Текст книги "Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»"

Автор книги: Николай Дубровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава VII

Новый год в Севастополе. – Ночная вылазка с 19 на 20 января. – Подвиг матроса Шевченко. – Атака против Малахова кургана. – Заложение Селенгинского редута. – Генерал Хрущев. – Отбитие французов от Селенгинского редута. – Заложение Волынского редута и Камчатского люнета. – Кончина императора Николая. – Назначение князя М. Д. Горчакова главнокомандующим в Крыму

Приближался новый год, а с ним вместе наступала и холодная зимняя погода. Еще с 12 декабря начало сильно морозить, только изредка выпадали ясные и тихие дни, но большей частью шли проливные дожди, сменявшиеся градом и снегом. Целыми толпами передавались к нам французы и англичане, которые часто приходили с отмороженными руками и ногами и вызывали к себе истинную жалость и сожаление. Они голодали и холодали в своем лагере и искали спасения в великодушии неприятеля. С появлением перебежчиков на наших бастионах и батареях их принимали радушно, по-русскому обычаю вели в баню, тут же устроенную, обмывали и одевали, поили и кормили и затем отправляли на Северную сторону.

К довершению несчастья союзников, морозы достигали до 10 градусов, а 3 января выпал такой снег, что в некоторых местах доходил до аршина глубины. Пасмурен и угрюм казался день нового года. Сырые, мглистые облака застилали небо, а волнующаяся даль моря грозно чернелась, перекатывая свои мрачные свинцовые волны. Ветер дул по всем направлениям, принося то сильные метели, то оттепель с проливными дождями.

Над Севастополем висели двойные тучи: одни, изливающие потоки дождя, а ниже их тучи снарядов, сыпавшие потоки осколков и пуль. Преодолевая препятствия природы, враждовавшие боролись друг с другом и сходились, однако же, все ближе и ближе.

Французы, выбив наших стрелков из ложементов перед 4-м бастионом, засели в них, окопались и своими выстрелами наносили значительный вред прислуге, стоявшей у орудий бастиона. С целью прогнать неприятеля и вновь завладеть ложементами решено было произвести вылазку в значительных размерах.

19 января около четырех часов пополудни начальник 3-го отделения оборонительной линии и 3-го бастиона контр-адмирал Панфилов потребовал к себе лейтенанта Бирюлева и предложил ему быть руководителем вылазки.

Назначенный для этого отряд в 250 человек из полков Охотского, Волынского и 45-го флотского экипажа с 80 рабочими без ружей собрался на 3-м бастионе к десяти часам вечера.

Стояли лунные ночи. В этот вечер, как нарочно, было особенно светло, точно днем. Предпринимать вылазку в такую светлую ночь было бесполезно, и потому пришлось отложить ее на несколько часов, пока стемнеет. Около трех часов ночи месяц склонился к горизонту, небо заволокло небольшими тучками и стал перепархивать снежок. Медлить было нечего: до восхода солнца оставалось времени немного, а охотникам предстояло пройти взад и вперед около двух верст и поработать еще около ложементов. Отряд был собран. Солдатам объявлена цель вылазки и то, чего ожидает от них начальство. По команде офицеров все сняли фуражки и, набожно перекрестившись, двинулись за линию укреплений. Не прошли охотники и двадцати шагов, как из английской траншеи раздался выстрел.

– Завидели, проклятые, – говорили солдаты. – Снежок-то выпал порядочный, так отряд наш чернеется на дороге.

Охотники продвигались, однако же, вперед даже и тогда, когда из английских траншей взвилась сигнальная ракета, а затем по всей линии затрещал батальонный огонь. В это время к отряду прибежал унтер-офицер, посланный с бастиона.

– Адмирал приказал сказать вашему благородию, – насилу проговорил запыхавшийся посланный, – ой! мол, не воротиться ли назад.

Наши прошли уже с полверсты, возвращаться назад было жаль, тем более что усилившийся снег стал скрывать нас от неприятеля и во всем отряде не было еще ни одного раненого.

– Скажи его превосходительству, – отвечал лейтенант Бирюлев посланному, – что у нас пока все благополучно, а что молодцы, мол, вперед просятся. Так ли, братцы? – заключил он, обращаясь к солдатам.

– Точно так! – отвечало несколько голосов.

Охотники продвигались все ближе и ближе к ложементам. Потерял ли неприятель их из виду за снегом или собирал войска, только вдруг все замолкло и водворилась могильная тишина, от которой становилось более жутко, чем от ружейной трескотни. Наконец, подойдя к подошве горы, на которой были расположены ложементы, отряд остановился. Сняв снова фуражки и трижды перекрестившись, солдаты стали взбираться на гору.

– Кто идет? (Qui vive?) – окликнул французский часовой наших охотников, когда они находились шагах в пятидесяти от ложементов. Ответа не было. Часовой повторил вопрос, но солдаты двигались молча.

– Кто идет? – спросил часовой в третий раз.

– Русские, – ответил лейтенант Бирюлев и крикнул «Ура!».

– Вперед, ребята, в штыки! – крикнули офицеры, бывшие с охотниками, и наши с размаху врезались в ложементы. Неприятель, оставив на месте восемнадцать тел, отступил в свои траншеи. Наши бросились за ним, и пошла потеха. Из первой траншеи, по пятам французов, охотники пробрались во вторую, и только слышно было, как скрещивались штыки да ломались приклады…

Пока в траншеях длился бой, ложементы были приспособлены для действия против неприятеля. Цель вылазки достигнута, и потому нашим приказано отступить из траншей и занять ложементы. При отступлении французы насели на охотников и вместе с ними ворвались в ложементы, тогда наши снова рванулись вперед и прогнали их в траншеи. В это время лейтенант Бирюлев подвергся опасности быть убитым: несколько человек неприятельских стрелков прицелились в него на самом близком расстоянии. Заметив это, матрос Шевченко, бывший ординарцем у Бирюлева и постоянный спутник его на всех вылазках, перекрестился, кинулся вперед и заслонил начальника своей грудью. Пораженный несколькими пулями, он упал, не сказав ни слова. Лейтенант Бирюлев бросился к Шевченко, но он был мертв.

– Не время теперь, ваше благородие, останавливаться, – сказал лейтенанту матрос Болотников. – Наши молодцы в третью траншею прочесались, как бы беды не вышло.

Бирюлев бросился вперед и приказал отступить. Охотники отступили в порядке; французы преследовали. Для отражения их наши несколько раз переходили в наступление и с криком «Ура!» снова врывались в траншеи, заваленные неприятельскими телами. Видя, однако же, что к неприятелю подошли подкрепления, лейтенант Бирюлев решился прекратить схватку и приказал отступить к городу. Охотники стали уже спускаться с горы, как к Бирюлеву подошел один из пехотных унтер-офицеров.

– Неладно, ваше благородие, – сказал он, – кажись, кто-то из наших остался в неприятельской траншее, слышно, по-нашему ругается, выручить следует!

– Разумеется, следует, – отвечал Бирюлев.

Бросившись в шестой раз в траншею, охотники выручили своего и отступили к 3-му бастиону, захватив в плен двух офицеров и 7 человек нижних чинов. Наша потеря состояла в этот день из одного убитого офицера, прапорщика Кондратьева и нижних чинов 3 убитых и 34 раненых. В числе убитых стояло и славное имя матроса Шевченко. Рассказ о его подвиге и самоотвержении быстро облетел по севастопольскому гарнизону, и имя его осталось навсегда памятным русскому народу.

«Товарищи! – писал главнокомандующий князь Меншиков в приказе по войскам. – Каждый день вы являете себя истинно храбрыми и стойкими русскими воинами; каждый день поступки ваши заслуживают и полного уважения, и удивления; говорить о каждом отдельно было бы невозможно, но есть доблести, которые должны навсегда остаться в памяти нашей, и с этой целью и объявляю вам:

30-го флотского экипажа матрос Игнатий Шевченко, находившийся во всех вылазках около лейтенанта Бирюлева, явил особенный пример храбрости и самоотвержения в вылазке, бывшей на 20 января. Когда молодцы наши штыками вытеснили уже неприятеля из траншей, пятнадцать человек французов, отступая, прицелились в лейтенанта Бирюлева и его спутников; Шевченко первый заметил, какой опасности подвергается его начальник, перекрестясь, кинулся к нему, заслонил его и молодецкой своей грудью принял пулю, которая неминуемо должна была поразить лейтенанта Бирюлева. Шевченко упал на месте, как истинно храбрый воин, как праведник.

Сделав распоряжение об отыскании его семейства, которое имеет все право воспользоваться щедротами Всемилостивейшего Государя нашего, я спешу, мои любезные товарищи, сообщить вам об этом, поздравить вас, что вы имели в рядах своих товарища, которым должны вполне гордиться».

Вылазки, устройство ложементов и подземные работы впереди 4-го бастиона остановили работы союзников.

Напрасно неприятель истощал на земле и под землей все средства осады и все усилия ума человеческого. Все его труды уничтожались неутомимой деятельностью нашего славного инженера штабс-капитана Мельникова, недаром прозванного обер-кротом Севастополя. День и ночь сидел Мельников под землей, жил в духоте, сырости, без сна, но зорко следил, чутко прислушивался к подземных работам неприятеля. Как только неприятель своей подземной галереей приближался к 4-му бастиону, Мельников спускался ниже, подкапывался под неприятеля и взрывал его на воздух.

Долго боролись оба противника, наконец союзники должны были сознаться, что не перехитрить им нашего крота, не пересилить его неусыпной деятельности.

Огромные затруднения в приближении к 4-му бастиону заставили союзников предпринять новую атаку против Малахова кургана. Местность от Малахова кургана шла к стороне неприятеля, понижаясь до небольшого изволока, от которого опять, возвышаясь, заканчивалась небольшим пригорком, или курганом. Французы думали занять этот курган, построить на нем свои батареи и при содействии их вести свою осаду и подступы на Малахов курган.

Предвидя такое намерение неприятеля, заведовавший всеми укреплениями инженер-полковник Тотлебен составил смелый и решительный план, небывалый в летописях прежде бывших осад. Обороняющийся стал действовать наступательно. Мы положили предупредить неприятеля, занять пригорок и близлежавшие около него высоты и тем отдалить работы союзников от Малахова кургана.

Для исполнения этого важного предприятия избрана была ночь с 9 на 10 февраля. Для постройки укрепления был назначен Волынский полк и три батальона Селенгинского полка. При батальонах Селенгинского полка находился лихой командир их полка полковник Сабашинский.

Общее начальство над отрядом было вверено начальнику 1-й бригады 16-й пехотной дивизии генерал-майору Александру Петровичу Хрущеву, человеку испытанной храбрости и хладнокровной распорядительности. Александр Петрович давно выказал свои блестящие военные дарования и был всегда там, где труднее и опаснее. Человек до чрезвычайности скромный, он никогда не напрашивался ни на какой подвиг, но зато, как бы трудно и опасно ни было назначение, он никогда от него не отказывался.

– Я приму на себя исполнить то или другое предположение, – говорил в таких случаях Александр Петрович, – только позвольте мне познакомиться с местностью, дайте оглядеться и сообразиться с обстоятельствами.

Эта необыкновенная скромность и добросовестность, привычка обсудить предприятие со всех сторон доставили Александру Петровичу ту скромную, но завидную репутацию, с которой он вышел из Севастополя. Про генерала Хрущева говорили немного: говорили, что, командуя много раз отдельными отрядами и в самых трудных случаях, он не проиграл ни одного сражения с неприятелем, а, напротив того, всегда выходил победителем.

Этот высоколестный отзыв вполне соответствовал заслугам и достоинствам Александра Петровича. Краткость характеристики генерала вполне соответствовала той скромности и молчаливости, которые всегда сохранял А. П. Хрущев относительно своих заслуг и своей деятельности.

Александр Петрович никогда не говорил, а все знали, что при отступлении армии после альмского сражения он один со своим полком прикрывал ее отступление, шел сзади всех и был всегда готов принять на себя врага, если бы он стал преследовать нашу армию. Всем известно было, что с переходом союзников на Южную сторону Севастополя Хрущев следил за ними и произвел осмотр правого берега реки Черной; что в течение трех месяцев, с октября по январь, он просидел со своим полком на 4-м бастионе – месте, наиболее опасном в Севастополе; что он пробыл там в такое время, когда на небольшую площадку бастиона в одну ночь падало до 700 неприятельских бомб.

Всем были известны подвиги Хрущева, но казалось, что только ему самому они неизвестны – так велика скромность этого человека. Все видели, однако же, достоинства Александра Петровича и пользовались ими, поручая ему исполнение самых важных предприятий. К числу таких принадлежит и ночь с 9 на 10 февраля.

К вечеру 9 февраля приготовлены были все материалы, необходимые для постройки укрепления, и на случай нападения приказано пароходам «Владимир», «Херсон» и «Громоносец» расположиться так, чтобы они своими выстрелами могли поражать неприятеля.

С наступлением сумерек полковник Тотлебен с штабс-капитаном Тидебелем под прикрытием секрета из пластунов произвели разбивку укрепления на один батальон пехоты. Скоро затем подошел Волынский полк, назначенный в прикрытие, и батальоны Селенгинского полка – для работы.

Четвертый батальон Волынского полка, построившись в ротные колонны, рассыпал перед собой стрелковую цепь, впереди которой, еще ближе к неприятелю, залегли наши черноморские пластуны. За ротными колоннами стали три остальные батальона, один правее, а два – левее вновь строящегося укрепления. Селенгинцы принялись за работу, имея при себе ружья, чтобы в случае нападения неприятеля быть готовыми к его отражению. Одновременно с этим каждая рота Волынского полка на том месте, где стояла, строила ложемент на 25 человек стрелков.

Таким образом началась эта смелая работа в глазах неприятеля, не далее как на ружейный выстрел от него. Несмотря на каменистый грунт, постройка укреплений производилась так успешно, что неприятель заметил нашу работу только с рассветом, тогда, когда рабочие были защищены уже от его огня.

Дружно работали селенгинцы и волынцы, ожидая ежеминутного нападения. Укрепление строилось на каменистом грунте, едва прикрытом тонким слоем земли. Почти вся работа производилась кирками, искры летели от усиленных ударов о каменистый грунт, но без этого ничего нельзя было сделать. Ни стук инструментов, ни появление предательских искр не пробудили неприятеля. Все думали, что если неприятель не обращал внимания на нашу работу ночью, то с наступлением утра он окрестит вновь родившееся укрепление целой тучей свинца и чугуна, но и эти предположения оказались неверными. Правда, неприятель завязал перестрелку с нашими стрелками в ложементах, но перестрелка эта была незначительна и производилась весьма вяло.

Вновь построенное укрепление названо Селенгинским редутом, и в нем оставлены были три роты этого полка. Остальные войска отведены частью к бухте, частью на 2-й бастион. К вечеру 11 февраля пришли к редуту те же самые войска, какие были накануне при его заложении, и стали: Волынский полк в прикрытие, а селенгинцы для работы. Впереди их залегли пластуны черноморского пешего казачьего батальона № 8 под командой есаула Даниленко. Работа началась. Селенгинцы работали не переводя духа, желая к утру привести укрепление к концу.

С вечера стояла прекрасная лунная ночь и весело трудились солдатики, офицеры разговаривали, сидя в кружках и досадуя, что не велено разводить огни. Наступил второй час ночи, месяц спрятался, стемнело, и работать стало труднее. Вскоре темнота еще более увеличилась от набежавшей тучки, совершенно застлавшей горизонт. В двух шагах нельзя было различить предметов.

Селенгинцы трудились до кровавого пота; впереди, в неприятельских траншеях, слышна была усиленная работа, но и та к полуночи прекратилась. Казалось, все успокоилось, «не только вся окрестная природа, но и сами люди, враждой сюда созванные из далеких стран. Ночная тишина прерывалась выстрелом одного из последних нумеров наших батарей, еще отдаленнейшим взрывом бомбы, говором работавших в редуте, смешанным с шумом их инструмента, гулом падения подброшенной земли да звонким хохотом веселого солдатика, вызванным какой-нибудь незамысловатой шуткой его товарища…»

Французы, решившиеся во что бы то ни стало уничтожить нашу работу, собрали в своих траншеях пять батальонов лучших своих войск и 90 охотников, вызванных из всей французской армии. Позади этих войск стояла целая английская дивизия и рабочие, готовые в случае успеха уничтожить наши работы. Около двух часов ночи французы быстро и в безмолвии бросились на наших пластунов и успели многих из них вырезать. Сам сотник Даниленко был окружен и схвачен зуавами.

– Я и шашки вытягнуть не успел, – говорил потом Даниленко, – сорвали ее с меня, отбросили, за горло хватили и тянут; я упираюсь, борюсь, кликнуть некого… Приколоть-то, видите, им нечем меня, один меня за горло держит, а я его одной рукой схватил за ружье, другой рукой держу другого за грудь, а прежде еще вышиб из рук ружье… Он рвется у меня к ружью своему, а я их обоих подтягиваю к шашке, зная, где они ее бросили; вот и возимся… Тут-то я вспомнил, что при мне кинжал. Я как брошу того, которого за грудки держал, тот полетел, а я выдернул кинжал, да и в брюхо тому, что меня за горло держал… он так и затрепетался… Чуть стало светать, говорю своим: глядите, нет шашки! Ступайте, чтобы была, а то и служить не хочу, если не будет моей шашки! Ребята нашли и принесли.

Пока возился Даниленко с зуавами, французы бежали мимо него целыми толпами и атаковали наших рабочих.

С первым выстрелом в цепи генерал Хрущев приказал зажечь фальшфейер – сигнал тревоги – и вместе с тем построил Волынский полк левее редута. По приказанию инженер-штабс-капитана Тидебеля работавшие в укреплении селенгинцы разобрали ружья и стали за валом в ожидании неприятеля. Правее редута стал полковник Сабашинский с батальоном селенгинцев, работавшим во рву. Построившись вогнутым фронтом, волынцы молча бросились в штыки. В темноте ночи закипел ожесточенный бой. Небольшое пространство, на котором боролись противники, освещалось на мгновение ружейными выстрелами, но затем тотчас же погружалось в еще больший мрак; только звук оружия, крики «Ура!» и возгласы неприятеля указывали место побоища. Сам генерал Хрущев был окружен неприятелем, один из зуавских офицеров бросился с обнаженной саблей на генерала, но полковой горнист Павлов выбил саблю из рук офицера, а рядовой Белоусов заколол его. Завязалась всеобщая свалка. Волынцы смешались с французами, французы с нашими. Там французы звали к себе на помощь, здесь громко раздавалось: «Ребята, сюда!» Повсюду происходила самая жестокая схватка: резались, кололись, стреляли в упор, с трудом отличая впотьмах друг друга. Вдруг над головами волынцев и селенгинцев пронеслись целые десятки светящихся ядер с наших батарей. Упав на землю, они осветили окрестность – и враги взглянули в лицо друг другу. Пользуясь этим временным светом, наши батареи открыли частый огонь по наступавшему неприятелю. Целый град снарядов и бомб сыпался на французов с Малахова кургана и соседних батарей. Пароходы «Владимир», «Громоносец» и «Херсонес» извергали потоки чугуна, опустошавшего ряды наступающего неприятеля.

Презирая смерть, французы смело шли в атаку на свернувшихся в колонны неподвижных волынцев. Батальон за батальоном, как волна за волной, напирали они на несокрушимую скалу штыков храброго полка, молчаливо отражавшего все удары. Среди сильного огня, порой все озарявшего, можно было отличить массы сражавшихся. В нескольких местах видны были две черневшиеся стены, напиравшие одна на другую, сталкивавшиеся и смешивавшиеся. Крики каждой толпы, набегавшей вперед, при каждом наступлении были полны воодушевления, но потом ослаблялись и покрывались наконец стонами и болезненными возгласами раненых.

Синие мундиры французов заметно отделялись от наших серых шинелей. Видимо, редели их стены, колебались, сгущались, бросались вперед, и вслед за тем громче и сильнее раздавалось русское «Ура!», от которого устоять врагу было невозможно – и французы отступали.

Одновременно с этим другая неприятельская колонна, с охотниками впереди, бросилась на редут, казавшийся им издали небольшим и только что начатым укрепленьицем. Подойдя к нему ближе, они увидели свою ошибку. Вместо начатого небольшого укрепления они нашли перед ним ров глубиной аршина в два, а шириной в сажень, нашли довольно высокую насыпь, из-за которой посыпались на них целые тучи пуль селенгинцев, стоявших в укреплении. Сгоряча неприятель бросился в ров, и смельчаки полезли на бруствер, хватаясь за туры, еще не насыпанные землей; многие скатывались вместе с ними в ров, другие кое-как взбирались на вал. Первым взобрался на вал командир охотников, но был поднят на штыки. За ним взбирался другой офицер. Он чувствовал, что ему помогают в этом трудном деле, но вслед за тем кто-то схватил его за ворот, вышиб саблю и потащил в глубь укрепления. За офицером лезло много солдат, но все они или были взяты в плен, или сброшены штыками в ров, где нашли себе могилу.

Видя расстройство неприятеля, генерал Хрущев приказал ударить сбор – и заколыхалась неподвижная дотоле стена волынцев. С барабанным боем кинулись наши батальоны навстречу свежим силам союзников, спешившим на помощь к своим. Дружный удар в штыки сломил неприятеля. Французы стали отступать. Волынцы очутились сбоку и в тылу неприятельской колонны охотников, атаковавшей редут. Боясь быть отрезанной, колонна эта быстро отошла назад и попала под выстрелы наших батарей. Полковник Сабашинский во главе батальона своих селенгинцев двинулся вперед, встретил на пути новую колонну неприятеля, спешившую на помощь к бывшей у редута, и одним ударом сбросил ее в лощину под выстрелы нашей артиллерии.

Французы отступали по всей линии. Пытаясь несколько раз остановить натиск волынцев и селенгинцев, но каждый раз опрокидываемые ими, они скрылись в своих траншеях. Поражение неприятеля было полное. Успехом в этом мы обязаны хладнокровной распорядительности генерала Хрущева, храбрости полковника Сабашинского и необыкновенной стойкости солдат Волынского и Селенгинского полков.

Через час после первого выстрела сражение было кончено, потерпевший поражение неприятель не сделал потом ни одного выстрела. Волынцы отошли на прежнее место, селенгинцы – в редут доканчивать начатую работу. Не тишина, а всеобщий говор сопровождали работы. В ином месте работавшие рассказывали друг другу случаи из недавней встречи с неприятелем, в другом громко смеялись над солдатиком, нарядившимся во французскую амуницию, там, по склону насыпи и во рву, убирали тела убитых, подбирали раненых или рассматривали неприятельский штуцер, доставшийся в добычу победителям.

Рассветало. Утренняя заря осветила кровавое поле ночного побоища, на котором лежало более ста неприятельских трупов и шестьдесят пять наших. Все они были собраны и похоронены нами с особой церемонией. Французов хоронили особо от наших. Немного ниже редута рядами сложены были убитые обеих сторон. В головах у русских теплились восковые свечи, приткнутые к земле. Почетный караул, поставленный при телах убитых, отдал им последнюю воинскую почесть. Печальный религиозный обряд совершился. Сослуживцы со слезами попрощались с товарищами. Залп из ружей, как последний привет героям, смешался с криками, слышными у подошвы горы недалеко от бухты. Там остатки храброго Волынского полка приветствовали прибывших к ним дорогих гостей, двух великих князей, Николая и Михаила Николаевичей.

По всему склону горы в живописных группах отдыхали участники славного ночного дела. Кто чистил ружье, кто утолял голод, кто перевязывал рану себе или товарищу, а кто и просто сидел да подшучивал над товарищами. При посещении дорогих гостей все это смешалось, все зашевелилось. Великий князь Николай Николаевич от имени государя императора благодарил храбрых за совершенный ими подвиг. Громкое «Ура!» было ответом на эти слова. В это время адъютант главнокомандующего князя Меншикова привез Георгиевские кресты отличившимся. Великий князь собственноручно вручил их некоторым из нижних чинов. Восторгу волынцев не было пределов, громкое «Ура!» сопровождало великих князей до самой шлюпки, в которую они сели, чтобы отправиться в город на перевязочный пункт, а оттуда на Северную, где Великий князь Николай Николаевич заведовал всеми работами по постройке укреплений, а Великий князь Михаил Николаевич – вооружением их артиллерией.

Едва только Селенгинский редут приведен был к окончанию, как союзники были удивлены еще более смелой новой постройкой. В ста саженях впереди и левее Селенгинского редута и только в 300 саженях от неприятельских подступов явился утром 17 февраля новый редут, названный Волынским.

Французы не отваживались теперь делать на него нападения, а ограничивались только ружейной перестрелкой, которую вели с нашими стрелками, залегшими в ложементах.

В ночь с 26 на 27 февраля саженях в двухстах впереди и несколько левее Малахова кургана было заложено на холме еще третье укрепление, названное Камчатским люнетом.

В это время в Севастополе было получено горестное известие о кончине Императора Николая 1, а вслед за тем последовало и назначение нового главнокомандующего. Вместо князя Меншикова, уволенного по расстроенному здоровью, главнокомандующим в Крыму был назначен генерал-адъютант, генерал от артиллерии князь Горчаков 2-й.

Князь Михаил Дмитриевич Горчаков представлял редкий пример человека, одаренного самыми возвышенными душевными качествами, посвятившего всего себя на службу государю и отечеству. Горячо, очень горячо любя Россию, князь Михаил Дмитриевич готов был не только руку свою положить на огонь за отечество, а сам кинулся бы в пламя, если бы только знал, что это принесет какую-либо пользу для государства. Самоотвержение князя было всегда отличительной его чертой; когда Михаил Дмитриевич узнал о затруднительном положении, в котором находилась малочисленная наша армия в Крыму, он тотчас же, не ожидая ничьих приказаний, послал ей на помощь часть войск своих из придунайских княжеств, несмотря на то что сам мог быть атакован многочисленнейшим неприятелем. Меншиков, получив известие о присылке подкреплений, благодарил князя и говорил, что Россия никогда не забудет его горячей любви к отечеству и личного самоотвержения. Честность, откровенность, прямота и бескорыстие князя Михаила Дмитриевича были беспредельны. Войска знали это и называли его честным князем.

Ненавидя всякого рода ложь и неестественность, князь Горчаков был прост в обращении, не заискивал перед солдатами, но зато заботился о них денно и нощно. Солдаты любили храброго русского князя и доверчиво следовали за ним. Во время сражения они видели князя впереди всех, знали, что самый храбрый из них не мог сравняться со своим предводителем в том холодном и презрительном пренебрежении к смерти, которое он высказывал в самых отчаянных битвах. Князь Горчаков никогда не думал о себе ни во время войны, ни во время мира. Отдав себя на служение государю и отечеству, он работал сам без устали и не давал отдыха другим: по его мнению, нельзя было отдыхать, пока остается еще хотя что-нибудь неисполненным.

Князь Михаил Дмитриевич был назначен главнокомандующим крымской армией в самое тяжелое, безвыходное положение Севастополя и крымской армии. Большая часть лучших и ближайших подкреплений была истощена, атакующие перенесли самое тяжелое время, стали отогреваться на весеннем солнышке и, наученные опытом, сделались вдвое сильнее и обеспеченнее прежнего. При таких обстоятельствах все, что человечески возможно было сделать для спасения чести и славы нашего оружия, было сделано. Главнокомандующий деятельно хлопотал об улучшении быта вверенной ему армии, об увеличении запасов продовольствия, артиллерийских припасов, о заготовлении ружейных патронов и, наконец, сумел найти средства к тому, чтобы увеличить содержание офицерам. Позднейшие потомки, точно так же, как и современники, с глубоким уважением преклонятся пред скромной могилой князя в Севастополе и всегда сохранят благодарность за безупречную деятельность и пользу, принесенную князем М. Д. Горчаковым нашему отечеству.