Текст книги "Испытание"

Автор книги: Николай Карташов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Среди заснеженных полей вьется река Чумляк, скованная льдом. И чтобы выбраться сюда, надо прыгнуть с небольшого обрыва, совершить «высший танковый пилотаж».

Бусыгин изучил местность, сел в машину и повел ее к обрыву. Он чувствует возрастающую скорость, нажимает на акселератор до отказа. Приближался момент прыжка. Николай крепче сжал рычаги. «Ну, Никола!..»

Прыжок!

Николай мгновенно задирает нос танка, потом бросает рычаги, сгибает корпус… Сильный удар швыряет Бусыгина вперед. И все-таки он успевает схватиться за рычаги танка. Машина скользит. Скользит!

Легко, невесомо, как во сне пролетел Бусыгин на машине несколько десятков метров. Даже подумать успел: «Молодец ты, Бусыгин, прыгнул! Высший пилотаж!»

И тут же почувствовал, что машина проваливается сквозь лед. Холоднющая вода обожгла тело. Двигатель мгновенно заглох, но танк по инерции промчался по дну реки несколько метров, выскочил на мелкое место, почти у берега, и с ходу пробил башней лед.

Вода из танка схлынула. Бусыгин легко открыл люк водителя, выбрался на лед.

Никогда прежде он не испытывал такой неутолимой злости и вместе с тем беспомощности. Он шел по льду мокрый, дрожащий от холода, почти оглушенный.

– К берегу! – кричал Духов.

Навстречу бежал Родион, а рядом с ним какой-то высокий военный, он держал в руках огромную шубу.

Высокий схватил Бусыгина за плечи, укутал в шубу, и втроем они побежали трусцой к костру, который пламенел у самого обрыва. Молоденькая фельдшерица сует ему в рот фляжку. Бусыгин глотнул из нее и чуть не задохнулся: чистый спирт. В ушах гудело, будто заливали водой. Голова болела. Ломило в затылке.

Чуть-чуть согревшись у костра, Бусыгин, Родион и длинный военный пошли к крестьянской избе. Родион скинул с себя нательную рубаху, длинный снял портянки и гимнастерку. Старик-хозяин дал валенки и ватные брюки. Николай переоделся в сухое, но никак не смог согреться, колотил озноб.

– Ты приляг, сынок, укройся и сосни, мигом полегчает, – сказал старик.

Военный, прямой как стальной клинок, сидел босой на лавке и горевал, что танк все еще в воде.

– Давай в рукав поплачем, – зло сказал Родион. – Тут человек страдает, можно сказать, подвиг совершил, а он о чем плачет.

– Ну, так повесь своему дружку на шею лавровый венок.

Родион обозлился:

– Из лавровых листков нам суп не варить. А Бусыгину горяченького бы супу.

Старик засуетился:

– Я ему щец разогрею. Всяких веночков малый этот поспеет одевать после войны.

– До после войны дожить надо, батя, – сказал Родион.

– Доживем. Вон какие молодцы воюют. На танках в воду прыгают. Страсть… – Он кормил Бусыгина горячими щами, душистой кашей. По-бабьи, жалостливо смотрел на молодого парня, принявшего «холоднющую купель». – Ну, парень, теперь ты окропленный и завороженный, – ничего тебя не возьмет.

Пришел Духов.

– Ну, как дела, Бусыгин? Что – гордость не позволяет себя смешным боком к людям поворачивать? Да вы лежите! Танк на берегу – его на завод доставят. А вас мы мигом в больницу.

– Товарищ генерал! – взмолился Николай.

– Никаких разговоров!

В легковой машине Духова укутанного и словно спеленатого Бусыгина быстро привезли в заводскую больницу, уложили в постель, дали что-то выпить и проглотить. И «мастер высшего пилотажа», как его в шутку назвала седой врач, заснул, как убитый.

Бусыгина разбудил голос Духова – тихий, спокойный. Он с кем-то беседовал.

– Спит – значит будет здоров. Крепкий парень. Бесстрашный, выносливый, хладнокровный. Смотрю на этого паренька и думаю: откуда у него, у нашего Коли Бусыгина, такие качества? Когда он успел их приобрести? Как вы думаете, Евгений Васильевич?

Евгений Васильевич – это начальник цеха. Он отвечает Духову тоже тихо и спокойно, мерно гудит его басок:

– Война торопит. Иногда смотришь на обыкновенную толовую шашку – ну, простой кусок мыла, пока ее не соединили с запалом. Так порой и человек. Запалом сейчас является война, стремление к победе, ненависть к фашизму. И вот у этих парней быстро созревают такие качества, как мужество, бесстрашие.

Конструктор сказал:

– Нелегко парней своих на такие испытания посылать. А что поделаешь? Надо.

Николаю было неудобно: невольно подслушивал разговор. Было жарко и душно, хотелось открыть глаза, но боялся даже шевельнуться, чтобы не выдать себя. И вместе с тем в душе у него зарождалось чувство гордости за сделанное.

Выйдя из больницы, Бусыгин узнал, что на заводе успели построить и испытать три танка ИС, а затем получили указание об организации серийного производства.

В сентябре сорок третьего года танк ИС поступил на вооружение Красной Армии.

Кировцы ждали вестей с фронтов, и вести эти приходили. Приезжали танкисты с Украины, с Прибалтики, рассказывали, что новый танк кировцев по бронезащите превосходит в полтора раза немецкие тяжелые танки и в два раза – танки «пантера».

– Гитлеровцы приказали своим танкистам избегать встречных боев с ИС и рекомендуют стрелять по ним только из засад и укрытий.

Это было огромной, ни с чем не сравнимой наградой.

Были и другие награды.

Приходит Бусыгин в цех, а там – «листовка-молния». Поздравляют награжденных орденами и медалями. Константина Ковша – орденом Ленина, Николая Бусыгина – орденом Красной Звезды… За мужество и героизм, высокое мастерство, проявленные при испытании танков.

Прибежал Вася Гусев. Кричит издалека:

– Колька, с тебя причитается. Бусыгин – ты геройский парень, я это всегда говорил!

Бусыгин смотрит на Гусева тепло и радостно.

– И с тебя, Вася, причитается. Побольше, чем с меня. У меня «звездочка», а у тебя орден Ленина.

Вася говорит задумчиво:

– Ладно, после войны бабки подобьем: что с кого причитается…

Вскоре пришла весть, от которой захватывало дух: враг под Ленинградом разбит, блокада снята! Окончательно и бесповоротно!

На Кировском заводе – ликование. Люди плачут и радуются, обнимаются, целуются. У всех на кустах одно слово: Ле-нин-град.

В цехах – митинги. В общежитиях, в красных уголках агитаторы читают сводку информбюро, статьи и очерки в газетах.

Бусыгину дорога была каждая строка, он упивался репортажами журналистов из Ленинграда, боялся пропустить хоть одно слово о родном, многострадальном и героическом городе, которое передавало радио.

Ленинградцы начали собираться: им казалось, что их «длительная командировка» закончилась и пора возвращаться домой.

Но войне еще не видно конца, еще предстояло немало пройти тяжелых дорог, понести немало жертв прежде, чем придет победа. Фронт по-прежнему ждал от кировцев танков и самоходок, и по-прежнему предстояли бессонные ночи, напряженные дни в труде. Победу надо было еще ковать и ковать…

Вернулся с фронта Василий Иванович Демин. Хотелось сказать этому дорогому человеку много теплых, может быть, даже нежных слов, сыновьих, но мешала застенчивость. Демин был усталым, но не удрученным. Он с увлечением рассказывал, как ремонтники в очень трудных, очень опасных условиях в зоне боевых действий восстанавливали танки, поврежденные на поле боя. Каждый танк, который дают армии кировцы, в среднем прожил три, четыре, даже пять жизней.

– Это, знаешь ли, друг-приятель, вторая танковая индустрия страны, – рассказывал Демин. – Я в Крыму был. Жара в степи 50 градусов, танковая броня обжигает руки, пресной воды глоток трудно найти. А главная беда – тучи пыли. Кажется, пыль эта не только в тело, а и в сердце проникает. И между прочим – автомат, винтовка, гранаты рядом с гаечным ключом, молотком и зубилом.

– И стрелять приходилось? – наивно спрашивает Бусыгин.

Демин тихо посмеивается:

– Так ведь фронт – куда денешься. Не просто вынести с поля боя раненого человека. А каково вытащить из-под вражеского огня 52-тонную машину! Не даром за два танка, эвакуированных с поля боя, согласно статуту, полагается награждение орденом Отечественной войны. Понял, друг-приятель.

Бусыгин взглянул на грудь Демина, на блестящие ордена.

– А это за что?

Демин усмехнулся:

– За всякие дела. – И не стал распространяться. Он не любил о себе говорить.

– Что дальше, Василий Иванович?

– Дальше? Танки строить. Только в Питере.

Бусыгин встал. Прошелся.

– И я в Ленинград подамся. Домой.

– Тоже верно, – отозвался Демин. – Только ты, Никола, здесь хорошо пошел, ценят тебя. Так ты не спеши. Я в Питер почему еду? Посылают. Понял? Там опять надо начинать. И Демин там нужен. А тебе спешить ни к чему. Съезди, навести своих, погляди что к чему. Вот таким образом.

Однако события развернулись столь стремительно и так захватили Николая, что вытеснили на время мысли о Ленинграде.

Бусыгина пригласили на торжественный вечер в честь Дня Советской Армии.

Все было обычно: и речи, и приветствия, чествование фронтовиков, ударных фронтовых бригад.

Многим ленинградцам в этот день вручили медаль «За оборону Ленинграда». Вызывали по одному на сцену и под аплодисменты и музыку прикрепляли бронзовую медаль на ленточке.

Николай рассматривал медаль, полученную соседом, всматривался в три мужественные фигуры: солдата, краснофлотца и ополченца, идущих плечом к плечу в атаку… Многое вспомнилось…

– Бусыгин Николай Александрович…

Это сказал председательствующий. Бусыгин оторопел и не трогается с места.

– Иди же, Николай, – шепчет сосед, – тебя.

Николай поднимается, идет на сцену. Ему аплодируют.

– Смотри-ка, совсем молоденький.

– Молодой, а небось грудью стоял… Вон и «звездочка» у него. Стало быть, геройский хлопец.

Бусыгин не прислушивается к репликам. Он идет медленно, трудно.

Седой мужчина берет со стола белую коробочку, вынимает из нее медаль, прикрепляет к пиджаку и крепко жмет Николаю руку.

– Носи, сынок, на здоровье. Заслужил!

Николай оглушен всем происходящим. Смотрит в глаза седому, который прикрепил медаль, и не понимает, чего тот ждет от него. Наконец, опомнился:

– Большое спасибо. – И тут же вытянулся и гаркнул: – Служу Советскому Союзу!

– Ну, и хорошо… Вот тебе, дорогой мой, удостоверение. Бусыгин, коробочку возьми.

В зале засмеялись, когда Николай вернулся за коробочкой, потом дружно и весело начали хлопать.

Он сел на свое место и исподтишка поглядывал на медаль. И в эти минуты вспомнил все, что произошло с ним в Ленинграде в дни войны: и холодный цех, и обстрелы, и «зажигалки» на крыше, и пайку хлеба в двести пятьдесят граммов на целый день. Вспомнил мать, сестер, погибшего брата. Хотел вспомнить лицо Веры Ивановны, технолога, которую воздушной волной сбросило с крыши цеха, – и не мог. Удивительно, что забыл ее лицо, – ведь думал: будет помнить долго-долго.

Еще раз взглянул на медаль «За оборону Ленинграда».

А сейчас не обороняются, а наступают. Громят гитлеровцев! Самому бы туда!

Шли и шли на фронт тяжелые танки: ИС-1, ИС-2, ИС-3… Бусыгину не раз приходилось видеть длинные составы с белыми зимой, а летом с зелеными танками. Картина танковых эшелонов всегда вызывала чувство гордости, укрепляла уверенность в победе.

В марте сорок четвертого был прекращен выпуск танков Т-34. А через несколько месяцев впервые в стране на Кировском заводе на Урале был пущен конвейер по сборке тяжелых танков. На ИС поставили пушку калибром 122 миллиметра, усилили броню, создали более мощный двигатель.

А конструкторы все искали, мечтали, фантазировали и создавали новые и новые модели танков. Вот еще один конструктор-мечтатель – Балжи. Он давно вынашивал идею танка с башней особой, сферической, формы, с переменной толщиной стенок и создал проект такого танка.

Уже через месяц, в последних числах октября, первый экспериментальный образец нового танка был готов.

Николай, впервые увидев новую машину, восхитился. Грозная, она была красива, ее формы прекрасны. Ствол орудия далеко выходит вперед – значит огневая мощь ее огромна.

Бусыгин повел танк на Бродокалмакский тракт на испытания. А потом вновь испытания, испытания…

В Москве маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров с группой генералов осматривал новую машину. Маршал придирчиво и внимательно вглядывался в каждую деталь, влез в танк, слушал доклад конструктора.

– Вот такая машина нам нужна! Очень нужна! – воскликнул маршал.

Но танк этот не побывал на поле боя. Не успел.

Были десятки тысяч других танков, помнящих грохот взрывов, гул канонады, жаркие танковые бои на Курской дуге. Не забывшие улицы Берлина и горящий рейхстаг, на котором развевается Знамя Победы. Спешившие на помощь восставшей Праге. Там, в Праге, памятником стоит кировский танк № 23. Этот танк пришел в город на Влтаве первым, за ним пришли сотни других.

А тот, последнего образца танк кировцев, стоит в Челябинске, на Комсомольской площади, на постаменте.

И люди останавливаются у танка-памятника, читают слова, отлитые в металле:

 
Уральцы, Вам,
Чьи руки золотые
Ковали здесь
Победу над врагом.
 

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

Танкоград стал Челябинским тракторным.

Ленинградцы, москвичи, харьковчане уезжали по домам. Шло великое переселение, не эвакуация, а именно переселение – какое-то веселое, радостное, будоражащее. На прощание обнимались, целовались, обменивались адресами…

Но многие, очень многие оставались в Челябинске.

Мать и сестры Бусыгина, пережившие ужас блокады, звали домой, в Ленинград. С этим городом была связана юность Николая, его мечты. Но не шли из головы деминские слова: «…Ты, Никола, здесь хорошо пошел, ценят тебя. Так ты не спеши».

Николай испытывал сердечную муку, мучился вопросом: ехать или остаться здесь.

Бусыгин прикипел к людям, с которыми трудился рядом, он любил свою работу испытателя, ее новизну, острые ощущения, которые она приносила. Не хотелось ничего менять в своей жизни. Николай понимал, что рано или поздно придет к нему другая машина – трактор, машина мирная и нужная людям, особенно сейчас, после такой разрушительной войны, и это тоже сулило новизну и трепет исканий.

И помимо всех этих обстоятельств было еще другое обстоятельство, может быть, одно из самых важных и решающих: Николай Бусыгин полюбил. Работала Люда на заводской машино-счетной станции. Большеглазая красавица, певунья.

И вот была свадьба.

Это был первый послевоенный год. Их было гораздо меньше, чем должно было быть, этих свадеб. В день свадьбы не было ни нарядного платья, ни большого застолья. Платье из простенькой сарпинки да лишний пакетик сахарина, полученный по карточкам.

Но разве забыть тот тихий снежный вечер, тишину и их – молодоженов, идущих в будущее с надеждой!

Людмила мечтала, что ее Николай станет инженером. А Николай никогда не вел таких разговоров. Он не хотел ничего знать, кроме машин. Да, машина была его душой, копаться в ней с утра до ночи, «объезжать», «тренировать» – это он умел! Бусыгин понимал, что жена ведь не хочет ему зла, и разумно ли мужу сердиться на нее только за то, что она хочет видеть его инженером.

Николай пошел учиться в вечерний техникум, понял: новая техника требует и новых знаний, иначе пропадешь. И техникум он окончил.

Может быть, после техникума Николай и пошел бы в институт. Однако жизнь с такой стремительностью закрутила его и завертела, что мысль об инженерном дипломе пришлось надолго оставить. Жена по этому поводу печалилась. Что поделаешь, представления молодой жены о жизни не всегда согласовывались с его представлениями.

А потом родилась Таня. Ребенок принес родителям свою долю счастья.

Поздним весенним вечером Николай возвращался из цеха домой. Бормотали ручьи, пахло тающим снегом.

У сверкающего огнями здания театра Дворца культуры Бусыгин встретил Васю Гусева. Он ушел из цеха и работал в конструкторском бюро. Друзья обрадовались встрече, новостей накопилось уйма. И, конечно, разговор свелся к тракторам.

– Ты видел подземный? – интригующе спросил Гусев.

– Нет, подземный не видел.

– Хочешь взглянуть?

– Ну.

– Завтра его будет смотреть комиссия. Ровно в два. Приходи, Николай. Будет Мамин…

– Кто будет?

– Ох, деревня! Ох, отсталость! Мамина не знаешь?

– Не знаю.

– Это же отец отечественного тракторостроения Яков Васильевич Мамин. Приходи. Машина – чудо-юдо.

Гусев ушел.

А на следующий день после разговора с Гусевым Николаю удалось-таки вырваться на часок, чтобы взглянуть на «подземный». А заодно и повидать человека, о котором так восторженно отозвался Вася.

Было на редкость прекрасное весеннее утро, когда Бусыгин появился на заводской площадке. Почти всех он здесь знал. Не был знаком только высокий, сутулый, пожилой человек, одетый в летнее коверкотовое пальто. В руках он держал кепку. Был худощав, несколько суров взглядом. Лысина блестела под лучами солнца, и человек в коверкотовом пальто то и дело вытирал ее платком. Все уважительно обращались к нему «Яков Васильевич». Это и был Мамин.

«Подземная» машина была по своей конструкции необычна, оригинальна.

Через несколько дней после встречи у «подземного» Николай удивился – в цех пришло много новых людей. На опытно-производственную базу пришли конструкторы с чертежами, моделью нового, единственного в своем роде дизель-электрического трактора ДЭТ-250.

Конструкторы и технологи начали рассказывать о будущей машине. Исаков – главный конструктор – сделал детальное, богато аргументированное сообщение о ДЭТ-250, как его задумали конструкторы и технологи.

Первые две машины было поручено собрать и испытать бригадам Замятина и Бусыгина.

Приступила к работе бригада Замятина, а через несколько дней стала на сборку и бригада Бусыгина. К соревнованию этих бригад было приковано внимание всего завода.

Бусыгинская бригада все наращивала и наращивала темп. Николая охватил веселый азарт. У него была слабость: любил, чтобы все кругом говорили – «Бусыгин впереди». Нет, это не от тщеславия, а от «деминских уроков», которые научили его ценить слово «передовой» и гордиться им.

Наступил день, когда Николай Александрович сел в кабину нового трактора. Приятно было сидеть в этой комфортабельной, герметически закрытой, цельнометаллической кабине. Теплозвуковая изоляция, круговой обзор, удобное сидение…

Бусыгин с волнением готовился к старту. Сколько раз он переживал эти предстартовые минуты, когда все расступаются и ждут. Перед глазами одна за другой мелькают картины прошлого: и как трогался с места новый танк, и как задрожал в нетерпении первый послевоенный трактор, и нелегкие дни создания «уральского богатыря», радости и огорчения, удачи и неудачи, все волнения, споры, страхи, бессонные ночи, поиски лучших решений… Да, все это уже было! Все повторяется. Но повторяется иначе. Вот сейчас он поведет на испытание трактор, которого до сегодняшнего дня не было на свете, – и как машина поведет себя – кто ее знает! «Просто было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить» – хорошая поговорка в назидание тем, кто забывает «про овраги».

Николай Александрович прислушивался к работе двигателя. Слушал и улыбался: «Все идет хорошо. Сейчас поедем…»

И тронулся – сначала медленно, тихонько покружил по двору, затем выехал на дорогу. Так началось.

А потом дороги повели на золотые прииски Магадана, в Якутию – на разработку месторождений алмазов, на рудники Заполярья, на стройки железной дороги Тайшет – Абакан и Нурекской гидроэлектростанции… И еще – в Чехословакию, Югославию, ГДР, на Кубу, в Индию, на выставки и ярмарки в Италию, Англию, Иран, Данию, Францию.

Трактору присуждена Золотая медаль Лейпцигской ярмарки, Золотая медаль ВДНХ и Международной выставки тракторов и сельскохозяйственных машин.

…Бусыгин только что приехал домой с тяжелых испытаний в районе Златоуста, где сам дьявол не выберет более трудной трассы.

Людмила Васильевна приготовила вкусный обед.

Вся ее жизнь связана с заводом – сначала работала на машино-счетной станции, потом в отделе главного конструктора. Ей близки и заботы, и тревоги, и творческие поиски мужа, она радуется его радостями, огорчается его неудачами.

Тепло, уютно, хорошо дома. Особенно после трудных дорог.

Танюшка читает. Из радиолы льется музыка. Насладиться бы в полной мере этой благодатью!

Спал, казалось, совсем недолго, а уже будит жена:

– Коля, Коля, да проснись же, тебя к телефону.

Пошел к телефону, не открывая глаз, как бы досыпая на ходу.

Звонил начальник цеха:

– Давай, Николай Александрович, ко мне.

– А что стряслось?

– Здесь узнаешь.

В кабинете начальника было много народу: собрались конструкторы, испытатели, инженеры, технологи.

– Товарищи, – негромко сказал начальник цеха, – я только что от директора завода. Дело серьезное. Очень. – Он помолчал, потом вынул из письменного стола географическую карту СССР, разложил ее на столе. – Попрошу поближе.

Бусыгин подошел к столу, бросил взгляд на карту. Значительная часть Европейского севера была очерчена жирным черным квадратом, словно рамкой. А красная пунктирная линия начиналась около кружочка, обозначающего город Воркуту, отсюда шла к Усть-Каре и далее вдоль берега Карского моря к Амдерме.

«Север, – подумал Бусыгин. – Экспедиция на Крайний Север. Не было печали…»

Он не ошибся: получено задание провести испытания машин в районе Карского моря.

– О целях и задачах испытаний доложит товарищ из министерства. Прошу, товарищ Калинин, – начальник цеха отодвинулся от карты, и его место занял плотный, крепкий мужчина лет сорока пяти, немножечко хмурый и, по всему видать, немногословный. Говорил он сдержанно и лаконично, в нем чувствовалась «военная косточка».

Калинин с минуту помолчал, словно изучая карту.

– Так-а-ак, – проговорил он глухо. – Дело в следующем. Принято решение провести испытания отряда машин в условиях Крайнего Севера. Район испытаний на карте очерчен, вы его видели: Воркута – Усть-Кара – Амдерма. Путь долгий и длинный. Очень. И крайне трудный. Экспедиция рассчитана на три месяца…

Бусыгин не поверил своим ушам: «Ого, три месяца!» Кругом зашумели, задвигались.

– Спокойно, товарищи, – бросил начальник цеха, – спокойно. Что это для вас – новинка? Или Севера испугались?

Калинин продолжал.

– Цель: провести полный цикл испытаний по программе, которую вы получите. В условиях очень низких температур, бездорожья, ледяных круч и торосов… Словом, Карское море, Ледовитый океан – сами понимаете. График подготовки техники и людей к экспедиции утвержден, времени – в обрез. Руководить испытаниями поручено мне. Все.

Воцарилась тишина. Кое-кто усердно начал дымить сигаретами. Всех, естественно, интересовал вопрос: кто поедет?

Начальник цеха прочел приказ директора завода. Среди других участников экспедиции была и фамилия Бусыгина.

Был определен порядок подготовки машин, экипировки, тренировок. А сроки – сжатые до предела.

«Ну ладно, – размышлял Бусыгин, возвращаясь домой, – черт с ней – давай психическую». С усмешкой Николай Александрович повторял про себя чапаевские слова.

Когда Бусыгин вошел в дом, разделся и взялся за газету, Людмила Васильевна подсела к нему.

– Коля, ты ж не отдохнул.

– Потом, Люда.

– Когда, потом?

– Вернусь с экспедиции…

– Какой экспедиции? О, господи, куда еще? Далеко?

– Не-е-ет… К Ледовитому океану.

Людмила Васильевна опешила.

– Ты что – шутишь?

– Какие там шутки! Неделю дали на все сборы. Так что, Людмила Васильевна, готовь теплые вещи.

Жена пытливо смотрела на Николая Александровича.

– Надолго? – спросила она тихо.

Бусыгин ответил бодро:

– Да пустяки – всего месяца на три…

– Именно тебе необходимо ехать?

– Именно мне. Посмотрим, что такое Север, как там люди живут.

– Ты сам бы живой вернулся, горе ты мое.

Николай Александрович обнял жену, сказал ей тихо на ухо:

– Сама знала, за кого замуж выходила.

…Воркута.

Николай Александрович был приятно удивлен, осматривая этот северный город, расположенный за Полярным кругом в Большеземельской тундре.

Город, как город, – с заводами, школами, ремесленными училищами – не какой-то богом заброшенный городок, а культурный центр.

Местные товарищи тепло и дружески встретили членов экспедиции, рассказали о Коми АССР, Ненецком национальном округе. Немного на планете таких богатых углем и железом регионов. Геологи ищут их на всех девяти параллелях, на которых лежит земля Коми. Пробиваются мощные коридоры, по которым двадцатый век войдет в необжитые, отгороженные от мира снегами, льдами, зыбучими болотами места и превратит их в один из самых оживленных на окраинах нашей страны центров.

…Из Воркуты двинулись тремя группами. Пошли уверенно, быстро, дружно…

Бусыгин одет в меховой комбинезон, в теплую меховую шапку, подшлемник, закрывающий почти все лицо, на ногах – унты. Тепло и удобно. И машины отрегулированы прекрасно.

Но очень скоро начались «северные фокусы». Казалось бы, тихо и спокойно вокруг, природа вся будто замерла, недвижим скованный холодом воздух. И вдруг – поземка. Все вокруг приходит в движение, видимости никакой, стелющаяся снежная пелена закрывает все – и дорогу, и горизонт, даже в нескольких метрах ничего не видать. Ориентировка полностью потеряна. Стой и жди в белой мгле. И не рыпайся.

Приходит к машине Бусыгина весь облепленный снегом посыльный. Влез в машину, с облегчением снял подшлемник, еле отдышался.

– Иди, – еле выговорил.

– Куда?

– К Калинину.

Бусыгин брел вслепую, наугад, утопая в снегу, закрывая обожженное ветром лицо.

Калинин встревожен, ожесточенно посасывает пустой мундштук.

Положение серьезное: три машины ушли вперед, связь с ними потеряна, от них никаких вестей.

– Посоветуемся: как быть?

– Искать.

– Где искать? В этой кутерьме искать бесполезно, сами заблудимся. Еще раньше всем было сказано твердо и категорически: во время поземки стой и жди. Терпи и жди. Капризы природы побеждает не бесстрашие, а терпение. Над бесшабашными Север зло посмеяться может. Крайний Север уважает мудрость, предусмотрительность и терпение. Не послушались, и теперь шастают по белому свету в поисках дороги…

– А может, стоят где-нибудь метрах в ста от основной колонны и ждут?

– Может быть.

– Ну да! Будут они ждать, как же. Задали загадку.

Калинин решает:

– Попробуем поискать.

– Как?

– Соберем со всех машин капроновый шнур, сделаем связку и будем ходить по радиусу, все время увеличивая его до предела. Авось наткнемся.

– Хорошенькое дело: ищи иголку в стоге сена.

– Другого выхода пока нет.

Начали искать. Ходили по кругу, как привязанные, как слепые. Сколько кружила поземка, столько и брели, осыпая проклятиями север, неразумных водителей машин, которым захотелось искусить судьбу. А теперь вот бреди, мерзни, коченей, выбивайся из сил. Но ищи. Бездействовать нельзя, преступно.

Затянув ремешки на унтах, обмотавшись шарфом, Бусыгин бредет по снегу. Сквозь защитные очки ничего не видно. Крепко держится за шнур: не дай бог оторвешься от шнура – все, пропал. Метель изматывает силы, изнуряет. Безмолвие такое, что, кажется, ощущаешь его каждой частицей тела. Страшное и непривычное безмолвие. Метель все закрывает, небо сливается со снежным полем. Можешь стоять рядом с машиной и не видеть ее: она тоже сливается с пургой.

Больше часа так ползал, окончательно выбился из сил и начал пробираться к колонне. Зашел к Калинину, минут пятнадцать приходил в себя, выпил немного спирта. Потом начал ожесточенно растирать помороженные запястья.

– Ну? – спросил Калинин.

– Ни-че-го, – еле-еле выдавил Бусыгин сквозь закоченевшие губы.

Когда пурга, наконец, утихла, начали освобождаться от снежных сугробов. Аврал длился целые сутки. Работа архитяжелая и ненавистная водителям на всем белом свете.

Три бродяжничавших экипажа нашли только через несколько дней. Все они были изнурены, обросшие и голодные, еле стояли на ногах. Когда отогрелись, отдохнули и поели, начали рассказывать о своих приключениях. Впрочем, особых приключений не было. Они так же, как члены основной группы, словно слепцы, мотались по тундре в поисках колонны, люди пересыпали свой рассказ такими проклятиями в адрес метели, тундры, снегов, что Калинин вынужден был оборвать их.

– Вы что природу проклинаете? Природа не виновата. Это вы сами нарушили порядок и дисциплину – себя и ругайте.

Очень выручала «Харьковчанка» – могучий тягач, крейсер снежной пустыни. Рядом с другими машинами – гигант. В нее входишь, как в самолет – по трапу, и приборов тут тьма-тьмущая. Есть здесь и радиорубка, и резиденция штурмана, спальня. «Харьковчанка» – спасительница в трудную минуту. Могут заглохнуть моторы у всех машин, но если «Харьковчанка» здесь, – она всех приютит, согреет, привезет.

Двинулись дальше. Путь лежит на северо-запад, к Усть-Каре, к берегу Карского моря.

Снег все выше вздымается, и затем вдруг неожиданно снежная гора обрывается. Надо обладать шестым чувством, чтобы в вечерних сумерках распознать этот обрыв. Николай Александрович не разглядел его и грохнулся со снежной горы. Казалось, что душа из тела вытряхивается, зубы лязгают и голова от шеи отрывается, искры из глаз сыплются. Но помогли Бусыгину тренировки и прыжки на танке с обрыва на лед Увельки. Реакция мгновенная, машину удалось выровнять. Но и машине ведь «больно», когда ее так швыряют: лопаются траки, летят пальцы… Вот и приходится на морозе лечить машину. Ох, как не сладко!

Пошли вдоль Кары, протекающей на границе Ненецкого автономного округа и Тюменской области. Река проходит среди горных отрогов Пай-Хоя. Идти по этой замерзшей речушке тяжко до изнурения, с муками дошли до Байдарацкой губы Карского моря, до поселка Кара.

Тут наконец-то походники попали в парную баню. Донельзя грязные и заросшие, они мечтали о бане весь путь от Воркуты до Кары. И теперь наслаждались теплом, паром, горячей водой и чистым бельем.

Из Кары пошли по береговому припаю Карского моря к Амдерме.

По гладкому льду идти хорошо. Но попадаются зоны застругов, и тогда можно ехать только на первой передаче, осторожно, четыре-пять километров в час – предел. Заструги попадаются часто, через каждые двести-триста метров, один за другим, и это изматывает чрезвычайно.

По расчету, колонна прошла треть пути от Кары до Амдермы.

На отдельных участках дорога была до того плоха, что усидеть в машине было невмоготу.

Бусыгин как-то слышал от бывалого полярника, что водители тракторов и тягачей, когда они опасаются трещин во льдах, ведут машины на «вожжах», то есть привязывают к рычагам веревки и идут пешком, следом за машиной. Николай Александрович предложил Калинину испробовать этот метод. Тот ухмыльнулся:

– Значит, в ямщиков превратимся: «Гей, вы, кони, мои кони!» – Но потом согласился попробовать.

Чудно было смотреть со стороны, как «запряженная» машина идет впереди, а за ней важно шагает «конюх», натягивая вожжи.

И вдруг начал стремительно наматываться клубок грозных событий.

Шли все также по береговому припаю. Ни у кого лед не вызывал беспокойства. Иногда Бусыгин чувствовал, как машина теснит грудью ледяные столбики всем корпусом, а когда задевает боком столбик помощнее, то ее сильно встряхивает.

Поднялся ветер, который перерос в пургу. Замело так, что с наветренной стороны машины еле было видно.