Текст книги "По ту сторону пруда. Том 1. Туман Лондонистана"

Автор книги: Николай Еремеев-Высочин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Сергей Васильевич Костин
По ту сторону пруда – 1
Туман Лондонистана

Похищенные

1

Вы видели, как вода уходит через воронку? Это заметнее, когда в нее попадает соринка. Сначала она приходит в движение совсем медленно, принимаясь вращаться по самому краю воронки. Потом соринка постепенно смещается к центру, а движение становится быстрее. В конечном счете соринку засасывает в водоворот, и она разом исчезает в этой мини-пучине.

Вот так случилось и на этой операции. Я долго крутился по периферии, полагая, что нахожусь на оси вращения. По ходу движения что-то удавалось, и мне казалось, что это-то и является конечным смыслом всей затеи. И я как-то не думал, не замечал, что движение ускоряется и исподволь подводит меня к реальному центру событий. И что, когда я наконец там окажусь, удержаться на поверхности мне уже не удастся. Вообще удержаться не удастся. Дальше уже я терял какой бы то ни было контроль за событиями, становился соринкой, которая, повинуясь внешним силам и законам физики, проваливается в никуда.

2

Я почему-то не удивился, увидев снова рыжего. Играли-играли свою тревожную мелодию скрипочки в моем воспаленном мозгу, вот и развязка. С ним был еще один парень. Тоже лет тридцати пяти – сорока, но в костюме и при галстуке.

– Могу я, джентльмены, попросить ваши документы? – решительно произнес второй, в костюме.

Он был похож на ящерицу – его улыбка, вернее, оскал не обнажал верхних зубов. Нижние же зубы были неровные и цвета ближе к коричневому, как у заядлых курильщиков и любителей кофе. Он, несомненно, был англичанином, но из народа, Оксфордов с Кембриджами не кончал.

– А в чем дело? – строго спросил Кудинов, который прекрасно понял, в чем дело.

– Пожалуйста, просто предъявите документы, – сказал рыжий. У него английский был еще тяжелее, чуть ли не кокни. – Не стоит привлекать внимание.

Ничьего внимания мы не привлекали. Вокруг вообще никого не было, кроме старика в панаме, перемещавшегося с помощью двух палок. Нас остановили на площади, обрамленной жилыми, коричневыми с белым, зданиями и с чудным английским сквером посередине. Мы с Лешкой стояли друг против друга, а эти двое подошли с обеих сторон между нами, замыкая квадрат. И что нам делать? Скорее всего, прежде чем подойти, эти ребята подготовились. Если они из контрразведки, как было похоже на то, где-то в двух шагах их подстраховывают коллеги.

Показать им паспорт? У меня американский, у Кудинова с собой английские права. Можно попробовать сыграть в туриста, который заблудился и попросил местного жителя сориентировать его. Им ведь я нужен, Лешка может выкрутиться. Но мой друг соображал быстрее.

– Вы из полиции? – спросил он своим самым надменным тоном. – Сначала вы предъявите удостоверения. На каком основании вы останавливаете людей?

– Мы не из полиции, – сказал рыжий, залезая во внутренний карман.

А тот, в костюме, оглянулся, и я услышал, как, визжа шинами, к нам рванула машина. Рыжий же полез не за беджем. В руке у него оказалась длинная черная коробочка с двумя блестящими жалами, которые уперлись мне в ребра. Заряда он не пожалел, потому что свет померк, и я даже не увидел, что стало с Лешкой.

3

Я очнулся оттого, что на меня упало что-то жесткое, но не очень тяжелое. Руки у меня были связаны за спиной, голова была как вынутая из тисков, во рту – кислый вкус электричества. У нас в некоторых Штатах электрошокеры запрещены. Огнестрельное оружие – нет. Выстрелить в определенных обстоятельствах человеку в сердце или в голову разрешается, а вот применять электрический заряд – всегда уголовное преступление. Очень гуманный закон.

Так я сначала разобрался со своими физическими ощущениями и только потом вспомнил, что нас с Лешкой в разгар дня и в центре Лондона похитили двое англичан. Не арабы, не афганцы, не пакистанцы – такие же, как мы, белые. Ну, как я сказал, один из них был рыжий, весь в веснушках.

Я попробовал встать на колени, и предмет, который привел меня в чувство, свалился на дребезжащий пол. Дребезжащий, потому что я ехал в машине. Видимо, в товарном фургоне, потому что внутрь не проникало ни луча света.

Я сделал шажок в сторону. Когда ты на коленях, эти шажки совсем маленькие. Предмет был похож на алюминиевую стремянку – длинный и достаточно легкий. Я переступил в другую сторону и наткнулся на что-то мягкое, на человеческое тело. Я потолкал его коленом:

– Эй, это ты?

Тело зашевелилось.

– А это ты? – спросил Лешка. Язык у него ходил, как поршень в цилиндре, из которого вытекло масло.

Я услышал и отчасти почувствовал, как Кудинов тоже принялся вставать на колени. Темнота была кромешной. Машина ехала быстро и без остановок – мы явно выбрались из Лондона и мчались теперь по автостраде.

– Живой? – бессмысленно спросил я.

– Сейчас бы заземлиться, – пробормотал Кудинов. – Я до сих пор как на вольтовой дуге.

Теперь мы сидели друг против друга, касаясь коленями.

– У тебя руки тоже связаны? – столь же бессмысленно поинтересовался я. – Тоже за спиной?

– Да. – Лешка поерзал. – Наручники не игрушечные, не пластмассовые.

– При этом на контрразведку это не похоже. И на полицию тоже, – заключил я. – Они бы предложили проехать с ними, на худой конец затолкали бы в машину. Да и мы уже давно за городом.

– На арабов парни тоже не тянут, – возразил Лешка.

– Твои предположения?

– Хрен его знает.

Лешка сказал не «хрен». Вообще-то он не матерится.

– У тебя что в карманах? Они нас обыскали? – спросил я.

Лешка заерзал.

– Да нет. Бумажник вроде на месте. И мобильник тоже.

– Что в бумажнике?

– Права. Танькина фотка с Максимом. Деньги – не так много. И две кредитки. Ну, пара дисконтных карточек. А у тебя?

– Тот же набор, только с паспортом.

– На Пако?

– Да.

– Черт, от этого не избавишься. Я кредитки точно не прожую. А телефон у тебя тоже не забрали?

Я, изгибаясь, как женщина-змея, прикинул на вес карманы пиджака.

– Нет, оба мобильных здесь – местный и нью-йоркский.

– Спешили ребята. Похищение людей – здесь за это дают по полной программе. Давай попробуем позвонить. Залезешь ко мне в карман?

Я стал перемещаться короткими шажками. Одет Лешка был по-летнему, в свободную рубаху, так что телефон лежал в кармане джинсов. Обе руки туда не пролезают, одной – сложно, да еще и джинсы в обтяжку на бедрах. В общем, получилось это исключительно высшим промыслом, иначе не объяснишь.

Я развернулся к Лешке спиной, чтобы он видел экранчик телефона, когда тот загорится.

– А куда звонить будем?

– Есть один номерок. Надеюсь, они определят как-нибудь, откуда я звоню. Давай теперь входи в меню.

Я вошел не в меню, а в многоколенный лабиринт опций. Лешка еще точно не помнил, где у него тот телефон для экстренной связи с резидентурой запрограммирован. В общем, это заняло минут пять.

– Вот он, совершенно определенно, – сказал он наконец. – Жми теперь.

– Придумал уже, что сказать?

– Не волнуйся, скажу. Там автоответчик.

С телеграфным стилем у Кудинова было все в порядке. Он сообщил, что был похищен с другом двумя белыми мужчинами на Дорсет-сквер около 12:20. В настоящее время нас связанными везли по автостраде в неизвестном направлении.

В трубке вдруг раздался голос – нет, там не просто автоответчик был. Поскольку никто из нас поднести телефон к уху был не в состоянии, Лешка помог мне найти громкую связь.

– Назовите себя, – без телячьих нежностей и куриного кудахтанья, по-деловому и по-английски потребовал голос.

– Рабиндранат. – Лешка черпает свои кодовые имена (а их периодически надо менять, как пароли на некоторых интернет-сайтах) исключительно из мировой литературы. – И еще… Ты сейчас кто?

– Титикака.

Это озеро такое в Латинской Америке. Для меня эти клички тоже игра.

– Сможете выйти на связь снова? – бесстрастно спросил голос.

– Телефоны у нас, скорее всего, отберут, как только мы остановимся.

– Тогда немедленно сотрите из памяти этот номер. Мы попробуем определить ваше местоположение и будем делать, что сможем.

Последние слова голос произнес, уже квакая – мы въезжали в какую-то слабую ячейку в сотах. А потом сигнал пропал. Хотя, судя по тону живого автоответчика, мы все друг другу сказали.

– Запомни номер, прежде чем мы его сотрем, – попросил я.

– Хорошо, только какой смысл? Телефоны отберут в первую очередь.

– Смысл есть. Они же не знают, что у меня два мобильных. Английским пожертвуем.

Я снова поупражнялся в нажимании кнопок вслепую и затекшими руками. Запястья у меня уже были натерты до боли. Наконец Лешка объявил, что все получилось, и я с неменьшим трудом засунул телефон обратно в его джинсы.

– Так, теперь твоя очередь.

Я был в легком льняном пиджаке. Местный мобильный у меня всегда в правом кармане, а американский – в левом. Мы поменялись местами – теперь Кудинов повернулся ко мне спиной и, широко расставив колени, чтобы подобраться поближе, начал непростые манипуляции. Ну, с тем, чтобы достать телефон из левого кармана, он справился довольно быстро.

– Мы дураки, – с гордостью, что на самом деле он-то умный, провозгласил Кудинов. – Надо с американского телефона позвонить ребятам, чтобы они нас отслеживали.

Я об этом тоже думал.

– Не уверен. Мало ли кто в резидентуре работает. Днем на нас, ночью – еще на кого-нибудь. У меня этот номер уже давно, меня по нему и через сто лет после смерти найти можно.

– А Мохову?

Я подумал. Володя Мохов был у меня на связи с резидентурой. Я не только звонил ему, но и встречался с ним сто раз. Так что перед ним я в любом случае был засвечен.

– Ему можем. Только как он-то сможет нас отслеживать?

– Пусть у него будет твой номер на крайний случай, – мягко настоял мой друг. – Чтобы отсчет времени на эти сто лет, на которые ты мрачно намекнул, не начался прямо сегодня. Только я буду звонить, он мой голос лучше знает.

Меня опять взяли сомнения:

– Нехорошо это, нехорошо. Черт возьми, это же мой вечный телефон.

– Попросить тех ребят, чтобы притормозили у автомата?

– Черт! – снова выругался я. – А у тебя есть его личный мобильный?

Я-то связывался с Моховым тоже, как я считал, через автоответчик.

– Конечно. Я его на память помню.

– Ну ладно, звони. Только Эзопом. Мало ли при ком он свои сообщения будет слушать.

– Естественно. Я без ваших указаний ни на шаг.

Мы снова поменялись местами. Я спиной к Кудинову принялся нажимать кнопки – своего личного телефона, американского. А Лешка наклонился к трубке и откашлялся.

У Мохова сработал автоответчик. Не смутившись, Кудинов поведал о нашем похищении в следующих (английских) словах:

– Мы тут с нашим американским другом отправились на прогулку. Нас пригласили, а отказаться было никак невозможно. На работу мы позвонили, что нас не будет, но их без крайней нужды в детали лучше не посвящать. А тебя мы бы рады были видеть, да и хороших друзей можешь прихватить. Номер у тебя высветился, но нам лучше не звони. Мы сами свяжемся, когда сориентируемся. Просто, если захочешь присоединиться, будь наготове.

– Вроде все понятно, – не без самодовольства заключил Лешка. – Давай теперь отключим тебе звонок.

Я на ощупь залез в паутину опций. Лешка смотрит, я нажимаю. Это заняло еще минут пять. Фургон, к счастью, все еще несся по автостраде.

– Ты придумал, куда мы твой телефончик спрячем? – вздохнув с облегчением, спросил мой друг.

– Придумал. – Я ношу слипы, такие плотные трусы, как плавки, с резинками, обтягивающими ноги. – Расстегни мне молнию на ширинке. Справишься?

Мы проделали в обратном порядке наши балетные па. Кудинов повернулся ко мне спиной и взял из моих рук телефон. А я мелкими переступаниями развернулся к нему лицом и максимально выпятил таз вперед, как в ламбаде.

– Вот уж не думал, что наши отношения зайдут так далеко, – проворчал Кудинов, одной рукой держа телефон, а второй подтягивая меня поближе. – Ты ведь теперь и дальше пойдешь в своем бесстыдстве?

– А если бы я был ранен или парализован? Ты что, не оказал бы мне посильной мужской помощи? Давай-давай, лезь внутрь.

– Ну хорошо. И что теперь? Еще проталкивать? Бр-р... Как это может нравиться женщинам?

Старательности, впрочем, возникшее неудобство ему не убавило. Все правильно делал, несмотря на брезгливость и отсутствие свободы движений.

– А то ты как-то по-другому устроен. И не думай, что я от твоих прикосновений тащусь.

– Ладно, ладно. Хватит теперь?

– Нет, так они его найдут. Дальше пропихивай, чтобы не выпячивался.

– Глубже никуда не нужно его засунуть? – продолжал ворчать Лешка. – Там вообще было бы незаметно.

– Доставать труднее. Теперь убирай руки – посмотрю, угнездился ли.

Рука вылезла наружу, заботливо поправив по пути резинку трусов. Я покрутил бедрами. Вроде нормально: лежит строго между ног, в самой промежности.

– Теперь с моим местным давай разберемся, – сказал я. Лешка запыхтел – только устроился поудобнее на коленях и расправил руки. – По нему нежелательные звонки тоже были. Давай просто сим-карту из него вынем и уничтожим.

Мы спешили. Наш фургон съехал с автострады на узкую петляющую дорогу, впрочем, едва сбавив скорость. Нас с Кудиновым мотало из стороны в сторону на каждом повороте. Однако и с этой задачей мой друг справился. Вынув сим-карту, он попытался засунуть ее в щель кузова, но в итоге сломал. Оно, может, так было и к лучшему.

– Теперь осталось придумать, в какой складке твоего организма спрятать твой наградной «маузер», – пошутил Лешка.

– Кстати.

Я в бумажнике ношу шариковую ручку. Нормальная такая ручка для использования по прямому назначению. Но еще ее можно повернуть в одну сторону до щелчка, потом, нажав кнопку, в другую тоже до щелчка. И теперь, когда снова нажмешь на кнопку, из нее вылезет не шариковый стержень, а толстая сантиметровая игла, на раз пробивающая кожаную куртку и все, что под нею может быть надето. Мне нужно только ткнуть ею в человека, и из иглы сама вытечет крошечная капелька, которая в течение пары секунд парализует нервную систему. Я имею в виду, что по прошествии этого времени человек окажется на полу и сам с него уже никогда не встанет. Все это, только намного короче, я изложил Кудинову.

– Твой ядовитый зуб так в бумажнике и лежит?

– А что такого? Давай-давай, достань ручку оттуда и просто сунь мне в карман. Вдруг не заберут.

Мы так и сделали, еще пять минут заняла эта незамысловатая операция.

Уф! Мы удовлетворенно присели на пятки рядом друг с другом. Лешка даже двинул меня легонько плечом – так он был доволен, что все успели сделать. А фургон вскоре свернул на дорожку, засыпанную гравием, и проехав с хрустом метров триста, остановился.

– Просто не терпится познакомиться с ребятами поближе, – проворчал Кудинов.

А мне как хотелось! У меня возникло с полдюжины вариантов, кто бы мог стоять за нашей вынужденной прогулкой. И начинать анализировать с этой точки зрения каждого из моих контактов в Лондоне стоило с самого начала, с египтянина.

За пять дней до похищения

1

Ненавижу, когда важные дела приходится делать наспех. Когда встречи, в которых имеет значение каждое слово, высказанное или невысказанное, каждое секундное колебание собеседника, возможно, и не затрагивающее непреклонность его характера, каждый его напускной наскок, способный скрывать уже созревшее отступление, – одним словом, встречи, которые нужно выстраивать заранее, проигрывая с партнером и свою роль, и чужую, – должны произойти вдруг, вот прямо сейчас.

А в тот приезд в Лондон в конце сентября 1999 года я даже не успел повидаться с кем-либо из Леса, чтобы по-настоящему обсудить задание. Встреча с агентом должна была состояться через час после моего прилета, в девять утра. У выхода из таможенной зоны в Хитроу, держа в руке табличку с моим именем, меня ждал пожилой человек в кителе цвета нейви и в форменной фуражке транспортной компании. Довольно смуглый, с орлиным носом и чрезвычайно вежливый, как-то по-английски церемонно учтивый – по всем этим признакам на русского не похожий. И общались мы с ним на языке страны пребывания – если обмен двумя десятками слов с обеих сторон можно назвать общением. Однако, как это следовало уже из самого факта его появления рядом со мной, высоким доверием Конторы этот джентльмен был облечен всецело. Совершенно неожиданные люди попадают иногда в нашу паутину.

Пока мы доехали до города, я успел просмотреть несколько страничек, лежавших в запечатанном конверте, который вручил мне этот переквалифицировавшийся дворецкий из романов Вудхауса. Там была справка на помощника египетского военно-морского атташе, которого звали Ашраф Абдельхамид и который лишь за две недели до того прибыл на место службы в Великобританию. Не знаю, насколько майор Абдельхамид отрабатывал свои обязанности по прикрытию, но на самом деле он был профессиональным контрразведчиком, и его задачей было выявление и нейтрализация радикальных исламистов. Из справки явствовало, что брат Ашрафа был телохранителем президента Садата и что он был убит во время того покушения в октябре 1981 года, когда погиб и сам Садат. С этого момента Ашраф начал собственную священную войну, и врагами его были все мусульманские экстремисты, а в особенности люди из «Египетского исламского джихада». В справке отмечалось, что, будучи образованным человеком и заботливым отцом четверых детей, Ашраф отличался непримиримостью и даже безжалостностью, как только речь заходила о террористах.

Да, что еще я не пояснил. Почему для связи с Ашрафом нужен был американец или человек, неотличимый от американца? С этим агентом Контора работала, что называется, под чужим флагом. То есть Ашраф думал, что передает сведения ЦРУ или какой-то еще организации, но точно для правительства США. Платили ему хорошо, так что за эти деньги он мог бы согласиться сотрудничать с кем угодно, включая русских. Тем не менее в Лесу решили не рисковать. Ашраф получил образование в Штатах, в Вест-Пойнте, Америка ему нравилась – зачем экспериментировать?

Мы встречались в крошечном, на шесть столиков, кафе в Сохо. Ашраф завтракал в проходе спиной к стене и, как и было условлено, перебирал DVD. У меня, как и было условлено, был бинт на мизинце и безымянном пальце левой руки – выходя из машины, я надел лежащую в том же конверте нашлепку. Когда я проходил мимо Ашрафа, он уронил один диск, и я поднял его. Все правильно – сборник диснеевских мультфильмов.

– У моего сына был такой же, пока его не сжевал наш ротвейлер, – любезно сказал я, протягивая ему диск.

Ашраф поблагодарил, я сел у окна и заказал эспрессо.

Египтянин оказался неожиданно темнокожим, как суданец или эфиоп. Лицо было вытянутым и очень худым, с резко выступающими скулами и ввалившимися щеками. Глаза напряженные, без малейшего намека на средиземноморскую мягкость, восточную бархатистую глубину и искорки иронии, присущие столь многим арабам.

За мной в кафе никто не вошел, на улице подозрительных движений тоже не было. Покопавшись для виду в своей сумке через плечо, я залпом выпил принесенный мне неожиданно горький, как хина, допинг и вышел к машине. Она была припаркована чуть поодаль, так, чтобы ее не было видно сквозь витрину кафе. Бывший дворецкий поспешно выбрался наружу и, обогнув новехонький солидный «Ровер-75», открыл мне дверцу. Я остановил его знаком и обернулся. Ашраф уже стоял на тротуаре, ища меня глазами. Мы оба нырнули на заднее сиденье, и «ровер», породисто урча, влился в поток. Мне было рекомендовано провести первый разговор именно в машине, так что я шифровался по минимуму.

– Зовите меня Майкл, – сказал я, протягивая египтянину руку.

– Ашраф, очень приятно, – ответил он.

Рука была крепкая и сухая. Когда люди нервничают, зачастую руки у них потеют. И назвался он своим настоящим именем.

Напор, напор, даже если прешь наудачу. Люди сразу чувствуют, когда в разговоре ты поплыл. Пусть даже общее место, но задавай тон.

– Я слышал о вас много хорошего и тоже рад знакомству. – Я улыбнулся своей самой широкой улыбкой. – Надеюсь, мы вместе сделаем много хорошего для наших стран.

Это был один из крючков, на которые поймали Ашрафа. Он делился сведениями с нами, а мы в свою очередь снабжали его данными на террористов из своих источников. Конторе даже было выгодно, чтобы с нашими противниками разбирался кто-то другой, еще более заинтересованный в их ликвидации. То есть с этой точки зрения египтянин мог бы даже перевести наше сотрудничество в официальное русло. Только это никому не было выгодно. Контора не хотела, чтобы обнаружилось, что он помогает русским: не факт, что его начальникам это понравится. А для Ашрафа такой расклад был привлекательнее с точки зрения результативности и карьеры – одно дело, когда ты передаточное звено, и совсем другое, когда важную информацию ты добыл сам. Ну, и плюс бонусы в конверте, разумеется. В справке эти полезные соображения изложены не были – сам додумал, пока ехали из аэропорта.

– Что привело вас в Лондон? – спросил Ашраф.

Хотел бы я сам знать наверняка. Черт бы их побрал там в Лесу!

– То же, вероятно, что и вас. Активность наших общих врагов.

Попробуем переложить заботу о поддержании разговора на агента. Египтянин нервно заерзал на сиденье.

– Я не понимаю бездеятельность наших общих друзей, – горячо сказал он. – Известно, что это традиционная британская политика – растить чертополох и бросать колючки за шиворот всем, кто подвернется, включая союзников. Ну, с нами понятно – мы бывшая колония, поспешили стряхнуть с себя их покровительство, и поделом нам: «Сами теперь расхлебывайте!» Но вы же тоже боретесь с теми уродами (Ашраф сказал «шайтанами»), которых они прикрывают. Почему англичане не прижмут их у себя хотя бы из солидарности с вами?

– Мы тоже бывшая колония, – улыбнулся я. Глубокомысленная ирония всегда успешно маскирует недостаточную информированность. – А пятьдесят первым штатом Великобритания стать не торопится. И, – я многозначительно посмотрел на Ашрафа, – будем откровенны, мы пожинаем то, что посеяли.

Египтянин кивнул. Его заклятый враг – «Египетский исламский джихад» – к тому времени уже практически влился в «Аль-Каиду», некогда любимое детище ЦРУ.

– Чем я могу вам помочь? – спросил Ашраф, завершая обмен любезностями и общими фразами.

Это-то я себе представлял, хотя и в общих чертах.

– Нам хорошо бы иметь пару надежных источников в организациях, которые готовят боевиков для горячих точек. Хотя бы в самых активных районах, типа Брикстона или Финсбери-парка.

Ашраф снова согласно покивал. Наши задачи здесь явно совпадали.

– Они сейчас занимаются в основном Чечней. Туда идет самый большой поток.

– Никто не знает, куда этих людей перебросят потом, – уклончиво сказал я. – Так что Чечня нас тоже интересует.

Собственно, Чечня нас и интересовала в первую очередь. После августовского вторжения отрядов Шамиля Басаева в Дагестан российские войска начали бомбить базы боевиков в Чечне – на этой отдаленной, но все же пока еще своей территории. В никем не признанной, но считавшей себя независимой Исламской Республике Ичкерии это сочли агрессией иностранного государства. Президент Масхадов что ни день выступал со все более яростными протестами и взывал к международной общественности. Однако, на самом деле, будучи бывшим полковником Советской армии и трезвым человеком, он, как мог, готовился к неминуемому вторжению российских войск. Мусульманские наемники, в первую очередь выходцы из арабских стран, представляли собой в Чечне все более внушительную силу.

– У нас есть в этой среде свои люди, – сказал Ашраф. – Но я же только приехал и еще не успел встретиться со всеми. Дайте мне неделю-другую, и я смогу реально быть вам полезным.

Я улыбнулся:

– Боюсь, это вопрос дней, а не недель.

Я ведь много работал с арабами. Они искренне хотят вам помочь, однако чтобы дело продвигалось, их нужно держать за руку. Иначе за ту же руку их возьмет кто-то другой, со своими проблемами, и ваши отойдут на второй план.

Ашраф с сомнением посмотрел на меня:

– Так скоро? Ну, не знаю… Надо быть реалистами. В ближайшие дни я смогу дать вам наводки только по вербовкам в Чечню.

– Отлично! – Еще одна широченная, на этот раз абсолютно искренняя улыбка. – С чего-то ведь надо начинать.

2

С людьми, которые и должны были объяснить мне, зачем я, собственно, был вызван в Лондон, я встретился лишь часа через два после этого первого, самого важного контакта. Причем мне пришлось почти что вернуться в Хитроу. Дело в том, что по интересующему меня контингенту работал сотрудник резидентуры, прикрытием которого было представительство «Аэрофлота». Он в скором времени ждал самолет из Москвы и поэтому попросил подъехать к нему поближе. Человека звали Владимир Мохов, не знаю, настоящее это было имя или нет. Почему этот Мохов не мог проинструктировать меня рядом со своим рабочим местом и прямо после моего прилета, остается тайной. Но чему удивляться? У нас же тайная служба.

Я ехал на встречу не один, а со своим самым старым, самым близким, единственным настоящим другом. У Лешки Кудинова мать – полька, и воспитывала его польская бабушка. Его жена Таня, с которой они познакомились уже после нашей подготовки, тоже наполовину полька, только по отцу. Так вот все сложилось: случайно – не случайно, но исключительно удачно. Потому что прослеживалось ли в этом браке ненавязчивое подталкивание Конторы или нет, но в Англии Кудинов считался диссидентом, бежавшим с женой из коммунистической Польши. Он и жил там под фамилией жены – Возняк, как-то это помогло им с документами.

Лешка подхватил меня в городе – я просто пересел в его машину. Та, которая была нанята для встречи в аэропорту, поехала отвозить мой чемодан в гостиницу, а я уселся на переднее сиденье рядом со своим другом. Мы даже обняться не могли, так что всю дорогу только глупо улыбались и обменивались тычками в бок. И болтали мы не о деле, а о всяких пустяках.

Правда, в какой-то момент Кудинов вспомнил все же, что должен передать мне временные документы. На этот раз это был мексиканский паспорт и водительское удостоверение на имя Мигеля Гомеса, пара кредиток, полицейский бедж с номером, роскошные накладные усы и мохнатые черные брови с маленьким тюбиком клея. Еще в конверте был местный мобильный телефон. Я разложил все это по карманам, но то, что выдавало во мне американского гражданина Пако Аррайю, сдавать на хранение не стал. Я останавливался в отеле по своему паспорту, да и телефон американский мне был нужен для связи с семьей и с работой. Пусть будет и то, и другое. Это мексиканский полицейский поживет пока в сейфе в моем номере.

Лешка был старым лондонцем, и за дорогой я не следил. Мы проезжали бесчисленные городки, переходящие один в другой и лишь изредка проложенные полями – в основном для гольфа. В одном месте Кудинов притормозил на расширении главной улицы, которое с натяжкой можно было счесть за площадь. Все места для парковки оказались заняты. К счастью, когда мы пошли на второй круг, как раз надумала отъезжать серебристая «мазда».

– Лешка, вон смотри! – сказал я.

Кудинов загадочно улыбнулся:

– Надо же какая удача!

Это и был автомобиль Мохова.

Лешка пошел купить газету и убедиться, что хвоста за нашим связником не было. Два таксиста болтают, выйдя из своих машин. Пожилая женщина на велосипеде с корзинкой на переднем багажнике остановилась перед булочной. Небритый растрепанный мужик сидит на скамейке, широко расставив ноги, и жадно ест сэндвич, роняя крошки на землю. Он из всех самый подозрительный, но – а я внимательно слежу за ним – только жует, на нас не смотрит и не говорит ничего в спрятанную гарнитуру.

Кудинов вернулся в машину:

– Ну?

– Вроде все славно, – сказал я. Мы с Кудиновым не любим обычных для таких ситуаций слов, типа «чисто» или «спокойно», – все время что-то свое изобретаем.

Лешка поднажал на газ, и через десяток минут мы серебристую «мазду» нагнали – она еле ехала. Заметив нас в зеркало, водитель прибавил газу. Мы подъехали к лесу, только-только начинавшему переходить от скрывавшей индивидуальность зелени к ярким краскам осени. В любом случае свое название Black Park, которое я видел на указателях, лес не оправдывал.

«Мазда» свернула на проселочную дорогу между двумя кущами деревьев, мы последовали за ней. Зашуршала под кузовом высокая подсохшая трава, еще пара неглубоких ямок, и Лешкин черный «рейндж-ровер» остановился, почти уперевшись в бампер «мазды». Там было такое хорошее место под плотной кроной кустов бузины, как раз на две машины, – даже со спутника нас не засечь. Мохов уже вылез наружу и теперь шел к нам, поигрывая ключами.

Во всеобъемлющем и вряд ли окончательно разрешимом вопросе, меняются ли люди с годами или нет, я придерживаюсь отрицательного мнения. Нет, в сути своей не меняются. У меня с тех пор, как я стал задумываться над этими вещами, появилась некая аберрация зрения. Я смотрю на ребенка и вижу вдруг, каким он будет, когда вырастет. И наоборот, взрослый человек становится для меня намного понятнее, когда я спонтанно понимаю, каким он был в детстве. Я не делаю для этого никаких сознательных усилий, это не усвоенная мной техника психологических наблюдений (я даже не знаю, существует ли такая), это происходит помимо меня. Вот подходит к нам мужик слегка за сорок, такой уже немного потертый коврик с блестящими залысинами, с мешками под глазами, потерявшими белизну зубами и обозначившимся брюшком, а я вижу маленького вихрастого мальчишку, живого, как ртуть, проказливого и непослушного.

Он – это я про Мохова – был когда-то таким вот шалопаем с гвоздем в заднице. Если он видел дерево, ему на него обязательно нужно было взобраться. Если ему попадалась щель – куда-нибудь в подвал полуразрушенного дома, – в нее непременно надо было протиснуться, даже если впереди была лишь сырая темнота. Таких детей не застать дома с книжкой – все свободное время они, как молодые псы, которых спускают с поводка, жадно исследуют окружающий мир. Все необходимо попробовать, пощупать, а для предметов, до которых дотянуться невозможно, существует рогатка.

Образ этот был таким ярким, что чуть позже, когда мы уже прогуливались по просеке, я даже спросил Мохова:

– Слушай, у тебя же в детстве была рогатка?

Он не удивился – ответил охотно и по существу:

– У меня классная была – все завидовали. Деревяшку я сам в лесу подобрал – еловая, подсохшая, как железная была. А резинку мне мама из больницы принесла – широкую, бежевую, от какой-то медицинской штуки. У других-то ребят обычные резинки были, как в трусах, моя в три раза дальше била.

Мы все трое, как выяснилось, были ровесниками – Мохову тоже исполнилось сорок два. Непослушных белобрысых вихров на голове у него давно не было; волосы поредели, потускнели и настолько оголили лоб и макушку, что он стриг их совсем коротко. Я, правда, к тому времени тоже к этому пришел. Лоб моего связника полностью выдавал человека действия: он был узким и шел под острым углом почти от бровей; это называется латеральная ретракция. Нос у него был под стать: узкий, с тонкими нервными ноздрями. Если смотреть в профиль, кончик носа и конец залысин были на одной покатой линии, с небольшим порожком, отмечающим лоб. Это типичный портрет охотника. Не обязательно человека, который ради собственной забавы убивает невинных живых существ, получивших такое же право на жизнь, как и он сам, – охотника по отношению к внешнему миру.