лоскутьями.

Через пробоину и распоротые швы я увидел внутри вагона трупы.

Я пошел по цепи своих бойцов, чтобы осмотреть весь поезд. Вот заграничный паровоз, грузный и неуклюжий в своей броне, как черепаха. Паровоз стоял, уткнувшись между рельсов; передние колеса зарылись в землю по самые цилиндры. Видно, своротило его на ходу. Тендер паровоза был смят в гармошку, на тендере лежал, придавив его всей своей тяжестью, задний броневой вагон...

Башен на вагонах не было. Похожие теперь на огромные скорлупы, они валялись в траве. На местах башен торчали только пушки. Пушки сорвались со своих тумб, – должно быть, от удара при крушении поезда.

На нас в упор глядели из бойниц вагонов пулеметы...

Я придержал своих бойцов, которые в нетерпении напирали со всех сторон на врага.

– Петлюровские бандюги, сдавайся! – крикнул я, выступая вперед с наганом.

Молчание...

– Есть живые? Выходи! – крикнул я, выждав с минуту.

В вагонах послышался шорох, приглушенные голоса. Потом откуда-то из-под обломков начали поодиночке выползать бледные, трясущиеся люди в коричневых английских френчах. Они махали нам белыми тряпками, останавливаясь на каждом шагу и бормоча:

– Неволей служим. Не убивайте. Забрали нас, не спрашивали...

– Солдаты, что ли? – крикнул, теряя терпение, Федорчук. – Выходи без канители. Стройся все!

Пленные приободрились и подбежали к Федорчуку.

– Оружие, документы есть? – говорил он, ощупывая каждого. – Опоражнивай карманы!

Всех солдат набралось человек пятнадцать.

Сопровождать пленных вызвался племянник. Я назначил в конвой еще двух бойцов, из железнодорожников.

– А кто будет старший? – спросил племянник. Он так и ловил мой взгляд.

– Ты старшим пойдешь, – сказал я, к великому удовольствию парня.

Пленных повели в штаб бригады.

Больше на мой зов никто из разбитого поезда не откликался.

"Ну что же, надо обследовать, что там еще есть..."

– Вперед! – скомандовал я, и все мои бойцы с разбегу вскочили в броневагоны. Наставили винтовки, но стрелять не пришлось: перед нами были только мертвые.

Бойцы вопросительно взглянули на меня: "А где же он сам?" – и принялись переворачивать трупы. Я посмотрел в лицо одному, другому, третьему, отыскивая среди них Богуша. Но трупы были так изуродованы, что пришлось оставить поиски, Богуш мертв, а который он здесь – не все ли равно?

Мы собрали по вагонам оружие – винтовки, карабины, тесаки, револьверы... Панкратов со слесарями-железнодорожниками вывинтил из бойниц пулеметы.

Шестнадцать пулеметов! Вот это трофей! Это не дырявая платформа с рельсами да костылями, которую он нам бросил под откосом у Жмеринки!

Бойцы торжествовали. Несколько человек с Федорчуком во главе собрались на лужайке, и сразу же грянула веселая, задорная "Гандзя". Матрос, прижимая бескозырку к груди, старательно выводил смешливые слова куплета, потом азартно взмахивал бескозыркой, и бойцы дружно подхватывали припев:

Гандзя люба, Гандзя кыця,

Гандзя славна гаубица!..

Тут ко мне подошел машинист Федор Федорович.

– Гладеньких штучек набрали, – сказал он, кивнув на трофейные пулеметы. – Ишь, словно бульдоги в траве сидят да в поле глядят... – И вдруг переменил разговор: – А что, товарищ командир, назад не подадим наш поезд?

– Как так – назад? – удивился я.

– Да трубу-то надо подобрать? – Он показал на свой паровоз. – Экая ведь простофиля стоит! Даже совестно перед бойцами.

Я поглядел на наш истерзанный паровоз, который без трубы дымил с обоих концов, как головешка, перевел глаза на огорченное лицо Федора Федоровича и расхохотался.

– Да мы тебе, Федор Федорович, под броней паровоз дадим! Теперь мы разжились!

– Да ну, и вправду дадите?

Старик просиял.

Я взял его под руку.

– Пойдем-ка посмотрим эту черепаху, какая ей нужна починка!

Мы вдвоем зашагали к бронированному паровозу.

И вдруг в ту же сторону толпой бросились бойцы. Они обгоняли нас, на бегу щелкая затворами винтовок.

– Стой! Куда?! – закричал я, прибавляя шагу, и тут увидел, что все бегут к Малюге. Старый артиллерист стоял на борту башенного вагона и махал бойцам своей фуражкой. Меня он не видел и не слышал.

Самые проворные из ребят уже забрались к Малюге и вместе с ним спрыгнули куда-то вниз. Остальные карабкались по броне.

Я оставил Федора Федоровича и бросился догонять ребят. Добежал до вагона, взобрался к пушке, где только что стоял Малюга, быстро огляделся.

– Богуш... Богуш!.. – вдруг понеслись крики из-за вагона.

Я кубарем перекатился через борт и попал в самую гущу бойцов. Бойцы грозно шумели, потрясая винтовками.

– Стой! Расступись!

Бойцы сжали меня и вытолкнули вперед.

На земле лежал офицер в табачном френче с золотыми погонами в гвардейскую дорожку. Одна нога его в хромовом сапоге была придавлена свалившейся с вагона башней.

Я сразу узнал Богуша. Он бессмысленно глядел на людей, – видно, только что очнулся и не понимал еще, где он.

И вдруг лицо его передернулось гримасой и глаза загорелись дикой ненавистью: он узнал меня и моих бойцов.

– На помощь! Сюда! -закричал он исступленно.

Но только слабое эхо отозвалось из пустых башенных вагонов.

Богуш дергал плечом, порываясь вытащить маузер из своей коробки.

– Сдавайтесь, Богуш, – сказал я, оттесняя ребят, которые своими криками мешали мне говорить.

– Давайте кончать, Богуш. Сдаетесь? Считаю до трех.

– Передушить вас всех...

– Сдаетесь?

– До Киева болтаться будете на телеграфных столбах... До самой Москвы!

– В последний раз. Сдаетесь?

Вдруг Богуш выхватил маузер и вскинул на меня.

Я пустил ему пулю в лоб из нагана.

– Кончилась твоя измена, собака, – сказал кто-то из бойцов. Голос был спокойный и строгий.

Маузер я вручил Малюге.

– Это правильно, – сказал старик со смешком в глазах. – Мне и причитается. За уворованную кочергу.

* * *

Боевой приказ о наступлении был выполнен всеми частями бригады в точности: наши славные войска отбросили петлюровцев, вышли на командующие высоты и укрепились.

А наш бронепоезд? Оказалось, что и мы со своей "Гандзей" неплохо выполнили приказ, хотя и получили его после боя. Нам была поставлена задача: теснить вражеский бронепоезд, отвлекая его своим огнем от наступающей пехоты, – ну а мы его уничтожили.

Заключение

На этом я кончаю повесть о "Гандзе", хотя и трудно поставить точку и отложить перо.

Меня спрашивают: "Где сейчас бойцы "Гандзи", кто из них жив?"

Но лучше бы не спрашивали...

Уж куда я только не обращался: и в Проскуров, и в Киев, и в Москву. Верите ли, за долгие годы ни одной обнадеживающей весточки...

А потом – гитлеровское нашествие на нашу страну. Великая всенародная Отечественная война. И всенародные жертвы, миллионы павших героев, советских людей.

Вернулся я в 1945-м году с фронта – ну какой уж тут разговор о продолжении поисков! Гражданская война, все ее события отодвинулись куда-то в давно прошедшую эпоху. И если еще существуют следы "Гандзи", то распознать их под силу лишь историку, а то и археологу, восстанавливающему эпохи по черепкам.

Так мне думалось. И вдруг...

Вдруг на пороге моей комнаты – черноморский матрос.

– Извините, вы, – называет меня по фамилии.

Тут моряк подал мне письмо:

– От старшего моего брата, из Одессы. Помните Кришталя? У вас на бронепоезде служил артиллеристом.

Только прочтя письмо и разговорившись с гостем, я припомнил Давида Кришталя, нашего артиллериста.

Главный мой хозяин при гаубице, Малюга, случалось, допускал Кришталя даже к прицельной оптике – и тот не ошибался: выкрикивал показания прибора без запинки, полным голосом. Да и снаряд посылал метко.

И все же Малюга не считал Кришталя заправским артиллеристом. Парень был нрава затейного, уморительно отплясывал чечетку.

Бойцы, захлебываясь от смеха, яростно поощряли танцора:

– Наддай! Швидче... Що швидче!

А Малюга, бывало, поглядит-поглядит исподлобья на мелькающие в траве носки сапог и выковыривающие пыль каблуки, громко сплюнет и отойдет прочь.

"Швидкисть в ногах – небогато розума в голови".

Эх, Малюга, Малюга, дремучий был человек!

Послание на множестве листков. Читаю. Ну конечно, бурно высказанная радость, что оба мы еще живы, что можем встретиться... И сразу же Кришталь пустился в воспоминания. На листках запестрело:

"А помните – в Жмеринке... в Гнивани... в Браилове... в Казатине?"

И он выкладывал горы фактов, казалось только что выхваченных из боя, обжигающих пороховым дымом... А ведь события сорокалетней давности!

И все это без дневника. Поразительная у человека память...

Но как же он живет теперь, мой бывший артиллерист, веселый чечеточник? Мне было приятно узнать, что боец "Гандзи" хорошо проявил себя и на мирном фронте. Рабочий-краснодеревщик, он трудился над восстановлением пострадавших от войны домов и дворцов Одессы.

"Это замечательно, – написал я Кришталю, – что у вас такая память. Она может помочь нам в самом трудном – в розыске оставшихся в живых товарищей. Хорошо, если бы вы подсказали план действий..."

Особой строчкой в письме я просил Кришталя сообщить все, что ему известно о матросе Басюке Филиппе Яковлевиче (он у меня в повести выведен как матрос Федорчук).

Ответ пришел незамедлительно.

Распечатываю письмо, с волнением пробегаю страницу за страницей... Вот пошли фамилии... Вот упомянут и особенно близкий мне человек, Басюк... Но вчитываюсь – и перед каждой фамилией начинаю спотыкаться: "НЕТ... НЕ знаю... НЕ слышал... утратил связь... НЕ встречал..."

Мы продолжаем переписываться. Шлем друг другу поздравления на Новый год, на Первое мая, на Октябрьские праздники. Кришталь по-прежнему ошеломляет меня остротой памяти.

Иной раз заново с волнением переживаешь давно забытый случай: со скольких снарядов, к примеру, мы разгрохали вражеский обоз у станции Гнивань, как подавили пулемет на церковной колокольне в селе Кожанка...

Но люди! Такая была дружная, боевая команда... Неужели, кроме нас, никого в живых? Быть этого не может!

И тут сама книга стала скликать своих героев. В 1955 году повесть "Бронепоезд "Гандзя"" была переиздана.

Генерал Григорий Арсентьевич Печенко увидел книжку в руках сына-школьника.

Загипнотизированный названием, прочитал книгу залпом.

И вот уже передо мной на столе письмо:

"Докладывает ваш бывший пулеметчик..."

Далеко шагнул боец "Гандзи" – пришел на бронепоезд молодым крестьянским парнем, а теперь, поди ж ты, генерал-инженер.

Читаю дальше.

Григорий Арсентьевич Печенко проживает в Харькове. Там же обнаружился полковник-инженер Федор Семенович Филиппенко – тоже бывший пулеметчик на "Гандзе". Оба в отставке.

И у Филиппенко за плечами нелегкий путь.

Сын каменщика, он в детстве, в царское время, не знал, что такое поесть досыта.

А в советские годы, посмотрите, сколько учебных заведений окончил:

высшая школа физического образования (ныне Институт имени Лесгафта), летная школа, военная академия, планерная школа.

У Филиппенко плохо действует рука (на бронепоезде хватило осколком по суставам пальцев). Как же попасть в военную школу? Ведь медицинская комиссия, строгий отбор!

И его забраковали. Не посчитались с тем, что человек с фронта, стойкий боец – такими только и пополнять ряды красных офицеров. Даже ходатайство, которое мы написали с бронепоезда, не подействовало на врачей.