Текст книги "Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»"

Автор книги: Николай Дубровин

Часу в десятом утра 1 сентября 1854 года в Севастополе заметили приближавшиеся со стороны моря два корабля, а за ними густое облако дыма от большого числа пароходов. Находившийся в нескольких верстах от города телеграф в шесть часов вечера насчитывал до 100 неприятельских судов, а вслед за тем прискакавший в город казак объявил, что судов «видимо-невидимо, такая сила, что и пересчитать нельзя». В самом деле, издали казалось, что к берегу подходит большой движущийся город со множеством дымных труб, фабрик и заводов. Это был союзный флот с посаженными на суда пехотой, кавалерией и артиллерией. На нем перевозились войска трех держав: Франции, Англии и Турции числом более 63 000 человек; все они были размещены на 389 судах, больших и малых.

Часов в восемь с половиной вечера жители города узнали, что флот становится на якорь. В это время русские войска только в числе 38 с половиной тысяч человек были разбросаны по всему Крымскому полуострову, так что командующий войсками в Крыму князь Меншиков мог собрать вокруг Севастополя не более 35 000 человек.

О намерении союзников высадиться в Крыму давно говорили и даже писали в иностранных газетах, но всем этим слухам не придавали особенного значения. Приближавшееся осеннее время и неразлучные с ним бури на Черном море убеждали многих, что высадка в такое время невозможна. Разделяя это убеждение и не принимая никаких мер к сосредоточению войск, князь Меншиков совершенно неожиданно получил известие, что неприятель появился в виду Евпатории и производит высадку.

Это известие пробудило лихорадочную деятельность по всему Крымскому полуострову. Князь Меншиков тотчас же телеграфировал главнокомандующему Дунайской армией князю М. Д. Горчакову, что неприятель высаживается на берегах Крыма, и просил помощи. Последний, не ожидая никаких приказаний свыше, тотчас отправил в Крым 12-ю пехотную дивизию. Меншиков, между тем, предоставив неприятелю беспрепятственно высаживаться на берег, стал стягивать войска на реку Альму с той целью, чтобы заградить дорогу к Севастополю, уничтожение которого составляло главную цель неприятельских действий.

На рассвете 2 сентября неприятельский флот подошел к берегу и остановился против старого укрепления, верстах в 15 от города Евпатории.

Растянувшись с лишком на четырнадцать верст в длину и расположившись в четыре линии, он стал приготовлять войска к высадке. Спустив с судов боты, лодки и другие гребные суда, союзники начали садиться в них в 7 часов утра, и к вечеру было высажено на берег 45 000 человек с 83 орудиями. Они тотчас же заняли Евпаторию, где взамен гарнизона было 200 человек слабосильных Тарутинского егерского полка. С приближением неприятеля тарутинцы оставили город и отступили по дороге в Симферополь. Многие из жителей последовали за ними, и в городе не оставалось ни одного человека, способного к защите. Союзники успели захватить там в плен только нескольких чиновников и доктора. Выгрузка остальных войск, тяжестей и снарядов продолжалась до 7 сентября.

Нигде на берегу русских войск не было видно. Французы и англичане высаживались беспрепятственно, и лишь только впереди их да по бокам горели стога сена и хлеба, зажженные нашими казаками.

Тяжело было первое вступление неприятеля на русскую землю. В первом часу дня пошел дождь, продолжавшийся всю ночь без перерыва. Не успев свезти на берег свои палатки, генералы, офицеры и солдаты, поливаемые дождем, сопровождаемым довольно сильной бурей, оставались всю ночь под открытым небом и не имели другой постели, кроме грязи. Они принуждены были спать в болоте или в потоках воды, не имея чем прикрыться, чем отогреться и с сознанием, что наутро им нечем будет перекусить, так как за неимением дров нельзя было сварить пищу. От недостатка пищи и неудобства отдыха под открытым небом между солдатами оказалось множество больных и появились случаи холеры.

Высаженные лошади спали с тела, болели и околевали. Как людям, так и лошадям недоставало пресной воды для питья: ее приходилось возить верст за 12 от места высадки, и потому лошади оставались тридцать часов непоенными.

Пока высаживался неприятель, наши войска собирались поодиночке с разных концов Крымского полуострова и располагались на левом, гористом берегу речки Альмы, впадающей в море. Бивуаки их тянулись верст на восемь, по хребту гор, вдоль которых, внизу, протекала речка, а далее за рекой была местность довольно ровная, открытая и только слегка всхолмленная.

Вдали виднелась Евпатория, и возле нее возвышался целый лес мачт на неприятельских судах.

С левой стороны нашего расположения синело море и устье речки Альмы. Правее моря виднелось селение Альма-Тамак, в середине деревня Бурлюк, а за ней Тарханлар – все три расположенные в одну линию, вдоль наших бивуаков, на противоположном правом берегу речки Альмы.

Между деревнями разбросано было множество татарских строений, окруженных садами, рощами и виноградниками; некоторые дома были обнесены каменными оградами. Правее средней деревни Бурлюка, на дороге, шедшей из Евпатории к Севастополю, был устроен деревянный мост, перекинутый через речку Альму и занятый нашими войсками.

Хотя мост этот был единственным, но неприятель мог легко перейти речку вброд везде, где бы ему ни вздумалось.

Место, на котором расположились наши войска, было очень высоко. Под ногами вдоль всего фронта извивалась речка Альма, а за ней как на ладони видна была верст на шесть в окружности равнина, местами заставленная стогами сена и разных хлебов. Равнина эта была настолько открыта, что всякое движение неприятеля на этой местности было видно. Только с левой стороны версты на две от моря он мог подойти скрытно, пользуясь высоким и обрывистым берегом реки. Местность эта по крутости подъемов считалась труднодоступной, и потому для защиты подъема был поставлен только один батальон Минского полка, стоявший левее всех войск.

Правее Минского полка в разных местах между бивуаками пехоты были разбросаны батареи артиллерии. Снятые с передков орудия своими дулами смотрели в сторону неприятеля. Сзади орудий стояли передки, еще сзади виднелись коновязи и толпы артиллеристов. Правее места через речку Альму, на покатости горы, обращенной к неприятелю, строилось укрепление, еще правее и несколько сзади, на самой вершине, строилось другое. Несколько сот солдат, как муравьи, копошились в этих укреплениях; из-за насыпи невидимо кем выбрасывались ежеминутно лопаты земли. Работа, сопровождаемая смехом, шумом и остротами, шла успешно.

Весь хребет гор, составлявших левый берег речки Альмы, был усыпан толпами пехотинцев, сновавших взад и вперед; одни тащили дрова к ротным котлам, другие собирали хворост для костров. Со всех сторон виднелись солдаты, несшие из деревни двери, колья, заборы и доски. Там и тут, составив ружья в козла и растянув на них свои шинели, сидели кучки людей, скрывавшиеся от солнца. Все были спокойны. Солдаты, кто стоя, кто лежа, кто сидя, толковали, острили, рассказывали. В стороне фельдфебель рассчитывал роту. В задней линии бивуаков, у дымящихся котлов, стояла толпа в ожидании обеда. Там раздавали винные порции; солдаты, перекрестившись, подносили манерки ко рту, цедили сквозь зубы водку и, утершись рукавом шинели, отходили в сторону в ожидании обеда; толпа народу окружала кашеваров и по очереди подставляла деревянные чашки.

Около трех часов пополудни в полки Бородинский и Тарутинский пришло приказание от всякого взвода взять по полувзводу, а прочим оставаться на своем месте.

– Идем встречать французов, – говорили солдаты остающимся товарищам.

Действительно, около этого времени в виду наших войск появилось два полка английской кавалерии.

Окончив высадку, союзники 7 сентября двинулись вдоль морского берега по направлению к Севастополю. Рядом с ними, вдоль того же берега, двигался и флот. Они шли по местам безводным и пустынным: кое-где виднелись разрушенные хижины с почерневшими от дыма стенами. Впереди перед ними виднелись густые и беспрестанно увеличивавшиеся облака дыма, а затем зарево, служившее признаком пожара татарских селений.

Там и тут шныряли черные массы казаков, издали наблюдавших за движением неприятеля. Казаки то показывались на высотах, то скрывались за ними; длинные пики их, блестевшие на солнце, указывали союзникам, что русские зорко следят за их движением.

К двум часам пополудни неприятель подошел к речке Булганак, переправился на левый ее берег и остановился близ речки Альмы, в шести верстах от места, занятого нашими войсками. Союзники тотчас же выслали для наблюдения за нашими войсками два полка кавалерии. Это-то и были те полки англичан, которые появились в виду наших войск около трех часов пополудни.

Для наблюдения за ними был выслан сначала один эскадрон гусар, а потом для поддержания его и для обозрения расположения неприятельских войск составлен особый отряд под начальством генерала Кирьякова. В отряд этот назначены были части полков Бородинского, Тарутинского с 4-й батареей 17-й артиллерийской бригады, два полка гусар, девять сотен казаков и 12-я конная батарея.

Перейдя речку Альму, бородинцы и тарутинцы двинулись вперед, имея впереди себя батарею пешей артиллерии, а с правой стороны несколько взводов гусар.

Подходя к неприятелю, гусары опередили пехоту и, рассыпавшись в цепь, завязали перестрелку с англичанами. Перестрелка эта, продолжавшаяся около 20 минут, не принесла никакого вреда ни нам, ни неприятелю. Обе стороны двигались по разным направлениям: то взад, то вперед, то в сторону; наши войска строились лицом то к морю, то к стороне Евпатории и, наконец, стали отступать.

В это время со стороны неприятеля показался посланный раньше других эскадрон наших гусар. Они медленно приближались к нашим войскам. Одетые в белые кителя, противно приказанию быть в серых шинелях, гусары были приняты за отряд неприятельской кавалерии. Пешая артиллерия, находившаяся впереди пехоты, засуетилась, на батарее задымились фитили, а гусары все ближе и ближе подходили к нашим войскам. Оставшиеся на бивуаках полки высыпали на гребень хребта и, притаив дыхание, смотрели, как передовые их товарищи будут драться с французами. Вдруг из одного орудия блеснул огонек, появился клуб дыма и вслед затем раздался выстрел.

Когда дым рассеялся, наши солдаты с удивлением увидали, что эскадрон марш-маршем бросился на правый фланг наших, где стояли гусары. Последние подались назад, и скакавшие были приняты в свои ряды.

Скоро загадка разъяснилась: своих гусар мы приняли, по их кителям, за неприятельских кавалеристов. Им пришлось выдержать, хотя и безвредно, первый выстрел «для почину», как говорили, смеясь, солдаты.

Возвратившийся эскадрон захватил на дороге французского офицера генерального штаба. Это был первый пленный, взятый у союзников после высадки их на берег.

С отступлением наших войск неприятель сделал то же самое, и на правом берегу речки Альмы осталась только казачья цепь, следившая за движением союзников.

Два противника стояли теперь лицом к лицу и могли свободно осматривать друг друга; их разделяла речка Альма да полсуток времени, прежде чем они сошлись и померились силами.

На одной из вершин, и почти в середине расположения наших войск, видна была башня, на которой стояло несколько человек.

На башне этой был устроен телеграф, откуда князь Меншиков со своей свитой смотрел на бивуаки и корабли союзников, стараясь определить силу неприятеля и угадать цель его движения. Число неприятеля было вдвое более, чем наших войск. Союзников было 63 тысячи с 128 орудиями, у нас только около 35 тысяч и 84 орудия.

Невдалеке от башни была разбита серая палатка главнокомандующего, возле которой стояли хор музыкантов и песенники Тарутинского полка. Музыканты, сменяясь песенниками, играли марши и русские песни. Песенники пели:

 
Вы, французы, англичане,
Что турецкий глупый строй!
Выходите, бусурмане!
Вызываем вас на бой!
Вызываем вас на бой!
 

Начинало смеркаться. Батальон моряков и 6-й стрелковый переправлены на противоположную сторону и рассыпаны в цепь в садах за речкой Альмой и за аулом Бурлюк. С наступлением ночи как у неприятеля, так и у нас загорелось две линии костров.

Темна и холодна была ночь перед альмским сражением; для многих она была последней в жизни. Среди мрака мелькали бивуачные огни, а левая часть моря, ближайшая к берегу, была усеяна ярко освещенными судами. На нашей позиции горели редкие, тусклые огни. В оставленном жителями ауле выли голодные собаки. Вдали и кругом раздавались говор, лошадиный топот, ржание, и все это, сливаясь в один гул, наводило тоску. К полуночи шумный говор стих и наступило всеобщее молчание. Тихо было в воздухе, еще тише на бивуаке. Расположившись небольшими кучками, в полной боевой амуниции, наши солдатики готовились к бою: кто горячо молился, кто вспоминал родных и близких сердцу, иной чистил ружье, а были и такие, которые, предоставив себя воле Божией, спали крепким сном. По временам начальство, обходя бивуак, отдавало приказание, назначались перевязочные пункты, доктора, лазаретная прислуга, повозки для раненых – словом, отовсюду веяло смертью, увечьем и болезнями.

Костры догорели… Кое-где мелькал еще огонек, а вдали занималась заря. Перед рассветом с французского адмиральского корабля раздался выстрел зоревой пушки. Во французском лагере послышался бой зари, вслед за ней заиграли зарю в английском лагере, а потом и в нашем, с духовным гимном «Коль славен наш Господь в Сионе».

Содержание этого гимна вполне соответствовало настроению слушавших и было лучшим выражением их желаний. Вот слова этого гимна:

 
Коль славен наш Господь в Сионе,
Не может изъяснить язык;
Велик Он в небесах на троне,
В былинках на земле велик.
Везде, Господь, везде Ты славен,
В ночи, во дне сияньем равен.
О Боже, во Твое селенье
Да внидут наши голоса,
И взыдет наше умиленье
К Тебе, как утрення роса!
Тебе в сердцах алтарь поставим,
Тебя, Господь, поем и славим.
 

Прекрасные музыкальные звуки этой молитвы, прославляя Творца вселенной, переносили слушателей в иной мир, в мир горний, и как бы служили примирением с предстоящей кровавой сценой. Пробужденные молитвой, наши войска встретили утро 8 сентября, день Рождества Богородицы. С появлением первых лучей солнца и при блеске утренней росы в полках служили молебны, священники обходили ряды, осеняли солдат крестом и окропляли святой водой. Горячо молились солдаты; многие офицеры становились на колено. Был уже девятый час утра, когда со стороны нашего правого фланга послышались звуки полкового марша, а за ними стали видны две колонны, приближавшиеся к нашим войскам. То были первый и второй батальоны Московского полка, втягивавшиеся на позицию после утомительного и длинного перехода из Керчи.

Батальоны эти, расположенные в 40 верстах от Керчи, в селении Аргин, получили приказание двинуться на Альму только 4 сентября в восемь часов вечера. На другой день, после солдатского обеда, они выступили в поход и менее чем в трое суток, как соколы, пролетели 220 верст, явившись утром в день сражения на выручку товарищам.

Несмотря на столь большой переход, лихие батальоны прошли мимо полков, стоявших на позиции, с бубнами, песнями и плясунами и огласили воздух хором музыки.

Не успели московцы прилечь-отдохнуть и даже зарядить ружей, как, голодные и томимые жаждой, тотчас же посланы были, как увидим ниже, в самый жаркий бой, где и отслужили свою службу царю-батюшке и России-матушке так, как дай Бог каждому из нас отслужить, если хватит силы.

Еще в семь часов утра стало заметно движение и в неприятельском лагере. С левой стороны нашего расположения показался флот, подходивший к устью Альмы. Правее флота видны были широко раскинувшиеся французские войска, еще правее против моста стояли в несколько линий англичане в красных мундирах. Союзные главнокомандующие решили начать атаку французской дивизией, находившейся под начальством генерала Боске и расположенной возле морского берега, против нашего левого фланга. Восемь пароходов своим огнем должны были помогать этой колонне. Одновременно с Боске и англичане должны были двинуться против правого нашего фланга и стараться обойти его.

Под прикрытием пароходов Боске около пяти с половиной часов утра двинулся вдоль морского берега. С места расположения наших войск видно было, как французы начали спускаться в лощину и, следуя затем по волнистой береговой местности, то показывались на возвышенной части дороги, то вновь скрывались за возвышениями. Между тем англичане оставались на месте. Французский главнокомандующий, маршал Сент-Арно, послал спросить лорда Раглана (английского главнокомандующего) о причинах промедления. Раглан отвечал, что часть войск его слишком поздно прибыла ночью на реку Булганак и потому требует отдыха. Вследствие такого ответа движение колонны Боске было остановлено и час атаки отложен. Спустя долгое время, часов около одиннадцати утра, стало опять заметно движение вдоль всей неприятельской линии. Союзники длинным строем, в две линии, приближались к месту расположения наших войск. Передовые полки наши стояли в ружье, готовые к бою. Творя крестное знамение, солдаты различали уже цвет неприятельских мундиров и рассуждали между собой о том, кто идет против них, француз или англичанин.

В то время когда отряд Боске подошел уже к речке Альме, остальные войска союзников находились от нее не ближе двух пушечных выстрелов. С телеграфной башни видно было все расположение неприятеля. Возле морского берега, при подходе к речке Альме, находилась дивизия Боске, правее ее и несколько назад приближалась французская дивизия Канробера, еще правее – дивизия принца Наполеона. Впереди, против середины каждой из дивизий, двигалось по одной батарее артиллерии, прикрытых густой цепью стрелков.

Правее французов тянулись английские батальоны развернутым фронтом в две линии. Середина их приходилась как раз против селения Бурлюк.

Против французов, вдоль по хребту гор, были раскинуты наши полки 2-й бригады, 17-й пехотной и резервные батальоны 13-й пехотной дивизии[5]5
  В первой линии стояли: левее всех второй батальон Минского полка; затем от него вправо по порядку: батальоны полков Белостокского, Брестского и Бородинского и две батареи № 1 и 2 16-й артиллерийской бригады. Во второй линии стоял Тарутинский полк, а в резерве Московский.


[Закрыть] под общим начальством генерала Кирьякова; на гребне горы, против селения Бурлюк, стояли 1-я и 2-я батареи 16-й бригады. Правее их, против англичан, в укреплении, насыпанном на скат горы против Бурлюкского моста, находилась батарейная № 1 батарея 16-й артиллерийской бригады, а правее и несколько позади ее, точно так же в укреплении, расположилась № 3 о батарея 14-й бригады. Позади этих двух батарей стояли полки 16-й пехотной дивизии[6]6
  Ближе к мосту и в первой линии стоял полк великого князя Михаила Николаевича, правее его Суздальский полк; во второй линии стояли полки Углицкий и Владимирский.


[Закрыть] под общим начальством генерала князя П. Д. Горчакова 1-го. В общем резерве, близ евпаторийской дороги, стояли два полка 14-й пехотной дивизии, Минский[7]7
  Здесь были только 1-й, 3-й и 4-й батальоны этого полка, а 2-й, как мы видели выше, стоял в первой линии левее всех наших войск.


[Закрыть] и Волынский.

Заметив прежде всего движение неприятеля с левой стороны, князь Меншиков послал в помощь батальону Минского полка четвертый батальон Московского. Между тем Боске, подойдя к реке Альма и видя, что противоположный берег нами не занят, тотчас же стал переправляться вброд и взбираться на высоты.

За одним из холмов этих высот лежало две роты усталого Московского полка. Два ротных офицера взошли на вершину холма, чтобы проследить за движением врага. Они видели, как французы собирались переходить морскую отмель, как некоторые, лежа на песке, отдыхали в ожидании переправы, а другие, полураздетые, бродили по воде.

Стоявшие на вершине холма офицеры, из коих один был подпоручик Перов, скоро заметили появление зуавов на высотах нашего берега реки. В это время неприятельские пароходы, подтянувшиеся к устью Альмы, открыли самый убийственный огонь вдоль расположения наших войск. Целая туча снарядов пронеслась на наши полки, за ней другая – и началось дело…

– Опускайся на землю, – крикнул товарищ подпоручику Перову.

Они опустились. Огненными языками вылетали выстрелы из дула орудий, и ядра, один за другим, так и грохотали по вершине холма.

– Мимо! – прокричал Перов и поднялся.

Товарищ советовал ему не показываться, не жертвовать собой напрасно, но тот не слушал. Выстрелы гудели; ядра со всех сторон шлепались на землю и летели далее. Не прошло и пяти минут, как среди грохота выстрелов послышался стук, похожий на тот, какой происходит от падения ранца, брошенного с солдатских плеч. Сидевший за вершиной холма товарищ выглянул – Перова уже не было на свете. Это была одна из первых жертв альмского сражения. Перов плотно прилег своей грудью к земле, клочок которой, по своему росту, отвоевал на вечные времена. Оторванная от плеча рука его валялась невдалеке и указывала, что храбрый отошел в вечность.

– Ребята, Перов убит, – крикнул его товарищ солдатам.

При этих словах обе роты московцев, лежавшие в шесть шеренг, как один человек вскочили на колени и стали креститься. Множество чистых молитв слились в одну за упокой души убитого; молитвы эти были искренни, и солдатская панихида по Перову была отслужена на месте происшествия, под открытым небом, при звуках вражьих выстрелов.

Таким образом, первые выстрелы послышались с левой стороны, со стороны моря, там, где за горой неприятель не был виден. Стрелки его лезли в гору и, рассыпавшись по вершине, охватили значительное пространство. Стоявший скрытно в лощине второй батальон Минского полка вдруг очутился лицом к лицу с неприятелем. Французские стрелки (зуавы) охватили его с фланга и появились в тылу. Они тотчас же открыли самый убийственный огонь по батальону, стоявшему одиноко, в нескольких верстах от прочих войск. Поражаемый тучей снарядов, летевших с пароходов, и пулями стрелков многочисленного неприятеля, батальон этот долгое время отстаивал то место, защищать которое был назначен. То выстрелами, то штыками он удерживал натиск врага, ежеминутно усиливавшегося. Видя, однако же, что одному батальону нет возможности устоять против напора целой дивизии, подполковник Ракович стал отступать и дошел до селения Орта-Кисек, когда заметил приближение резервов: на подмогу ему был отправлен Московский полк с легкими № 4 и 5 батареями 17-й артиллерийской бригады.

– Помоги вам Боже, – кричали тарутинцы проходившим сзади их московцам.

Быстро вынесшись вперед, четвертая батарея открыла огонь по неприятелю, но в самое короткое время потеряла половину прислуги и большую часть лошадей.

Вскоре после Московского получили приказание следовать туда же из резерва и остальные три батальона Минского полка. Минцы и московцы, как два родных брата, несколько раз бросались в штыки, но принуждены были отступать с большой потерей. Неприятель избегал штыкового боя: как только приближались к нему наши колонны, он отступал, разделялся на две стороны, а в очищенное им место влетали батареи и осыпали наших градом картечи и тучей пуль развернутых батальонов. После двух-трех таких схваток ряды минцев и московцев значительно опустели.

Не будучи в состоянии без огромных потерь пройти густой град пуль, прежде чем принять неприятеля в штыки, минцы и московцы принуждены были отказаться от штыкового дела и заботиться только о том, чтобы огнем батарей и своими ружейными выстрелами удержать напор многочисленного неприятеля. Обстреливаемые батареями и меткими выстрелами неприятельских стрелков, они твердо стояли под смертоносным огнем, смыкали ряды, замещали убитых и раненых и поддерживали живой ружейный и артиллерийский огонь, наносивший значительный вред неприятелю. Видя малочисленность нашего отряда, французы напирали пуще прежнего, и когда свежие их войска стали обходить справа минцев и московцев, то они подались несколько назад.

Это было в то время, когда главные силы союзников, двигавшиеся на деревню Бурлюк, атаковали сады, занятые батальоном моряков и шестым стрелковым батальоном. Под прикрытием густой стрелковой цепи шли французы, а правее их англичане. В полдень неприятель подошел к противоположному берегу реки с намерением переправиться вброд. Наши два батальона, рассыпанные по садам на протяжении пяти верст, не могли остановить наступления многочисленного неприятеля. Они отступили, зажгли деревню Бурлюк и приступили к уничтожению моста, но уничтожить его не успели. Заняв сады, неприятель выдвинул батареи и открыл огонь по нашим войскам, стоявшим в первой линии. В это время англичане двинулись к мосту с намерением овладеть этой переправой. Пожар селения Бурлюк значительно замедлял их движения. Несмотря на то они, свернувшись в колонны, смело шли к мосту, осыпаемые пулями полков Бородинского и Великого Князя Михаила Николаевича и картечью наших батарей, поставленных против моста за укреплениями и на возвышениях. Под таким огнем не было возможности перейти мост, и неприятель, потерпев значительную потерю, должен был отступить.

Бывшие в садах неприятельские стрелки стали поодиночке переправляться через реку вброд и, скрывшись за виноградниками, своими выстрелами опустошали батареи и стоявшие ближе других колонны Бородинского полка. Чтобы уменьшить потерю, генерал Кирьяков отвел войска несколько назад. Заметив это, англичане тотчас же двинулись на мост. Ядра и гранаты наших батарей проводили кровавые борозды в рядах врагов; англичане ложились рядами, но, при своей многочисленности, смыкались и с новой силой, под прикрытием густой цепи стрелков, стремились к мосту. После нескольких попыток, через груду тел своих товарищей, они успели переправиться на наш берег. Тогда князь Горчаков 1-й приказал двум батальонам егерского Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича полка ударить в штыки. Егеря бросились вперед, но неприятель и на этот раз избегал рукопашного боя.

Поспешно отступив назад, за мост, он встретил наших егерей ужасным огнем всего фронта. Осыпанные пулями нескольких тысяч стрелков, наши егеря в самое короткое время лишились своего командира полка полковника Селезнева, двух батальонных командиров, большей части офицеров и почти половины нижних чинов. Не видя неприятеля на своем берегу, егеря принуждены были отступить. Пользуясь этим, свежие колонны англичан перешли мост и, преследуя отступавших, заняли укрепление, за которым стояла батарея. Последняя, потеряв половину людей и почти всех лошадей, отступила вместе с егерями. На валу укрепления развевалось уже английское знамя… Задело оно за живое русское сердце нашего солдата. Минута была решительная; медлить было нельзя.

Князь Горчаков, как только увидел отступление егерей, отправил к ним на помощь два батальона Владимирского полка. Не обращая внимания на град пуль, осыпаемых выстрелами неприятельской батареи, владимирцы молодецки, как на ученье, шли вперед, взяв ружья на руку и не делая ни единого выстрела. Страшна была для врага такая живая стена штыков, двигающихся в глубоком молчании. Не успел оглянуться неприятель, как владимирцы стремительным ударом в штыки выбили его из укрепления и сами заняли его. Скрывшись за укреплением, они открыли губительный огонь по неприятелю, бежавшему к мосту.

В это время бой происходил на двух главных пунктах; против моста дрались владимирцы с англичанами, а левее их минцы и московцы с французами. Поддерживавшие минцев и московцев и понесшие жестокий урон людьми и лошадями, батареи 17-й артиллерийской бригады были заменены двумя донскими и 12-ю конной батареей. Прискакавшие на место боя свежие батареи открыли самый частый огонь по неприятелю.

Боске, несмотря на всю многочисленность своих сил, не мог преодолеть сопротивления минцев и московцев. Он ни шагу не подвинулся вперед до тех пор, пока к нему не пришла на помощь целая французская дивизия Канробера, появившаяся с правой стороны Московского полка. Минцы и московцы, боясь быть отрезанными и имея сбоку и против себя две дивизии, стали отступать. Тогда французы всеми своими силами переправились через реку и, преследуя отступавших, заняли высоты и овладели телеграфом. Левая половина наших войск отступала тогда, когда владимирцы, выбившие англичан из укрепления, все еще держались в нем. Расстроенные и потерпевшие значительную убыль батареи наши, поддерживавшие владимирцев, производили редкую стрельбу; заменить их было нечем, так как вся артиллерия была уже введена в дело. Оставшись одни в укреплении, владимирцы перестреливались с неприятелем.

Выйдя из-под выстрелов, англичане стали устраиваться. Пользуясь их замешательством, владимирцы, ободряемые примером начальников и своих офицеров, с криком «Ура!» бросились вторично в штыки. Рядом с ними с одной стороны шел корпусной командир князь Горчаков 1-й, а с другой – начальник дивизии генерал Квицинский. Владимирцы быстро выскочили из-за укрепления, частью перелезли через вал и без выстрела кинулись на неприятеля с такой решимостью, что первая линия английских батальонов дрогнула и стала отступать, но в это время загремел против наступающих частый огонь французской батареи, успевшей переправиться через Альму на наш берег. Поддержанные французами, англичане остановились и открыли огонь тем более убийственный, что пространство, разделявшее двух противников, не превышало ста саженей. Несмотря на столь сильный огонь, владимирцы с новым криком «Ура!» рванулись вперед, в то время когда к англичанам стали подходить новые подкрепления, переправлявшиеся вброд правее и левее моста.

Наступил перелом боя; одному храброму трудно бороться против десятерых. Перекрестные выстрелы нескольких тысяч штуцеров и французской батареи поражали спереди, сбоку и прочищали ряды владимирцев, потерявших в одно мгновение многие сотни храбрых. Лишившись почти всех своих офицеров и не видя близкой помощи, горсть храбрых отступила к укреплению. По пятам за ними двинулись англичане, надеясь на легкую победу. Владимирцы употребляли последние усилия, ряды их редели; начальники пали или смертью храбрых или отнесены тяжело раненными. Остатки храброго полка из-за укрепления открыли такой убийственный огонь, что многочисленный неприятель принужден был остановиться. Был один миг, когда колонны англичан, вдесятеро сильнейшие, казалось, не смели атаковать горсти храбрых. Они остановились в недоумении и молча раздумывали, что бы предпринять. Прошло несколько мгновений, как бы похожих на продолжительный вздох перед последним напором. За этим мгновением, за этим кратковременным вздохом последовал залп всего английского фронта. Владимирцы отвечали тем же, и посыпались с обеих сторон новые и частые выстрелы. Французская батарея действовала продольно по укреплению, за которым скрылись храбрецы, и дорого заплатили владимирцы за те десять-двадцать минут, в продолжение которых они пытались удержать натиск более чем целой дивизии англичан. Владимирцы не считали павших за родину, не считали и оставшихся в живых, они сильны были не числом, а духом. Полк не дрогнул даже и тогда, когда полковой, батальонные и ротные командиры были перебиты. Последние вздохи героев были тяжелы для неприятеля; дорого покупал он каждый шаг земли русской, за которой богатыри – сыны ее – стояли грудью до тех пор, пока справа и слева не появились свежие неприятельские войска. Дать себя окружить и потом быть расстрелянным многочисленным неприятелем было бы крайне неблагоразумно; поэтому генерал Квицинский, бывший все время с полком, приказал владимирцам отступить. «Едва генерал, – пишет Енишерлов, – успел отдать это последнее приказание, как три штуцерные пули повергли его с лошади. Подняв раненного в бок, руку и ногу начальника, владимирцы стали отходить от укрепления, отстреливаясь». Горсть храбрых отступила, оставив на месте сражения 47 офицеров и 1260 человек нижних чинов. Имея в своих рядах только одного штаб-офицера и девять обер-офицеров, владимирцы могли насчитать в каждом из своих батальонов оставшимися в строю не более как 200 человек рядовых. Неприятель не преследовал остатки храброго полка и медленно стал подыматься в гору, как бы утомленный геройским сопротивлением этой горсти богатырей России. Под прикрытием Углицкого полка отступали остатки полков Владимирского и великого князя Михаила Николаевича, провожаемые выстрелами неприятельских батарей. Как только полки вышли из-под выстрелов, неприятель прекратил огонь.